Текст книги "Преисподняя"

Автор книги: Джефф Лонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

18
Доброе утро!

Я – тоже муха:

Мой краток век.

А чем ты, муха,

Не человек?

Уильям Блейк.

Муха[22]22
  Перевод С. Маршака.


[Закрыть]

Медицинский научный центр,

Университет штата Колорадо, Денвер

Доктор Ямомото, улыбаясь, вышла из лифта.

– Доброе утро, – поздоровалась она с уборщиком, вытирающим натекшую с потолка лужу.

– Что-то солнца не видно, – проворчал он.

Снаружи бушевала настоящая буря: метровые сугробы, температура – минус девять. Они тут, в университете, как в осаде. Сегодня в лабораторию больше никто не придет.

Ночной охранник все еще был на месте, дремал. Доктор отправила его в комнату отдыха – перекусить и отдохнуть.

– До обеда можете не приходить, – сказала доктор. – Я и сама справлюсь. Сегодня больше никого не будет.

В последнее время она ко всем проявляла материнскую заботу. Волосы у молодой женщины стали гуще, на щеках играл румянец. «Вся ушла в утробу», – говорил ее муж. Еще три месяца.

Проект «Цифровой Сатана» близился к завершению. Лабораторию усеивали пакеты от еды, двухлитровые пластиковые бутылки от газировки – из них получаются удобные стаканчики для карандашей, окаменевшие остатки угощений от дней рождения. Доска объявлений была покрыта приколотыми кое-как снимками сотрудников лаборатории, вырезками из статей и в последние дни объявлениями о найме – здесь и за границей.

Ямомото вошла, не надев ни перчаток, ни маски. Все привычные обряды – побоку. Еще один признак того, что проект скоро закончится. В коробках из-под фаст-фуда валялись всякие пузырьки. Из компьютерных чипов, сгоревших за последние месяцы, кто-то соорудил крутящуюся подвеску.

Второй криомикротом продолжал выдавать нескончаемое убаюкивающее «ш-шш, ш-шш, ш-шш».

Если не считать головы, молодая самка хейдла уже не существовала. Зато теперь ее оживят с помощью мыши, на компьютере. Ее ждет электронное бессмертие. Везде, где только есть компьютер, можно будет воссоздать физический облик Доун. В каком-то смысле ее душа обретается в машине.

Последние недели Ямомото мучили кошмары. Ей снилась Доун. Девочка падала с утеса или тонула в море, а доктор пыталась до нее дотянуться и спасти. Другим сотрудникам снились похожие сны. Синдром долгой изоляции – определили коллеги. А Доун стала частью их компании. Им будет ее не хватать.

От хейдла оставались только верхние две трети черепа. Процесс шел медленно. Второй криомикротом был откалиброван для выполнения самых тонких срезов. Мозг – наиболее интересная часть исследования. Ученые надеялись, что смогут понять процессы восприятия и познания – то есть, по сути, заставить заговорить мертвое сознание. Следующие десять недель им только и остается нянчиться с этой колбасорезкой. Нужно запастись терпением – то есть диетической колой и солеными шуточками.

Ямомото подошла к металлическому столу. В кубе замороженного голубого геля верхняя часть черепа Доун казалась совершенно белой. Как луна в куске неба. От верхней и боковых сторон куба отходили электроды. Внизу работало лезвие; камера все фиксировала. Лезвие уже срезало нижнюю челюсть и теперь двигалось взад-вперед в районе верхних зубов, продвигаясь к носовой полости. Большей части носа и изрезанных мочек уже не было. Что же касается внутренних органов, то удалили большую часть продолговатого мозга, идущего вверх от спинного. Почти весь мозжечок, отвечающий за двигательные функции, уже переведен в биты и байты. Пока никаких повреждений или отклонений не обнаружили. Для мертвого мозга все ткани были в отличном состоянии, практически жизнеспособные. Ученые не переставали удивляться. «Мне бы так сохраниться после смерти», – сострил кто-то.

Становилось все интереснее. Нейрохирурги, специалисты по мозгу, ученые, изучающие когнитивные процессы, звонили или писали по электронной почте со всей страны, желая быть в курсе событий.

