Текст книги "Пучина боли"
Автор книги: Джайлс Блант
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
18
Фредерик Белл покончил со своим куском земляничного слоеного торта и подобрал вилкой последние комочки взбитых сливок.
– Ты уверена, что он низкокалорийный? – поинтересовался он у своей жены Дороти, наводившей порядок в холодильнике.
– Я его принесла из «Здорового сердца», – сообщила она. Ее голос слегка приглушала дверца холодильника. – Он не повышенной калорийности.
– Это если съешь одну порцию. А если ты вдруг поймешь, что тебе страстно хочется вторую?
– Вторую нельзя. – Дороти была уверена, что обладает неисчерпаемыми запасами здравого смысла. Эта кладовая верой и правдой служила ей все те годы, пока она работала медсестрой, и столь же исправно служила ей, когда она стала женой психиатра. – Если ты возьмешь еще одну порцию, ты просто дискредитируешь саму цель – снижение потребления калорий.
– Я посвятил жизнь упусканию главного и дискредитации целей. Не понимаю, зачем мне в данном случае делать исключение.
Белл проглотил остатки чая. Чай был холодный, но температура этого напитка была для него не принципиальна. Чай хорош во всех видах. Некоторые британские привычки очень живучи.
– Я нашла совершенно очаровательный коттеджик возле Ноттингема, – сообщила Дороти. – Положила фотографию тебе на стол. Думаю, вряд ли ты на нее посмотрел.
– Увы. Я снова тебя разочаровал.
– Фредерик, неужели так трудно просто посмотреть на фотографию?
– Не знаю. Видимо, мне претит сама идея поселиться в Англии, выйдя на пенсию.
– Мы же это обсуждали. И вроде бы согласились, что мы оба будем счастливее всего именно там. Замечательный домик, недалеко от реки Трент. Ты всегда говорил, что хочешь жить у воды, когда уйдешь на покой.
– Героические личности никогда не уходят на покой. Это не в нашей натуре.
– Но когда-нибудь тебе придется, а я не хочу, чтобы ты слонялся по дому в эти бесконечные канадские зимы.
– Англия чертовски дорогая. И курс фунта заоблачно высокий.
– Недавно он сильно снизился. Мы можем себе позволить этот домик, и он такой милый.
Насколько было известно Беллу, это был единственный вопрос, в котором здравый смысл изменял Дороти. Здесь, в Канаде, у них был огромный дом, почти особняк. Но в Англии даже скромные домишки стоят почти полмиллиона фунтов. У Дороти явно преувеличенные представления о заработках здешних психиатров. Они же не в Штатах живут. Ну ладно, ей просто нравится разглядывать всякие коттеджики и садики, ничего страшного, пусть помечтает.
Белл поставил на разделочный стол свою тарелку и чашку, после чего ущипнул супругу за мягкое место пониже спины.
Дороти повернулась и слегка шлепнула его по запястью.
– Не начинай сейчас. Середина дня.
– Я вовсе и не думал. Через пять минут ко мне явится пациент. Я должен накопить в себе побольше gravitas.[27]27
Серьезность, солидность (лат.).
[Закрыть]
– Ну разумеется. Нельзя забывать про gravitas. Что бы мы без нее делали?
Давным-давно, еще в Лондоне, на заре их совместной жизни, Белл и его жена то и дело срывали друг с друга одежду. Но с годами их сексуальная жизнь приобрела более рутинный характер, что вполне устраивало Белла. Они любили друг друга, заботились друг о друге, больше ему ничего не требовалось. Разумеется, Дороти была не его уровня: не такая уж блестящая, даже не врач, – но с ней было хорошо. И она по-прежнему неплохо выглядела, даже в пятьдесят с лишним. У нее было тонкое лицо, а такие лица хорошо переносят старость; ее стройная фигура могла бы принадлежать более молодой женщине.
