Текст книги "Пучина боли"
Автор книги: Джайлс Блант
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
39
Утром Дороти Белл сходила в парикмахерскую, а днем провела безмятежный час, сгребая опавшие листья и укладывая их в мусорные мешки. Она снова вернулась в дом и поливала цветы, когда услышала, как уходит пациент, а потом открылась дверь, разделявшая две половины дома, и появился Фредерик.
– Какой приятный сюрприз, – произнес он и поцеловал ее в макушку. – А я думал, ты поехала в центр.
– Я там была. Уже вернулась.
– Бог ты мой, всего четыре часа, а я зверски хочу есть. Эти больничные сэндвичи такие тощие. Человек там может умереть с голоду, и никто никогда не узнает.
Он стал рыться в буфете.
– Что ты ищешь?
– Печенье, дорогая! Печенье! Полцарства за печенье!
– Оно в другом буфете. В красной банке.
– Опять ты его прячешь, – жизнерадостно заявил он. – Бережешь его от меня.
– Этот мальчик, Дорн, – проговорила она. – Тот, который застрелился в прачечной. Он же был один из твоих пациентов, правда?
– Да, правда. Бедняга.
– Я удивилась, что ты тогда как-то не очень расстроился.
– Я расстроился.
– Но ты об этом не говорил.
– Не хотел тебя волновать, вот и все.
– Почему это должно было меня взволновать?
– Не знаю. Вот сейчас ты волнуешься, так мне кажется.
– Мне просто интересно, почему ты про это не сказал. Все-таки это довольно впечатляюще, когда так теряешь пациента. И про это писали в газетах.
– Как ни странно, Дороти, я полагаю, что это моя работа – беспокоиться о моих пациентах, а не твоя. Бывает, что молодые люди хотят себя убить, такова правда жизни. Многие из них приходят ко мне либо когда уже поздно что-то предпринимать, либо когда на самом деле они не хотят меняться. Иными словами, когда они действительно, действительно хотят покончить с собой. И делают это.
– И тебя это вполне устраивает?
– Дорогая, да что с тобой?
– Мне просто кажется, что это ужасно – когда твой пациент идет в публичное место и выстрелом сносит себе голову, а ты ни слова об этом не говоришь.
– Я целый день разговариваю с людьми, я целый день выслушиваю людей. Иногда дома я просто не расположен разговаривать. Разумеется, есть врачи, которые притаскивают домой все истории болезней своих пациентов и днем и ночью мучают ими домочадцев. Но я не из таких. Точка. – Он поставил молоко обратно в холодильник, взял стакан и тарелку. – У меня не будет пациентов до пяти. До этого времени буду писать кое-какие заметки.
Он закрыл за собой двери, и Дороти услышала его удаляющиеся шаги.
Доктор Белл поставил молоко и сладости на столик и вставил диск в проигрыватель. Он должен был сразу же уйти из кухни. Его почти ошеломило собственное внезапное желание ударить жену: он никогда в жизни такого не делал, даже в мыслях не держал. Ее обвинения взбудоражили его. Отбытие Дорна, теперь это стало очевидно, было слишком уж ярким, чтобы считать это стопроцентно оптимальным результатом.
Когда-то Белл отличался безграничным терпением; он мог позволить своей пастве продвигаться с ее собственной скоростью. Но в последнее время он стал утрачивать это качество, и это его раздражало. Он повидал достаточно людей, страдающих маниакальной зависимостью, чтобы понимать: их состояние редко остается стабильным, обычно им делается все хуже и хуже, а потом жизнь вырывается у них из-под контроля, и в конце концов они оказываются в больнице, где их до полного отупения накачивают лекарствами. Он страстно желал вернуться к себе прежнему – до того, как все начнет ускользать у него из рук.
– Леонард Кесвик, – громко провозгласил он, чтобы прояснить сознание. – Дальнейшие приключения.
Кесвик его подбодрит. Белл перемотал запись к кульминационной сцене и нажал на воспроизведение.
– Это для меня самый жуткий кошмар, – заявлял Кесвик на экране. Его голос был замутнен слезами, приглушен стыдом. – Знаете, что сделала моя жена, когда ей стало известно?
