Текст книги "Пучина боли"
Автор книги: Джайлс Блант
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
5
Похоронный зал Десмонда располагается на углу Самнер-стрит и Эрл-стрит, точно по центру, а значит, почти каждый въезжающий в город и выезжающий из города непременно должен его миновать: таким образом, строение служит для жителей Алгонкин-Бей своего рода повседневным «memento mori».[8]8
Помни о смерти (лат.).
[Закрыть] Это не такое уж красивое здание – в общем-то не более чем бетонный параллелепипед, выкрашенный в кремовый цвет для смягчения его жестких углов и подсветления мрачных мыслей, которые он навевает. Когда отец Кардинала проезжал мимо, он всегда махал рукой и выкрикивал: «Пока вы меня еще не заполучили, мистер Десмонд! Пока вы меня не заполучили!»
Но конечно же в конце концов мистер Десмонд все-таки заполучил Стэна Кардинала, как перед этим он заполучил мать Джона Кардинала и как он рано или поздно получит всех обитателей Алгонкин-Бей. По крайней мере, католиков. К востоку отсюда, через несколько кварталов имелся другой похоронный зал, туда отправлялись протестанты; и было еще одно, сравнительно недавно выстроенное заведение, которое, похоже, вело весьма оживленный бизнес, занимаясь недавно преставившимися мусульманами, иудеями и «прочими».
Собственно, мистер Десмонд был не одним человеком, а многоликой сущностью, чьи печальные, но необходимые обязанности рьяно выполняли многочисленные сыновья, дочери, зятья и невестки Десмонда.
Когда Кардинал вместе с Келли вошел в вестибюль похоронного зала, эмоции тучами сгустились у него в груди. Ноги задрожали в коленях. Дэвид Десмонд, аккуратный молодой человек, воплощение педантичности, обменялся с ними рукопожатиями. На нем был элегантный серый костюм, из нагрудного кармана которого выглядывал идеальный треугольник безукоризненно накрахмаленного носового платка. Его поблескивающие черные ботинки-броуги скорее подошли бы человеку постарше.
– У вас сорок три минуты до того, как начнут прибывать люди, – сообщил он. – Хотите войти сейчас?
Кардинал кивнул.
– Хорошо. Вам в Розовый зал, вот туда, через вторую пару дубовых дверей – направо, пройдете мимо высокого комода со стоячими часами. – Указания звучали так, словно они описывали путешествие длиной в несколько миль, а не тридцать футов пути по ковру пастельных тонов. – Пожалуйста, сразу входите, – добавил он. – Если что-то понадобится, я буду здесь.
Кардинал уже бывал в этом помещении и знал, чего ожидать: стены успокаивающего пыльно-розового цвета, подходящие друг к другу диваны и кресла, изящные приставные столики с матовыми лампами, благодаря которым все здесь было окутано рассеянным, благосклонным светом. Но когда он переступил через порог, то замер. Из груди его вырвался странный всхлип.
– Что такое? – спросила у него за спиной Келли. – Что-то не так?
– Я просил закрытый гроб, – удалось произнести Кардиналу. – Не думал, что еще ее увижу.
– Ну да. Я тоже.
Они вошли внутрь и стояли не двигаясь. Комната растянулась в розовый туннель, в конце которого Кэтрин лежала в ожидании, невозможно прекрасная.
Наконец Келли сказала:
– Хочешь, я их попрошу его закрыть?
Кардинал не ответил. Он пересек зал медленными, нерешительными шагами, как будто пол под ним мог в любую секунду расступиться.
Много лет назад, когда в этом же помещении лежала мать Кардинала, фигура в гробу мало чем напоминала ее при жизни. Болезнь, поразившая ее, не оставила и следа от жизнерадостной, волевой женщины, которая любила его всю жизнь. И с отцом вышло так же: лишившись очков и своей воинственности он казался совершенно незнакомым человеком.
Но Кэтрин осталась собой: широкий лоб, пухлые губы со скобочками по бокам рта, вьющиеся каштановые волосы, живописно спадающие на плечи. Каким образом Десмонды уничтожили следы повреждений, причиненных ей падением, Кардиналу знать не хотелось. Сейчас это опять была его прежняя жена, с гладким лицом, с щеками без шрамов.