Белл вымыл руки в ванной на первом этаже. Ссутулившись, он открыл дверь, отделявшую кухню от коридора-приемной и его кабинета. Молодая женщина со светлыми волосами, остро нуждавшимися в шампуне, сидела на скамье в приемной. Другие пациенты листали бы «Нью-йоркер» или забавлялись с айподом, но эта женщина просто, нахохлившись, сидела в своем пальто, сложив руки на груди. Это была Мелани, восемнадцати лет от роду, воплощенное несчастье.
– Привет, Мелани, – сказал ей Белл.
– Привет.
Даже в одном этом слове он мог уловить заторможенность, внутреннюю неповоротливость, говорившую о тех колоссальных усилиях, которые были затрачены на то, чтобы выговорить эти два слога. И сразу же в помещении возник некто третий – депрессия. Белл воображал ее – или скорее уж его – безмолвной фигурой, некой невидимой для пациента Сущностью, в маске и капюшоне. Иногда Белл видел себя кем-то вроде старого священника из «Экзорциста»,[28]28
«Экзорцист» – фильм ужасов (1973 г., режиссер Уильям Фридкин), где два священника пытаются исцелить девочку, одержимую демонами.
[Закрыть] обреченного вечно сражаться с неубиваемым злом.
Мелани прошла за ним в кабинет и села на кушетку, расстегивая пальто; ее сумка сползла при этом с плеча на пол. Она откинулась назад и стала смотреть в пол. Доктор Белл опустился в одно из небольших кресел напротив, положив записную книжку на колено; он не улыбался, но его лицо приобрело выражение спокойного ожидания. Важно, чтобы пациент, после обычных вступительных учтивостей, заговорил первым; эти первые слова очень многое раскрывают. Но иногда, как вот сейчас, трудно дождаться, чтобы пациент преодолел то, что ему надо преодолеть, и начал говорить. Минуты проходили в молчании.
Мелани выглядела значительно старше своих восемнадцати. У нее были маленькие косточки и маленькая грудь, и чем-то она была похожа на вытащенную из воды крысу: длинноватый приплюснутый нос разделял пряди волос, занавесом падавшие на лицо. Свитер Северного университета тоже мало ее украшал. Когда она наконец заговорила, то смотрела только на свои вытянутые ноги.
– С трудом сюда пришла, – сообщила она.
– Вам показалось, это трудным? Не могли бы вы мне рассказать почему?
– Не знаю… – Последовала долгая пауза, во время которой она сохраняла неподвижность, только одна ступня двигалась туда-сюда, словно метроном. – Я так сама себя достала. Меня достало думать о себе. Говорить о себе. Говорить-то тут не о чем. Тогда зачем сюда приходить? Зачем еще раз все это переживать?
– Вы хотите сказать – вам кажется, что о вас не стоит говорить? Или вы имеете в виду – что бы вы ни сказали, это не улучшит ваше состояние?
– Наверное, и то и другое.
Доктор Белл специально устроил несколько секунд тишины, чтобы она сама почувствовала, как преувеличивает, – или скорее как преувеличивает та фигура в капюшоне, маячащая во мраке сразу же за границей поля ее зрения. Эта Сущность всегда понуждала своих жертв говорить так: обвинять себя в никчемности, тем самым предохраняя себя от малейших попыток спастись.
– Разрешите мне задать вам вопрос, – произнес Белл. – Представьте, что к вам кто-то пришел: подруга, незнакомая девушка, неважно, – и сказала: «Не надо со мной разговаривать. Я никчемный человек. Обо мне даже думать не стоит». Что бы вы ей на это сказали?
– Что она ошибается. Что никчемных людей не бывает.
– Но вы не готовы проявить к себе самой такую же доброту, какую согласны проявить по отношению к другим.
– Не знаю… Я только знаю, что все время у меня эта боль. Мне осточертело об этом говорить. Разговоры не помогают. Я просто хочу, чтобы все кончилось. Я даже…
– Даже что?