– Уверен, что ты нам расскажешь, – проговорил Белл, глядя сейчас на эти кадры, и откусил кусочек печенья. Арахисовое масло. Не самое его любимое.
– Она в меня плюнула, – сообщает Кесвик. – В буквальном смысле плюнула. Мне в лицо. Моя собственная жена.
Доктор Белл на экране – воплощение докторского всепонимания и терпения. Доктор Белл, сидящий сейчас у себя в кабинете, совершает в воздухе мастурбационные движения.
– Ну как полиция пронюхала? – ноет Кесвик. – Как они могли узнать?
– Разве они вам не сказали? Они ведь должны были дать вам какое-то представление об уликах?
– Об уликах? Улики были у меня в компьютере! Он был набит картинками с тринадцатилетними девочками!
– И с мальчиками, – добавил сейчас Белл, набив рот печеньем. – Не будем забывать про мальчиков, старый ты кобель.
– Они сказали только, что «действуют на основании поступившей информации».
– А что, вы полагаете, они под этим подразумевали? – спрашивает доктор Белл на экране.
– Не знаю. Может, это имеет отношение к интернет-порталу, или к провайдеру, не знаю, как это называется. Неважно. Я вот-вот потеряю работу, и я, похоже, вот-вот потеряю семью. По правде говоря, доктор, я как в аду. Как будто я уже умер и попал в ад. Не знаю, что мне делать.
Доктор Белл допил молоко и смахнул с колен крошки от печенья.
– Думаю, ты знаешь, что тебе делать, Ленни. Думаю, ты отлично знаешь, что тебе делать.
Зазвонил телефон; затем раздался голос Джиллиана Мак-Ре: он работал в больничной регистратуре.
– Доктор, это Джиллиан. Вы не связались с Мелани Грин? Сегодня днем она два раза звонила. Судя по голосу, она просто в отчаянии. Думаю, вам надо поговорить с ней сразу же, как только у вас будет возможность.
– Безусловно, Джиллиан, – проговорил Белл, не беря трубку. – Немедленно приступаю.
40
Делорм толкнула по столу папку к Кардиналу. Ее глаза, эти серьезные карие глаза, ничем не выдавали ее чувств.
Кардинал раскрыл папку. Его первой реакцией были три слова:
– Только не это.
– Дальше еще хуже, – сообщила Делорм.
Если детектив-сержант Шуинар пытался отвлечь Кардинала от его утраты, поручив ему помочь Делорм, он не мог бы выбрать более подходящее расследование. За десятилетия работы в полиции Кардиналу довелось повидать довольно неприятные вещи – омерзительные, черные вещи, – но он никогда не видел ничего, что потрясло бы его так, как те фотографии, на которые он сейчас смотрел.
Он потряс головой, словно пытаясь физически вытряхнуть заразу из своего мозга.
– На некоторых ей не больше семи лет.
– Знаю, – отозвалась Делорм, изучая ноготь своего большого пальца с таким видом, точно она каждый день сталкивалась с мужскими пороками подобного рода. – И это длилось годами. По крайней мере, до тех пор, пока ей не исполнилось тринадцать.
На более поздних снимках слез уже не было. На большинстве из них у девочки было безучастное выражение – как у овцы, которую стригут. Возможно, она старалась думать о чем-нибудь другом: мысленно решала арифметические примеры, вспоминала названия рек, – делала все, чтобы отвлечься от того, что этот человек (ее отец или опекун) у нее отнимает. От того, что она никогда не получит обратно.
– Не знаю, как у тебя, – проговорила Делорм, – но для меня одним из самых сладких моментов в жизни был первый поцелуй. Донни Леруа. Мы были такие юные – даже еще не подростки. Мне, наверное, было двенадцать, может быть – одиннадцать, а он был, кажется, мой ровесник. Мы были у него в домике для гостей. Его семья жила на Форельном озере, на Уотер-роуд, и у них был гостевой домик у самой воды. Просто хижина, с двумя двухъярусными койками.
