Текст книги "Преисподняя"

Автор книги: Джефф Лонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

24
Tabula rasa

И тьма была над бездною…

Кн. Бытия 1:2

Нью-Йорк

В гостиничном номере было темно, только светился голубой экран телевизора. Удивительно – в комнате слепого без звука работает телевизор. В другие времена де л'Орме и сам мог бы устроить такое, чтобы подшутить над гостями, но сегодня он гостей не ждал. Просто горничная смотрела сериал и забыла выключить.

А на экране была Таймс-сквер, новогодний хрустальный шар падал на беснующуюся от радости толпу.

Де л'Орме перебирал в уме свои любимые строки Иоганна Экхарта. Этот мистик тринадцатого века проповедовал очень простыми словами очень странные вещи. И так бесстрашно – в самой тьме Средневековья.

«Бог есть ожидание. Его любовь словно крючок рыбака. Никакая рыба не подплывет к рыбаку без того, чтобы попасть на крючок. Если она берется за крючок – ей не миновать рыбака. Тщетно она бьется – рыбак уверен в своем улове. И то же я могу сказать о любви. Тот, кого подцепит этот крючок, ловится так, что весь он, с ногами и руками, глазами и ртом, и сердцем принадлежит Богу. И чем вернее он пойман, тем вернее обретет свободу».

Неудивительно, что теолог был осужден инквизицией и отлучен от церкви.

Сделал из Господа какую-то сексуальную госпожу. И совсем уж непонятно – человек обретет свободу от Бога? Бог обретет свободу?.. И что потом? Небытие. Ты проникаешь во тьму и приходишь к тому же самому свету, который оставил. К чему тогда все? – думал де л'Орме. Ради пути? Неужели путь – лучшее, чему может посвятить себя человек?

Так он размышлял, когда зазвонил телефон.

– Узнаешь? – спросили на другом конце провода.

– Бад?

– Точно, я самый, – бормотал Персивел.

– Откуда звонишь?

– М-м-м… – Бывший астронавт говорил как-то странно.

Пьян. Наш «надежный парень» пьян?

– У тебя что-то случилось, – констатировал де л'Орме.

– Еще как. Сантос у тебя?

– Нет.

– А где? – осведомился Персивел. – Ты вообще знаешь, где он?

– Где-то в Корее, – ответил де л'Орме; он не знал, в какой именно Корее. – Там поднялась еще одна группа хейдлов. Сантос должен описать кое-какие вещи, что имеются при них. Золотые чеканки с изображением какого-то божества.

– В Корее? Это он так сказал?

– Я сам его туда послал.

– И почему ты думаешь, что он там, куда ты его послал?

Де л'Орме снял очки. Потер и открыл глаза. Совершенно белые – без радужных оболочек и зрачков. На лицо ему падали разноцветные блики от уличных фейерверков. Слепой ждал.

– Я всю ночь пытаюсь дозвониться до других, – говорил Персивел. – Без толку.

– Новый год, – объяснил де л'Орме. – Наверное, они у своих родных.

– И никто тебе не сказал! – Это звучало не как вопрос, а как упрек.

– К сожалению, не понимаю, о чем речь.

– Теперь уже поздно. А ты и вправду не знаешь? Где же ты был?

– Здесь. Болел гриппом. Неделю просидел в номере.

– А знаешь про такую газету – «Нью-Йорк таймс»? И новости не слушаешь?

– Я решил отдохнуть. Скажи наконец, в чем дело. Иначе я не смогу помочь.

– Помочь?

– Говори, пожалуйста.

– Нам угрожает опасность. Тебе нельзя там находиться.

Постепенно клубок размотался. Две недели назад в хранилище карт музея Метрополитен случился пожар. А перед этим взорвали библиотеку в пещерном храме Юньган в Китае. В последнем преступлении китайцы обвиняют исламских сепаратистов.

За последний месяц в десяти с лишним странах разгромлены или уничтожены архивы и археологические площадки.

– Про музей Метрополитен я, конечно, слышал. Об этом всюду сообщали. Но при чем здесь все остальное?

