Текст книги "Пучина боли"

Автор книги: Джайлс Блант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

25

Доктор Фредерик Белл считал себя спокойным, рассудительным человеком, и его беспокоило, что в последнее время он все сильнее впадает в возбуждение. Он винил в этом Кэтрин Кардинал. Все могло кончиться совершенно по-другому, и всем было бы от этого только лучше, так нет же. Поднеся руки к лицу, он заметил, как у него дрожат пальцы. Так не годится. Он не может себе позволить утратить самообладание.

Доктор Белл нажал на кнопку «Воспроизвести», и тут же дрожь пальцев чуть унялась. У него был DVD-рекордер «Аркам», шедевр британской техники с жестким диском на сто гигабайт, возможностью делать закладки и с автоматическим разархивированием. К тому же он работал почти бесшумно: немаловажное условие для сеансов психотерапии.

Но самой лучшей частью устройства была цифровая видеокамера «Кэнон» размером чуть больше мяча для гольфа, очень удачно спрятанная в бра возле книжных полок. Широкоугольный объектив (произведение Карла Цейса) мог вести одновременную съемку врача и пациента без искажений. Чудесный микрофон размером с ластик, ловящий звуки сразу со всех сторон, был запрятан в висевшей над журнальным столиком люстре, образце ремесленного искусства. Звукозаписывающая программа, в частности, позволяла устанавливать микрофон на достаточно большом расстоянии от говорящего, и качество звука доставляло доктору Беллу глубочайшее удовольствие при прослушивании.

Сейчас он смотрел начало. Делая свои первые записи, он не включал систему, пока не кончатся обычные вступительные приветствия и заминки. Но теперь он фиксировал свои сеансы целиком.

Он наблюдал, как Перри Дорн входит в кадр и садится, как свет из окна сквозит через его редеющую шевелюру. Он слушал вежливый обмен репликами, и его возбуждение нарастало. Потом в беседе наступил перерыв; пациент на экране был настолько неподвижен и молчалив, что доктор Белл подумал, уж не нажал ли он случайно на паузу.

Каждый психотерапевт должен научиться использовать перерывы, возникающие в ходе беседы. Некоторые полагают, что, если пациент находится в нерешительности, врач не должен побуждать его высказаться. Пять минут, десять, пусть потратят хоть пятьдесят, если им хочется. Ты должен продвигаться с той же скоростью, что и пациент, не быстрее.

Другие специалисты не позволяют, чтобы пауза в беседе затянулась дольше чем на минуту. Пациент может неверно истолковать ответное молчание врача как проявление враждебности, ему может показаться, что доктор как бы отпускает его на волю волн. Возможно, оптимальная реакция врача в таких случаях – мягкий вопрос, без особого углубления в какие-то проблемы; или же можно негромко резюмировать то, на чем они остановились на предыдущем сеансе. Менее опытные врачи сразу спрашивают о «домашнем задании», которое они просили выполнить.

Первым нарушает тишину юный Перри. Бедняга Перри.

– Простите меня, пожалуйста, что я вам вчера позвонил, – произносит он. – Простите, что отвлек вас.

– Ничего страшного, – отвечает Белл. – Это вы меня простите, что в тот момент я не мог оказать вам больше внимания. Это просто было невозможно.

– Ну да, я понимаю. Я не ожидаю, что люди будут бросать все свои дела каждый раз, когда у меня депрессия. У меня было неприятное чувство насчет этого звонка. Я просто… я правда думал, что собираюсь это сделать, понимаете? Я правда думал, что собираюсь…

Сколько позволить длиться тишине? Проговорить ли его мысль за него? Или пусть он слушает, как она снова и снова раздается у него в голове? В детстве доктор Белл смотрел один фильм, старый эпос типа «мечи и сандалии», в котором на одного беднягу опустили гигантский колокол. Затем его мучители принялись бить по колоколу молотами. Когда громадину вновь подняли, из ушей жертвы текла кровь. Порой, когда хранишь молчание, это производит такой же эффект, что и тот колокол. «Убить себя», «убить себя», «убить себя» – эти слова звучат внутри черепа снова и снова.