Я пошла туда со своей подружкой Мишель Годен, а кто был другой парень, я не помню. Кто-то вытащил бутылку и раскрутил ее. Я раньше слышала про игру в бутылочку, но сама никогда не играла. И знаешь, так смешно: до этого я даже толком не думала о том, чтобы меня кто-нибудь поцеловал. Это не было чем-то таким, чего мне страстно хотелось или чем я интересовалась. Да, видимо, мне было всего одиннадцать, я помню, как потом об этом думала.
Ну и вот, в конце концов Донни меня поцеловал. Ну, ты понимаешь, с закрытым ртом, и все длилось какую-то долю секунды, но я никогда этого не забуду. Вот прошло уже двадцать пять лет, ну, около того, а я до сих пор это помню, помню тот сладкий ужас и восторг. По всему моему телу прошла дрожь, с головы до кончиков пальцев, как будто в меня воткнули тоненькие электрические проводки. Меня как будто щекотали, только не снаружи, а изнутри, как-то так.
– Очень похоже на любовь, – заметил Кардинал.
– Ну нет. Я потом об этом все думала и думала, но я не хотела от него ничего большего. Вряд ли я тогда хорошо представляла себе, что такое свидание, но не помню, чтобы после этого я особенно хотела узнать его получше или проводить с ним много времени. Это как когда в первый раз видишь северное сияние. Ты его запоминаешь, ты никогда его не забудешь, но ты же не строишь вокруг него всю свою дальнейшую жизнь.
– Возможно, мальчику показалось иначе.
Делорм пожала плечами:
– Кто знает, может, для него это был не первый раз? В общем, я хотела сказать, что нашей таинственной девочке уже никогда такого не испытать. Этот мужчина с фотографий ее этого лишил, ограбил ее. Когда она поцелует своего ровесника, она испытает нечто совершенно другое.
Это еще в лучшем случае, подумал Кардинал, просматривая остальные снимки.
– В Торонто нашли очень ценную штуку. – Она показала на одну из фотографий: видимо, гостиничный номер, судя по примитивной симметрии кровати и двух ночных столиков. – Они выяснили, что это мотель «Трэвеллерз рест» у северной окраины Торонто.
– Я его не знаю, – заметил Кардинал.
– Я тоже не знала. Но его, скорее всего, знают все, у кого есть маленькие дети. Из недорогих мотелей этот ближе всего к «Волшебному миру».
– Мило, – отозвался Кардинал. – Повез ее в путешествие и там проделывал с ней все эти штуки. А как они проследили их до Алгонкин-Бей? По самолету?
– Да. Я говорила с владельцем, его зовут Фрэнк Раули. Он не похож на нашего преступника. Начнем с того, что волос на голове у него нет. В придачу к самолету у него есть жена, ребенок и любимая гитара. Он дал мне много материала о своих соседях по пристани, но он ни разу не видел ничего, что ему показалось бы подозрительным.
Дверь отдела открылась, и вошла Мэри Флауэр, неся еще один двухслойный конверт.
– Вы хотели, чтобы я дала вам знать, как только оно придет? – произнесла она. – Ну так вот, оно только что пришло.
– Новый материал из Торонто, – объявила Делорм. – Эти ребята пашут как лошади. Им не терпится увидеть, как мы сцапаем их голубчика.
Делорм вскрыла конверт и вытащила очередные фотографии.
– На этот раз – не в мотеле. И не на яхте.
– Кажется, все тот же дом, – предположил Кардинал. – У нас уже есть гостиная, кухня, спальня…
– Знаю. К сожалению, все это ничем не напоминает те дома, где я побывала. Я, когда могла, пыталась заглянуть в другие комнаты, но ни одна из них не похожа на эти. Например, ни в одной кухне нет голубого кафеля.
– А как насчет вот таких занавесок? – Кардинал вытащил снимок, сделанный в гостиной. Маленькая девочка на диване. Позади нее – краешек занавески, видимо – голубой, с узором из золотых медальончиков.
– На более ранних картинках этого не видно. Но я почти уверена, что ни в одном из тех домов, куда я заходила, таких нет. Хотя, конечно, люди все время меняют занавески.
Кардинал перебрал остальные фотографии. Эти изображения покрыли сплошным слоем печали его собственное горе. Бедная девочка. Он почти не сомневался, что мужчина на снимках – ее отец или отчим: на тех картинках, где не было ничего сексуального, ее лицо слишком уж излучало восторг и доверие. А потом, когда это доверие выхватывают у тебя и рвут на куски, – как тут снова научиться доверять людям?
