Текст книги "Лучшее прощение — месть"

Автор книги: Джакомо Ванненес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Вас спрашивали о причинах непримиримой ненависти между вашим мужем и дядей, но ваш ответ был довольно уклончивым.

– Вовсе нет. Вы же знаете, комиссар, что антиквары терпеть друг друга не могут. Они же как примадонны. Им хотелось бы, чтобы в мире был единственный театр, на сцене которого, без других исполнителей, они могли бы демонстрировать исключительно собственный талант. К тому же, мой муж стал ненавидеть собственного дядю, когда понял, что в течение двадцати лет его эксплуатировали, использовали как орудие, как простейший инструмент во исполнение желаний этого старого эгоиста Самуэля. Наконец ему стало понятно: в душе старого Рубирозы не было никакой привязанности к нему, один лишь холодный расчет для осуществления собственных планов, которые были довольно ограниченными и было бы преувеличением считать их хотя бы амбициозными. Племянник в этих планах был просто пешкой, и, как пешка, не имел права на собственную волю и собственные планы. Если вам кажется, что этого недостаточно для пробуждения жестокой ненависти, то, право, не знаю, что вам сказать, комиссар. Двадцать лет эксплуатировать собственного родственника – это намного опаснее, чем иметь дело с незнакомым человеком.

– Вполне возможно, но я остаюсь при собственном мнении. Все, что вы мне рассказали, может вызвать сильное возмущение, обиду, привести к разрыву как личных, так и деловых отношений, но не думаю, что может породить столь яростную ненависть, когда один человек говорит другому: «Когда-нибудь я приду, чтобы плюнуть на твою могилу, а если к тому времени меня не будет, накажу дочери сделать это от моего имени».

– Но комиссар, – удивленно перебила его Анник, – я же этого не знала, и мне не совсем понятно, почему вы так уверены, что именно мой муж это сказал.

В дверь постучали, и горничная сказала, что ужин готов. Пока они шли в столовую, комиссар уточнил:

– Во время расследования обстоятельств похищения Диего Рубирозы мы перехватили телефонный разговор между вашим мужем и стариком Самуэлем. Франческо был до того взбешен, что в первый момент мы даже стали подозревать его. Остальное вам известно.

– Я, признаться, удивлена. У мужа случались неожиданные вспышки ярости, но не до такой степени. Во Франции такой характер называют soupe au lait [15]15
  Молочный суп, т. е. вспыльчивый, готовый вспениться и убежать из кастрюли (фр.).


[Закрыть]. В какой-то момент молоко вдруг поднимается и сбегает, а как только снимешь кастрюлю с огня, все сразу приходит в норму.

– Очень возможно, но это меня не убеждает еще и потому, что пять необъяснимых насильственных смертей – это уж слишком для одного или, если хотите, для двух дел, которые, мне кажется, связаны между собой, хотя в настоящее время я никак не могу объяснить, каким образом.

Он сел за стол. Пока ужинали, Ришоттани не мог отделаться от мысли, что прекрасная вдова знала намного больше, чем рассказала, но не имела ни малейшего намерения что-нибудь добавлять. Как же заставить ее говорить?

Они уже кончали второе блюдо, нежную жареную камбалу со шпинатом и белым шипучим «дей Кастелли», которое уже начало благотворно действовать на обоих. Похоже было, что вдова, наконец, расслабилась. Настал момент! И тут Армандо Ришоттани, этот тертый калач, бросил первый камешек:

– Кстати, насчет древностей. Вы случайно не знаете, куда могла запропаститься документация по поводу подделок, прошедших на аукционах? Она у вас или вы ее уже уничтожили?

На этот раз вдова перепугалась не на шутку. Рука ее невольно дернулась, и она опрокинула бокал с вином; глаза расширились, и она закрыла их руками:

– Боже! Кто вам рассказал, что муж заканчивал?.. Это тетя? Конечно, тетя!