А потом наступил эндшпиль. Белл наблюдал за ним, как чемпион мира по шахматам, вновь переживающий недавнюю победу. С того момента как он начал побеждать, каждый новый шаг открывал ему больше возможностей, больше ходов. Но для пациента, который проигрывал и который вообще не знал, что идет игра, каждый ход оставлял все меньше и меньше возможностей, и наконец выбора у него не осталось вовсе.

Доктор Белл на экране позволяет расцветать тишине.

Перри наклоняет голову.

Доктор Белл допускает, чтобы молчание наполнило всю комнату, точно газ.

Перри начинает всхлипывать.

Доктор Белл скользящим движением направляет к нему по столику коробочку с «Клинексом». Конь идет на d4.

Перри вытаскивает салфетку из коробочки и сморкается.

– Извините, – говорит он.

– Вы ощущали отчаяние, – формулирует доктор Белл. – Вы хотели убить себя.

Перри кивает.

– Но вы этого не сделали.

– Нет.

– Почему же?

– Струсил. Как курица. Курица в десятой степени, вот я кто.

Перри фыркает в знак самоуничижения. В результате ему требуется еще один «Клинекс».

Поразительно, до чего человек может быть полон ненависти к себе – и при этом по-прежнему разгуливать по земле, подумал доктор Белл. По всем признакам, Перри Дорн должен был разделаться с собой еще несколько лет назад, так нет же, он прозябает день за днем, месяц за месяцем, год за годом, упиваясь своими несчастьями.

– Разумеется, дело тут не только в трусости, – заявляет доктор Белл на экране. – Чего вы боитесь – помимо всего прочего?

Пожатие плечами:

– Боли. Например, боли. А еще – что я промахнусь и просто сворочу себе лицо, но не убью себя.

– Думаю, такое может случиться, если не проявить должной тщательности. Но, вероятно, в вашем плане вам видятся еще какие-то нестыковки?

– Не понимаю, о чем вы.

– К примеру, что подумает Маргарет, если ей случится узнать, что вы покончили с собой?

– Честно?

– Честно.

Перри задумывается:

– Ну, наверное, сначала она расстроится.

– А потом? В долгосрочной перспективе?

– В долгосрочной перспективе ей, наверное, будет наплевать. Она это воспримет как еще один признак моей…

– Неполноценности?

– Точно. Моей неполноценности.

– Ей будет приятно, что она от вас избавилась.

– Точно. Так, как будто она сделала верный ход, когда меня бросила.

Суицид как месть, подумал тогда доктор Белл, но не произнес этого вслух. Если бы он высказал это наблюдение, скрытая мотивация всплыла бы на поверхность. Перри мог бы ее исследовать и, возможно, даже отвергнуть ее. Разумеется, если ваша задача – любой ценой сохранить пациенту жизнь, в данном случае правильнее будет высказаться.

– Вы хотите, чтобы она узнала, что она с вами сделала. Как она разрушила ваше счастье.

– Точно, точно. Раньше я таким не был!

У Белла с самого начала имелись сомнения на сей счет, и с тех пор они никуда не делись. В семье у Перри уже был случай самоубийства, его близкие принимали антидепрессанты. У него была вспыльчивая мать, а сестра была смышленее, чем он.

– У вас с тех пор появлялись какие-нибудь другие мысли насчет того, как изменить положение вещей? Чтобы, так сказать, усилить эффект.

– Слушайте, – говорит Перри, и на лице у него почти брезжит улыбка. Почти. Перри никогда по-настоящему не улыбался в кабинете доктора Белла. – Считается ведь, что вы должны меня от этого отговаривать?

– Безусловно, я не намерен вас ни к чему призывать. Моя работа состоит в том, чтобы помогать вам распознавать определенные устоявшиеся схемы в вашей жизни. И анализировать ваши чувства по отношению к ним. И помогать вам найти альтернативы тем схемам, которые причиняют вам столько страданий.

– Например, такая схема: меня бросают женщины, перед которыми я преклоняюсь.

– Это одна из них. Вы очень резко выразились, но это как раз одна из таких схем.

– Или взять мою привычку разрушать все хорошее, что появляется в моей жизни. Университетское будущее и тому подобное.