Мелани заплакала. Выждав мгновение, Белл взял со столика коробочку «Клинекса» и дал ей. Она вытащила две салфетки, но не стала ими пользоваться. Она рыдала, прикрывая лицо рукой.
– Почему вы прячетесь? – спросил он, но она только еще сильнее зарыдала. Однако по ее плечам, по прерывистым всхлипам можно было угадать облегчение.
– Господи, – выговорила она, когда слезы отпустили ее.
– Вам это было необходимо.
– Похоже, что так. Вот это да. – В ее голосе звучала опустошенность.
– Вы сказали: «Я просто хочу, чтобы все кончилось. Я даже…»
– Да. – Мелани с хлюпаньем высморкалась, продолжая хватать ртом воздух. – Да. Я вчера заходила в книжный, в «Коулз», и там мне попалась книга про суицид. Про суицид с посторонней помощью, скорее так. Там написано, как это сделать – как себя убить – безболезненно. Принцип в том, что надо надеть на голову пластиковый пакет и завязать.
– А потом?
– Ну, я ее все равно не купила, ничего такого. Но я долго стояла в магазине и ее читала.
– Потому что вы и раньше думали о том, чтобы покончить с собой.
– Да.
– Ясно. Теперь прямой вопрос о реальных фактах, Мелани. Мне нужно это знать. Вы когда-нибудь пытались действительно покончить с собой? – Он был уверен, что ответ будет отрицательным.
– Нет. В общем-то нет.
– Что значит «в общем-то нет»?
– Ну, то есть один раз я расцарапала себе запястье бритвой, но это было жутко больно. Во всем, что касается боли, я такая трусиха. Я даже не разрезала достаточно глубоко, чтобы пошла кровь.
– Когда это было?
– Очень давно. Мне было лет двенадцать.
– Двенадцать. Вы написали записку?
– Нет. Похоже, я это делала не по-настоящему. Мне просто было паршиво.
– Хуже, чем сейчас?
– Нет-нет. Сейчас хуже. Намного хуже.
– Вы часто сейчас думаете о суициде?
– Не знаю…
– Но, вероятно, думаете, Мелани.
Невозможно было сделать голос еще мягче. Он старался насытить каждый слог теплотой и ободрением – помимо всего прочего, это было позитивное подкрепление для пациентки, не обусловленное явными внешними причинами. Вы здесь в безопасности, хотел он внушить ей, вы можете прямо посмотреть в глаза любому демону, какого только сумеете назвать.
– Я часто думаю про то, как себя убить, – произнесла она. – Наверное, каждый день. Обычно это бывает днем. Перед вечером. Тогда мне все представляется в самом черном свете. Вот еще один день почти умер, а моя жизнь по-прежнему ничего не стоит, она – ничто. Я – ничто. Я слышу, как мои соседки по пансиону смеются, болтают по телефону, идут гулять, развлекаются, и они мне кажутся… не знаю… другим биологическим видом. По-моему, я никогда не была так счастлива, как они. Четыре часа дня, пять часов вечера, еще один день утек в никуда. Еще один день, когда ты попыталась написать сочинение, которое не имеет совершенно никакого смысла. Еще один день, когда ты переживала, что о тебе думают преподаватели, что о тебе думают друзья. Вот когда это на меня находит.
– Все эти мысли о суициде… Вы когда-нибудь писали записку?
– Я много об этом думала, но никогда такого не делала.
– А если бы вы решили оставить такое послание, что бы вы в нем написали? – Она не хочет делать больно своей матери, ведь та не виновата. Девушка сидит в совершеннейшей агонии, и больше всего она будет беспокоиться о матери.
– Наверное, у меня в записке было бы сказано… Я точно не знаю. Я бы хотела, чтобы моя мать знала, что я ее не виню. Она ведь делала что могла, ну и прочее в том же роде. Ну, то есть меня растила. В основном одна.
– Мелани, я знаю, вы считаете, что в университете вас слишком нагружают, все эти письменные работы и прочее, но я бы хотел дать вам небольшое домашнее задание, не возражаете?