Некоторые части мозга – уже пройденные, как, например, мозжечок, – были вполне типичны для млекопитающих. Можно понять, что делает зверя зверем, но нельзя понять, что делает хейдла хейдлом.

Доун больше не будет трупом подземного животного. Начиная со структур головного мозга она снова станет сама собой. Можно будет воссоздать ее личность, процессы мышления, речевую деятельность, эмоции, привычки, инстинкты. Говоря кратко, люди посмотрят на мир глазами Доун. Это как сажать звездолет на чужой планете. Более того, это как впервые взять интервью у инопланетянки и расспросить, о чем та думает.

Ямомото взялась за электроды; она перебирала те, что выходили справа, и аккуратно складывала их на стол. До сих пор оставалось загадкой, почему мозг Доун генерирует слабые электрические импульсы. На диаграмме должна была быть ровная линия, но время от времени на ней появлялись небольшие зубцы. Так продолжалось несколько месяцев. Что ж, если подождать достаточно долго, то, наверное, электроды зафиксируют такой сигнал и у порции фруктового желе.

Ямомото стала разбирать электроды с чувством, будто расплетает косички ребенку. Она остановилась, всматриваясь через голубой гель в то, что осталось от лица хейдла.

– Доброе утро, – сказала доктор.

Голова открыла глаза.

* * *

Pay и Бад Персивел отыскали Веру в международном аэропорту Денвера. Она примеряла шляпу в магазине ковбойской одежды. Трудно придумать лучшее противоядие против тьмы, охватившей разум. У каждого свое мнение, свой страх, свое решение. И никто не знает, что происходит там, внизу, что окажется там и в каком мире будут потом расти дети. Здесь, в огромном помещении, похожем на шатер, наполненный светом и простором, можно обо всем забыть и просто есть мороженое. Или примерять ковбойскую шляпу.

– Мне идет? – поинтересовалась Вера.

Pay поднял свой портфель и изобразил аплодисменты. Персивел сказал:

– Я убит!

– Вы прилетели вместе? – спросила она.

– Из Лондона через Цинциннати, – сообщил Персивел.

– Из Мехико, – ответил Pay. – Столкнулись в вестибюле.

– Я боялась, что никто не явится, – сказала Вера. – Впрочем, наверное, уже поздно.

– Ты позвала, и мы явились, – отозвался Персивел. – Мы же команда.

Его брюшко и ненавистные ему очки только подчеркивали галантность бывшего астронавта. Pay взглянул на часы:

– Томас будет не позже чем через час. А остальные?

– По-разному, – ответила Вера. – Кто в дороге, кто занят, до кого-то не дозвонилась. О Бранче вы, думаю, слышали.

– Он, наверное, рассудок потерял, – заметил Персивел. – Вот так взять и рвануть вниз, да еще в одиночку. Уж ему-то лучше других известно, на что способны хейдлы.

– Сейчас меня не они беспокоят.

– Только не начинай, пожалуйста, про то, что «враг – в нас».

– Вы слышали про приказ стрелять на поражение? – спросила Вера. – Такой приказ у всех воинских частей. И у Интерпола.

Персивел прищурился:

– То есть? Стрелять в Бранча?

– Дженьюэри сделала все, что могла, чтобы приказ отозвали. Но есть такой генерал Сэндвелл – очень злопамятный тип. Просто исключительно. Сенатор пытается выяснить о нем как можно больше.

– Томас в ярости, – вставил Pay. – Бранч ведь был в армии нашими глазами и ушами. Теперь остается только гадать, какие у них планы.

– И кто раскладывает капсулы с прионом.

– Грязное дельце, – пробормотал Персивел.

Они встретили Томаса у выхода в зал, прямо с гонконгского рейса.

На угловатые черты его лица легли скорбные тени, добавляя ему сходства с президентом Линкольном. Однако для человека, которого только что выслали из Китая, он выглядел на удивление бодрым. Томас оглядел встречающих.

– А почему в ковбойской шляпе? – спросил он Pay.

– Как хозяева, так и гости, – пожал тот плечами.

И, окружив кресло Веры, все двинулись к выходу, обсуждая по дороге новости.

– А как там Мустафа и Фоули? – спросила Вера. – Нормально?