– Кто-то хочет уничтожить всю нашу информацию. Как бизнесмен, когда закрывает производство. Заметает следы.

– Какие следы? При чем тут библиотеки, музеи? Для чего их уничтожать?

– Хочет прикрыть лавочку.

– Кто? Ты о ком говоришь? Ничего не понимаю.

Персивел рассказывал и о других событиях, включая пожар Кембриджской библиотеке, где хранились древние рукописи из каирской синагоги.

– Полностью, – сказал Персивел. – Дотла. Все уничтожено. И развеяно по ветру.

– Те места, где мы работали в течение года.

– На этот раз хотят уничтожить нашу информацию полностью, – продолжал Персивел. – До недавних пор дело обстояло иначе: там рукопись подпортят, тут фотопленка пропадет. А теперь поставили на широкую ногу. Как будто кое-кто торопится все замести, прежде чем убраться восвояси.

– Совпадение, – сказал де л'Орме. – Сжигают книги, устраивают погромы. Враги разума. Чернь совсем взбесилась.

– Не совпадение. Он нас использовал. Как ищеек. Спустил нас по собственному следу. А мы и рады стараться. А теперь он дал задний ход.

– Он?

– Кто, как ты думаешь?

– Если ты и прав, что ему это дает? Он удаляет информацию, но не наши выводы.

– Стирает свое изображение.

– Тогда он уничтожает свой же образ. Чего он этим добьется?

Однако, возражая Персивелу, де л'Орме чувствовал себя не в своей тарелке. Неужели далекие звуки тревожной сирены звучат и в его мозгу?

– Он уничтожает нашу память, – продолжал Персивел. – Стирает следы своего пребывания.

– Но мы теперь его знаем. По крайней мере, знаем все существующие факты. Наши знания записаны.

– Мы – последние свидетели, – сказал Персивел. – Нас не станет – и все, вот вам и чистая доска.

Де л'Орме никак не удавалось сложить все фрагменты головоломки. Он всего неделю провел взаперти, а мир словно сошел с ума. Или Персивел?

Археолог пытался разобраться в услышанном.

– Ты думаешь, мы вели нашего врага туда, куда он сам хотел? Тогда нужно искать среди своих. Сатана – один из нас. И теперь он – или она? – повторяет наш путь и уничтожает наши сведения. Опять же – зачем? Чего он добьется, стерев свидетельства о своей личности? Если верна наша теория о реинкарнации царя хейдлов, значит, в следующий раз он появится в другом обличье.

– Но сознание его будет все то же, – сказал Персивел, – или ты забыл? Мы же об этом говорили. Собственную натуру не переделаешь, как не изменишь отпечатки пальцев. Он может и вести себя по-другому, но опознать его можно – благодаря пятитысячелетнему опыту человечества. Не мы опознаем – так следующее общество «Беовульф». Или следующее за ним. А так – никаких фактов, никаких открытий. Он станет невидимкой. Кем бы он ни был.

– Пусть себе мечется, – сказал де л'Орме. Говоря, археолог имел в виду скорее самого Персивела, чем того, кого они искали. – Когда закончит все громить, мы будем знать о нем больше, чем он сам. Мы почти у цели.

На другом конце провода Персивел тяжело дышал в трубку. Бормотал что-то невнятное. Де л'Орме слышал даже шорох ветра по крыше телефонной будки. Потом протащился с горки на пониженной передаче грузовик. Де л'Орме представил себе Персивела – на какой-нибудь пустой автостоянке заброшенной магистрали.

– Езжай-ка лучше домой, – посоветовал он.

– Ты на чьей стороне? Я ведь затем и звоню – узнать, на чьей ты стороне.

– На чьей я стороне?

– Тут и есть зацепка, так ведь?

Голос Персивела пропадал. Шумел ветер. Он говорил как человек, которого буря лишила и души и тела.

– Твоя жена, наверное, волнуется.

– Ага, пусть она кончит, как Мустафа? Мы с ней распрощались и больше не увидимся. Это ради ее же блага.

