Текст книги "Пучина боли"
Автор книги: Джайлс Блант
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
27
Вытирая руки, доктор Белл вышел из ванной на первом этаже. Незачем было их особенно отдраивать, он ведь не хирург, но он приобрел эту привычку много лет назад, еще когда только обучался медицине. Перед приемом он всегда мыл руки. Для этой цели он держал самый мягкий сорт мыла: «Кэсуэлл-Мэсси», глицериновое, со слабым ароматом миндаля.
Этот ритуал помогал ему не утратить самообладание, а сейчас ему это было необходимо, ибо в последнее время он был, похоже, несколько не в себе. Становилось все труднее сохранять невозмутимость, в сознание вторгались непрошеные мысли. Он даже стал замечать, что иногда стискивает руки, словно готовясь вынудить некоторых пациентов к капитуляции.
Он позвал Дороти, выкрикнул ее имя, но тут вспомнил, что она ушла на целый день, и он в жизни не вспомнит, куда именно. Старость не за горами.
Он открыл дверь в «общественную» часть дома. Мелани сидела на своем обычном месте, хотя и не в привычной подавленной позе. Она читала «Торонто лайф», который, видимо, принесла с собой. Доктор Белл взял «Нью-йоркер».
Мелани так погрузилась в статью, что даже не сразу подняла глаза. Белл заподозрил, что сейчас она в сравнительно хорошем настроении. Интерес к окружающему миру всегда служит симптомом ослабления депрессии.
– Привет, Мелани, – проговорил он.
– О, здрасте. – Она сунула журнал в рюкзак и прошла за ним в кабинет.
– Ничего, если я для разнообразия посижу вот здесь? – Она указала на кресло рядом с кушеткой.
– Конечно.
Мелани плюхнулась в кресло.
– Уже когда я вижу эту кушетку, на меня сразу нападает депрессия, вот я и подумала, почему бы мне не сесть туда, где могут сидеть люди, у которых ее нет.
– Понимаю.
– Я хочу сказать – я так от себя устала. Устала от своего нытья и вытья. Думаю, это отчасти потому, что я вижу себя каким-то жалким человеком – безнадежным пациентом, который плачется на кушетке у аналитика, – вот я и подумала: может, для разнообразия перестать это делать?
– Так сказать, посмотрели свежим взглядом.
– Точно. Именно так. Я сегодня хорошо себя чувствую. Ну, то есть лучше.
– Да, я вижу. Поэтому вы и попросили о дополнительном сеансе?
– Ага. Я должна вам сообщить одну важную вещь, но сначала я вам хочу рассказать все эти наши обычные штуки.
– Разумеется. Изложите мне ваши новости, Мелани.
Все стороны ее поведения стали как-то ярче. Великие актеры умеют инстинктивно понимать физиогномику эмоций. Белл же был в этом специалистом отчасти благодаря инстинкту, отчасти же благодаря длительным исследованиям. Юная Мелани была сейчас почти карикатурным олицетворением – нет, слово «счастье» тут не совсем подходит, – смеси облегчения и воодушевления. Это было видно по непривычному оживлению ее черт: скобки ее бровей подскакивали над очками, а не хмурились наподобие мохнатой буквы V, как это обычно бывало. Жесты стали более размашистыми: маленькие ладони так и летали вокруг ее тела во всевозможных направлениях, когда она описывала ему свою прошедшую неделю. Это было видно по свободной манере, с которой она закинула одну ногу на другую, положив лодыжку на бедро: обычно она стискивала ноги, точно защищаясь. Разговаривая, она двигала коленкой вверх-вниз. Он ощутил в себе волну разочарования и жестко подавил ее.
– Мне тут даже удалось за последние два дня прочесть целый роман, – похвасталась Мелани. – Знаете, я сильно отстала по английской литературе, но тут вдруг меня понесло. И все из-за этой вещи Э. М. Форстера,[41]41
Форстер Эдвард (1879–1970) – английский писатель. Прославился, в частности, своими романами, сатирически изображающими британское общество начала XX в.
[Закрыть] я буквально не хотела, чтобы она кончалась. Мне очень понравились персонажи, понравились описания, а еще мне понравилось в кои-то веки не думать о себе.
– Вы переключили сознание с себя на другие вещи.
– Именно так. И просто потрясающе, до чего это оказалось легко.