– Давай разложим их все по ее возрасту, – предложила Делорм. – Ты займись этими, а я сейчас принесу остальные.
Кардинал одну за другой выложил фотографии на стол. С каждой новой картинкой на сердце у него становилось все тяжелее. Даже оставляя в стороне вопрос, как мужчина мог воспылать похотью к девочке, только-только вышедшей из младенческого возраста, Кардинал не в состоянии был понять, как можно было смотреть на это славное личико и предавать душу, которая росла внутри у этого живого существа. Как можно брать эту маленькую ручку, получать невинные поцелуи от этого ротика, изгибом напоминающего Купидонов лук, и потом растлевать ее? Он не мог проникнуть в сознание человека, способного совершить такое вероломство по отношению к ребенку.
Судя по тому, что увидел Кардинал, это был мужчина лет тридцати с чем-то, с длинными темными волосами почти до плеч. На снимках были показаны почти все его анатомические детали, но ни на одной из фотографий не было видно его лицо целиком. Где-то – бровь, где-то – ухо, где-то – кусочек носа. По таким фрагментам нельзя сказать наверняка, но он, похоже, вполне привлекательный мужчина, способный вести нормальную половую жизнь. Зачем же тогда губить детство девочки, вверенной твоему попечению?
Делорм принесла фотографии, которые ей присылали раньше, и добавила их к пасьянсу на столе.
– Ну вот, нигде она не старше, чем на той, самой последней, на яхте, – заключила Делорм. – Если ту фотографию сделали пять лет назад, это может означать несколько вещей. Возможно, ребенку осточертело быть его секс-игрушкой, и она сказала ему отстать. А может быть, даже рассказала кому-то еще.
– Сомневаюсь, – возразил Кардинал. – Толком не знаю почему: может быть, из-за того, что она явно смотрит на этого типа с любовью на некоторых снимках, где нет порнографии, – но я не представляю себе, чтобы она на него донесла. Во всяком случае, в то время.
– А я думаю, что это возможно. Тогда этот тип, он может уже сидеть в тюрьме.
– В лучшем случае… – произнес Кардинал.
– Что? Ты как будто думаешь о чем-то другом.
– Я просто пытаюсь понять, что это значит – то, что этим снимкам пять лет. Я где-то читал, что среднестатистическая современная семья переезжает каждые пять лет.
– А значит, вряд ли какой-нибудь из домов, где я побывала, является местом преступления. – Она показала на фотографии и поправилась: – Не местом, а местами. Более того, семья могла распасться. Что вполне вероятно, учитывая проблемы, которые есть у этого типа.
– И его мотивы, – добавил Кардинал, качая головой. – Такой тип может разрушить не одну семью, прежде чем для него все кончится.
Они стояли, сложив руки на груди, наклонив головы, точно стратеги, глядящие на фотографии разбомбленных городов, дымящихся развалин. Теперь у них было достаточно снимков, чтобы устлать ими почти весь стол в комнате для заседаний.
– Когда люди переезжают, они берут с собой мебель, – заметила Делорм. – Я все надеюсь, что мне удастся опознать кресло, стол, книги, что-нибудь.
– Он внимательно относился к тому, чтобы в кадр не попали идентифицирующие детали.
– Да. Он до тошноты обожает крупные планы.
– А как насчет дивана вот здесь? – Кардинал поднял фото, где спящая девочка лежала на диванчике. У него были сиденья из красного плюша и необычная деревянная отделка.
– Нет. Такую мебель я бы запомнила.
– А вот это? – Кардинал показал картинку, на которой видна была ножка и угол журнального столика, выдержанного в стиле шведского модерна. – Довольно запоминающийся предмет.
Делорм какое-то время смотрела на него, потом покачала головой.
– У Ферье – побольше, и дерево куда темнее. А у Раули – в сельском стиле, как бы из расколотых поленьев. Этот наш голубчик просто какой-то всеядный.
– А здесь камин, – проговорил Кардинал, беря еще один снимок.