– Опять же – вы резко выразились.

– Знаете, я тут думал о том, что вы мне сказали еще давно. Когда я первый раз сюда пришел. Вы сказали: «Мы можем найти счастье в работе. Или же найти счастье в любви». И лишь немногим счастливцам, сказали вы тогда, удается найти счастье и в том и в другом. Наверное, всяким кинозвездам и прочим.

– Но я также заметил, что вполне возможен и даже весьма распространен вариант, когда вы обретаете счастье в одном, но не в другом. Многие довольны своей работой, но проклинают свой брак. Или наоборот. И при этом им удается вести полноценную жизнь.

– Именно! Тогда вы так и сказали. И еще вы сказали, как трудно двигаться дальше, если не нашел счастья ни в любви, ни в работе. И вчера я понял, что это как раз про меня, это меня описывает до последнего знака после запятой. Я хочу сказать, теперь это так ясно. Мне нравилось быть студентом, но я и представить себе не могу, как поеду учиться в Мак-Гилл, а Маргарет останется здесь, в Алгонкин-Бей. Моя карьера дипломника завершена.

– И вы лишились одного источника счастья.

– Точно. А потом Маргарет меня бросила.

– И вы лишились другого источника.

– Тогда зачем все это продолжать? Я хочу сказать – если рассуждать логически. Я не собираюсь плакаться, добиваться сочувствия и прочее. Я просто говорю, что, получается, в моем существовании больше нет смысла. Количество источников счастья равно нулю. Для счастья я – как черная дыра. Что толку оставаться живым? Я постоянно мучаюсь, вот и все.

– Я не могу дать ответ за вас, Перри. И никто не может. Все мы должны сами находить себе причины для существования. Я имею в виду – если бы вы действительно меня попросили, я бы мог перечислить вам всевозможные доводы: вы молоды, вы хорошо выглядите, вы умны, положение вещей может перемениться, тучи разойдутся, наводнение отступит.

– Веселенькое щебетанье, я понимаю. Но я не хочу щебетанья.

– Не хотите.

– Я хочу правды.

– Знаю, что хотите. Вот почему я сказал, что вы не показались мне «слишком трусливым» для того, чтобы что-либо предпринять. Думаю, вы сумеете завершить то, на что настроились, чем бы это ни было. Вопрос лишь в том, как узнать, когда ваше сознание действительно на это настроится. Очевидно, вчера, когда вы не нажали на спуск, оно еще не было готово. Вас что-то не удовлетворяло. Маргарет не узнала бы, что все это – из-за нее.

– Да, так и есть. – Перри еще глубже вжимается в кушетку. – Ее ничем не проймешь, что бы я ни говорил, что бы ни делал. Похоже, я никогда ничего такого и не делал. Но она меня какое-то время водила за нос. Какое-то время я действительно думал, будто что-то для нее значу. Действительно думал, что существую.

Последовало длительное молчание; Перри зажал руки между колен и почти скрючился на кушетке. Лицо у него стало пустым, и каждый выступ его костистого тела, казалось, излучал отчаяние.

Доктор Белл остановил картинку. Большинство психиатров сочли бы Перри подходящим кандидатом для госпитализации и курса антидепрессантов. История болезни, настроение, комплекс идей и личные обстоятельства – все это подходило под заголовок «основания для госпитализации». Между тем не было совершенно никакой необходимости продлевать его страдания. Парень ломился в открытую дверь.

Доктор Белл снова запустил запись беседы.

– Вы сделали домашнее задание, о котором мы с вами говорили? – спрашивает он на экране. Ответа нет, и он окликает пациента: – Перри?

Перри шевелится.

– Я пытался.

– И что же произошло?

Перри лезет в карман и извлекает оттуда бумажный комок. Одним движением, словно из последних сил, он распрямляется и толкает комок по столу; тот катится в сторону врача.

Доктор Белл разворачивает и разглаживает листок.

– «Дорогая Маргарет», – читает он вслух. – Почему вы остановились после «дорогой Маргарет»?