Наклонившись вперед, она откинула свои длинные волосы на одну сторону. Волосы были только что вымыты, отметил Белл. Эту ее мордочку, как у мокрой крысы, словно бы закрасили, и теперь перед ним сияло вдохновенное лицо.
– Самое потрясающее насчет этой книги, – а я ее все откладывала и откладывала, потому что боялась, что я ее не осилю, и это меня вгонит в депрессию, – так вот, самое потрясающее: оказалось – ее легче читать, чем не читать. Понимаете, о чем я? Я была в таком ужасном состоянии из-за того, что запустила предмет, из-за того, что все откладывала эту книгу, ждала подходящего момента, чтобы за нее взяться, и чувствовала себя виноватой и подавленной. Но как только я начала читать, все покатилось так гладко.
– Приятно слышать, – отозвался доктор Белл. – У вас есть какие-нибудь мысли по поводу того, чем вызваны такие изменения?
– Это-то и забавно. Со мной случилась одна вещь, которая должна была бы меня ужасно расстроить, но этого не произошло. Ну, то есть эта штука произошла, но не так, чтобы меня расстроить. Я никому об этом не рассказывала и…
Белл выжидал.
Мелани набрала побольше воздуха, узкие плечи опали.
– Я не сказала маме. Я даже Рэчел не сказала…
Рэчел была ее соседкой по пансиону, а когда-то – и лучшей подругой. Мелани уже поведала Беллу много такого, чего она никогда не открыла бы Рэчел, да и своей матери, если уж на то пошло. Вот и сейчас она ему расскажет.
– Я видела Ублюдка, – объявила она.
– Вот как? Вы видели вашего отчима?
– Бывшего отчима. Я не могу его так называть. Я по-прежнему буду называть его Ублюдок, потому что он такой и есть.
– Называйте его, как хотите. Но мне казалось, что он переехал.
– Да, но не очень-то далеко. В Садбери.
– Где вы с ним встретились?
– В Алгонкинском торговом центре. Он как раз выходил из радиоотдела. Я выходила из аптеки, а он – из радиоотдела. Не верится, что он опять в нашем городе.
– И тем не менее вы говорите, что это сделало вас счастливее?
– Я так сказала? – Она посмотрела на него непонимающими глазами. – Наверное, сказала.
– Это человек, который над вами неоднократно издевался. Который долгие годы использовал вас в качестве секс-игрушки. Как вы можете объяснить, почему вы почувствовали себя счастливее, когда его увидели?
– Я неточно выразилась. Я не испытала счастья, когда его увидела. На самом деле поначалу это было как удар ногой в живот. Я чуть не согнулась пополам. Но потом я пошла за ним. Он на меня не смотрел. А если бы и посмотрел, то, может, даже не узнал бы. Но я отправилась за ним на стоянку. И смотрела, как он садится в машину. Больше в ней никого не было. Я записала номер.
– Почему вы это сделали?
Одна из ее рук перестала летать в воздухе.
– Не знаю. Я об этом не думала. Сделала, и все. Достала ручку и записала номер машины на руке. Ну не странно?
– Вы считаете, что это странно?
– Ну, не то чтобы странно… Но я это сделала совершенно инстинктивно. И сердце у меня все время так и колотилось. – Она побарабанила кулачком по груди. – Бум. Бум. Бум. Я его буквально слышала. А когда он выехал с парковки, я последовала за ним. Ну не дико?
– Продолжайте.
– Я ехала за ним до самого его дома. Он живет в такой кирпичной штуковине, типичный пригородный дом. Большой гараж и все такое. Я наблюдала, как он паркуется на подъездной аллее. Я остановилась на дороге, немного позади, и стала озираться – притворилась, будто ищу какой-то дом, или улицу, или еще что-нибудь. Но я видела, как он вошел в дом. Так что я знаю, где он теперь живет. Сначала я хотела позвонить маме и все ей про это рассказать, но потом передумала. Она бы слишком расстроилась. Она даже имя его слышать не в состоянии.
Так что я не стала звонить маме. Я сразу отправилась к себе в пансион и поставила новый диск «Радиохэд».[42]42
«Радиохэд» – английская рок-группа, играющая «альтернативную» музыку. Существует с 1991 г.
[Закрыть] Сидела на краю кровати и слушала его, с начала до конца.
– А о чем вы в это время думали?