Мелани пожала плечами. Маленькая грудь под свитером шевельнулась.
– Я бы хотел, чтобы вы написали эту записку, продолжал доктор Белл. – Выразите свои мысли письменно. Думаю, вам это будет очень полезно. Это существенно прояснит ваши теперешние ощущения. Как вы думаете, сумеете вы это сделать?
– Наверное.
– Особенно над ней не сидите. Она не должна быть длинной. Просто напишите то, что вы сказали бы, если бы действительно собирались покончить с собой.
19
Не секрет, что определенный тип мужчин, или же мужчина в определенном настроении, склонен искать именно того человека, место или предмет, который причинит ему наибольшие страдания. Пьяница направится в бар, страстный игрок обратится к банковскому счету любимой, брошенный любовник явится на чужое свидание. На следующий день Джон Кардинал неподвижно стоял в подвале своего дома, среди сумеречного света и химических запахов фотокомнаты Кэтрин.
Фотокомната безраздельно принадлежала ей одной, и он никогда не входил сюда без приглашения.
Хотя иногда Кэтрин болтала о предстоящих проектах, она никогда не распространялась о своей работе в этой темной комнате. Она была похожа на повара, который не желает, чтобы кто-нибудь еще присутствовал на кухне, и предпочитает явить миру идеальное кушанье так, словно оно само возникло из воздуха. Она любила подняться наверх, держа в руке кучу свежих отпечатков, и рассыпать их по кухонному столу. И потом Кардинал изучал их один за другим, а она стояла в сторонке.
Если Кардинал медлил с выражением своего мнения, она высказывала из-за его плеча свое собственное. «Мне нравится эта пожарная лестница, очень эффектная диагональ». Или: «Посмотри на велосипедиста на заднем плане, он едет в противоположную сторону. Люблю такие нечаянные вещи». Кардинал чувствовал, что в половине случаев восхищается совсем не тем: какой милый ребенок, какой красивый снег. Но Кэтрин, похоже, не обращала на это внимания.
Над специальными раковинами, которые Кардинал по просьбе Кэтрин установил здесь еще много лет назад, висели в ряд несколько отпечатков одной и той же фотографии, прикрепленные к проволоке. Отпечатки были черно-белые, на них была кирпичная стена на переднем плане, а на заднем плане, не меньше чем за полквартала, – идущий в объектив человек. И человек, и стена получились одинаково резко, а Кардинал по собственному скромному опыту знал, как трудно в таких случаях добиться четкости и там, и тут. Это придавало изображению какую-то смещенность, прохожий и стена были словно бы в равной мере неодушевленными. Голова мужчины была опущена, его лицо скрывала шляпа, какие сейчас носят редко. Зловещая картинка… или, может быть, так кажется теперь, в ретроспективе.
– Что ты здесь делаешь? – Келли стояла, прислонившись к косяку двери, она выглядела непринужденно-хорошенькой в белой рубашке и синих джинсах. Как Кэтрин двадцать лет назад.
Кардинал указал на полки, занимавшие целую стену, на высокий шкаф для фотоаппаратов и линз, на широкие полки для хранения отпечатков. На корзины для рамок.
– Я все это выстроил для нее, – произнес он.
– Я знаю, – ответила Келли.
– Конечно, Кэтрин сама все спроектировала. Это же ее рабочее место.
– Здесь она была счастлива, – заметила Келли, и у Кардинала сжалось сердце.
– Я хочу попросить тебя об одной услуге, Келли. Может быть, не сейчас, а через несколько месяцев.
– Конечно. Что надо сделать?
– Я ничего не смыслю в фотографии. И если честно, мне нравились все снимки, которые делала Кэтрин, все до единого. Она видела эти вещи и считала их достойными съемки, для меня это многое значит. Но ты – художник.
– Начинающий живописец, пап. Не фотограф.