– Не пугайтесь! Неважно, как и когда я это узнал, – попытался успокоить ее комиссар, расстроенный тем, что так напугал вдову. В ее глазах он увидел настоящий страх. – Успокойтесь. Я не намерен использовать во вред слухи, которые дошли до меня по ходу следствия.

Но Анник действительно очень расстроилась, она начала мелко дрожать. Комиссар поднялся из-за стола, подошел к ней, взял ее за руки, крепко сжал, чтобы придать ей мужества, и повторил:

– Успокойтесь, синьора, успокойтесь. Я обещаю свою помощь. Вам нечего бояться ни меня ни других, только скажите мне правду: вам угрожали? Если да, то постарайтесь вспомнить, когда это было, поскольку я думаю, что угрожавший пока что себя не обнаружил. Иначе вы бы уже пополнили список жертв по делу Рубирозы. – Комиссар чередовал горячий душ и холодный в надежде развязать ей язык. – Если вам не угрожали, то ваши страхи не оправданы, хотя я и понимаю, что одиночество и новая ответственность, которая легла на ваши плечи после смерти мужа, еще более обостряют ваше горе, тревоги и – как бы это сказать? – чувство опустошенности после потери дорогого человека.

– Мои страхи не оправданы? Вы говорите, не оправданы? – все более возбуждалась Анник. – А эти свиньи звонили мне два раза. В первый раз, если не ошибаюсь через несколько дней после смерти мужа. Они посоветовали мне сжечь досье, если я хочу, чтобы моя дочь осталась в живых. Я расплакалась и поклялась, что у меня никаких документов не было, что я не знала, существуют ли они вообще, а если и существуют, то не могу даже предположить, у кого их можно найти.

В последний раз они звонили мне несколько дней назад и предупредили, что если я нашла, найду или ко мне каким-то образом поступят эти документы, в общих интересах лучше было бы сжечь их, даже не читая. «Мы знаем, – сказали они, – что вы не лгали, когда поклялись, что досье о подделках у вас не было, но если вдруг оно появится, последуйте нашим советам. Ведь у вас дочь. Красивая и молодая дочь. Вам бы не хотелось, чтобы ее сначала изнасиловали, а потом убили, не так ли?»

Теперь, надеюсь вы не станете утверждать, что мои страхи преувеличены. Я отправила дочь к друзьям в Америку, но не скрываю от нее, что нервы у меня на пределе. И вовсе не одиночество меня мучает, а страх за судьбу дочери, единственного дорогого мне человека и единственную цель моей жизни.

– Я вас понимаю, синьора Рубироза, но что-то в этом деле не стыкуется. Понимаете, с первым звонком все ясно. По-видимому, они с Франческо говорили до его смерти, но, насколько теперь я понял его характер, они от него ничего не добились. Тогда они подумали о вдове. Они здраво рассудили, что если документация хранится где-нибудь у нотариуса, первой об этом нотариус сообщит жене. Они не очень были в этом уверены, но и не могли же перевернуть вверх дном все ваши магазины и все квартиры в поисках досье. Все это могло возбудить подозрения и, что еще хуже вызвать интерес полиции и печати, а с последней им особенно не хотелось иметь дела. Пока что я делаю предположения, просто пытаюсь поставить себя на место преступников. И должен признать, что, ничего не добившись от мужа, они должны подумать о вас и о дочери. Но тогда непонятно: зачем было убивать вашего мужа и выдавать убийство за самоубийство, если действительно имело место убийство? Ведь гораздо логичнее, изощреннее и результативнее было бы оставить его в живых и, постоянно шантажировать, не так ли?

– Пожалуй, да. Но, возможно, вы переоценили их?