Увиденное швырнуло его в какое-то новое измерение боли. «Боль» – это было недостаточно сильное слово для того, чтобы описать эту обитель скорби.
Время сделало поворот, и вот он уже скрючился на одном из розовых диванов, измотанный, сотрясающийся от рыданий. Келли сидела рядом с ним, стискивая пропитанный влагой комок салфеток.
Кто-то заговорил с ним. Кардинал неуверенно поднялся на ноги и пожал руки мистеру и миссис Уолкотт, соседям по Мадонна-роуд. Оба были учителями на пенсии и почти все свое время проводили в перебранках друг с другом. На сегодня они, видимо, решили заключить перемирие и теперь выступали единым фронтом, выражавшим тихое официальное сочувствие.
– Мы очень сожалеем о вашей потере, – произнес мистер Уолкотт.
Миссис Уолкотт проворно шагнула вперед.
– Такая трагедия, – заявила она. – И в такое чудесное время года.
– Да, – ответил Кардинал. – Кэтрин всегда больше всего любила осень.
– Вы ведь получили запеканку?
Кардинал посмотрел на Келли; та кивнула.
– Да, спасибо. Вы очень добры.
– Надо будет только ее заново разогреть. Двадцать минут при двухстах пятидесяти градусах, этого хватит.
Стали прибывать остальные. По одному они подходили к гробу, чтобы постоять рядом; некоторые вставали на колени и крестились. Здесь были преподаватели из Северного университета и местного колледжа, где Кэтрин вела занятия. Бывшие студенты. Седовласый мистер Фиск, которому в течение нескольких десятилетий принадлежал одноименный фотомагазин, пока наконец его вместе с половиной Мэйн-стрит не вытеснил «Уол-Март» с его губительными щедротами.[9]9
«Уол-Март» – международная сеть недорогих универмагов. Первый магазин открыт в США в 1962 г.
[Закрыть]
– Великолепный снимок Кэтрин, с этими аппаратами, – заметил мистер Фиск. – Она заходила ко мне в магазин именно в таком виде. И всегда на ней был этот анорак или рыбацкий жилет. Помните этот жилет? – Волнение проявлялось в мистере Фиске как развязность: он словно бы обсуждал с ними странности общего приятеля, который уехал из их мест.
– Много народу, – добавил он, одобрительно поглядывая по сторонам.
Студенты и студентки Кэтрин, некоторые уже средних лет, а другие – молодые и заплаканные, бормотали Кардиналу добрые слова. Они были вполне общепринятыми, но Кардинал поразился, насколько они его трогают. Кто бы мог подумать, что обычные слова способны обладать такой силой?
Стали появляться его коллеги: Маклеод в костюме, явно скроенном на человека меньших габаритов; Коллинвуд с Арсено, напоминавшие безработную комическую пару. Ларри Бёрк сотворил крестное знамение перед гробом и некоторое время стоял перед ним склонив голову. Он не очень хорошо знал Кардинала, так как сравнительно недавно пришел в розыскной отдел, но он тоже подошел и принес свои соболезнования.
Пришла Делорм, в темно-синем платье. Кардинал не мог вспомнить, когда он в последний раз видел ее в платье.
– Такой печальный день, – сказала она, обнимая его. Он ощутил, как она чуть-чуть дрожит, сдерживая слезы сочувствия, – и не смог ничего произнести. Она несколько минут стояла у гроба на коленях, а потом подошла к Кардиналу и снова обняла его, и глаза у нее были мокрые.
Пожаловал шеф полиции Р. Дж. Кендалл, в сопровождении детектив-сержанта Шуинара, Кена Желаги и всех остальных сотрудников отдела уголовного розыска, а также всевозможных патрульных констеблей.
Река дня сделала еще один поворот, и вот они уже в крематории «Хайлоун». Кардинал не помнил, как въехал на эти холмы. Кэтрин не хотела церковного отпевания, но в ее завещании, которое она в свое время составила вместе с Кардиналом, она попросила, чтобы отец Самсон Мкембе сказал несколько слов.
Когда Кардинал был алтарным служкой, все священники были или ирландского, или французского происхождения. Но в нынешние времена церкви приходилось набирать себе служителей из отдаленных мест: отец Мкембе приехал сюда из самой Сьерра-Леоне. Он стоял в переднем приделе часовни при крематории – высокий, костлявый человек с лицом словно выточенным из хорошо отполированного эбонита.