– Устали, – ответил Томас. – В Каши – это провинция Синьцзян – нас несколько дней продержали под арестом. Конфисковали камеры, дневники, отозвали наши визы. Официально мы – персона нон грата.

– Томас, чего ради тебя вообще понесло в Китай?

– Хотел исследовать тамошние европейские мумии и надписи. Им четыре тысячи лет. На тохарском языке. В Азии!

– Мумии в китайской глуши, – фыркнул Персивел. – Загадочные письмена. И зачем они вам понадобились?

– Сейчас я согласна с Персивелом, – призналась Вера. – По-моему, это далеко от нашей задачи. Иногда я сама не знаю, чем занимаюсь. Последние три месяца я по твоему заданию составляю обзоры по митохондриальной ДНК и эволюции человека. Скажи, пожалуйста, каким образом информация по образцам плаценты из Новой Гвинеи приблизит нас к обнаружению первобытного деспота?

– В настоящее время мумии и индоевропейские надписи доказывают, что четыре тысячи лет назад на китайскую цивилизацию оказали влияние европейские кочевые народы, – сказал Томас.

– И потому вас выслали? – спросил Персивел. Он подышал на очки и нарисовал крест. – Или «товарищи» застукали вас за воздаянием мумии почестей?

– Подозреваю, все гораздо серьезнее, – сказал Pay. – Если я правильно понимаю, вы, Томас, пытались доказать, что китайская цивилизация вовсе не развивалась изолированно от других. Заявить, что европейцы, возможно, принимали участие в зарождении китайской культуры, – прямое покушение на основы. Они гордый народ, сыны Поднебесной.

– Но опять же, какое это имеет отношение к нам? – спросила Вера.

– Думаю, самое прямое, – решился Pay. – Допущение, что великая цивилизация могла быть изменена или даже порождена врагом, низшей расой или варварами, – очень даже важно.

– А можно попроще, Pay? – проворчал Персивел.

Томас молчал. Казалось, их рассуждения его развлекают.

– А что, если и человечество развивалось не в изоляции? Если у нас были учителя?

– О чем ты вообще, Pay? – удивился Персивел. – О марсианах?

– Зачем далеко ходить, – улыбнулся Pay. – Я о хейдлах.

– Хейдлы? – поразился Персивел. – Нас учили хейдлы?

– А вдруг на протяжении веков они помогали создавать нашу цивилизацию? Может, это они взрастили наших темных предков и помогли зарождению человеческого разума?

– То есть нас вынянчили дикари?

– Поосторожнее, – сказал Pay. – А то ты говоришь, как китайцы о варварах.

– Это правда? – обратилась Вера к Томасу. – Вы проводите аналог между Китаем и ранней человеческой цивилизацией?

– Вроде того, – признал Томас.

– И чтобы доказать свою правоту, проехали тысячу миль, сидели в тюрьме?

– Не только за этим. Было у меня подозрение – и оно подтвердилось, – что европейские письмена в провинции Синьцзян не на тохарском языке. И не на каком-либо другом известном. Все сообщения о них неверны. Нам хватило одного взгляда. Представляете, на мумиях были хейдлские татуировки. Эти европейские кочевники действовали как агенты или посланцы. Они перевозили в Древний Китай документы. Документы, написанные хейдлским шифром. Если б только мы умели его читать!

– И опять же, – сказал Персивел, – что с того? Прошло четыре тысячи лет. И читать их мы не умеем.

– Четыре тысячи лет назад кто-то послал этих людей в Китай с какой-то миссией. Неужели вам не интересно – кто?

Фургон доставил их в Научный центр. У входа в исследовательский корпус они попали в толпу полицейских и телерепортеров. Тут же собрались представители университета и по очереди выходили репортерам на растерзание. У всех изо рта шел пар. Если рассудить здраво, эта пресс-конференция на зимней улице надолго не затянется.

– Еще раз попрошу вас сохранять здравый смысл, – вещала профессорского вида фигура, протирая очки. – Никакой одержимости в природе не существует.

Какой-то молоденький корреспондент, мокрый от снега до самых бедер, кричал из толпы:

– Доктор Йарон, вы опровергаете сообщения, что университетский медицинский центр в данный момент в качестве лечения проводит процедуру изгнания духов?