В окно гостиничного номера что-то шлепнулось и заскреблось. Де л'Орме спрятался обратно в свою спасительную тьму, откинулся на вельветовую спинку дивана. Прислушался. По стеклу кто-то царапал. И еще хлопал крыльями. Птица. Или ангел – заблудился среди небоскребов.

– А что случилось с Мустафой?

– Ты должен знать.

– Не знаю.

– Его нашли в Стамбуле, в пятницу. То, что от него осталось, плавало в Йеребатане.[26]26
  Древнее подземное искусственное водохранилище.


[Закрыть] А ты правда не знал? Его убили в тот день, когда в мечети Айя-София нашли бомбу. Мы – свидетели, понимаешь?

Очень тщательно и аккуратно де л'Орме положил очки на стол.

У него закружилась голова. Ему хотелось спорить, хотелось возразить Персивелу, чтобы тот взял назад ужасные слова.

– Это все мог сделать только один человек, – продолжил Персивел. – Ты и сам знаешь не хуже меня.

Затем была минута относительной тишины. Оба молчали. В трубке слышались порывы ветра, гудки снегоочистителей, штурмующих занесенные магистрали. Персивел заговорил опять:

– Я знаю, что вы очень близки.

Его сочувственный тон подтвердил догадку де л'Орме.

– Да, – сказал археолог.

Такое ужасное вероломство трудно даже представить. Их всех вела его одержимость. И теперь он как будто лишил их наследства – лишил и духа и тела. Нет, неверно, он никогда и не считал их своими наследниками. С самого начала он их только использовал. Они для него были как рабочий скот, который не жалко загнать до смерти.

– Тебе нужно убираться от него подальше.

Но де л'Орме все думал о предателе. О тысячах совершенных им обманов. Поистине королевская дерзость! И почти с восхищением он произнес имя.

– Громче говори, – попросил Персивел. – Я тебя не слышу, тут ветер!

– Томас, – повторил де л'Орме.

Какая невероятная смелость! И какой беспощадный обман. Головокружительная глубина интриги. И кто он после этого? И кто он вообще? Зачем собрал общество для охоты на самого себя?

– А, ты уже знаешь! – кричал Персивел.

Буря шумела все сильнее.

– Его нашли?

– Да.

Де л'Орме обомлел:

– Но ведь мы, значит, победили.

– Ты рассудка лишился?

– Может, ты лишился? Зачем ты прячешься? Его же поймали. Теперь мы с ним поговорим. Нужно немедленно отправляться. Давай говори подробности.

– Кого поймали – Томаса, что ли?

Персивел явно растерялся, и де л'Орме словно оглушили. Столько месяцев он смотрел на хейдла как на обычного человека и теперь не мог поверить, что Сатана смертен. Разве можно поймать Сатану? И вот – поймали. Совершили невозможное. Развенчали миф.

– Где он? Что с ним сделали?

– Ты про Томаса?

– Да, про Томаса!

– Но он же погиб!

– Томас?!

– Мне показалось, ты сказал, что уже знаешь.

– Нет! – простонал де л'Орме.

– Прости. Он всем нам был другом.

Де л'Орме наконец понял, о чем говорит Персивел, и все же не понял ничего.

– Они его убили?

– «Они»? – прокричал астронавт.

То ли он не слышит де л'Орме, то ли никак не поймет.

– Сатана! – произнес наконец де л'Орме.

Мысли его путались. Царя хейдлов – убили? Да понимают ли эти идиоты, что Сатана – бесценен? Перед мысленным взором де л'Орме предстали молодые перепуганные солдаты – малообразованные парни, разряжающие винтовки в неясную тень. И Томас, падающий из темноты на свет, мертвый.

И все же де л'Орме ошибался.

– Да, Сатана, – подтвердил Персивел. Голос его стал почти неразличим из-за урагана. – Ты верно понял. В точности, как я думаю. Сначала Мустафу, потом Томаса. Их убил Сатана.

Де л'Орме нахмурился:

– Ты же сказал – его нашли. Сатану.