– Ни о чем. По-моему, я тогда вообще ни о чем не думала.
– Как вы себя чувствовали?
– Хорошо. Ну, то есть лучше. Как будто… ну не знаю… как будто огромное резиновое кольцо, которое меня все время сжимало и выдавливало из меня жизнь, вдруг разжалось. И я снова могу дышать. – Она изучающим взглядом посмотрела Беллу в лицо. – С чего бы это, а?
– Ну, ведь в каком-то смысле он вам нравился, помните?
– Наверное, да.
– Он был очень притягательным. Он добился того, чтобы вам понравиться, чтобы вы ему доверяли. Он возил вас по всяким замечательным местам.
– Это правда. Он меня возил в «Волшебный мир».
– И посмотреть на Музыкальный парад,[43]43
Музыкальный парад – традиционное конное представление, проходящее в Оттаве.
[Закрыть] вы мне сами рассказывали. Такие вещи не могут не понравиться девочке.
– Но мне совсем не поэтому стало хорошо, после того как я его встретила.
– А почему же? Вы можете мне сказать?
Разумеется, он сам знал почему. Мелани увидела своего отчима, и в результате с ней, скорее всего, произошли две вещи. Во-первых, его масштаб сократился до нормального: в ее воображении он перестал быть гигантским монстром. Он стал обычным человеческим существом, мужчиной, который покупает батарейки в радиоотделе, который садится в машину на стоянке, подобно всем остальным. Это было хорошо, Белл мог с этим работать. Это не был тот рецидив, которого он опасался. Но было и еще что-то: сейчас она как раз пыталась это выразить.
– А ваш отчим вас видел? – поинтересовался он. – Вы сказали, что последовали за ним на стоянку. Он видел вас?
– Нет. – Сказано с подчеркнутой уверенностью. Без малейших признаков сомнения.
– Вы видели его, но он вас не видел. Что вы в связи с этим почувствовали?
– Что у меня есть перед ним какое-то преимущество.
Белл кивнул.
– Я как будто наблюдала за птицей или еще за кем-то таким. Но при этом я чувствовала страх. Сердце у меня стучало, я говорила. Но какая-то часть меня совсем ничего не боялась. И вообще часть меня чувствовала себя очень неплохо.
– Как будто бы он был птицей, – проговорил Белл, – а вы были как…
– Кошка, – закончила она.
– Охотник, – произнес Белл.
– Именно так. В кои-то веки не за мной охотились, а я охотилась.
Она откинулась в кресле, довольная собой, расслабленная, с раскрытыми ладонями. Пусть насладится триумфом. Понятно и то, что у нее, возможно, даже созрел план атаки. Совершенно не в ее характере. Впрочем, это не изменит конечного результата. Искусство психотерапии – в том, чтобы помочь пациенту увидеть возможности, которые перед ним открываются, и позволить ему выбрать правильную.
Белл мог бы мягко привести ее на грань пропасти, чтобы она сама увидела: о да, еще один шаг – и все страдания прекратятся. Чтобы этого добиться, он должен сохранять спокойствие, хотя биохимия гнева снова заставила его сердце биться учащенно, а его дыхание стало быстрым и неглубоким. Перед ним возникло яркое видение: как он шлепает Мелани по лицу, как на ее щеке алеет след от его ладони; но он сделал глубокий вдох-выдох и взял себя в руки.
– Вы сейчас думаете о том, чтобы начать каким-то образом охотиться на вашего отчима?
– Вот мы сейчас тут с вами сидим, и я начинаю на него чудовищно злиться. Мне не помешало бы услышать от него извинения. Чтобы он как-то признал, что сделал мне больно.
Довольно скромные притязания, если учесть, что Мелани уже рассказала ему такие вещи, за которые ее отчима можно было бы на годы посадить в тюрьму. Если она решила стать охотницей, она может и добиться извинений, и неплохо отомстить. Но в итоге уменьшится ее собственное чувство вины, депрессия ослабнет, так не годится. Она станет всего лишь вечным нытиком, обузой для окружающих. Пока он позволит ей поболтать о письмах, которые она может написать, о звонках, которые она может сделать, но им стоит более детально обсудить события ее детства.
– Наше время на сегодня почти истекло, – заметил Белл, когда поток ее красноречия наконец стал иссякать.