Бородатый мужчина сверкнул в микрофон белоснежной улыбкой:

– Ждем, пока прибудет профи со святой водой и курицей.

Полицейские, дежурившие у раздвижных стеклянных дверей, впускать никого не собирались. Врачебный пропуск Веры не помог. Тогда Персивел помахал перед ними каким-то старым, выданным НАСА удостоверением.

– Бад Персивел! – удивился полицейский. – Вот черт, проходите, конечно!

Каждый хотел пожать ему руку. Персивел сиял.

– Ох уж эти астронавты, – шепнула Вера, повернувшись к Pay.

Внутри лабораторного корпуса деятельность была не менее сумасшедшей, разве что не такой шумной. Ученые рассматривали диаграммы, рентгеновские снимки, видеозаписи или водили мышью по компьютерным моделям, читали данные с дисплеев или бумаг, прижимая плечом мобильные телефоны. Деловые костюмы смешались с медицинскими халатами разных цветов. Шум напомнил Вере переполненный полевой госпиталь в зоне природной катастрофы. Она остановилась перед кучкой людей, смотревших видеозапись. На экране молодая женщина склонилась над кубом из голубого геля, стоящим на стальном столе.

– Доктор Ямомото, – шепотом объяснила Вера Персивелу и Pay. – В прошлый раз мы с Томасом с ней разговаривали.

– Вот, сейчас, – сказал один из медиков. В руке он держал секундомер. – Три, два, один. И готово.

Ямомото на экране вдруг застыла, потом опустилась на колени.

Секунду она сидела на корточках, потом вскочила, завалилась на бок и задергалась в сильнейших судорогах. Члены общества «Беовульф» отправились дальше.

В следующей комнате были дисплеи: на них – разверстая затылочная часть черепа, стрелки курсора бегают по артериям, путаются среди нервных окончаний – магистралей грез и побуждений.

Вера постучала в приоткрытую дверь. Светловолосая женщина в лабораторном халате склонилась над микроскопом.

– Я ищу доктора Кениг, – сказала Вера.

Женщина подняла голову и бросилась к ней с распростертыми объятиями.

– Вера, наконец-то! Ямомото говорила, что вы были у нее несколько месяцев назад.

Вера представила спутников.

– Мэри-Кей – одна из моих лучших учениц. Когда мне удавалось привлечь ее внимание. То у нее триатлон, то альпинизм, не угонишься за ней.

– Добрые старые времена, – проговорила Мэри-Кей, которой было никак не больше тридцати.

Судя по всему, медицина стала уделом исключительно молодых и сильных.

– Правда, время теперь неподходящее, – заметила Мэри. – Мы тут все под ружьем. Кругом правительственные агенты, фэбээровцы.

Темные круги под глазами молодой женщины подтверждали ее слова. Что бы тут ни делалось, ей тоже немало перепало.

– Мы вообще-то слышали, что у вас что-то случилось, – сказала Вера. – И хотели бы узнать как можно подробнее. Если у тебя найдется свободная минутка.

– Конечно найдется. Только закончу одно дело. Я собралась тут кое-что посмотреть.

– Я хочу помогать, – потребовала Вера.

Мэри-Кей с признательностью протянула Вере распечатку электроэнцефалограмм.

– Это снято год назад, в первый день подготовки хейдла к микротомии. Запись начата в два тридцать четыре, когда приступили к расчленению тела. Если не трудно, проверьте на диаграмме те моменты, когда производилось рассечение. Когда лезвие проходило через тело, зафиксирована некоторая активность. Я покажу где.

Она нажала кнопку на клавиатуре. Остановленный кадр начал двигаться.

– Ну вот. Вы готовы? Сейчас будут отчленять ноги. Вот, сейчас.

На экране возникло нечто, похожее на ленточную пилу. Работники придерживали длинный прямоугольник геля на боку. Двое из них убрали кусок, после того как он прошел через пилу.

– Ничего, – сказала Вера. – Никакой реакции. График – прямой.

– Секция головы. Есть что-нибудь?

– Ничего. Не шелохнулось.