– Да нет, Томаса нашли, – пояснил Персивел. – Нашли Томаса. Сегодня днем на него наткнулся пастух-бедуин. Возле монастыря Святой Екатерины. Томас упал – или его столкнули с утесов на Синайской горе. Ясно, кто с ним расправился. Сатана. Он настигает нас по одному. Знает все про нас – как мы живем, где можем прятаться. Мы его изучали, а он, тварь, изучал нас.

Только теперь де л'Орме понял, о чем толкует Персивел. Томас – не предатель. Предатель – кто-то другой, кто к нему еще ближе.

– Ты слушаешь? – спросил Персивел.

Де л'Орме прокашлялся.

– Что сделали с телом Томаса?

– То, что там обычно делают монахи. О сохранности они особенно не заботятся. Желают закопать его как можно быстрее. Похороны в среду. Там же, в монастыре. – Персивел помолчал. – Ты не поедешь?

Такие грандиозные планы – и такой ничтожный результат. Де л'Орме уже знал, что ему делать.

– Твоя голова – тебе и решать, – сказал Персивел.

Де л'Орме повесил трубку.

Город Саванна, штат Джорджия

Она проснулась и, лежа в своей постели, грезила о старых временах, когда была молода и у нее не было отбою от кавалеров. Потом от многих осталось несколько. От нескольких – один. В своих грезах она тоже была одинока, но совсем иным одиночеством. Она была болью в сердцах мужчин, памятью, которая никогда не проходит. И ее единственный мужчина никогда не перестанет ее искать, даже если она сама себя потеряет, даже если состарится.

Она открыла глаза; комнату омывал лунный свет. Жесткие полотняные занавески покачивались от слабого ветерка. В траве у крыльца пели сверчки. Окно оказалось открыто. По комнате крутилось и вертелось крошечное яркое пятнышко – светлячок.

– Вера, – раздался из угла мужской голос.

Вера вздрогнула, из рук выпали очки. Грабитель, подумала она. Грабитель, который знает ее имя? И произнес его так грустно.

– Кто это? – спросила она.

– Я смотрел, как ты спишь, – произнес он, – и видел маленькую девочку, которую, наверное, очень любил отец.

Он ее убьет. В ласковом голосе Вера чувствовала решимость.

В лунном свете возникла какая-то тень. Кресло, лишившись груза, скрипнуло и покачнулось; человек шагнул вперед.

– Кто вы? – спросила Вера.

– Разве Персивел тебе не звонил?

– Звонил.

– И не сказал тебе?

– Что именно?

– Кто я.

На Веру опустилась зимняя стужа.

Персивел звонил ей вчера, но она оборвала его невнятные пророчества. Небо рушится – вот и все, что она смогла понять из его бессвязных слов. И разумеется, излитый им параноидальный поток предостережений и советов привел к тому, чего не смог добиться Томас: Вера окончательно убедилась – их поиск Зла сам по себе зло. Ее потрясла мысль, что этот поиск был самопорожденным, навеянным не чем иным, как их собственными измышлениями. Многие месяцы он питался сам собой – предсказаниями, разгадками, иллюзорными знаниями, а теперь принялся за исследователей. Как и предупреждал Томас, затея стала опасной. Врагами оказались не тираны, не посягатели, не разные там куперы и не мифический Сатана. Враг – их собственное воспаленное воображение.

Вера не стала разговаривать с Персивелом, повесила трубку. И не один раз – он продолжал названивать, пугал, вещал что-то невразумительное, ни дать ни взять – представитель победившего Севера, сгоняющий плантатора с насиженного места. «Никуда не поеду!» – сказала она. А Персивел, оказывается, был прав.

Инвалидное кресло стояло рядом с ночным столиком. Вера не стала просить ночного гостя о пощаде. Не спросила, как он намерен исполнить задуманное, станет ли ее мучить. Может, он сделает все быстро, по-деловому. «Итак, ты все же умрешь в своей постели», – сказала она себе.

– А песни он тебе пел? – спросил гость.

– Персивел?