– Я знаю. Мне всегда делается паршиво, когда наш час заканчивается.
– Я хотел бы, чтобы к следующей нашей встрече вы обдумали две вещи. Во-первых, вы не принесли мне обещанную записку.
– Про самоубийство? Я о ней забыла. Ну, то есть когда я увидела отчима, я совсем перестала про нее думать.
– И стали думать о том, что вы могли бы ему сказать.
– До сих пор думаю.
– Мы можем об этом поговорить. Но прежде всего я хочу, чтобы вы написали эту записку. Если вы хотите преодолеть депрессию, очень важно выразить ее словесно. Нужно, так сказать, назвать чудовище по имени.
– Я это сделаю. Обещаю.
– И второе. Сейчас вам кажется, что вы получили перевес над своим отчимом, что вам, возможно, удастся вырвать у него извинение. Пожалуй, это было бы даже хороню. Я мог бы принести вам десяток учебников, где говорится именно это. Но давайте не будем торопиться.
– А почему? Или вы думаете, что он не должен попросить прощения за то, что он сделал? Посмотрите на меня. Мне восемнадцать лет, и по утрам я едва могу встать, почти всегда. Половину времени я думаю, что лучше бы я умерла.
– Если бы я был хирургом, вы бы хотели, чтобы я чересчур спешил с операцией?
– Нет.
– Если бы у вас была раковая опухоль, разве вы просили бы меня сократить сроки химиотерапии? Даже если бы опухоль вызывала у вас тошноту?
– Нет, но я не уверена, что тут то же самое…
– Что ж, оставим это на ваше усмотрение, Мелани. Хирург здесь вы, а не я. Я лишь даю вам совет: будет лучше, если мы подробно рассмотрим то, что с вами совершил ваш отчим. В деталях.
– Чтобы я рассказала вам все детали? Господи. Теперь меня и правда тошнит.
– До тех пор пока вы не выразите их словесно, они будут иметь над вами власть. И потом, вы можете испытывать известную неуверенность по поводу того, за что именно он должен перед вами извиниться, в чем он, собственно, виноват. Я бы хотел, чтобы вы полностью прояснили для себя эти вопросы.
– Я понимаю, что вы правы. Это звучит очень разумно, только вот…
– Только вот?
– Мне было так хорошо, когда я сюда пришла. А сейчас мне так паршиво.
– Самопознание редко приносит хорошие вести. Но вы – сильная молодая женщина.
– Это вряд ли. Сейчас я себя чувствую просто ужасно.
– Итак. – Белл встал. – В следующий раз нам будет о чем поговорить. Во-первых, ваша записка, а во-вторых, подробный рассказ о том, чем вы занимались со своим отчимом. Если хотите, можете записать и его. Возможно, так будет легче, чем проговаривать все это в личной беседе, хотя, безусловно, нам придется обсудить и это.
– Не думаю, что я смогу сказать вслух хоть о чем-нибудь, что он со мной делал.
– Нет совершенно никакой необходимости спешить, – заверил ее Белл. – Мы будем продвигаться с вашей скоростью, не быстрее.
Мелани подобрала свой рюкзак и встала на ноги. Энергия из нее ушла; она снова выглядела, как вытащенная из воды крыса.
– Ладно, – произнесла она. – Тогда, наверное, до следующего раза.
– Пока, Мелани.
28
Доктор Белл просто старался ей помочь, Мелани это понимала. Он чудесный врач, несмотря на эти его смешные тики, когда он сутулится и начинает дергать головой. Она то и дело ждала, что он загавкает, точно большой пес. И у него стоял на столе такой прикольный старинный паровозик. Однажды он даже показал ей, как эта штука работает. Когда он называл все части и двигал рычагами, он был похож на самого лучшего в мире отца – такого, какого у нее никогда не было.
В общем, он честно пытался помочь, но Мелани хотелось бы, чтобы он не давал ей такое трудное домашнее задание. Как писать предсмертную записку, если ты в общем-то не собираешься кончать с собой? Недели три-четыре назад она бы ее без проблем накатала. Три-четыре недели назад ей помешало убить себя только то, что в ней совсем не было энергии.
Из коридора донесся смех ее соседок – Рэчел и Ларисы. Когда Мелани и Рэчел были помладше, они были неразлучными подружками, но за последние несколько лет Рэчел к ней как-то поостыла – конечно, из-за того, что Мелани вечно ходила такая удрученная. Рэчел и Лариса очень от нее отличались: душа нараспашку, вечно бегут на какое-то мероприятие или еще куда-нибудь.