– А теперь допустим (это просто предположение) следующее: ваш муж, чувствуя, что смерть от рака неизбежна, кончает с собой. Зачем тогда, спрашивается, выдавать самоубийство за убийство? Насколько я понимаю, ваш муж был человеком умным, блестящим коммерсантом, но в то же время твердым и решительным. И я просто не могу себе представить, чтобы он организовал эту мрачную инсценировку самоубийства без совершенно определенной цели. Вот еще одно темное место этого дела.

И вот, dulcis in fundo, несколько дней назад состоялся еще один разговор, который мне кажется более чем странным. В нем вам сообщили, что верят в вашу непричастность к делу о досье и в то, что вы не знаете, где оно находится, но еще раз советуют, при первой же возможности, уничтожить, а лучше передать его им. Можно сказать, что этот второй телефонный звонок – верх нахальства, потому что: во-первых, они действуют невероятно уверенно и нисколько не опасаются полиции; во-вторых, пока что не обнаружили документации; в-третьих, поскольку они вышли «наружу», значит от документов зависит все их дальнейшее существование, и они все поставили на карту. По-моему, за этой историей с аукционами и поддельным антиквариатом скрывается что-то посложнее простой коммерции. Но что? Есть еще одно предположение, которое не проясняет всего дела, но высвечивает одну деталь. Ваш муж лишает себя жизни после того, как некто требует от него компрометирующее досье. Заинтересованным лицам недостает основного элемента, на который они могли бы опереться для достижения своих целей. Поэтому они решают обратиться непосредственно к вдове и применяют по отношению к ней ту самую подлую систему вымогательства и угроз, которую могли применить и к мужу, если бы он был жив. Это последнее предположение, вместе с некоторыми другими, внушает мне пока что уверенность в вашей безопасности. До тех пор пока они не наложат лапы на досье, вам с дочкой бояться нечего.

– А когда это может случиться? – испуганно спросила Рубироза.

– Тут есть три возможности. Первое: документы попадут к ним в руки и будут уничтожены, так что никто не узнает, какие реальные и актуальные разоблачения можно было бы сделать с их помощью; второе: они попадут на страницы газет и других печатных изданий, и тогда вы уже сами можете представить, что за скандал с соответствующими последствиями это может вызвать и, наконец, они попадут в ваши руки, но об этом никто не узнает, потому что вы сохраните тайну ради спасения дочери.

Единственное, чего боятся эти неизвестные – это если, не дай Бог, документы попадут на страницы газет или в руки человека со стороны, который, сообразив, что они означают, может использовать их в целях шантажа и потребовать солидного вознаграждения.

Дорогая синьора Рубироза, не стоит слишком бояться. Что бы за всем этим ни крылось, я чувствую, что пока вам с дочерью ничто и нисколечко не грозит. Эти люди знают, что вы богаты и никогда не используете досье в корыстных целях. Они просто хотят дать вам почувствовать свое угрожающее присутствие, хотя и думают, что вряд ли даже и через несколько месяцев это или эти досье могут попасть в ваши руки. Но они хотят гарантировать себя от случайностей. Не следует исключать и такой возможности, муж мог распорядиться, чтобы документы были вам переданы лишь через несколько лет; он был слишком умен, чтобы не понимать бессмысленности и бесполезности запоздавшего скандала. В искусстве и торговле подобные скандалы становятся частью истории. Только в политике такие скандалы могут еще иметь значение и даже приносить определенную пользу. Повторяю вам снова: я абсолютно уверен, что вам ничего не грозит, но чтобы лишний раз не рисковать, я позвоню своим друзьям в Интерпол и попрошу их ненавязчиво сопровождать вас днем и ночью, у нас и за границей.

– Благодарю вас, комиссар. Если будут новости, не забудьте сообщить.

Тем временем ужин окончился и синьора снова извинилась:

– Из-за этих страхов, комиссар, я конечно же, была далеко не лучшей хозяйкой дома. Пойдемте, пожалуйста, выпьем кофе или, если хотите, чего-нибудь покрепче.