– А какой смысл? Она не желает ничего обо мне знать. Она не желает знать, о чем я думаю. Она не желает знать, что я ее до сих пор люблю. Она хочет, чтобы меня не было в ее жизни. Вот почему, мне кажется, я должен избавить ее от хлопот и сам устраниться из ее жизни, это будет только к лучшему.

– И тем не менее вы этого не сделали.

– Пока нет. Какая-то часть меня боится, что, если я прострелю себе голову, они со Стэнли будут этому только рады.

– Вы действительно так думаете? – спрашивает доктор Белл. – Вы в самом деле считаете, что они будут этому рады? Давайте я выражу это иначе: как вы думаете, какой будет первая реакция Маргарет, когда она услышит новость про вас? И какой будет ее реакция, когда она получит вашу записку? Какой бы эта записка ни была…

– Наверное, потрясение. Она расстроится. Прежде всего потому, что испугается, что в этом обвинят ее. Но ее обвинять не станут. Все будут ее опекать, – всегда все так заботятся о Маргарет, – и будут ей твердить, что она не виновата. «О, ты была так к нему добра». «Бедная Маргарет, ты так старалась не причинять ему страданий». И окажется, что все проблемы были связаны только со мной. Что это во мне было что-то не так. У меня были предпосылки.

– А она им поверит?

– Еще бы. Она верит всему негативному, что обо мне слышит.

Наступает молчание.

Сейчас, когда доктор Белл смотрел этот диск, он чувствовал то же, что и тогда: он знал, что план самоубийства у Перри – некорректный. В нем не было того толчка, которого хотелось молодому человеку. Вообще это было похоже на подготовку театральной постановки. Вот здесь ужмем диалог, а вот эту сцену уберем. На экране доктор Белл сделал очередной ход: ладья идет на e1, и конь прощальной записки блокирует все прочие пути к отступлению.

– Кое-чего не хватает, – произносит доктор Белл на экране, вместе с креслом отклонившись назад и созерцая потолок, словно философ, размышляющий над смыслом жизни и ищущий слабые места в собственной теории. – Нет, что-то не так…

– Что? – Перри садится прямо, он похож на кота, заслышавшего дребезжание своей миски.

– Нет-нет. Ничего особенного. Так, мелькнула мысль…

– А что такое? Ну правда. Что вы хотели сказать?

– Видите ли, я просто задумался о прачечной-автомате. Когда вы начали встречаться с Маргарет, прачечная стала для вас каким-то символом. Вы сами сказали, что словно бы начали все с чистого листа. Помню, я еще подумал, какое это мудрое замечание. Никто из вас не нес в себе бактерий (уверен, что вы употребили именно это слово) прошлых романов. Вот я и подумал, что…

– Прачечная, – произносит Перри. И швыряет истерзанную салфетку на журнальный столик. – Да, уж на прачечную-то ей придется обратить внимание.

Большой палец доктора Белла нажал на паузу.

Мат.

26

За все время, что она работала с Кардиналом, Делорм ни разу не имела ни малейшего повода усомниться в здравости его рассудка. Но когда она услышала, как он привлек Роджера Фелта по подозрению в том, что тот убил Кэтрин, – а эта новость мгновенно облетела отдел, – она задумалась: может быть, от горя он переступил через край?

Но сейчас она не могла о нем долго думать. Где-то была двенадцати-тринадцатилетняя девочка, которая подвергалась ужасному растлению и, возможно, подвергается до сих пор, и это будет продолжаться, пока Делорм с помощью торонтского отдела по расследованию преступлений на сексуальной почве не сумеет ее отыскать. Вот почему она оказалась дома у Андре Ферье в воскресенье, в свой выходной.

Делорм ни для кого бы не могла стать идеалом домашней хозяйки. Бывали дни – а честно говоря, и целые недели, – когда у нее кучами скапливалось грязное белье, не мылись тарелки, а под мебелью собирались комки пыли, напоминающие перекати-поле. Ну что ж, когда живешь одна, никого не интересует, насколько регулярно ты убираешься. Так что она была не очень-то строга к чужим особенностям ведения хозяйства.