Часовня была почти полна. Кардинал увидел Мередит Мур, возглавлявшую отделение изобразительных искусств в колледже, и Салли Вестлейк, близкую подругу Кэтрин. Среди присутствующих он различил курчавую голову доктора Белла.
Отец Мкембе говорил о силе Кэтрин. Собственно, большинство ее положительных качеств он назвал верно, – безусловно, потому, что перед этим он звонил Келли и беседовал с ней о матери. Но говорил он и о том, как вера поддерживала Кэтрин во всех превратностях судьбы: традиционное лицемерие, ибо Кэтрин заходила в церковь лишь по очень важным поводам и давно перестала верить в Бога.
Раскрылись створки печи, блеснуло пламя. Гроб въехал внутрь, створки закрылись, и священник прочел заупокойную молитву. В сердце Кардинала бился роковой колокол: «Ты обманул ее».
Когда он вышел наружу, краски мира показались ему неестественно яркими. Небо было ослепительно-голубое, точно огонь газовой горелки, а ковер осенних листьев, казалось, излучал свет, а не просто отражал его: золотое, желтое, ржаво-красное. Тень прошла над Кардиналом, когда дым, который когда-то был его женой, на мгновение притушил солнечный свет.
– Мистер Кардинал, не знаю, помните ли вы меня…
Мередит Мур пожала Кардиналу руку своей маленькой сухой ладонью. Она была совсем тщедушной, словно бы обезвоженной: казалось, ее надо погрузить в жидкость, чтобы она разбухла до своего настоящего размера.
– Мы с Кэтрин были коллегами…
– Да, миссис Мур. За эти годы мы с вами несколько раз встречались.
На самом-то деле эта миссис Мур вела с Кэтрин весьма неблаговидные баталии за контроль над отделением искусств. Она не постеснялась привлечь к делу историю болезни Кэтрин в качестве фактора, препятствующего занятию такой должности, и в конце концов восторжествовала.
– Кэтрин будет мучительно не хватать, – прибавила она. – Студенты ее обожают, – заметила она тоном, показывавшим полнейшую несостоятельность такого мнения студентов.
Кардинал отошел от нее, чтобы найти Келли, которую как раз обнимала Салли Вестлейк. Салли была огромной женщиной с огромным сердцем, и она оказалась в числе тех немногих, кому Кардинал лично позвонил, чтобы сообщить о смерти Кэтрин.
– О, Джон, – сказала она, промакивая глаза. – Я буду по ней так скучать. Она была моей лучшей подругой. Моим источником вдохновения. Это не какой-то штамп: она всегда как бы бросала мне вызов, заставляла меня больше думать о моих фотографиях, больше снимать, проводить больше времени в фотокомнате. Она просто была самая лучшая. И она так гордилась тобой, – добавила она, глядя на Келли.
– Не понимаю почему, – призналась Келли.
– Потому что ты совсем как она. Талантливая и храбрая. Стараться сделать себе карьеру в искусстве – не где-нибудь, а в Нью-Йорке? Это требует большого мужества, моя милая.
– А с другой стороны, может, это совершенно напрасная трата времени.
– Не смей так говорить! – Кардиналу на мгновение показалось, что Салли сейчас ущипнет его дочь за щеку или взъерошит ей волосы.
Подошел доктор Белл, чтобы еще раз высказать соболезнования.
– Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли, – сказал ему Кардинал. – Это моя дочь Келли. На несколько дней приехала из Нью-Йорка. Доктор Белл был психиатром Кэтрин.
Келли удрученно улыбнулась:
– Видимо, это не самый успешный случай в вашей практике.
– Келли…
– Нет-нет, ничего. Абсолютно правомерное замечание. К несчастью, специалист по депрессии в чем-то подобен онкологу: доля удач заведомо мала. Но я не хотел вас беспокоить, я просто хотел выразить сочувствие.
Когда он отошел, Келли повернулась к отцу:
– Ты говорил, что мама не выглядела такой уж погруженной в депрессию.
– Да, говорил. Но ей и раньше удавалось меня провести.