– С удовольствием. Только я хотел бы уточнить – для меня вы были отличной и очаровательной хозяйкой дома. Как сказал один «великий» юморист: «Гораздо приятнее отужинать в компании с красивой, молодой, умной и остроумной, симпатичной и прекрасно одетой светской женщиной, чем в компании старой, глупой, неприятной и неряшливо одетой тетки».

Они вместе посмеялись над этой пошлостью. Комиссар с удовольствием заметил, что ему удалось сбить нервное напряжение Анник, и она расслабилась. Это было заметно и по тому, как она упала в кресло, воскликнув:

– Уф, я совсем без сил! – Потом шутливо обратилась к комиссару: – А с вами не очень-то отдохнешь.

– Мне очень жаль, что пришлось быть таким суровым, даже безжалостным, но это дело не дает мне покоя. Здесь есть и личные соображения. Со стариком я дружил, и очень признателен ему за многое. Если мне не удастся найти виновных, я этого себе никогда не прощу. Подумайте, что за ирония судьбы, – продолжал он. – По делу вашего мужа мы никак не можем найти исчезнувшие документы, а по делу дяди начисто исчезает знаменитая картина. А тут еще ненормальный комиссар, я грешный, которому кажется, что оба случая взаимосвязаны, но он никак не может объяснить, каким образом. Несомненно одно: и картина и досье где-то надежно спрятаны.

Дорогая синьора, я вижу вы устали. И хотя мне очень приятно в вашей компании, пора и честь знать. Само собой, если появятся новости или дадут о себе знать эти люди, – что я априори исключаю, – хотелось бы узнать об этом своевременно. Если вспомните какую-нибудь деталь, пусть незначительную, какую-то подробность, не стесняйтесь, звоните.

– А если вы, комиссар, узнаете что-нибудь новое, известите меня. Вы ведь знаете, что можете рассчитывать на мое молчание.

– Да, в этом-то я не сомневаюсь, – с иронией заметил комиссар. – Молчание – одна из ваших основных добродетелей, тем более ценных у женщины. Я думаю, что очень трудно, даже невозможно, вырвать у вас какой-нибудь секрет…

– Комиссар! Никто из женщин никогда вам не говорил, что вы невыносимы?

Глава 9
Дело осложняется

В это утро у комиссара Ришоттани было хорошее настроение. Джулия подарила уму незабываемую ночь. Армандо сравнивал Джулию с музыкальным гением, который, благодаря изобретательности, постоянно радует публику новыми, непохожими произведениями. Любовная наглость сменялась у нее нежностью, самые невероятные непристойности – стыдливостью, бесстыдство – нежнейшей эротикой, мягкими ласками и страстной любовью. Армандо должен был признать, что Джулия, это прекрасное животное, созданное для любви, умела держать его в своей власти, потому что знала не только тысячи способов выражения страсти, но и его самые скрытые желания, его психологию, знала, как его возбудить, понимала его вкусы, умела отвлечь его от рассудочности и разбудить желание. Провоцируя и шокируя его, она старалась вытравить в нем пережитки его сицилийского воспитания. Ей нравилось выступать в роли проститутки, его верной путаны. Она отдавала ему свое тело как видавшая виды профессионалка, а девственность – как наивная влюбленная девушка, которой хотелось бы придумать невиданные любовные игры, чтобы навсегда сохранить любовь и удовлетворить своего мужчину.