– А что мы вообще должны увидеть? – спросил Персивел.

– Активность мозга. Болевая реакция. Что-нибудь.

– Мэри-Кей, – спросила Вера, – почему ты ищешь признаки жизни в мертвом хейдле?

Женщина беспомощно взглянула на Веру.

– Стараемся учитывать все варианты, – сказала она, и стало ясно, что «варианты» не соответствуют традиционным взглядам.

Мэри повела их по корпусу, рассказывая по дороге:

– Последние пятьдесят две недели наше отделение компьютерной анатомии в целях изучения хейдлов занималось микротомией одного экземпляра. Проектом руководила доктор Ямомото, очень способный патолог. В воскресенье утром, когда это случилось, она находилась в лаборатории одна.

Они вошли в большую комнату, наполненную запахами разложения и химикатов. Pay показалось, что здесь произошел взрыв. Большие машины были перевернуты, из потолочных панелей выдраны провода. Из напольного коврового покрытия вырваны целые полосы. Ученые, как и следователи, пытались по картине разгрома определить, что произошло.

– Охранник обнаружил Ямомото скорчившейся в дальнем углу. Он вызвал по радио помощь. Это было его последнее сообщение. Его нашли на трубе под потолком с вырванным пищеводом. Ямми лежала в углу, раздетая и истекающая кровью. Ни на что не реагировала.

– Так что же случилось?

– Мы сначала думали, что кто-то сюда проник с целью грабежа или желая саботировать проект и напал на охранника. Но здесь – сами видите – окон нет, а дверь только одна. На двери повреждений не осталось, поэтому возникло предположение, что какой-нибудь хейдл проник внутрь через вентиляцию, намереваясь уничтожить нашу базу данных. Ведь мы же изучали их анатомию. Нас финансировало Министерство обороны. Производители оружия требовали информацию об их тканях, чтобы усовершенствовать оружие и боеприпасы.

– Когда Бранч так нужен, его нет, – сказал Pay. – Никогда не слышал, чтобы хейдлы такое вытворяли. Подобное нападение предполагает немалый интеллект.

– Теперь мы, во всяком случае, думаем иначе, – продолжала Мэри-Кей. – Сами представляете, какой был шум. Прибыла полиция. Мы положили Ямми на каталку, и тут она пришла в сознание и вырвалась.

– Вырвалась? – удивился Персивел. – Она все еще боялась нападения?

– Это было страшно. Она разбила аппаратуру, исполосовала скальпелем двоих охранников. Пришлось в конце концов подстрелить ее из усыпляющего пистолета. Как дикого зверя. Тогда Ямми и потеряла ребенка.

– Ребенка? – спросила Вера.

– Ямми была на седьмом месяце. То ли из-за стресса, то ли из-за снотворного… произошел выкидыш.

– Ужасно.

Они подошли к длинному анатомическому столу. Вере довелось повидать немало человеческих тел, изуродованных катастрофами, болезнями или голодом. Но увидеть такое она оказалась не готова. Хрупкая молодая женщина с японскими чертами лица была привязана к столу и укрыта одеялом. Голова – с десятками торчащих электродов – напоминала голову медузы Горгоны. Зрелище походило на пытку. Руки и ноги связаны чем придется – полотенцами, резиновыми трубками, скотчем. Обычно те, кто лежит на анатомическом столе, не требуют таких предосторожностей.

– В конце концов следователь проверил отпечатки пальцев и установил виновного, – сказала Мэри-Кей. – Это все Ямми.

– Что – «Ямми»? – не поняла Вера.

– Вы хотите сказать – натворила вот это? – спросил Pay. – Охранника убила доктор Ямомото?

– Да. У нее под ногтями нашли его ткани.

– Вот эта женщина? – фыркнул Персивел. – Да одни аппараты весят по тонне.

Сбоку хмурился Томас, одолеваемый темными мыслями.

– Но почему она такое сделала? – спросил Pay.

– Мы и сами в тупике. У нее мог быть припадок эпилепсии, но ее муж сказал, что она никогда не страдала эпилепсией. Или неожиданный психотический приступ. Один монитор – Ямми не смогла его разбить – показал, как она упала без сознания, затем встала и начала крушить все аппараты, предназначенные для выполнения срезов. Объект ее гнева очень специфичен – именно аппараты, словно она расправлялась с ними за какое-то великое зло.