Но что касается дома Ферье… Что и говорить, семейство Ферье возвело беспорядок на небывалый уровень. Подъемные жалюзи у них были опущены, так что общий полумрак помещения прорезали полосы света, ударявшие скорее в потолок, чем в пол. Повсюду были зеркала, фотографии, всякие художественные штуковины. Но сам по себе беспорядок не был артистическим, в нем царила случайность и неудобство.

Словно для контраста, миссис Ферье представляла собой аккуратную, ухоженную женщину, чьи темные волосы удерживала на месте бескомпромиссная заколка, не позволявшая ни единой прядке выбиться. Она эскортировала Делорм в гостиную и буквально заставила ее сесть в кресло, задыхавшееся под лавиной подушек.

– О, извините, – произнесла хозяйка и в три приема сбросила их на пол, всякий раз набирая полную охапку. Затем, произведя необходимые раскопки, она освободила для себя место в середине дивана и уселась, причем ее ноги погрузились в сплошное облако подушечек, игрушек и спящих собак: ничего из этого Делорм не видела на тех фотографиях. Рядом с батареей храпел сенбернар, очевидно глухой как пень; серый пудель поднял бровь при виде Делорм и снова погрузился в сон, а коричнево-белая шотландская овчарка, похоже, просто не существовала. В воздухе явственно пахло псиной.

Делорм никогда не замечала у себя никакой аллергии, но тут у нее начался зуд.

– Итак, что вы там хотели спросить? – осведомилась миссис Ферье. Она резко отличалась от хаоса гостиной: в своем простом бледном свитере и синих джинсах она казалась какой-то обеззараженной. Тридцать лет с лишним, но было в ней что-то от человека постарше. Бездетной Делорм всякий, у кого были дети, казался невозможно старым.

Она рассказала миссис Ферье о пристани, о насильственных действиях.

– Знаете, я просто поражена. У нас совершенно точно не было там никаких проблем. Когда это случилось?

– Мы не уверены насчет точной даты, – ответила Делорм. Она не собиралась говорить: «Возможно, два-три года назад».

Затем она задала ей те же вопросы, какие задавала другим: о соседях, о возможных жалобах, о том, не замечал ли кто-нибудь чего-то подозрительного. Ответы тоже были в основном такими же, какие она получала раньше: соседи по пристани дружелюбные, но они с ними не близки; иногда случаются небольшие разногласия, но ей никогда и в голову не пришло бы, что это место может оказаться хоть в чем-то небезопасным.

Взгляд Делорм упал на фотографии, занимавшие целую стену.

– Чем занимается ваш муж, миссис Ферье?

– Он продавец автомобилей. В дилерском центре «Ниссана». Но это – его истинная страсть, – заметила она, помахав аккуратной рукой в сторону стены со снимками. – Андре – прирожденный фотолюбитель.

Сверху донесся взрыв телевизионных шумов: стрельба из лучевых пушек, лающие команды, имеющие отношение к оружию будущего. По лестнице простучали быстрые шаги, и в комнате объявилась девочка. На вид ей было лет семь-восемь, светлые волосы были собраны сзади в хвостик, из-за чего ее глаза казались чуть раскосыми.

– Мам, можно я схожу к Роберте? Тэмми и Гейл собираются.

– Я думала, это Роберта придет к нам.

– Ну пожалуйста, мам, пожалуйста!

Миссис Ферье посмотрела на часы.

– Ну хорошо. Только вернись к обеду.

– Ура-а!

Девочка исполнила коротенький танец и выскочила за дверь.

– Какая славная, – заметила Делорм. – Уверена, она вам не дает скучать.

– Слава богу, Сэди еще маленькая. Вот из-за ее сестры мы уже начинаем переживать. Вообще-то ей уже пора быть дома. У вас есть дети? Наверное, нет, судя по тому, в какой вы форме.

– Я не замужем, – ответила Делорм и подошла к стене, чтобы получше рассмотреть фотографии. Одновременно она попыталась заглянуть в соседнюю комнату, но дверь была наполовину притворена, к тому же за ней царил полумрак.

– Неплохие снимки, – заметила она. На снимках были яхты, люди, деревья, поезда, жилые дома, другие строения. По качеству они значительно превосходили ту порнографию, которую прислали из Торонто. Впрочем, это еще ничего не значило. Даже профессионал может снизить планку, если окажется в тисках похоти.