Он как-то спросил ее, почему она такая необузданная и не кажется ли ей, что она попусту потратит свою жизнь, если останется с ним и не родит ребенка, как все нормальные женщины. С ошеломляющей серьезностью она сказала:

– Я не такая, как все. Я и так счастлива. Что же касается ребенка, – не смейся, пожалуйста, – я бы этого не вынесла. Ты единственный ребенок, которого я всегда хотела. – Армандо все-таки улыбнулся.– После того как страсть проходит, – продолжала она, – многие женщины, разочарованные обыденностью семейной жизни, стараются родить ребенка в память о бывшей любви. Мне с тобой этого не надо. Мне не нужны воспоминания, потому что мы вместе живем любовью и она всегда разная. Я просто реализовалась как женщина. В тебе я нашла любовника, отца, сына. Я не чувствую, как другие женщины, необходимости искать какую-то цель для продолжения любви или причины, чтобы не сбежать. Мне достаточно тебя, наших ожиданий и наших встреч. И мне не надо других ощущений. – «Странная, невероятная женщина», – подумал комиссар. – Может когда-нибудь, когда я постарею, я и не смогу больше делить себя с твоей женой. Эта несостоявшаяся женщина все-таки занимает какое-то место в твоей жизни и начинает действовать мне на нервы.

– Но это все же мать моих детей, – сказал Армандо, повысив голос.

– Боже ж ты мой! – досадливо сказала Джулия. – Ты говоришь о ней, как древний римлянин о Гракхах. Вот где косная домостроевщина: спать тебе нравится с молодой Джулией, но жена – это святое! Ты, как идиот, прицепился к каким-то понятиям и идеям, которых никогда и нигде не было, кроме как в твоей башке: конечно, она была девушкой, а я погибшая женщина с богатым и неприличным опытом; с такими, как я, спят, но на них не женятся, они просто льстят твоей южной гордости.

– Ты прекрасно знаешь, что все это не так, – прервал ее Армандо. – Успокойся, прошу тебя. Ты же знаешь: для меня ты дороже всего на свете. – Он подошел и обнял ее. Это, по-видимому, ее успокоило, и она тихо заплакала. – Что тебя так беспокоит?

– Мне страшно. За себя. За тебя. За нашу любовь. Все эти бесконечные расследования, эти угрожающие призраки, тайные враги… Брось все это! Давай убежим! Ведь один раз живем, а у тебя, дорогой комиссар Ришоттани, лишнего времени вообще не остается, – закончила она со смехом, перескочив от грусти к веселью, как будто хотела отвести от обоих какую-то угрозу.

Взрывалась Джулия довольно часто, но зла не держала. Во время этих вспышек она теряла всяческий контроль над собой, а потом призналась Армандо, что не думала и о половине тех гадостей, которые она искренне выплескивала в порыве ярости. «Странная женщина», – подумал он в который уже раз.

* * *

Он обещал Джулии, что после этого дела навсегда оставит службу в полиции, и никогда не видел ее счастливее, чем в тот момент. Они никогда не говорили о ее родителях. Когда Джулия призналась отцу, что любит человека на два года старше его, отец молча повернулся к ней спиной, как будто отрекаясь от нее навсегда. Похоже, Джулия от этого не очень страдала. Время от времени она навещала в Турине мать, а безразличие отца ее никак не травмировало. Армандо знал, что он – единственная ее семья, ее причал в этом жизненном море.

* * *

Телефонный звонок отвлек его от мыслей.

– Комиссар Брокар на первой линии, – сообщил Марио.

– Alio, alio, c'est vous, macaroni? Comment ça va?

– Tres bien, et vous «hors – d'oeuvre»?

– Ça va, ça va. [16]16
  – Алло, алло! Это вы, макаронник? Как дела?
  – Отлично! А у вас, «закусочник»?
  – Прекрасно, прекрасно. (фр.)


[Закрыть]

Иногда им нравилось по-студенчески поддразнивать друг друга на темы национальной кухни. Но комиссар Ришоттани сразу же перешел к делу.

– Хорошо, что позвонили. Я собирался сделать то же самое. У меня масса новостей. Придется провести доследование возможного самоубийства в «Рице». Дело разрастается, как вирусная инфекция. Спорадически возникают какие-то новые очаги. Но прежде чем перейти к подробностям, – что нового у вас?

– К сожалению, у меня нехорошие новости. Как вы и просили, я занялся прошлым Франческо, этого drole de zigue [17]17
  Забавного типа (фр.).