– И убила охранника?

– Точно неизвестно. Убийство произошло за пределами обзора камеры. Охранник сообщил по радио, что обнаружил ее в позе эмбриона. Она обнимала вот это. – И Мэри-Кей указала на письменный стол.

– Боже милосердный! – сказала Вера.

Персивел подошел к столу и увидел источник запаха. То, что осталось от черепа хейдла, лежало между бутылкой от газировки и телефонным справочником Денвера. Голубой гель почти полностью растаял и протек в ящики стола.

Нижняя часть головы была срезана лезвиями машины настолько ровно, что, казалось, существо материализуется из крышки стола. К уродливому черепу прилипли черные волосы. Из трепанационных отверстий росли провода электродов. Череп долго предохраняли от соприкосновения с воздухом, и теперь он быстро разлагался.

Еще больше, чем разложение и отсутствие челюстей, поражали глаза. Веки подняты, глазные яблоки навыкате, зрачки замерли в яростном взгляде.

– Какой свирепый, – произнес Персивел.

– Это она, – поправила Мэри-Кей. – Такие глаза на выкате – симптом гипертиреоза. В организме недостаточно йода. Вероятно, она жила в регионе с дефицитом основных минералов, солей например. Так выглядят многие хейдлы.

– Что же может толкнуть человека на такой поступок?

– Мы сами себя спрашиваем. Может, она начала подсознательно отождествлять себя с лабораторным экземпляром? Что могло спровоцировать такую реакцию? Мы исследовали все варианты – отождествление, замещение, трансформацию. Ямми всегда была такая спокойная. И в последнее время счастлива, как никогда. Беременность, любящий муж, интересная работа.

Мэри-Кей подоткнула одеяло вокруг шеи Ямомото, убрала со лба волосы. Над глазами оказался большой кровоподтек. Должно быть, она в ярости билась головой о стены и аппаратуру.

– Потом приступы начались снова. Мы сняли ЭЭГ – такого вы никогда не видели. Настоящая буря, просто ураган. Мы погрузили ее в кому.

– Правильно, – одобрила Вера.

– Но это не помогло. Активность не уменьшилась. Как будто что-то продирается через мозг, замыкая нервные окончания. Все равно что наблюдать замедленное воспроизведение молнии. Только электрическая активность мозга не везде одинакова. Казалось бы, картина должна быть та же в любой части мозга. Но вся активность сосредоточена в гиппокампе.

– А что такое гиппокамп? – спросил Pay.

– Центр памяти, – ответила Мэри-Кей.

– Памяти, – тихо повторил Pay. – А ваш аппарат его уже отрезал?

Все повернулись к нему.

– Нет, – сказала Мэри-Кей. – Лезвие как раз к нему приближалось. А что?

– Просто спросил. – Pay оглядел комнату. – А лабораторных животных вы здесь держите?

– Ни в коем случае.

– Я так и думал.

– При чем тут животные? – удивился Персивел.

Но Pay продолжал спрашивать.

– Доктор Кениг, что такое память с научной точки зрения?

– Память? Если коротко – электрические импульсы, возбуждающие биохимические процессы в нейронно-синаптических сетях.

– Электрическая схема, – подвел итог Pay. – Значит, все наше прошлое сводится к этому?

– Не совсем, все гораздо сложнее.

– Но в целом – так?

– Да.

– Спасибо, – поблагодарил Pay.

Все ждали продолжения, но через несколько секунд стало ясно, что он погружен в раздумья.

– И еще одна странность, – заметила Мэри-Кей, – сканирование мозга показало, что электрический потенциал – почти двести процентов от нормы.

– Неудивительно, что ее закоротило. – сказала Вера.

– И еще кое-что, – вспомнила Мэри-Кей. – Сначала это походило на всплеск активности мозга. Потом нам удалось уточнить картину. А она такова, словно мы имеем дело с двумя разными моделями сознания.

– Что? Это невозможно, – возразила Вера.

– Я вообще не понимаю, о чем речь, – признался Персивел.