– У тебя взгляд художника. Я надеюсь, что когда-нибудь, не сейчас, ты сможешь просмотреть фотографии, которые делала Кэтрин, и отобрать лучшие. Я подумал, что мы могли бы сделать выставку ее работ в университете или в библиотеке. Например, на будущий год.
– Конечно, пап. Я с радостью. Но тебе не надо тут торчать. Пока все слишком свежо, тебе не кажется?
– Да. Так и есть.
– Пошли, – сказала она и даже взяла его за руку, выводя из фотокомнаты. Он совсем было расклеился.
Впрочем, Келли была права. Он обнаружил, что ему легче дышится наверху, на территории, которая всегда наполовину принадлежала ему. Он прошел в гостиную и стал смотреть на заглавия книг на полках. Большинство книг в доме покупала Кэтрин. В основном они были посвящены фотографии, но имелось и некоторое количество книг по йоге и буддизму, а также романы Джона Ирвинга[29]29
Ирвинг Джон (р. 1942) – известный американский писатель.
[Закрыть] и множество работ по психологии – о депрессии и маниакально-депрессивном психозе. Он вытащил «Против самозаклания» Фредерика Белла.
На суперобложке перечислялось несколько других произведений того же автора, все – с учеными названиями, но эта вещь, по-видимому, была ориентирована на широкую аудиторию; она была написана со спокойной, умиротворяющей интонацией, и поражала откровенностью. На первых страницах описывалось, как отец Белла совершил самоубийство, когда мальчику было восемь лет, и как тот же поступок повторила его мать, десять лет спустя, когда Белл уже поступил в университет. Неудивительно, что такое прошлое привело человека к желанию работать «на ниве тоски и отчаяния» (как выражался Белл в предисловии).
Кардинал перелистал страницы. В основу книги было положено исследование нескольких реальных случаев: каждая глава начиналась с описания попытки самоубийства, которая и привела пациента на прием к Беллу. Целый раздел посвящался партнерам самоубийц, при этом особое внимание уделялось тем, у кого было несколько мужей или жен, совершивших самоубийство. «Некоторым людям с тайными, подавленными суицидальными фантазиями, – писал Белл, – необходимо находиться рядом с людьми, которые способны покончить с собой. Сами они не в состоянии переступить через смертную черту, и им нужен кто-то, кто совершит самоубийство за них».
Кардинал решил, что сейчас это для него не самое подходящее чтение.
Он прошел в кухню, где Келли устроилась с альбомом для зарисовок. Он взял с разделочного стола стопку почты, которую она туда положила. Большинство корреспонденции было для Кэтрин: фотографический журнал, сообщения о предстоящих выставках, пришедшие из Галереи искусств Онтарио и Королевского музея Онтарио, счет за пользование карточкой «Мастеркард», а также различные массовые рассылки из Северного университета. Имелась также пара квадратных конвертов, адресованных ему: очередные открытки с соболезнованиями.
Он как раз искал ножик для вскрытия писем, когда зазвонил телефон.
Это был Брайан Оверхолт, полицейский из торонтского отдела убийств, Кардинал был с ним знаком целую вечность. Больше двадцати лет назад они вместе работали по преступлениям в сфере морали, а потом по наркотикам. Вдвоем они составляли отличную команду. Оверхолт был одним из немногих его торонтских коллег, по кому он скучал. До этого Кардинал звонил ему насчет Коннора Пласкетта.
– Джон, у меня есть ответ на твой вопрос. Пласкетт и в самом деле – «бывший человек». Пару недель назад в нашем клубном районе попал под «эскаладу».[30]30
«Эскалада» – модель «кадиллака».
[Закрыть] Какое-то время провисел в списке больных, находящихся в критическом состоянии, а неделю назад умер. В прошлую субботу.
– Он у вас там был замешан в чем-нибудь, о чем мне следует знать?
– Если и был, нам про это ничего не известно. Его дружки все исчезли, когда его переехали, так что делай выводы сам. Похоже, им неохота было тратить время на объяснения с правоохранителями.