– Нет, твой отец.

Вопрос сбил ее с толку.

– Песни?

– Когда укладывал спать.

И Вера поняла – это приглашение. И приняла его. Она закрыла глаза и погрузилась в поиск. Она старалась не обращать внимания на сверчков и слушала биение своего сердца, громкое, как стук отбойного молотка, предалась воспоминаниям, про которые думала, что они ушли навсегда.

Он был с ней, и была ночь, и он пел для нее. Вера опустила голову на подушку; слова обволакивали, как одеяло, и голос обещал приют. «Папа», – подумала она.

Скрипнула половица. Вера об этом пожалела. Если бы не скрип, она бы осталась с его песней. Однако старая доска вернула ее к действительности. Скрепя сердце возвратилась она в мир сверчков и лунного света.

Вера открыла глаза – он был рядом. Руки обнажены; мятущийся сверчок чертил у него над головой нимб. Он тянулся к ней, словно к возлюбленной. И когда его лицо приблизилось, она сказала:

– Ты?!

Монастырь Святой Екатерины

Джебель-Муса (гора Синай)

Де л'Орме расставил чашки, достал хлеб. Настоятель предоставил ему келью – из тех, в которых тысячелетиями уединялись люди, ищущие духовной мудрости.

Сантосу понравится. Он любит суровую простоту.

Глиняная бутыль с вином. Доски столешницы вытесаны и прибиты как минимум пять столетий назад.

На окнах – ни занавесок, ни даже стекол. Пыль и насекомые – товарищи по молитвам. Темноту кельи – словно библейские слова – пронизывали солнечные лучи. Слепой чувствовал на лице их тепло. Они передвигались с востока на запад. Де л'Орме понимал, что солнце садится.

Здесь, наверху, было холодно, особенно по сравнению с жаром пустыни, через которую шла дорога. Дорога была плохая. Де л'Орме страдал от тряски на ухабах. Поскольку туристов приезжало немного, не стоило и ремонтировать асфальт. Святая земля уже не влекла людей как раньше.

Открытие миру настоящей преисподней – простой сети коридоров – привело к тому, чего не мог достичь библейский ад, – оно убило страх Божий. Смерть Бога от руки экзистенциализма и материализма была и без того скорбным событием. А теперь гибель Высшего Зла превратила загробный мир в балаганную комнату страха. Во времена Моисея, Магомета и Августина такие страшилки были хороши, но теперь спросом не пользуются.

Вместе с дорогой впадал в запустение и сам монастырь. Некоторые монахи, с возмущением рассказывал настоятель, решили стать отшельниками – купили себе участки в заброшенной туристской деревушке, едят мясо, вешают у себя в жилищах иконы, зеркала и ковры. Такое разложение ведет к непослушанию. А что за монастырь без послушания? Даже горная ежевика, про которую говорили, что она и есть неопалимая купина Моисея, начала сохнуть.

Де л'Орме глубоко наполнил легкие вечерним воздухом; он вдыхал аромат ладана, словно кислород. Даже сейчас, зимой, слепой чувствовал запах растущего поблизости миндального дерева. А в небольшом горшке рос базилик. И витал здесь еще один запах, слабый, но ощутимо сладковатый: запах почивших святых.

У антропологов это называется повторное захоронение – обычай откапывать мертвых через несколько лет и добавлять останки монахов к собранию мощей. Склеп в шутку прозвали университетом. Мертвые продолжают учить – учить через память. Такова традиция. «А чему научишь их ты, Томас? – думал де л'Орме. – Благодати? Всепрощению? Или предостережешь их против тьмы?»

Начиналась вечерняя служба. Во двор вынесли клетку с длиннохвостым попугаем. И он, словно маленький ангел, подпевал монахам: «Кирие элейсон – Господи, помилуй…»

В такие моменты де л'Орме хотелось вернуться к Церкви или хотя бы в келью отшельника. Если оставить все как есть, то мир – избыток сокровищ. А если замереть, то вся вселенная – твой возлюбленный. Однако теперь уже поздно.