Делорм пожала плечами:
– Никаких каминов ни у кого не видела. И потом, ты же сам сказал, за пять лет они вполне могли переехать, так что камин тут, может быть, уже ни при чем.
– А каминные принадлежности? Латунная кочерга и лопатка.
– Ни у кого ничего подобного не видела.
– Хотел бы я пройтись с тобой по этим домам. Одна голова хорошо, а две лучше, к тому же мы могли бы разделить обязанности: один берет на себя ванную комнату, другой заглядывает на кухню.
Делорм не ответила. Она стояла, опустив голову, поджав подбородок кулаком и сосредоточенно глядя на стол. Взяла одну из фотографий, но потом положила ее назад. Снова протянула к ней руку. Кардинал с Делорм не были следователями-партнерами: в полиции Алгонкин-Бей вообще не бывает постоянных партнеров по расследованиям, сотрудников подключают к делам по мере необходимости, – но он работал с Делорм достаточно долго, чтобы понимать, когда в этих серьезных карих глазах брезжит новая мысль. Она в таких случаях замирала, словно прислушиваясь к своей внутренней радиостанции.
Она выбрала еще одну фотографию и теперь держала оба снимка перед собой.
– Смотри-ка, – произнесла она. Кардинал положил картинку с яхтой, на которую смотрел, подошел к ней и встал рядом.
– У Фрэнка Раули есть такой ковер, – сообщила она. – В стиле «навахо».[59]59
Т. е. украшенный разнообразными яркими узорами в «индейском» стиле.
[Закрыть]
– Ну, я не специалист по коврам. Не могу определить, насколько это дорогая вещь и стал бы за нее так уж держаться владелец.
– По-моему, он дорогой. Когда я была у него в доме, я заметила – очень сочные краски. Черное с синим. Все в этом доме было из дерева и очень выигрышно смотрелось рядом с этим ярким ковром. Но я не думаю, что это тот же самый.
– Почему? Только потому, что тебе пришелся по душе этот мужик?
– Нет, его ковер был чиненый. Я даже об него споткнулась. По нему шла прерывистая линия – что-то вроде шрама, который пересекал узор.
Кардинал уже изучал другие фотографии на столе, ища какой-нибудь снимок, где был бы виден ковер. И он нашел один. Вряд ли стоит ожидать, что вы сразу же заметите угол ковра на фоне сцены растления ребенка. Он поднял фото.
– Ты имеешь в виду вот такую пунктирную линию?
41
Венди Мерритт загрузила последние тарелки в посудомоечную машину, налила в маленькое отделение моющее средство и захлопнула дверцу. Таймер был выставлен на полночь. Шумно, зато электричество используется тогда, когда оно самое дешевое. Она тщательно следила за расходом энергии, особенно с тех пор, как они с Фрэнком начали жить вместе.
Это было грандиозное решение – и ведь прошло всего полтора года после смерти мужа. Он умер от сердечного приступа после того, как пробежал марафон в Торонто, и от потрясения она впала в ступор и прорыдала целых два месяца. Потом остался лишь ступор. Без Тары она бы почти наверняка обрекла себя на постепенное угасание законченного алкоголика, но она заставила себя собраться, ведь надо было заботиться о девочке; в конце концов она даже стала ценить светлые моменты своей новой жизни в качестве одинокой матери.
Но Венди не хотела быть одинокой вечно. Она начала проглядывать объявления о знакомствах и посещать церковные собрания, где ей могли встретиться одинокие мужчины. Иногда она даже ходила в пабы со своей подругой Пэт – чтобы оценить «местные таланты», как Пэт называла мужчин, околачивавшихся в таверне «Чинук» и в «Пяти колоколах».
Увы, старая истина оказалась верной: лучшие мужики действительно либо уже женаты, либо геи. По правде говоря, холостяки в нашем городке – просто жалкие создания, любили повторять они с Пэт. Они брали свои два пива, болтали со всеми, кто с ними заговаривал, и потом расходились по домам, слегка подавленные всеми этими приключениями.