– Водителя вы взяли?
– Нет, но это вопрос времени. Могу тебе еще чем-нибудь помочь? Алло? Ты слушаешь?
Кардинал успел вскрыть один из конвертов, адресованных ему, и теперь смотрел в открытку, которая лежала внутри.
– Да-да, Брайан. Спасибо тебе большое. Если что, обращайся, в любое время.
– Конечно. Когда мне понадобится эскимос, попрошу тебя его достать. Да, а как там Кэтрин?
– Мне пора бежать, Брайан. Кое-что наклевывается.
На этой открытке стоял штемпель Маттавы, как и на первой; это снова был полуглянцевый «холлмарк», какие можно купить в любом крупном универмаге страны, не говоря уж о магазинах канцелярских принадлежностей. Значит, отправитель приобрел по меньшей мере три. Возможно, он все их купил одновременно в одном и том же магазине. Продавец мог обратить внимание на человека, покупающего целых три открытки с соболезнованиями.
Кардинал пытался держать мозг в режиме расследования, не реагируя на сами слова, которые были в открытке.
«Должно быть, ты был чудовищным мужем, – гласила она. Тот же прием: готовый текст открытки закрыт напечатанным посланием. – Жизни с тобой она предпочла смерть. Подумай над этим. Она в буквальном смысле предпочла умереть. Это должно дать тебе понять, чего ты стоишь».
Кардинал подошел к окну и повертел открытку, чтобы свет падал на нее под разными углами. Да, он различает тоненькую линию, проходящую через заглавные буквы. Почти наверняка тот же принтер, а даже если нет, то почти наверняка тот же отправитель. Кто бы это ни был, это не может быть Коннор Пласкетт: он умер раньше, чем Кэтрин. Коннор Пласкетт, как изящно выразился Брайан Оверхолт, стал теперь «бывшим человеком».
«Жизни с тобой она предпочла смерть».
– Иди ты на хрен! – Кардинал обрушил кулак на холодильник; магниты, записки и фотографии посыпались на пол.
– Пап, все в порядке?
Келли вскочила со стула и теперь смотрела на него встревоженными темными глазами.
– Все отлично.
Она положила ладонь на сердце.
– Мне кажется, я никогда не слышала, чтобы ты так ругался.
– Возможно, тебе придется к этому привыкнуть, – проговорил он, поспешно надевая куртку.
– Ты уходишь?
Кардинал схватил ключи от машины.
– Ужинай без меня, – сказал он.
20
– Не мог бы ты мне дать адрес Нила Кодвалладера?
Кардинал ехал в город по Шестьдесят третьему шоссе. Жар собственного гнева удивил его. Он чувствовал, как гнев пульсирует в запястьях, бьется в висках.
– Нил Кодвалладер сейчас живет один, Джон. Ему в настоящее время некого избивать.
Кардинал говорил по телефону с Уэсом Битти, куратором, отвечающим за досрочно освобожденных. В голосе Уэса был какой-то невозмутимый уют; трудно было поверить, что когда-то он был копом, однако он пятнадцать лет оттрубил в Полицейском департаменте провинции Онтарио, а потом уже перешел в более мягкую ипостась – тюремного куратора. Говоря с Уэсом по телефону, Кардинал всегда представлял себе толстого кота.
– Мне надо с ним повидаться по другому поводу, – сказал Кардинал, погудев «форду-фокусу», вдруг совершившему перестроение, не подав никаких знаков. – И мне нужно встретиться с ним сейчас же.
– Ты какой-то встрепанный, Джон. Если Нил как-то нарушил условия освобождения, скажи. Мы ведь всегда делимся тайнами со своими братьями и сестрами из смежных структур, а?
– Скажу, после того как с ним поговорю. Ты вообще собираешься дать мне адрес?
– Мэйн-стрит, восток, шестьсот девяносто. Но ты его сейчас там не застанешь. Он вкалывает на двух работах.