Сантос приехал в джипе, который дребезжал по кочкам высохшей грязи. Машина распугала стадо коз: послышался звон колокольчиков и стремительный топот. Де л'Орме слушал. Сантос приехал один. Он шагал широко и уверенно.

Попугай умолк. А пение монахов продолжалось. Де л'Орме не стал окликать Сантоса.

Через несколько минут Сантос сунул голову в келью:

– Вот ты где.

– Входи, – пригласил де л'Орме. – Я не знал, успеешь ли ты до заката.

– Успел, – сказал Сантос. – О, ужин! А я ничего не привез.

– Садись. Ты устал, наверное.

– Долго пришлось ехать, – признал Сантос.

– Ты был сильно занят.

– Приехал сразу, как только смог. Его уже похоронили?

– Сегодня. На кладбище.

– Все прошло нормально?

– Да, монахи похоронили его как своего. Томас бы одобрил.

– Мне он не особенно нравится. Но ты его любил, я знаю. Как ты тут?

– Отлично, – ответил де л'Орме.

Он заставил себя встать и обнять Сантоса. Запах молодого пота и Моисеевой пустыни был хорош. Сантос, казалось, всеми порами впитал солнце.

– Томас жил полной жизнью, – сказал Сантос.

– Кто знает, что еще он мог открыть, – заметил де л'Орме.

Он похлопал Сантоса по спине и разомкнул объятия. Осторожно опустился на трехногий деревянный табурет. Сантос положил сумку на пол и сел на табурет, который де л'Орме поставил с другого конца стола.

– А теперь? Что будем делать? Чем нам заняться?

– Давай есть, – предложил де л'Орме. – Обсудим планы за ужином.

– Оливки, брынза, апельсин, хлеб. Сосуд с вином. Приготовления к Тайной вечере.

– Хочешь смеяться над Господом – твое дело. Но над едой не смейся. Если не голоден, можешь не есть.

– Я просто пошутил, умираю с голоду.

– Там где-то и подсвечник есть, – вспомнил де л'Орме. – Наверное, уже темно. А вот спичек у меня нет.

– Еще только темнеет, – сказал Сантос. – Достаточно светло. Мне так больше нравится.

– Тогда наливай вино.

– Интересно, – размышлял Сантос, – что его могло сюда привести? Ты говорил – Томас закончил поиски?

– Теперь ясно, что он никогда бы не смог их закончить.

– И он что-то искал именно здесь?

Сантос явно был озадачен. Он и вправду не понимал, почему де л'Орме заставил его проделать этот путь.

– Думаю, он приехал ради Синайского кодекса, – ответил де л'Орме. Сантосу, конечно, известно про Синайский кодекс – один из древнейших списков Нового Завета. Он включает три тысячи свитков, но только некоторые из них хранятся в библиотеке этого монастыря. – Однако теперь я полагаю, что причина в другом.

– Да?

– Думаю, сюда его заманил Сатана.

– Сатана? Каким образом?

– Своим присутствием. Или посланием. Не знаю.

– Тогда у Сатаны артистичная натура, – заметил Сантос, прожевав кусок. – На гору Господа.

– Да, видимо.

– А ты не проголодался?

– У меня сегодня нет аппетита.

Монахи в церкви тем временем усердствовали. Их низкие голоса отражались от каменных стен. «Господи, помилуй. Господи, помилуй».

– Ты оплакиваешь Томаса? – спросил вдруг Сантос.

Де л'Орме не пытался вытереть катившиеся по щекам слезы.

– Нет, – ответил он. – Тебя.

– Меня? Почему? Я же здесь, с тобой.

– Да.

Сантос заговорил тише:

– Тебе со мной плохо?

– Дело не в этом.

– А в чем? Скажи.

– Ты умираешь, – ответил де л Орме.

– Ты ошибаешься, – с облегчением рассмеялся Сантос. – Я совершенно здоров.

– Нет, – сказал де л'Орме. – Я отравил твое вино.

– Что за шутка!

– Не шутка.