Многие из мужчин, которые к ним обращались, казались явными психами. Не то чтобы у них были какие-нибудь нелепые хобби или они вели себя как-то угрожающе, хотя иные из них и правда были малость медвежеваты. Нет, обычно все дело было именно в том, что эти мужики были «свободны» – точно заброшенные дома. Чувствуешь, что когда-то давно здесь могли бы жить, но что-то случилось, и внутри так никто и не появился. А есть просто мужик, который приносит тебе выпить и, ничего не говоря, только созерцает бутылки, стоящие за стойкой бара. А потом, уже когда пора уходить, он кладет руку тебе на бедро, точно у вас только что состоялась самая интимная и волнующая беседа в твоей жизни. Большинство из них десятилетиями не читали книг, в газетах смотрели только спортивные страницы и не имели мнения ни по каким важным вопросам – потому что за их пустыми глазами не обитало никакое существо, которое могло бы чем-нибудь заинтересоваться. Даже если бы Венди вознамерилась переспать или подружиться с кем-нибудь из них (а у нее не было такого намерения), среди них все равно не нашлось бы одинокого мужчины, которого она сочла бы возможным познакомить со своей шестилетней дочерью.
Тара перенесла смерть отца хорошо – насколько этого можно было ожидать. Поначалу Венди думала, что слезы у девочки никогда не иссякнут. Но постепенно Тара привыкла к новой жизни и в конце концов перестала спрашивать об отце. В каком-то смысле это еще больше опечалило Венди.
Итак, она полтора года пробыла одинокой матерью. Любовь к Таре стала для нее золотым мостом над черной пропастью: только он помогал ей жить. И хотя она и подумать не могла, что такое возможно, ее любовь к дочери, похоже, становилась все глубже. Иногда ее беспокоило, что дочь становится для нее слишком важна, словно бы служа заменой умершему мужу. Это была одна из причин, почему ей так хотелось найти мужчину и почему ее приводили в такую растерянность «местные таланты» – пока она не встретила Фрэнка Раули.
Венди любила повторять, что Фрэнк влетел в ее жизнь, как киногерой – белоснежный рыцарь, спускающийся с небес, чтобы спасти ее и Тару; но в действительности все произошло куда менее захватывающе. Они с Тарой стояли перед ним в очереди к кассе в «Ноу фриллз».[60]60
«Ноу фриллз» – класс ультрадешевых супермаркетов. При большом наплыве покупателей в них часто бывают длинные очереди.
[Закрыть] Он обронил какое-то случайное замечание, и она ничего особенного не подумала, кроме того что для лысого мужика он довольно симпатичный. (Сейчас она думала, что он суперсимпатичный, а его лысая голова – чуть ли не самое сексуальное в нем.)
Потом они с Тарой уже были на парковке и хотели уезжать, когда Тара сказала:
– Мам, смотри, тот дядя.
– Какой дядя?
– Тот дядя из магазина. Он бежит.
Венди обернулась посмотреть, он помахал ей и подбежал, отдуваясь. Улыбка. Опускают окно машины, передают забытый пакет, благодарят. Все это заняло меньше минуты, и она больше никогда бы об этом не вспомнила, если бы не их следующая встреча.
На сей раз он действительно предстал в виде белоснежного рыцаря.
Они с Тарой катались на лодке по Форельному озеру. Она приходила на пристань и брала напрокат небольшую моторку – всего пятнадцать лошадиных сил, мотор стоит сзади. Они отлично проводили время, под «тук-тук» мотора объезжая небольшие островки возле залива Четвертой мили. Венди вытащила лодку на песчаную косу, и они полностью отдались игре в индейцев. В общем-то это была простая игра в прятки, но она затянулась, и Венди не заметила, как собрались грозовые тучи.
Они были всего в нескольких сотнях ярдов от острова, когда мотор заглох. Венди снова и снова пыталась его завести; у нее чуть не отвалилась рука, но потом она нашла большую дыру в трубке подачи топлива и поняла, что они никуда не уплывут, разве что если станут грести.