Доктор Кениг заговорила тише:

– Ямми там не одна.

– Повторите, пожалуйста, – потребовал Персивел.

– Имейте в виду, – предупредила Мэри-Кей, – информация не для огласки.

– Обещаем, – сказал Томас.

Мэри погладила руку Ямомото.

– Мы сами не можем поверить. Несколько часов назад кое-что случилось. Приступы прекратились. Полностью. И Ямми начала говорить. Она была без сознания, но говорила.

– Отлично, – сказал Персивел.

– Но не по-английски. Мы такого вообще никогда не слышали.

– Какого – такого?

– В зале оказался практикант. Он раньше работал в воинской части, в субтерре. В Мехико. Военные устанавливали в пещерах микрофоны. Ему приходилось слышать записи, и он сказал, что звуки те же.

– Еще чего не хватало! – возмутился Персивел.

Вся эта неразбериха вывела его из равновесия.

– Именно.

– Глупости! – Персивел начал краснеть.

– Мы раздобыли в Министерстве обороны пленку с голосами хейдлов – это секретная информация. Сравнили с тем, что говорила Ямми. Не совсем одинаково, но очень похоже. Чтобы овладеть такими согласными, такими вибрирующими и щелкающими звуками, нужно упражнять голосовые связки. Ямми говорила на их языке.

– Где же она могла научиться?

– В том-то и дело, – сказала Мэри-Кей. – Во всем мире всего несколько пленных хейдлов, которые могут говорить. И Ямми говорила. Все записано.

– Могла слышать кого-то из пленных, – предположил Персивел.

– Она не просто подражала. Видите – вон, на стене?

– Грязь? – спросила Вера.

– Кал. Она начертила своим калом вот эти знаки. Все согласились, что знаки – хейдлские.

– Мы не можем их расшифровать, – сказала Мэри-Кей. – Мне рассказывали, что кто-то в Тихоокеанской подземной экспедиции начал расшифровывать хейдлский язык. Археолог, ван Скотт или как-то похоже. Экспедиция секретная, но откуда-то просочилась информация. Только теперь экспедиция пропала.

– Ван Скотт? – переспросила Вера. – А может, женщина? Али фон Шаде?

– Точно. Значит, вам известно о ее работе?

– Только в общих чертах.

– Она наш друг, – пояснил Томас, – и мы озабочены ее судьбой.

– Мне так и непонятно, – сказал Персивел, – как она может подражать языку, который только-только открыли, и имитировать речь, к которой люди не приспособлены?

– Она не подражает и не имитирует.

– Выходит, через эту несчастную с нами общаются жители преисподней?

– Нет, конечно, мистер Персивел.

– А что же тогда?

– Я понимаю, что звучит совершенно дико…

– После того, чего мы тут наслушались? – сказал Персивел. – Одержимость, бесы. Я достаточно заинтригован.

– В общем, – начала Мэри-Кей, – Ямми стала хейдлом. Точнее, хейдл завладел Ямми.

Персивел вытаращил глаза и зарычал.

– Послушаем, – прервала его Вера.

– Бад прав, – возразил Томас. – Мы добирались в такую даль, чтобы выслушивать всякую ерунду.

– Мы лишь идем туда, куда нас ведут факты, – защищалась Мэри-Кей.

– Давайте уточним. Душа из этого существа, – Персивел указал на разлагающийся череп, – перескочила в эту молодую женщину?

– Поверьте мне, – сказала Мэри-Кей, – что никто из нас не хочет в такое верить. Но произошло нечто ужасное. На диаграмме – зубец, как раз перед тем, как Ямми потеряла сознание. На видеозаписи она берется за электроды и тут же падает. Может быть, электрический сигнал прошел через ее руки. Или его послала голова. Я понимаю, звучит неправдоподобно…

– Неправдоподобно? Скажите лучше – дико, – отозвался Персивел. – Хватит с меня. – По дороге к дверям астронавт остановился перед черепом. – Не мешало бы в этом некрополе прибраться, – объявил он во всеуслышание. – Неудивительно, что тут зарождаются такие средневековые бредни.

Он раскрыл журнал и, бросив его на голову хейдла, прошествовал вон. Казалось, что глаза хейдла следят за всеми из-под навеса глянцевых страниц.