Сантос схватился за живот. Он поднялся, и ножки табурета со скрипом скользнули по плитам.

– Что ты сделал? – задыхаясь, спросил он.

Никакой трагедии. Сантос не упал на пол. Тихонько опустился на колени и улегся.

– Это правда?

– Да. Я подозреваю тебя в двойной игре еще с самого Боробудура.

– Что?!

– Это ты уничтожил изваяние. И убил беднягу охранника.

– Нет!

Протест Сантоса был всего лишь легким выдохом.

– Нет? Тогда кто же? Я – или Томас? А больше там никого не было. Кроме тебя.

Сантос застонал. Испачкает на полу свою любимую белую рубашку, подумал де л'Орме.

– Это ты стал уничтожать повсюду свое изображение, – продолжил он.

В ответ только затрудненное дыхание.

– Не могу объяснить, почему ты выбрал именно меня. Наверное, потому, что я мог свести тебя с Томасом. И я свел.

Сантос собрал последние силы, чтобы сделать вдох.

– … неправда все… – прошептал он.

– Как твое имя?

Но было уже поздно. Сантоса, или Сатаны, не стало.

* * *

Де л'Орме собирался бодрствовать рядом с телом всю ночь. Сантос был слишком тяжел, и старик не смог бы поднять его на скамью. Воздух совсем остыл; де л'Орме чувствовал, что засыпает. Он укутался одеялом и лег на пол рядом с трупом. Утром он все объяснит монахам. Все остальное уже не важно. И де л'Орме уснул рядом со своей жертвой.

Проснулся он от боли в животе. Боль была неожиданная и очень сильная. Де л'Орме решил, что ему приснилось и волноваться нечего. Потом он почувствовал, что у него в груди ползет какое-то животное, и тут же понял, что это рука. Уверенно – словно рука хирурга – она поднималась к сердцу. Де л'Орме попытался успокоиться, прижал ладони к полу, но шея выгнулась назад, и тело не могло, просто не могло сопротивляться столь ужасному вторжению.

– Сантос! – вытолкнул он остатки воздуха.

– Нет, это не Сантос, – проговорил хорошо знакомый голос.

Глаза де л'Орме уставились в ночь.

Так поступают в Монголии. Пастух надрезает овце живот, засовывает внутрь руку, через другие органы дотягивается до бьющегося сердца. Если все сделать правильно, такая смерть, как считалось, совершенно безболезненна.

Чтобы остановить сердце, нужна сильная рука. Эта рука была сильной.

Де л'Орме не сопротивлялся. У такого способа есть преимущество. К тому времени, когда рука проникает внутрь, сопротивляться уже нельзя. Плоть, потрясенная столь немыслимым насилием, сама помогает. Все инстинкты в человеке замирают. Чувствовать, как чьи-то пальцы сжимают твое сердце… Умирающий ждал, когда убийца разобьет сосуд жизни. Понадобилось меньше минуты.

Голова упала набок, туда, где лежал Сантос, холодный, как воск, – дело рук де л'Орме. Ужас слепого был абсолютным. Он согрешил против себя самого. Во имя чистоты убил саму чистоту. Год за годом молодой человек дарил ему свою любовь, а он осуждал его, постоянно испытывал, не веря, что это может быть правдой. И ошибся.

Губы сложились, чтобы произнести любимое имя, но ему не хватило дыхания.

Со стороны могло показаться, что де л'Орме добровольно отдает себя в жертву. Он сделал маленький вдох, и рука поднялась выше. Он тянулся, как тянется кукла за пальцами кукловода, и не знал – есть ли они в нем? И он тихонько положил ладонь на грудь. На свое беззащитное сердце.

«Господи, помилуй».

Кулак сжался.

В последний миг де л'Орме услышал песню. Она возникла в его голове, почти невозможная, такая прекрасная. Чистый голос юного монаха? Чей-то радиоприемник, ария из оперы? Де л'Орме понял – это попугай в клетке. Мысленным взором умирающий увидел полную луну, восходящую над горами. Наверное, все звери радуются ей. Наверное, они споют ее сиянию песнь пробуждения. Де л'Орме никогда не видел такого света, даже в своем воображении.