[Закрыть], который напропалую веселился в Париже с приятелями всех возможных национальностей. Мне кажется, чтобы составить мозаику его жизни, вам следует посмотреть на различные стороны его характера и на то, как они проявлялись в разных жизненных обстоятельствах. Вы получите подробный отчет со специальной почтой, правда, on sai comme la marche en Italie [18]18
  Мы знаем, как это делается в Италии (фр.).


[Закрыть]. Видимо, лучше будет послать его с одним коллегой, который приедет к вам на несколько дней отдохнуть.

– И это вы называете плохими новостями? – нетерпеливо перебил Ришоттани.

– Минуточку, минуточку! Плохая новость la voilа [19]19
  Вот она (фр.).


[Закрыть]. Мы повели расследование насчет посредника во Франции, и нам это удалось. Я отдал приказ наблюдать за ним как можно осторожнее, чтобы он ничего не заметил. Эти идиоты поняли мой приказ буквально, и были до того осторожны, что позволили укокошить его прямо у них под носом. Когда они очухались и решили вмешаться, было уже поздно: посредник почти остывал. Quelle poisse, c'est le cas de le dire. [20]20
  Прямо скажем: не везет, так не везет (фр.).


[Закрыть]

– Черт подери! – не сдержался комиссар.

– Но у нас есть еще один след, который может привести к Рембрандту, потому что, похоже, преступление было задумано в кругах скупщиков краденого. Все детали вы найдете в моем докладе, а теперь скажите, что нового по делу Рубирозы в Италии?

– Это легко сказать, но для настоящих новостей мне опять понадобится ваша помощь.

– Вы всегда можете на меня рассчитывать. Так что у вас?

– С тем, чтобы покончить с жесткой и неправомерной конкуренцией, Франческо Рубироза нашел и собрал документы, проверенные и подтвержденные экспертами обо всех подделках и фальшивках, прошедших через аукционы. Но это еще не все. Он собрал многочисленные доказательства того, что один известный аукцион выступал в роли посредника при выплате крупных сумм определенным политическим деятелям.

– Мой бедный друг, – прервал его комиссар Брокар. – Votre cas est en train de devenir un veritable merdier [21]21
  Это дело грозит превратиться в настоящую парашу (фр.).


[Закрыть]. Но, скажите мне, как это вам удается продавать подделки на аукционах? У вас что, нет, как во Франции, гарантий на товар?

– Нет. В Италии аукционы – частные предприятия; они управляются частными лицами, и не существует обязательной гарантии качества товара, подтвержденной экспертами. У нас нет, как у вас Commissaries priseurs, назначенных государством и гарантирующих качество продаваемого товара. Во всяком случае, вы найдете все необходимые сведения об этом в папке, которую я постараюсь вам передать как можно скорее.

– А не могли бы вы мне заранее сказать, как можно с помощью аукционов коррумпировать итальянских политиков?

– Коррумпировать? Дорогой мой комиссар Брокар, коррумпировать их невозможно. Они уже коррумпированы. Я думаю, что наши политики – самые прогнившие в Европе, за исключением, возможно, бывших балканских деятелей, политических деятелей Латинской Америки и некоторых кокосовых республик. Да и то, я что-то сомневаюсь. Такова жизнь, и с запахом этого гнойника мы кое-как миримся, а вонь уже непереносима. Короче. Все идет вот так: некий политический деятель выставляет на аукционе некую антикварную вещь, которая до этого находилась у него, и считается, что это его исключительная или фамильная собственность. На аукционе определенное общество или определенный человек, нуждающиеся в услугах этого деятеля, приобретают эту вещь за сумасшедшую цену. Некоторый процент от вырученной на аукционе суммы идет в пользу устроителей аукциона, а остальное – владельцу, т. е. политическому деятелю или его подставному лицу. С чисто формальной точки зрения все выглядит более чем законно.