Но весла оказались тяжелыми и неуклюжими, и от них у нее заболели ладони. Она попросту не могла заставить лодку двигаться хоть с какой-то скоростью. Воздух сгустился и потемнел, за холмами начали вспыхивать молнии. Налегая на весла изо всех сил, Венди потеряла равновесие и упала навзничь на дно лодки. Оба весла вырвались из уключин и улетели в воду. Они с Тарой стали подгребать к ним руками. Усилия Тары были скорее вредны, чем полезны, и Венди не на шутку перепугалась. В считанные минуты ветер отнес их на порядочное расстояние от берега, видно было лишь несколько домиков, и на всем озере больше не было ни единой живой души. Видимо, у всех остальных хватило ума заранее убраться.
Сначала она это услышала, а потом уже увидела. Раздался приглушенный рев, он становился все громче и громче. Она подняла голову – вверху была лишь серо-лиловая мешанина туч. Потом совсем рядом с ними пронесся самолет, чуть не оглушив их. Он исчез в северной стороне между двумя другими островами, и у Венди шевельнулась слабая надежда, что он сообщит об их терпящем бедствие «судне» кому-нибудь на пристани, кто сможет подплыть и спасти их. К тому времени, как она вытащила дрейфующие весла из воды и всунула их в уключины, начали падать капли дождя – тяжелые, размером аж с виноградину.
– Ух ты, – снова и снова повторяла Тара. – Я не боюсь, мамочка. Слышишь, мамочка, я совсем не боюсь.
– Это хорошо, детка, – отвечала Венди, хотя считала, что в такой момент разумнее испытывать страх: обе они промокли до нитки, молнии шагали по холмам в их сторону, и их алюминиевая лодка была самой высокой точкой на обширном плоском пространстве.
Она уже натерла себе жгучие волдыри на ладонях, когда они снова услышали звук мотора: на этот раз он был гораздо тише.
Они обогнули мыс, который отделял их от залива, когда увидели самолет, движущийся к ним по воде; его понтоны выбрасывали вверх белые завитки, их было хорошо видно на фоне черной воды. Он прошел в двадцати ярдах от них, его винты ревели. Казалось, он балансировал на одном понтоне, когда в его боку открылась маленькая дверца и оттуда свесился человек.
– Вот-вот будет шторм, не из приятных. Лучше бы мне взять вас на буксир, а?
Мгновенно он кинул им буксирный канат, который Венди привязала к металлическому кольцу на носу моторки. Когда она это делала, ее отделяло от самолета не больше двадцати футов, и она буквально чувствовала, что Фрэнк на них смотрит.
– Мы знакомы? – спросил он. – Мы с вами где-то встречались?
– Может быть. У нас ведь не такой уж большой город.
Он щелкнул пальцами:
– В «Ноу фриллз». Вы стояли передо мной на кассу. Забыли один из пакетов.
– Я вас помню, – заявила Тара. – Вы принесли наш пакет.
– Точно, – подтвердил Фрэнк. – Я тоже тебя помню. Как, готова пойти за мной на буксире?
– Готова! – ответила Тара. – А вы что, повезете нас за собой по воздуху, да?
– Нет. Я просто поплыву через залив на понтонах.
– А-а. – Тара разочарованно опустилась на алюминиевое сиденье. Из-за дождя волосы облепили ее совершенно круглую голову.
– Мы готовы, – сообщила Венди.
Фрэнк закрыл дверцу, винты снова взревели, и вскоре они устремились за ним – внутри пенного следа, который он оставлял за собой и который был похож на букву V. Ветер от его винтов соперничал с ветром бури, швыряя им в лицо мокрые пряди их волос. Было темно, почти как ночью. Вдоль берега автоматически зажглись фонари, снабженные фотоэлементами.
– А я хотела, чтобы он взлетел в воздух, – сказала Тара. – Вот было бы здорово.
– Не думаю, что самолет такой сильный, чтобы это сделать, милая.
– Мы бы тогда пролетели в этой лодке над холмами и прилетели бы в ней домой.
Кажется, они пересекли залив меньше чем за пятнадцать минут: на веслах они преодолели бы это расстояние за час. Фрэнк прикрепил самолет к своему бую у пристани и потом подтянул ближе их хрупкую лодку.
– Сумеете отсюда сами добраться до доков? – Ему приходилось перекрикивать рев шторма. – Мне придется забрать у вас свой фалинь, а то я потом не смогу добраться до самолета.
– Думаю, мы сумеем, – отозвалась Венди. – Спасибо вам большое!