– Сейчас угадаю: он консультант-доброволец в Кризисном центре.
– Нет, я не могу себе представить Нила утешающим избитых женщин, по крайней мере – в обозримом будущем. Он три дня в неделю работает в «Уол-Марте». А остальные четыре отдает «Запперсу».
– Там, где делают ксерокс?
– Точно. Слушай, Джон, ты же не станешь туда врываться и подвергать его риску увольнения, а? Я не больше твоего сочувствую избивателям жен, но Нил уже уплатил свой долг обществу и теперь честно пытается…
– Откуда тебе знать? Ладно, я уже у «Уол-Марта», – сообщил Кардинал и дал отбой. Он вкатился на парковку размером с несколько футбольных полей.
Кардинал редко заглядывал в «Уол-Март». Здесь всегда было так трудно что-нибудь найти, и цены отнюдь не сглаживали возникавшее раздражение. Полдня у здешних стендов и прилавков толпились тучные пары, толкающие перед собой тележки, но сейчас тут было относительно пусто. Так или иначе, он предпочитал поддерживать своими деньгами независимые магазинчики в центре: задача, которая с каждым годом представлялась все более сумасбродной.
Единственное, что нравилось Кардиналу в «Уол-Марте», – так это то, что сюда брали на работу пожилых людей. Хотя тут работало и изрядное количество подростков, наловчившихся изображать беспомощность, здесь также трудилось порядочно пенсионеров, зарабатывавших себе прибавку к пенсии, помогая озверевшим покупателям отыскать тот или иной неуловимый товар. Он спросил у маленькой старушки, выглядевшей лет на семьдесят, где найти открытки.
– Вы уже почти пришли, – ответила она. – Они на соседнем стенде, вон там.
Кардинал отыскал местонахождение зоны, где были выложены открытки с соболезнованиями. Да, здесь имелось множество «холлмарков».
– Вот она, – пробормотал он. – «Выражаю глубочайшие соболезнования…»
Он взял открытку, идентичную третьей из тех, что он получил, и потом еще одну, как две капли воды походившую на вторую из полученных им. Похожих на первую не осталось: видимо, их распродали.
– Вы нашли то, что искали? – поинтересовалась старушка, когда он проходил мимо.
– Нашел. Спасибо. Скажите, Нил Кодвалладер сегодня работает?
– Нил? Такой высокий, из отдела фото?
– Много мышц, много татуировок, – пояснил Кардинал.
– Да-да. Он был здесь сегодня. Но, по-моему, он уже ушел домой.
Она направила его в фотоотдел, несколько стендов на запад и потом один на юг. Чтобы передвигаться по этому зданию, не помешал бы мопед.
– Нил ушел час назад, – сообщил подросток в фотографическом отделе. – У него есть еще работа, где-то в другом месте.
Десять минут спустя Кардинал был на противоположном конце города; он припарковался в недозволенном месте на Лейкшор-стрит, напротив «Запперса».
«Запперс» – из тех заведений, куда идешь, если ты приезжий и тебе приспичило срочно проверить электронную почту, или если тебе требуется отправить либо принять факс, или если у тебя сомнительный бизнес, для которого нужен анонимный почтовый ящик. Обычно здесь предлагают воспользоваться устаревшим компьютерным оборудованием по минимальным ценам. Сейчас тут был всего один клиент – азиатского вида женщина, с космической скоростью набиравшая текст.
Кодвалладер был за прилавком: повернувшись спиной к помещению, он ксерокопировал громадную стопу бумаг. Когда Нил повернулся, он, похоже, не узнал Кардинала.
Его длинные волосы и моржовые усы, возможно, были в моде лет тридцать назад: они бы подошли ему, будь он тогда рок-звездой. Тюремный срок не истощил его мускулов, которые грозили разорвать швы его футболки. Руки у него были до локтя сплошь покрыты татуировками.
– Помочь? – спросил он.