Миссис Ферье встала и подошла к ней; от хозяйки вдруг повеяло лимонным мылом.

– Вот Сэди, – проговорила она, указывая на четырехлетнюю девочку, сидящую верхом на сенбернаре. – Снято несколько лет назад, когда мы только-только завели Людвига. Уж как она издевалась над псом. Бедняге приходилось всюду ее возить, как будто он пони. Неудивительно, что теперь он все время спит, правда, Людвиг?

– Вы сказали, у вас есть еще одна девочка?

– Алекс. Алекс терпеть не может, когда ее снимают. Она даже сорвала свои старые фотографии, которые мы делали. В тринадцать лет подростки так… страстно ко всему относятся.

– А сейчас Алекс дома?

– Нет, в эти выходные она в Торонто, у своей двоюродной сестры.

Делорм услышала, как открывают входную дверь.

– А вот и Андре, – объявила миссис Ферье. – Он сумеет вам больше рассказать о пристани.

Из прихожей донесся громкий вздох, а затем – стук скинутой обуви.

– Господи, как я вымотался. – Это тоже из прихожей.

– Мы здесь, – крикнула миссис Ферье.

– Мы? – Мистер Ферье вошел и протянул руку Делорм. – Андре Ферье, – представился он, не дав своей жене возможности их познакомить.

– Лиз Делорм.

– Мисс Делорм – детектив, – объявила миссис Ферье. – Она расследует что-то, что случилось на пристани. Какое-то насильственное преступление.

– На пристани? Господи, а против кого было насилие? Хотя вы, наверное, не имеете права мне говорить.

– Не имею. Вы будете не против, если я задам вам несколько вопросов, мистер Ферье?

– Конечно-конечно. Если я смогу вытянуть ноги. Только что сделал девять лунок в Пайнгроуве, все ноет.

– Разве сейчас не холодновато для гольфа?

– Это вы моему шефу скажите. Он просто фанатик. Дорогая, у нас есть лишняя диетическая кока-кола или еще что-нибудь для нашего детектива?

– Ничего не надо, – возразила Делорм. – Все в порядке.

Андре Ферье расположился среди диванного хаоса. Он был умеренных пропорций, широк в плечах, в лучшей форме, чем можно было бы ожидать от продавца. Недлинные каштановые волосы едва прикрывали его уши и воротник.

Возможно, решила Делорм. Не исключено, что это и есть тот тип с фотографий, только сейчас волосы у него короче. Она хотела увидеть его яхту, увидеть ее сейчас же, но она не желала, чтобы он насторожился. Она снова запустила свою серию вопросов. Она уже натренировалась задавать их так, чтобы создавалось впечатление, будто она суживает круги вокруг насильственных действий, которые могли иметь место во время какой-то разнузданной вечеринки, возможно – среди разбушевавшихся подростков.

Отвечая на вопросы, мистер Ферье лениво потягивал свое питье. Казалось, все это его совершенно не встревожило.

– Вы много времени проводите на ногах? – вдруг спросил он. – Вам часто приходится стоять при вашей работе?

– Сейчас уже нет, – ответила Делорм. – В этом главное преимущество, когда перестаешь носить форму.

– А я почти весь рабочий день топчусь в салоне, разговариваю с клиентами. Вы поразитесь, насколько это изматывает. Видимо, потому-то шеф и заставляет нас все время играть в гольф. Прирожденный садист.

– Но я вижу, что у вас есть и собственное хобби, – заметила Делорм.

– Какое? А, фотографии. Ну да, обожаю снимать. Для меня идеальное времяпрепровождение – отправиться куда-нибудь, где я никогда раньше не был, с двумя аппаратами на плече, и щелкать весь день.

– Теперь ты этого почти не делаешь, – вставила миссис Ферье. – Тебе надо бы почаще выбираться.