– Но, очевидно, аукцион здесь тоже замешан?

– Естественно, дорогой мой Брокар. Замешан и сам аукционщик, поднимающий цены до договорных.

– Действительно, параша.

– А пока что, – продолжал Ришоттани, сделав вид, что не вполне разобрал нелестное высказывание Брокара, – досье, или, если хотите, документы, относящиеся к фальшивкам и к коррупции, исчезли. Мы в Италии найти их не можем, несмотря на то, что обожаемой вами Анник уже не раз угрожали изнасиловать и убить ее дочь, если досье появятся на свет божий, то есть станут достоянием публики. Все обстоятельства дела заставляли думать, что документы обязательно попадут к ней. На самом же деле, как досье, так и Рембрандт исчезли, и обнаружить мы их не можем. Правда, здесь есть существенная разница. Нет никаких сомнений в том, что картина существует. А о существовании документации мы знаем только потому, что об этом говорили тетка Франческо, некая Эрменеджильда Боттеро и жена самоубийцы из «Рица».

– Ah les ordures! [22]22
  Ах, сволочи! (фр.).


[Закрыть]А кто же эти мерзавцы? Вы хоть кого-нибудь подозреваете?

– Я начинаю подозревать агентов ДИГОС'а, нашей секретной полиции, действующих по поручению какого-нибудь политического деятеля, у которого рыльце в пушку. Я так думаю, комиссар. Документы могут быть спрятаны как в Италии, так и во Франции, с совершенно определенной целью, и выплывут на поверхность, когда этого будут меньше всего ожидать. А возможно, их сжег сам Франческо, решив, что они представляют опасность для его семьи.

– Merde! [23]23
  Черт подери! (фр.).


[Закрыть]– выругался Брокар, вспомнив о пепле в камине апартаментов № 35, где произошло убийство или самоубийство Франческо Рубирозы. Когда, несколько дней спустя он захотел сделать анализ этой золы, печати с дверей уже сняли, видимо, в срочном порядке, по приказу какой-нибудь полицейской шишки, приятеля владельца гостиницы. Камин и комната были прибраны, а измазанный кровью палас заменен на новый. Так что пришлось распрощаться с дополнительным расследованием.

– В чем дело? – спросил Ришоттани.

– В том, что вокруг меня сплошные идиоты. В камине спальни, где совершил самоубийство или был убит Франческо Рубироза, я обнаружил много пепла. Я хотел отдать его на анализ, но мое начальство торопилось закрыть дело. Поначалу они проголосовали за самоубийство и решили привести номер в рабочее состояние. Исчезла зола, исчез окровавленный ковер, исчезли отпечатки, все.

– Боже милосердный, – не сдержался Ришоттани.

– Вы решили помолиться? – пошутил Брокар.

– Послушайте, Брокар, я все же чувствую, что документы где-то во Франции. С важных документов всегда снимаются копии. Спустя два месяца после смерти Франческо они вряд ли бы суетились, если бы не были уверены, что бумаги или их копии существуют. Где-то они лежат. И это опасно. Там, должно быть, есть такие вещи, которые мы и вообразить себе не можем. Если они продолжают так неосмотрительно повторять по телефону свои угрозы, значит, они уверены, что документы не уничтожены. Постарайтесь поговорить с антикварами, которые были в дружеских отношениях с Франческо, с его знакомыми, приятельницами, любовницами, если они у него были. Сделайте милость, переверните вверх дном всю Францию, если это необходимо, но отыщите документы.

– Все будет сделано в лучшем виде, комиссар Ришоттани. Не беспокойтесь: рано или поздно мы что-нибудь найдем. На сей раз я сам этим займусь. После убийства Дюваля (это посредник) я просто оскорблен. Я принимаю вызов убийцы, который до того обнаглел, что рискнул уничтожить человека почти под носом у моих людей. Со мной так безнаказанно не шутят. Скоро я вам что-нибудь сообщу.