Под Синайским полуостровом

Войти через рану. Отступать по венам. Поиск его закончен.

В этом кропотливом поиске он, как и следовало, нашел себя. Теперь он нужен своему народу в его скорби. Его предназначение – вести людей в новую землю, ибо он – их Спаситель.

Он устремился вниз. Вниз от египетского солнечного ока, вглубь от Синая, прочь от небес, что как перевернутое море, от звезд и планет, что ранят душу, прочь от городов, что как насекомые – жалкая оболочка с механизмом, от их слепоты даже при свете, от равнин, что кружат голову, от гор, что сокрушают разум. Вниз от миллиардов существ, что лепят мир по образу и подобию своему. Дела их порою несут красоту, но они же несут смерть. Они – это мир, и мир этот – мир шакалов, объедающих плоть с твоих ног, даже если пытаешься убежать.

Земля над ним сомкнулась. И продолжала смыкаться с каждым изгибом и поворотом пути. И воскресли давно похороненные чувства.

Одиночество, покой! Тьма стала светом.

Снова слышал он, как пульсируют жилы земли, как движутся ее суставы. Как живет камень. Дела далекой древности… Время здесь как вода. Здесь самые ничтожные создания – для него праотцы, самые древние останки – его детища. И он сам превращался в память.

Он отталкивался голыми ладонями от стен, шершавых и гладких, впитывал их тепло и холод. Бросаясь вперед, несясь большими прыжками, осязал он плоть Господню – благородный камень. Тут – его твердыня. Тут – Мир. Земля.

Миг за мигом, шаг за шагом он возвращался к древности. Благословенно освобождение от всего человеческого! В этом огромном монастыре, состоящем из множества пещер, среди расщелин, старых желобов, зияющих ям, озер с водой, что древнее любых млекопитающих, память была лишь памятью. Здесь не нужно заносить ее в календари, хранить в книгах, отмечать на картах. Не нужно помнить ни о чем более вечном, чем твое собственное бытие.

Он вспоминал дорогу по вкусу почвы, по движению разбегавшихся в разные стороны воздушных потоков. Он выбросил из памяти вид Святой земли, и ее пещер, ведущих сквозь гору Джебель-эль-Лоз в таинственную страну мадианитян. Проходя под Индийским океаном, он уже не помнил его названия. Он чувствовал золото, его мягкие жилы, извивающиеся по стенам, но больше не признавал его за золото. Прошло время, но он перестал его считать. Дни? Недели? Он потерял память, как только ее обрел.

Он увидел себя на гладкой поверхности обсидиана и не понял, что это он. В черноте камня возник чей-то темный силуэт. Он приблизился, положил руки на вулканическое стекло и смотрел на свое собственное лицо. Что-то в глазах показалось ему знакомым.

И он бросился дальше, изнуренный, но в то же время подкрепленный. Глубина облекала его силы плотью.

Случайные животные давали ему мясо. Все больше и больше наблюдал он жизнь тьмы, слушал ее шорохи и щебет. Видел следы своих подданных: беженцев, и еще раньше – кочевников и паломников. Знаки, начертанные на стенах, наполняли его скорбью об утраченном могуществе державы.

Его народ впал в грех, и падение было глубоким и длилось столько, что люди перестали его осознавать. И даже теперь, в их убожестве, его людей преследуют именем Господа, а этого допускать нельзя. Потому что они тоже Его дети и прожили в пустыне достаточно долго для искупления своих грехов. Они уже заплатили за свою гордость и независимость и за все прочее, что могло оскорбить естество. И теперь, после многовекового изгнания, они обрели былую невинность.

Господу не следует больше гневаться на них. Позволить перебить их – настоящее святотатство. С самого начала его народ не верил, что Господь вообще бывает милосерден. Они – его ложь, они – его грех. И надежда, что Господь избавит их от своего гнева и ниспошлет любовь, всегда была тщетной. Нет, этим придется заняться кому-то другому.