– Все так добры, – проговорила Келли, когда они вернулись домой. Войска открыток с соболезнованиями были выстроены в боевом порядке на обеденном столе, а на кухне и разделочный, и большой стол были заставлены контейнерами «таппервер»[10]10
«Таппервер» – американская компания, производящая, в частности, большие и малые контейнеры для бытовых нужд. Основана в 1946 г.
[Закрыть] с рисовыми запеканками, ризотто, рататуями, колбасным хлебом, пирогами и пирожными, даже с запеченным окороком.
– Хорошая традиция – со всей этой едой, – заметил Кардинал. – Начинаешь чувствовать себя совершенно пустым внутри, знаешь, что должен быть голоден, но мысль о том, чтобы что-нибудь приготовить, – это уже слишком. Да и вообще все мысли – какие-то лишние.
– Может, пойдешь ляжешь? – предложила Келли, снимая пальто.
– Нет, мне так будет только хуже. Пойду поставлю что-нибудь в микроволновку.
Он взял один из пластмассовых контейнеров и встал посреди кухни, рассеянно глядя в него, как если бы это было некое внеземное устройство из окрестностей Арктура.
– Еще открытки, – объявила Келли, вываливая горсть карточек на кухонный стол.
– Не хочешь их посмотреть?
Кардинал поставил контейнер в печку и уставился на ряды кнопок. Снова провал в сознании. Самые простые действия остались где-то в прошлом: Кэтрин ушла. К чему теперь есть? Или спать? Или жить? «Ты этого не переживешь, – сказал ему внутренний голос. – С тебя хватит».
– О господи, – произнесла Келли.
– Что?
Она одной рукой сжимала открытку, а другой прикрывала рот.
– Что такое? – спросил Кардинал. – Дай посмотреть.
Келли замотала головой, убирая от него открытку.
– Келли, дай мне на нее посмотреть.
Он схватил ее за запястье и вырвал карточку.
– Выброси ее, папа. Даже не смотри на нее. Сразу выброси.
Открытка была из дорогих, с натюрмортом – лилией. Внутри – стандартное типографское соболезнование, покрытое треугольничком бумаги, на котором кто-то напечатал: «Ну как тебе это, ублюдок? Кто бы знал, что так повернется, а?»
6
Планета Скорбь. В неисчислимом количестве световых лет от солнечного тепла. Когда идет дождь, он сеется каплями скорби, а когда светит солнце, оно испускает волны и частицы скорби. Откуда бы ни дул ветер – с юга, востока, севера или запада, – он влечет с собой скорбную пыль. Скорбь жжет глаза, вытягивает дыхание из легких. На этой планете нет ни кислорода, ни азота; в состав атмосферы входит лишь скорбь.
Скорбь накатывала на Кардинала не только от бесчисленного множества предметов, некогда принадлежавших Кэтрин: фотографий, дисков, книг, одежды, магнитов на холодильник, мебели, которую она выбирала, стен, которые она красила, растений, за которыми она ухаживала. Скорбь просачивалась сквозь все запоры, протискивалась под дверями, пробиралась в окна.
Спать он не мог. Слова записки снова и снова раздавались у него в голове. Он поднялся с постели, пошел на кухню и стал изучать бумажку под яркими лампами. Келли выбросила конверт, но он извлек его из мусорного ведра. Буквы явно были напечатаны на принтере, но ничего особенного в них не было – во всяком случае, ничего, что он мог бы обнаружить невооруженным глазом.
И в самой открытке тоже не нашлось ничего примечательного. Открытка со стандартным соболезнованием и конверт к ней, сделано фирмой «Холлмарк», продается по всей стране, в любом универмаге или магазине канцелярских принадлежностей.
На штемпеле была указана дата и время, – разумеется, это была дата и время обработки послания, а не его отправки, – и почтовый индекс. Кардинал знал, что индекс указывает не точное месторасположение того ящика, куда отпустили письмо, а расположение почтового узла, через который это письмо прошло. Кардинал узнал штемпель – маттавский. Он мало кого знал из жителей Маттавы, и ни у кого из этих знакомых не было видимых причин желать ему зла. Конечно, Маттава была знаменитым дачным местом, со всей провинции Онтарио сюда съезжались на выходные, чтобы отдохнуть у реки. Но сейчас уже давно наступил октябрь, и большинство уже закрыли свои коттеджи на зиму.