Мелани начала изучать английскую литературу только на этом курсе, и теперь она решила отнестись к своей записке самоубийцы скорее как к литературному упражнению, чем как к психотерапевтическому. Когда она была близка к тому, чтобы вычеркнуть себя из мира, она сочинила несколько таких записок – у себя в голове. Иногда они адресовались матери, иногда – отчиму, иногда – ее настоящему отцу, которого она никогда не видела, а иногда – всему миру. Но она никогда не заносила их на бумагу.
Такой жанр ведь не изучают в университете, ему нельзя научиться у мастеров. Она прочла цикл стихов Сильвии Плат[44]44
Плат Сильвия (1932–1963) – американская поэтесса и писательница. Покончила с собой. Дневники впервые опубликованы в 1980 г.
[Закрыть] под названием «Ариэль»: насколько она могла судить, эти стихи представляли собой одну большую предсмертную записку, письмо от некой леди Лазарус, решившей как можно скорее сделать шаг на ту сторону. Самоубийство, которое совершаешь в порыве необузданной ярости.
Была еще Диана Арбус.[45]45
Арбус Диана (1923–1971) – американский фотограф.
[Закрыть] В свое время Мелани поражали ее снимки, изображавшие уродцев: циркового карлика, трансвестита, великана-еврея. Фотограф явно сам чувствовал себя уродцем. В целом Мелани ощущала себя скорее как Арбус, чем как Плат; ей казалось, что с Арбус она могла бы подружиться.
Все равно я не поэт, подумала Мелани. Даже если бы я захотела писать как Плат, я ведь все равно понятия не имею, как это делать. А все, что написала Арбус перед тем как принять повышенную дозу снотворного и вскрыть вены, был «Последний ужин…». Она словно бы не хотела никому доставлять лишние заботы своей запиской. Последний ужин.
Ну ладно, Мелани только что съела сэндвич с арахисовым маслом и джемом и совершенно не собиралась писать «Последний ланч» и нести это доктору Беллу. У нее было такое чувство, что он считает ее немного темной, и она хотела произвести на него впечатление.
«Продолжать слишком мучительно, вот и все…» – вывела она. Это будет обращение ко всему миру, решила она: как будто миру есть до этого дело. Это едва ли не самая неинтересная вещь из всех, какие ты можешь сказать, хоть и самая правдивая. Просто констатация положения вещей, так зачем же зря тратить на нее слова? Наверное, вот почему столько творческих людей совершили самоубийство. Помимо всего прочего, это самое красноречивое и в то же время самое лаконичное заявление. Возможно, слова тут – лишнее.
Дорогая мама!
Ты будешь очень из-за этого страдать, так что я хочу, чтобы ты знала, чтобы ты была совершенно уверена: ЭТО НЕ ТВОЯ ВИНА. Кто бы ни был мой отец, он дурно поступил, бросив тебя одну с ребенком, и мне кажется, что ты сделала великое дело, если учесть обстоятельства. Ты сделала все гораздо лучше, чем могла бы сделать я. Ты допустила лишь одну ошибку, выйдя замуж за Ублюдка, как мы его называем, но я тебя понимаю: одинокая мать, с маленьким ребенком, страх, скука, никаких радостей в жизни, и тут появляется он, предлагая любовь и защиту. Некоторые со смехом говорили, что ты влюбилась в него с невиданной страстью. Он чудовищно мучил тебя, и я никогда ему этого не прощу…
Незачем сообщать матери, какие страдания ей принес Ублюдок. В предсмертной записке – ни к чему.
Прости меня, что я отплатила за всю заботу, уют и радость, которые ты мне дала, таким ужасным способом. Но мне кажется, что у меня тоска в конечной стадии – как бывает конечная стадия рака. Моя жизнь утратила качественность. Я не могу получать удовольствие от еды или солнечного света, я даже больше не могу спать. Каждое утро я просыпаюсь, чувствуя только настороженность и ужас. И хотя я хожу на прием к замечательному психиатру, сейчас я понимаю, что надежды на выздоровление нет.