Мэри-Кей дрожала, потрясенная такой горячностью.

– Простите нас, – молвил Томас. – Мы-то уже привыкли друг к другу. И на людях иногда забываемся.

– Думаю, нужно пойти выпить кофе, – заявила Вера. – Здесь можно где-нибудь посидеть, чтобы собраться с мыслями?

Мэри-Кей привела их в небольшой конференц-зал, где стоял кофейный автомат. Монитор на стене передавал изображение лаборатории. После запаха разлагающихся тканей и химикатов даже сам аромат кофе принес облегчение. Томас всех усадил и принес кофе. Первую чашку он подал Мэри-Кей.

– Я понимаю, как это дико, – сказала она.

– Вообще-то, – признался Pay, который успокоился после ухода Персивела, – нам не стоило так удивляться.

– Почему же? – спросил Томас.

– Речь идет о всем известной реинкарнации. Если оглянуться назад, можно увидеть, что почти все теории на этот счет одинаковы. Австралийские аборигены хранят в памяти длиннейшие цепочки своих родословных – этой традиции двадцать тысяч лет. Вера в реинкарнацию бытует у многих народов – в Индонезии, у банту, у друидов. О ней писали такие мыслители, как Платон, Эмпедокл, Пифагор и Плотин. Орфическое учение, еврейская каббала – тоже попытки открыть тайну перевоплощения. Даже современная наука занималась данной проблемой. В моей стране реинкарнация считается вполне естественным явлением.

– Я никак не могу принять подобную мысль – здесь, в научной лаборатории, душа хейдла переселилась в другое существо.

– Душа? – переспросил Pay. – В буддизме нет такого понятия. Там говорится об однообразной череде перерождений, о переходе из одного воплощения в другое. Это называется сансара.

Подстрекаемая скептицизмом Томаса, вмешалась Вера:

– С каких это пор перерождение включает эпилептические припадки, убийство и каннибализм? Это считается нормальным явлением?

– Я лишь могу сказать, что рождение не всегда проходит гладко, – ответил Pay. – Почему же с перерождением должно быть иначе? А по поводу разрушения… – он указал на картину разгрома на мониторе, – оно может быть связано с ограничением возможностей человеческой памяти. Разумеется, так и есть, как сказала доктор Кениг: память – набор электрических цепей. Но одновременно это и лабиринт. Бездна. Кто знает, что там творится.

– А почему ты спросил про лабораторных животных?

– Хотел проверить и другие возможности, – объяснил Pay. – Обычно переселение происходит из умирающего старика в дитя или животное. Но в нашем случае у хейдла была только эта молодая женщина. Его сознанию досталось, так сказать, занятое помещение. И теперь оно пытается выселить сознание Ямомото, чтобы хозяйничать самому.

– Почему именно теперь? – спросила Мэри-Кей. – С чего вдруг так неожиданно?

– Можно только догадываться, – ответил Pay. – Вы сказали, что лезвие приближалось к гиппокампу. Вероятно, память хейдла пыталась защититься от разрушения путем захвата чужой территории.

– И она захватила Ямомото? Странное объяснение!

– У вас на Западе, – сказал Pay, – считают реинкарнацию неким социальным жестом вроде поцелуя или рукопожатия. Но перерождение – это захват. Оккупация или, если хотите, колонизация. Подобно тому, как одна страна отнимает у другой территорию, внедряет туда своих людей, язык, управление. Ацтеки очень быстро заговорили по-испански, а могавки – по-английски. И начали забывать, кем они были раньше…

– Ты подменяешь суть метафорой, – перебил его Томас. – Боюсь, так мы не приблизимся к цели.

– Подумайте сами, – взволнованно продолжал Pay. – Передача памяти. Длинная – на века – непрерывная цепь перерождений сознания. Этим можно объяснить его бессмертие. С точки зрения человеческой исторической перспективы он может показаться вечным.

– О ком вы говорите? – спросила Мэри-Кей.

– Мы ищем кое-кого, – сказал Томас. – Ничего важного.

– Извините за любопытство, – ответила доктор.

После того как она столько им рассказала, ее это явно задело.