Конечно, если вы хотите скрыть свое истинное местонахождение, ничто не мешает вам доехать до Маттавы и опустить открытку там: всего-то и нужно добраться до Семнадцатого шоссе, а это чуть больше получаса езды от Алгонкин-Бей.
Лиз Делорм удивилась, когда его увидела. Было воскресенье, и он застал ее за мытьем окон. На ней были джинсы с огромными прорезями на коленях и заляпанная краской льняная рубашка, которой было по меньшей мере лет двадцать. В ее домике, бунгало в верхней части Рэйн-стрит, пахло уксусом и свежими газетами.
– С августа собираюсь их вымыть, – сообщила она, словно он ее об этом спросил, – и вот наконец нашла время.
Она сделала кофе.
– Для тебя – без кофеина, – объявила она. – Вряд ли ты спал.
– Это правда. Но тут есть причина. Я хочу сказать – еще одна причина.
Делорм внесла в гостиную кофе и тарелку с шоколадным печеньем.
– Может, попросишь своего врача, чтобы выписал тебе валиум? – предложила она. – Если будешь недосыпать, будет еще хуже, зачем тебе это?
– Скажи мне, что ты об этом думаешь. – Он вытащил открытку и конверт из бумажной папки и положил на столик. Теперь они лежали в прозрачной пластиковой папке – развернутая открытка и почтовый конверт, адресом вверх.
Делорм подняла бровь:
– Работа? Зачем ты мне принес работу? Я думала, ты взял отпуск на неделю или на две. Черт, да на твоем месте я бы ушла на несколько месяцев.
– Ты просто посмотри.
Делорм склонилась над столиком.
– Это тебе кто-то прислал?
– Да.
– Ох, Джон. Прости меня. Какая мерзость.
– Я хотел бы знать, кто это послал. Думаю, ты могла бы мне сказать свое первое впечатление.
Делорм посмотрела на открытку.
– Ну, во-первых, этот человек, кто бы он ни был, дал себе труд напечатать эти две строчки, вместо того чтобы вписать их от руки. А значит, видимо, он думает, что ты можешь узнать его почерк – или, по крайней мере, сумеешь сравнить его с какими-то существующими образцами.
– Приходят в голову какие-нибудь кандидаты?
– Ну конечно. Все, кого ты сажал в тюрьму.
– Все? Не уверен. Например, я месяца два назад упек Тони Капоцци за нападение с применением насилия, и он, конечно, бесится, но я не представляю, как он может сделать что-нибудь в этом роде.
– Я имею в виду – те, кто получил серьезный срок. Может быть, пять лет или больше. Таких немного.
– И среди них должен найтись достаточно изощренный человек – и достаточно настойчивый, – чтобы выяснить мой домашний адрес. Меня же нет в телефонном справочнике. Возможно, он как-то связан с бандой Рика Бушара.
Рик Бушар был одним из самых гнусных прирожденных негодяев в мире, даже по меркам наркоторговцев, – но года два назад его убили в тюрьме. В свое время Кардинал помог упрятать его туда на пятнадцать лет, и Бушар, который, в отличие от большинства преступников, обладал большим ресурсом влияния и неплохим природным умом, преследовал его до самой своей смерти.
– Не исключено, – согласилась Делорм. – Но насколько это вероятно? Притом что Бушар умер, и все такое.
– Они знают мой адрес. И потом, это в их стиле. Года два назад Кики Б. явился к самым моим дверям, принес письмо с угрозами.
– Но тогда Бушар был еще жив, а Кики с тех пор ушел на покой, ты сам мне говорил.
– По-твоему, такие типы, как Кики, когда-нибудь уходят на покой?
– Многие «плохие парни» легко могут разузнать твой адрес. В конце концов, существует Интернет. А помнишь, какой-то идиот репортер сделал интервью с тобой прямо на фоне твоего дома? Дело было очень громкое. Кто знает, сколько народу видело этот сюжет?
– Его не показывали на всю страну, я проверял. Только по местному телевидению.