– С детьми это труднее, – пояснил Ферье. – Им неохота торчать рядом, пока ты ловишь кадр, подбираешь объектив и прочее. Не говоря уж о том, чтобы наблюдать, как ты много раз снимаешь одно и то же. Но действовать надо именно так. Когда видишь что-то, что тебе хочется снять, щелкай столько раз, сколько необходимо. Пленку беречь незачем.

– Вы сказали, два аппарата? Пленочные или цифровые?

– Только сейчас перехожу на цифру. Честно говоря, технологии пока еще не на высоте. Чтобы добиться результатов того уровня, какого мне хочется, надо потратить тысячи долларов на один аппарат, который года через два все равно устареет. У меня есть небольшая цифровая «мыльница», но я ношу с собой два аппарата не поэтому, а чтобы не надо было все время менять объективы. Обычно на одном у меня стоит широкоугольный, а на другом – телевик. Маленький трюк, я его узнал от своего великого учителя.

– А разве нельзя просто использовать «зум»?

Ферье поморщился:

– Тяжелый. Неуклюжий. Слишком много стекла.

– И вы сами проявляете и печатаете?

– О да. Только так можно обеспечить хоть какой-то контроль.

– Мистер Ферье, вы очень поможете расследованию, если позволите мне взглянуть на вашу яхту.

– Стоп, погодите. Вы думаете, кого-то избили у нас на яхте? Извините, но это полный бред, детектив. Никто никогда на нее не входит, кроме нас.

– Даже когда вас нет?

– Когда нас нет – тоже. Мы там приглядываем за посудинами друг друга. Если я скажу Мэтту Мортону или Фрэнку Раули, что собираюсь отъехать, они уж проследят, чтобы никто не баловался с яхтой.

– Но это же не как с домом, ваши соседи не всегда там.

– Верно. Но там есть всевозможные системы безопасности. Приходится их ставить. Несколько лет назад туда залезали, вот и завели камеры.

– Безусловно, вы имеете право подождать, пока выпишут ордер на обыск, – проговорила Делорм, вставая. – Миссис Ферье, спасибо вам за помощь.

– Мне кажется, Андре не имел в виду, что вам нельзя посмотреть яхту, правда, дорогой?

– Да в общем-то нет. Не совсем так. Я просто думаю, что это будет напрасная трата времени, вот и все.

– Даже если нам удастся всего лишь исключить вашу яхту из числа возможных мест преступления, это будет полезно, – заявила Делорм. – Сейчас нашу работу затрудняет то, что большинство яхт уже не на воде. Где вы держите свою зимой?

– Пристань Четвертой мили. У другого берега озера. Там куда больше места, а цены гораздо ниже.

– Это надо съехать с Айленд-роуд?

– Двигайте по Айленд. Сверните направо на Ройал. Проедете с полкилометра – увидите указатель. Пропустить его никак нельзя. Я их предупрежу, что вы появитесь.

Айленд-роуд – в четырех милях к северу от города, к ней ведет Шестьдесят третье шоссе. По пути Делорм пришлось миновать Мадонна-роуд. Несколько сотен ярдов эта дорога шла рядом с шоссе, следуя изгибу восточного берега Форельного озера. Виднелся дом Кардинала – темный прямоугольник под яркими облаками разноцветных листьев. Интересно, подумала она, его дочь еще здесь или уже уехала в Нью-Йорк?

В отсутствие Кардинала работа была не та. Делорм нравилось работать ногами, закрывать все дыры и своевременно представлять отчеты. Кардинал же, как только удавалось, сразу выделял главное – и почти никогда не ошибался. Затем он мог сделать шаг назад и закрыть все дырки, в точности как Делорм. «Когда вы работаете вместе, – заметил как-то Шуинар, – вы вдвоем в сумме можете составить очень приличного следователя».

Двое экспертов жили в своем собственном мире. Что касается Желаги, то он был ужасный болтун: находиться с ним рядом было все равно что сидеть при включенном приемнике. Маклеод всегда считал нужным оповестить всю вселенную о своем мнении, и его мнения всегда были невыносимы. Не реже раза в день Делорм молилась о том, чтобы то или иное его сексистское, или расистское, или человеконенавистническое высказывание оказалось всего лишь шуткой. Пока Кардинал был рядом, она не осознавала, как он сглаживал все эти противоречия в отделе.