– Сам решай, – ответил Кардинал.
Кодвалладер замер, не осматривая Кардинала сверху вниз, как поступил бы на его месте обычный человек, а смерив его мертвящим, холодным тюремным взглядом.
– Я вас знаю, – заявил он. – Вы тот самый коп.
– А ты – тот самый человек, который избивал жену.
– Так вы говорили. Это не значит, что так и есть.
– Больничные обследования, врачи и социальные работники, кажется, сошлись во мнении, что это так. Не говоря уж о самой Коре.
– Мне вам нечего сказать, дружище. Я даже не помню, как вас зовут.
– Кардинал. Джон Кардинал. Это я рассказал судье, как обнаружил твою жену со сломанным носом, раздробленной рукой и выдранными клочьями волос. Рассказал, что оба глаза у нее были подбиты, а вся одежда разорвана.
– Я уже говорил суду: я этой хренью не занимался.
– Так говорят настоящие садисты. Ни в чем не виноваты, никогда не ошибаются.
– Теперь у меня нет жены как раз из-за таких, как вы. Из-за тех, кто любит вмешиваться. Сейчас я делаю то, что должен делать, чтобы не помереть с голоду. На поденной оплате. Так что если вам не нужно попользоваться компьютером или еще чем-нибудь, может, уберетесь отсюда к чертям?
– На самом деле меня интересуют твои принтеры.
– Принтеры вон там. – Испещренный татуировками палец указал на три устройства, стоявшие в ряд. – Два бакса первая страница, дальше – по десять центов за страницу. Валяйте.
Кардинал открыл портфель. Достал дискету, вставил ее в один из компьютеров и выбрал письмо, которое написал своему страховому агенту. Страховую политику теперь требовалось изменить, поскольку Кэтрин была его бенефициарием.[31]31
Здесь: получатель платежа по страховому полису.
[Закрыть]
Кардинал поочередно обратился к первому, второму и третьему принтеру и распечатал три экземпляра письма. В напечатанных строчках имелись свои погрешности, но тонкой линии, проходящей через заглавные буквы, он не увидел. Разумеется, в таких местах картриджи меняют часто. Если все послания распечатали одновременно – скажем, через день-два после смерти Кэтрин, – то вряд ли на каком-то из принтеров до сих пор стоит тот же картридж. И потом, если это проделал Кодвалладер, он мог бы воспользоваться собственным картриджем.
Кардинал убрал распечатки в портфель и вынул из компьютера дискету.
– Сколько я тебе должен?
– Два семьдесят пять плюс налог. Три шестнадцать.
Кардинал расплатился.
– Скажите-ка мне, Кардинал. Вы как, женаты?
Кардинал поднял левую руку, показывая полоску золота. Внутри было выгравировано имя Кэтрин. Он всегда хотел, чтобы его похоронили с этим кольцом на пальце.
– Вы такой весь из себя правильный, – продолжал Кодвалладер. – Скажите-ка мне правду. Вам никогда не хотелось смазать своей жене по башке? Так, слегка заехать? Я не говорю, что вы так делали. Просто спрашиваю. Отвечайте честно. Вам никогда не хотелось ей малость врезать?
– Нет. Теперь вы тоже ответьте на мой вопрос. Где вы были вечером седьмого октября? В прошлый вторник.
– Во вторник? Вроде как тут и был. В будни мы работаем до десяти вечера. Слушайте, если что-то не так с Корой, то я вообще без понятия, где она теперь живет, сменила она фамилию или нет, и все такое. Так что если ее избили во вторник вечером или еще что, то я тут ни при чем.
– Так ты говоришь.
– Можете проверить, вон камеры. – Он указал на маленькую камеру видеонаблюдения над входом. – Там хранится запись за целый месяц. Спросите управляющего.
– Спрошу. Где он?
– Сейчас нету. Вернется на следующей неделе. Долбаная Кора. Я-то думал, что развязался с этой сукой.