Свертывая канат в бухту, он подтянул их поближе к самолету. Венди отвязала конец; мужчина дотянулся до ее руки и пожал ее.
– Фрэнк Раули, – представился он.
– Венди Мерритт. А это Тара.
Вот как Фрэнк Раули влетел в их жизнь.
Венди начала отдраивать чайник – он был слишком большой для посудомоечной машины. Вошел Фрэнк в своем парике. На этой неделе в «Чинуке» выступала их команда, играющая музыку шестидесятых, а он любил носить на сцене парик: тогда он походил прической на Джона Леннона. Так выглядели его волосы до того, как он почти все их потерял всего-навсего в тридцатилетнем возрасте: он показывал ей фотографии.
– Едешь на свое шоу? – спросила Венди.
– Через минуту. Вещи уже в машине. Хотел тебе кое-что показать. – Он вытащил из заднего кармана две бумажки. – Боб Тибо дал мне два бесплатных билета в «Волшебный мир» на ближайший уик-энд: если точнее, на пятницу и на субботу.
– Как жалко, – огорчилась Венди. – В уик-энд я не смогу, у меня конференция.
Венди предстояла традиционная осенняя конференция учителей. В пятницу все школы закроют по случаю дня повышения квалификации педагогов.
– Я знаю, детка. Но я хотел с тобой кое-что обсудить. Я тут подумал – мы вместе уже восемь месяцев, и, по-моему, мы с Тарой неплохо ладим друг с другом.
– Более чем неплохо, милый. Она от тебя просто без ума.
– Ты так думаешь? – отозвался Фрэнк; видно было, что он польщен.
– Она вечно хочет знать, где ты. Все время спрашивает, когда ты придешь домой. По-моему, она до сих пор не очень верит, что ты настоящий. Наверное, она думает, что, может быть, ты исчезнешь, как другой ее папа.
– Я вот как раз и подумал… Нам с Тарой как-то не выпадал случай заняться чем-нибудь, что нас по-настоящему свяжет: чтобы мы с ней были вдвоем, понимаешь?
– Но ты ее катал на самолете, и раза два вы ходили в поход. И еще этот круиз на «Принцессе Чиппеве».
– Верно. Но это все было – так, на пару часов. Думаю, будет славно, если мы проведем с ней вместе пару дней. Думаю, это может нас сплотить как следует, понимаешь? Настоящие папа и дочка.
Венди прислонилась к разделочному столу, сложив руки на груди. Мысль о том, что Тара уедет на два дня в другой город, обеспокоила ее. Ее дочь бывала в однодневных походах. Иногда ночевала у подружек. Но она никогда не уезжала из города без Венди. А до «Волшебного мира» двести миль, это уже почти Торонто. Все это она высказала Фрэнку.
– Ну ладно, – разочарованно произнес он. – Если ты чувствуешь, что она не готова… Я просто думал, что это отличная возможность, чтобы… Ну и ладно, я их выкину, ничего страшного.
– Нет-нет, не делай этого.
– Ну, раз мы не собираемся их использовать.
Из-за чего я волнуюсь? – укорила себя Венди. Фрэнк – самый ответственный мужик из всех, кого я знаю.
– Я просто глупая, – признала она. – Конечно, ей можно поехать. Думаю, вы замечательно проведете время вдвоем. Только вот… вы что, собираетесь два дня пробыть в парке развлечений?
– Честно говоря, для меня все эти парки – не самое приятное развлечение на свете. Но, по-моему, это отличная возможность для того, чтобы мы с Тарой по-настоящему узнали друг друга.
В гостиной выключили телевизор. Вошла Тара, сжимая в руках игрушечного льва. Увидев Фрэнка, она засмеялась:
– Ты надел свои волосы!
Фрэнк приосанился:
– Ну, на кого я похож? На Оззи Осборна?
– Ой, как здорово, – заявила Тара, повисая на них.
– Оп! Осторожней, детка. А то они упадут мне на лицо, и я не увижу, куда еду.
– Мамочка, а можно у меня будет мобильник? Я хочу мобильник с Гарри Поттером.
– Нет, не хочешь. Ты просто посмотрела рекламу.