Почти стемнело. В здании было тихо: Рэчел с Ларисой или ушли, или сели заниматься. Мелани медлила в сгущающихся сумерках, ручка потрепетала в воздухе и упала на чистую часть листа. Иногда она так делала: сидела совершенно неподвижно, уставившись в пространство, и ее сознание было как белый туман, в котором ничего нет. Иногда так мог пройти час, иногда два. На этот раз прошло всего полчаса.
Она встала, направилась по коридору в ванную. Раковину усеивали коричневые, черные и синие точки, похожие на разноцветную сыпь. Видимо, Лариса опять экспериментировала тут с косметикой. Она вечно рассматривала свое лицо, эта Лариса: Мелани тоже могла бы так делать, если бы она была в состоянии хоть какое-то время смотреть на себя в зеркало.
Вернувшись в свою комнату, она вытащила мобильник.
– Мам?
– Привет, Мел. Не хочешь заехать поужинать? У меня в духовке пирог с ягненком.
– Да нет, не надо. Я хотела спросить – можно мне ненадолго одолжить машину?
– Конечно. Сегодня вечером она мне не нужна. Но верни ее до утра. Утром я на ней поеду на работу.
– Да мне совсем на чуть-чуть. Хотела с подружками прокатиться в «Чинук», а автобуса не дождешься.
– Ты же знаешь, детка, если бы ты жила дома, у тебя было бы куда больше свободы.
– Мам, мне слишком много лет, чтобы жить дома.
Она надела куртку и прошла несколько кварталов, отделявших ее от дома, как она по-прежнему его называла. Пансион она никогда не сможет назвать домом, как бы ни была добра миссис Кемпер. Как только она пришла, мать засыпала ее вопросами о занятиях и соседках, и прошла целая вечность, прежде чем ей удалось уйти.
И вот она была на месте, припарковалась чуть в стороне от жилища Ублюдка и ждала… она сама толком не знала, чего ждет. Его машина стояла на подъездной аллее, в доме горел свет. В таком домище не станет жить одинокий человек: слишком уж огромный, и вид у него как у загородной виллы.
Если он выйдет, она с ним заговорит. Только вылези, ублюдок, и я тебе все выскажу, все, что про тебя думаю. Дай мне высказать, во что мне это обошлось, все, что ты со мной проделал. Как я всю жизнь чувствовала в себе эту мерзость, и стыд, и вину. Если он выйдет, она ему скажет, что не в состоянии даже поцеловать парня, не вспомнив об Ублюдке, не увидев прямо перед собой его лицо, его член, его ручищи. Руки, которые хватали, ощупывали, сгибали. Руки, которые держали фотоаппарат.
Она расскажет ему, как, заходя в интернет, всякий раз задает себе вопрос: а вдруг где-то выложены ее фотографии? Иначе зачем он все это снимал? Она скажет ему, как готова была сгореть от стыда, думая о них. Даже сейчас стыд карабкался вверх по ее спине, по плечам, по шее, точно крапивница, и уши у нее горели.
Она решила, что ее тошнит, но волна рвоты превратилась в волну тоски, прокатившуюся сквозь грудь, вверх, в глаза, которые тут же защипало от слез. Она не будет плакать; она запретила себе плакать. Она смотрела на этот кирпичный дом с его большим двором и большим гаражом и думала: ах ты ублюдок, если у тебя там, в доме, новая жена, я ей все выложу. Я во всех подробностях расскажу ей, что ты со мной делал, и она бросит тебя и, может быть, даже пожалуется на тебя в полицию, я должна была сделать это еще много лет назад.
Да, надеюсь, у тебя есть жена. И я надеюсь, что она молодая и красивая, и я надеюсь, что ты ее обожаешь, потому что я хочу, чтобы, когда я договорю, она тебя бросила – так быстро, что ты почувствуешь, как у тебя ломаются ребра.
– Выгни спинку, детка. Ну же, Мел. Выгни спинку. Отлично. О, ты сейчас такая красавица!
Фотоаппарат щелкает, щелкает, щелкает, а он подходит все ближе, ближе, иногда он в каких-то дюймах от нее. Новые указания:
– Так, теперь ложись на животик и притворись, как будто спишь.
Запах крахмала от гостиничных простыней, они такие жесткие и хрустящие, не то что уютные домашние. В окно пробивается солнце и веселая музыка с аттракционов: каллиопы,[46]46
Каллиопа – клавишный музыкальный инструмент.