– Местные каналы тоже покрывают большую территорию. Джон… – Делорм взяла его руку своими теплыми ладонями: это был один из тех редких случаев, когда она до него дотрагивалась. Лицо у нее было мягкое, и даже сквозь поволоку боли – возможно, даже благодаря своей боли, – Кардинал увидел, как же она сейчас невероятно красива. Он понял, что для работы она словно бы надевает совсем другое лицо – бронированное, чтобы легче выдерживать ежедневный фестиваль сарказма у них в отделе. Разумеется, так поступал и он, и все остальные, но ему вдруг показалось, что Делорм, единственная женщина в отделе, чем-то похожа на дельфина в бассейне, полном акул.
– С таким же успехом это может быть какой-нибудь твой сосед-пакостник, – заметила она. – Кто-нибудь из тех, кто затаил обиду на полицию. Тут не обязательно что-то личное.
Кардинал приподнял пластиковую папку:
– Судя по штемпелю – Маттава.
– Ну, тогда… Слушай, а почему бы тебе не махнуть на это рукой? Тебе ведь это не поможет. Тебе не станет легче. Если ты в это полезешь, тебе придется преодолеть уйму всяких сложностей. Я даже не уверена, что ты их сможешь преодолеть.
– Я собирался попросить об этом тебя.
– Меня. – Она посмотрела на него, и взгляд у нее уже не был таким мягким.
– Мне нельзя этим заниматься, Лиз. Я – лицо причастное.
– Я не могу это расследовать. Это не преступление – послать по почте мерзкую открытку.
– «Кто бы знал, что так повернется?» – прочел Кардинал. – Ты не считаешь это угрозой? Если учесть ситуацию.
– Я бы назвала это утверждением. Оно касается жизни в целом. Оно не содержит угрозы причинить вред в будущем.
– И ты даже не считаешь его двусмысленным?
– Нет, Джон, не считаю. Первая часть, конечно, отвратительная, но это не угроза. А вся эта штука в целом – глумление, не более того. По поводу глумления не заводят дел.
– А если Кэтрин не покончила с собой? – спросил Кардинал. – А если ее действительно убили?
– Но ее не убили. Она оставила записку. У нее было определенное прошлое. Те, кто страдает маниакально-депрессивным психозом, то и дело себя убивают.
– Я знаю…
– Ты видел записку, она написана ее собственным почерком. А потом, я обыскала ее машину. И нашла блокнот на пружинке, в котором она ее писала. Там же нашлась и ручка. Вспомни, ты сразу сказал, что это ее почерк.
– Ну да, но я же не эксперт.
– Никто не видел и не слышал ничего подозрительного.
– Но дом только-только начали заселять. Сколько человек там живет? Пять?
– Пока купили пятнадцать квартир. Десять из них уже заселены.
– Иными словами, какой-то город призраков. Какова вероятность, что кто-нибудь что-то видел или слышал?
– Джон, мы не нашли никаких следов борьбы. Ни малейших. Я сама осмотрела крышу. Ни крови, ни царапин на чем-то, ничего не сломано, не разбито. Эксперты и коронер считают, что ее положение на земле соответствует картине падения с высоты.
– Соответствует картине. Значит, ее могли толкнуть.
– Вскрытие тоже ничего такого не показало. Все указывает на самоубийство. Нет ничего, что говорило бы о другом.
– Я хочу знать, кто отправил эту записку, Лиз. Ты мне поможешь или нет?
– Я не могу. Как только мы получили отчет патологоанатома, Шуинар закрыл дело. А раз нет дела, то нет и номера дела. Что я скажу людям? Речь идет о моей работе.
– Ладно, – произнес Кардинал. – Забудь, что я тебя просил.
Он встал и взял с кресла свою куртку. Он стоял перед окном, застегивая пуговицы. Там, за стеклом, небо было по-прежнему сверхъестественно синим, и опавшие листья лежали золотисто-охряным пуховым одеялом.
– Джон, никто никогда не поверит, что человек, которого он любил, покончил с собой.
– Ты кое-что пропустила. – Кардинал показал на стекло. В окно было видно, как в листве играют две соседские девочки, кувыркаясь, словно щенки.
– Тебе ни к чему это делать. Незачем искать виновных. Ты не виноват в ее смерти.
– Я знаю, – ответил Кардинал. – Но, может быть, Кэтрин тоже в ней не виновата.