Она свернула на Айленд-роуд, думая о том, как там справляется со своим положением Кардинал. У нее никогда не было мужа, соответственно она его и не теряла, но она помнила, как горевала после смерти матери. С тех пор прошло уже двенадцать лет. Делорм тогда училась в Оттаве, в Карлтонском университете. Но она до сих пор помнила, какая это была боль – день за днем, неделями, месяцами. Она надеялась, что скоро Кардинала хоть немного отпустит.

И ее посетило видение. Ей представилось, как она ужинает с Кардиналом в роскошном ресторане. Почему-то в Монреале. А потом они гуляют по горе Маунт-Ройал, а внизу раскинулся город. Она обнимает его, просто чтобы его утешить, а он тоже начинает ее обнимать, и в сердце у нее шевелится нечто большее, чем просто дружба.

– Бог ты мой, Делорм, – произнесла она вслух и ударила по тормозам. Оказывается, она пропустила поворот на Ройал-роуд. Она подала назад, вызвав протестующие гудки надвигающегося джипа, и вкатилась на грязную дорогу.

«Пристань Четвертой мили: продажа, обслуживание, хранение судов». Указатель появился раньше, чем она ожидала: у въезда на аллею, достаточно широкую, чтобы по ней можно было провезти и яхту, и прицеп.

Молодой человек в рабочих штанах и изящных спортивных туфлях провел ее к лодочному ангару. Строение напоминало гигантскую стойку для обуви, дверями служили раздвижные металлические створки. Оно было двухэтажное, и Делорм рада была узнать, что яхта Ферье зимует на нижнем уровне.

– Побегу обратно в контору. – сказал парень. – Кликните меня, если что понадобится.

– Обязательно. Спасибо.

Здесь было совершенно пусто. Начался легкий дождик, забарабанил по рифленой жести, усилил запахи сосен и влажной опавшей листвы. Делорм отперла висячий замок и толкнула вверх штору. Нашла выключатель и щелкнула им.

Яхта возвышалась на своем прицепе, из-за чего казалась громадной. Один корпус, похоже, был высотой футов шесть; он весь был покрыт слепяще белым стеклопластиком. Кабина наверху была увенчана антеннами, прожекторами и спутниковой тарелкой.

Делорм поднялась на прицеп, а потом ступила на маленькую хромированную лесенку, прикрепленную к носу судна. Когда ей удалось заглянуть на палубу, она помедлила. Вся палуба, за исключением деревянной оснастки планширов (если это был правильный термин), была укутана матовым пластиком, который был закреплен с помощью желтых шнуров, продетых в боковые кренгельсы.<sup>[40]40
  Кренгельсы – кольца, вставляемые в отверстия парусов для продевания веревок.


[Закрыть]</sup>

Прошло десять, пятнадцать минут, а Делорм все возилась с узлами. Наконец ей удалось ослабить натяжение покрытия и немного оттянуть его, чтобы можно было залезть на палубу яхты.

Она выпрямилась и осмотрелась, глядя на деревянный пол, на полированную деревянную оснастку. Она вскарабкалась в верхнюю кабину и осмотрела деревянный штурвал, окруженный латунными деталями. Ближе к носу имелись вращающиеся сиденья с красной натяжной обивкой, стоявшие спинка к спинке. Это была яхта с той фотографии.

Она шагнула назад на палубу, села на нижнюю ступеньку. Здесь он сидел, когда делал этот снимок. А девочка, которой тогда было не больше десяти-одиннадцати лет, сидела на заднем сиденье, обращенном лицом к носу. «Сессна» Фрэнка Раули тогда была справа, на юге. Подобно режиссеру, Делорм выстроила кадр, держа перед глазами пальцы, сложенные прямоугольником. Да, самолет вполне мог попасть в угол снимка. Несмотря на то что он очень старался сохранить анонимность, фотограф был так захвачен своим порнопроектом, что упустил опознавательную деталь – номер на хвосте у самолета.

Итак, у нее было место преступления, по крайней мере одно из них, и она подбиралась все ближе к преступнику. Но больше всего ей сейчас хотелось найти его жертву.