[Закрыть] электроорганы, металлофоны, рок-музыка. Вопли детей, съезжающих с водяной горки, крики молодых матерей, катающихся на карусели, Рогатке, Диком мышонке.
– Папа, а можно мы покатаемся на Диком мышонке?
– Скоро покатаемся, лапуля. А пока закрой глазки.
Щелк, щелк, щелк.
С закрытыми глазами:
– Пап, а теперь можно покататься на Диком мышонке, ну пожалуйста?
– Скоро пойдем, Мел. Так, эту простынку надо бы чуть пониже.
Щелк, щелк, щелк.
– Папа, ты обещал.
– Я помню, милая. О, ты такая красавица, прямо съел бы тебя!
Щелк, щелк, щелк.
И потом он начинает резвиться, мокро целует ее в шею, щекочет ей ребра, пока она не начинает задыхаться. Такое удовольствие! И потом он оставляет ее – запыхавшейся и в полном восторге.
Она спрыгивает с кровати, ищет свои шорты и остальную одежду.
– Что ты делаешь, Мел?
– Одеваюсь. Хочу на Дикого мышонка.
– Золотце, мы обязательно пойдем покататься на Диком мышонке, я же обещал. Но сейчас тебе надо лечь обратно в кроватку.
Он подхватывает ее под мышки и опускает спиной туда, куда ему хочется. На нем уже нет никакой одежды, и она знает, что сейчас случится. Она все время это знала, просто не хотела об этом думать. Ей так хотелось сюда поехать. «Волшебный мир»!
– Я не хочу в кроватку. Я хочу на аттракционы. Ты обещал.
– Давай с тобой договоримся, Мел. Да, мы пойдем на аттракционы. Но на какие – это будет зависеть только от тебя. Каждый аттракцион ты сможешь сейчас заработать, если сделаешь какую-то вещь для папочки. Сделаешь одну вещь – получишь за это карусель. Сделаешь другую – получишь Рогатку. А если ты сделаешь для папочки одну очень-очень суперскую штуку, получишь Дикого мышонка. Но сначала давай-ка прижмемся друг к другу потеснее.
Он крепко сжимает ее, обвивая грудь, точно удав.
– Помнишь, что я про это говорил, лапочка? Про то, что это будет наш с тобой секрет?
– Да.
– Нельзя рассказывать маме. И никому нельзя. Помнишь?
– Помню.
– Никогда-никогда, правда?
– Никогда-никогда.
– А если расскажешь – что будет?
– Приедет полиция, заберет меня и посадит в дом для плохих девочек.
– Точно. А мы же не хотим, чтобы так было, правда? Ну вот, а теперь мы с тобой будем очень-очень дружить.
С тех пор прошло больше десяти лет, и вот Мелани сидит в маминой машине, наблюдает за домом Ублюдка и надеется, что он оттуда выйдет. Она роется в рюкзаке, пытаясь найти «Клинекс», и выуживает старую смятую пачку. Вытирает глаза, сморкается. Тогда, давно, когда он проделывал с ней все эти вещи, она никогда не плакала. Ну, может, раз или два, когда он делал ей по-настоящему больно, ведь его взрослое тело было слишком большим для ее еще неразвившегося.
Но обычно он не причинял ей мучений – физических. «Волшебный мир». Как она мечтала туда попасть. Все ее подружки уже там побывали и взахлеб об этом рассказывали. И вот он ее туда взял, это был сюрприз к ее дню рождения, ей тогда исполнилось восемь. Он как-то сумел устроить так, чтобы ее мать с ними не поехала. Мелани была в таком восторге, она ни о чем не беспокоилась. Это было как ожидание Рождества.
Но как только они поставили сумки на пол гостиничного номера, в животе у нее словно разлилось что-то кислое, и она почувствовала, что вся дрожит. Тогда у нее не было для этого слов – чтобы описать это топкое ощущение в желудке. Этот Страх, химически усиленный возбуждением. Сердце у нее пребывало в полнейшем смятении, потому что, проделывая с ней все эти штуки, он был такой милый. Внимательный. Добрый. Смешной. Он делал все, что ей хотелось: играл с ее куклами, пил чай с воображаемыми гостями, – до тех пор, пока она делала то, что он хочет.
А потом они еще ездили на рыбалку, несколько раз. Он вывозил ее на маленькие озера на плоскодонке. Он так здорово показывал ей, как прикреплять крючок и приманку. Терпеливо учил ее, как забрасывать маленькую удочку, которую он для нее купил. Объяснял, как чистить рыбу, которую они поймали, и как ее жарить, чтобы она была вкусная-вкусная.
Разумеется, все это было не бесплатно. По ночам, в палатке, ей приходилось отрабатывать все это внимание, все эти наставления, все эти радости. В палатке от нее ожидали, что она будет позировать и давать представления. В палатке ее работа состояла в том, чтобы доставлять ему удовольствие. И он постоянно находил новые способы, какими она может доставить ему удовольствие.
Однажды, много лет спустя, ее подруга Рэчел ошеломила ее, открыв несколько картинок, которые обнаружила в компьютере: она делила его со старшим братом. Рэчел с расширенными глазами переключалась с одной картинки на другую, она хихикала, она была и шокирована, и восхищена. Тогда им обеим было по двенадцать лет.
– Мерзость какая! – кричала Рэчел.
– Мерзость какая! – повторяла Мелани, стараясь воспроизвести ее интонации. Но она точно знала, что смотрит на эти картинки иначе, чем Рэчел. По шоку и изумлению Рэчел было видно, что она, в отличие от Мелани, невинна.
– И что, люди правда это делают? – кричала Рэчел. – Ну и пакость!
– Странно, – соглашалась Мелани.
– Это самое большое извращение, какое я в жизни видела! По-моему, меня сейчас стошнит!
Нет, Рэчел никогда раньше не видела таких штук. А Мелани не только видела, но и делала. Она делала их с семи лет.
Иногда по занавескам в венецианском окне, как рябь на воде, проходила тень. Тень мужчины.
– Выходи, – твердила Мелани в машине. – Выходи, Ублюдок, и я тебе скажу, что я о тебе думаю.
Тот день, когда они смотрели на картинки в компьютере, разделил Мелани и ее лучшую подругу. Глядя на снимки, Рэчел выражала такое отвращение, что Мелани невольно спросила себя: что она обо мне подумает, если узнает? Она ужаснется, с отвращением оттолкнет меня. Она больше никогда не захочет иметь дело с Мелани.
В ее сердце проникли новые опасения. Вот же они, все эти картинки на компьютере: фотографии обычных людей, некоторые – подростки. Впервые Мелани забеспокоилась, что где-то в интернете могут лежать сотни ее изображений в ожидании, пока на них набредет кто-нибудь из ее друзей. С тех пор она жила в постоянном страхе разоблачения.
Все эти снимки, бесчисленные снимки. Потому что это происходило не только во время каких-то специальных поездок. Даже дома, когда мать выходила часа на два, Ублюдок приходил за Мелани. Когда объятий и внимания стало недостаточно, он начал задействовать деньги. Как насчет того, чтобы подбросить тебе немного наличных на новый диск? Может, в будущем тебя ждут джинсы «Гесс», а? Посмотрим, как у нас пойдут дела. Через несколько дней мать спросила ее про эти брюки:
– Они такие дорогие. Откуда ты взяла на них деньги?
– Мел мне помогла прибраться в подвале, – объяснил Ублюдок, – вот я и подкинул ей деньжат.
А потом они проводили время на яхте, на прекрасном прогулочном судне, которое Ублюдок у кого-то одолжил. Несколько дней они катались по Форельному озеру, втроем в одной каюте. Мама и Ублюдок спали на одной стороне, Мелани – на другой. Ей тогда было лет одиннадцать. Среди ночи она вдруг проснулась. Он сидел на краю ее койки, сунув руки ей под пижаму, а ее мать лежала меньше чем в трех футах. Наверное, он подмешал ей в вино снотворное. В ту ночь Мелани заработала новенькую пару кроссовок «Найк».
И вот теперь этот поганый ублюдок наконец вышел из своего дома. Прошедшие пять лет мало сказались на его внешности. Куртка была другая, светло-голубая нейлоновая ветровка, а на голове у него была бейсболка. Раньше он никогда не носил бейсболки. Он прошел несколько шагов по подъездной аллее, откинув голову назад: вдыхал прохладный вечерний воздух. Остановился, держа руки в карманах, подождал, потом ступил на газон, словно чтобы рассмотреть какой-то дефект или еще что-нибудь.