– Жду ваших сообщений, комиссар Брокар. До скорого.

– Оревуар!

– Чао!

* * *

В понедельник утром комиссар Ришоттани был счастлив, потому что конец недели ему удалось провести с Джулией и друзьями в горах на лыжах. Но Марио успел предупредить, что начальство ждет в комиссариате по срочному делу.

«Так. Жди неприятностей», – подумал комиссар, пока поднимался на третий этаж в кабинет своего начальника Джанни Доронцо. Вопреки предположениям, начальство сердечно приветствовало его.

– Как поживает наш вечно молодой и наиспособнейший комиссар Ришоттани? – спросил его маленький, толстый и внешне вульгарный человечек. Он был родом из Калабрии. Его приторность всегда претила Армандо. Он терпеть не мог привычку начальника употреблять в разговоре массу прилагательных в превосходной степени в сопровождении притяжательных местоимений: создавалось впечатление, будто он обращался к людям, являющимися его исключительной собственностью. «Наш великолепный, наш дражайший, наш прилежнейший, наш вернейший» (так и ждешь, что сейчас последует «нашсуперсверхнаивернейший»). Его невероятно вежливое обращение должно было создать у вас впечатление, будто вы для него важны, и действительно ему нужны так, что он шагу без вас сделать не может, и его уважение к вам безгранично (при условии, разумеется, что вы слово в слово выполните его неотложные распоряжения, неотложность которых тоже подчеркивалась с помощью превосходной степени прилагательного).

В полиции поговаривали, что то темное дело, когда в ходе блестящей операции у мафии сначала была изъята крупная партия наркотиков, а потом исчезла во время перевозки из полицейского управления на один из химических заводов в нескольких десятках километров от Турина для переработки в медицинский морфий, прошло не без его участия.

Бронированный фургон выехал в известное лишь ограниченному кругу лиц время, но по дороге был заблокирован и ограблен. Охрана из двух полицейских на мотоциклах, личных друзей Ришоттани, была уничтожена автоматными очередями. Из трех полицейских, находившихся в фургоне и получивших тяжелые ранения, один умер по пути в больницу, а из двух оставшихся в живых, один потерял глаз, а другой – три пальца на руке. Следы наркотиков, стоимостью в семь миллиардов, растворились среди туманных холмов Пьемонта.

Расследование не привело ни к каким результатам. В полиции придерживались того мнения, что начальник полицейского управления, человек вне всяких подозрений, Джанни Доронцо, во время операции, поминутное выполнение которой контролировалось главным комиссариатом, около 21.00, за несколько минут до выезда фургона, отлучился перекусить: съесть бутерброд и выпить кофе. Все это было вопреки его привычкам, потому что, как правило, он просил помощника купить ему все необходимое. Следствие, естественно, коснулось всех окружающих, в том числе и «безукоризнейшего» (как сказал бы комиссар Доронцо) комиссара Ришоттани. Результатов не было никаких.

– Благодарю вас, синьор комиссар, – холодно ответил Ришоттани.

– Располагайтесь, глубокоуважаемый мой Ришоттани, – сказал начальник, указывая на кресло рядом с письменным столом. – Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

– Я позволил себе отвлечь вас на несколько минут от прекраснейшим образом ведущегося вами дела, чтобы узнать, нет ли каких-либо новостей, поскольку прошло уже больше двух месяцев после преступления, связанного с именем Рубироза.

– К сожалению, мы пока что бродим в темноте, – осторожно заявил комиссар Ришоттани. Разговор определенно насторожил его.

– А этот Граделлини, которого убили недалеко от аэропорта, он как-то связан с ведущимся расследованием?

– Мелкий, ничего не значащий контрабандист, ничего не значащая пешка в сложных шахматных партиях международной торговли произведениями искусства. Мы подозреваем, что его ликвидировал человек, пытавшийся в первое время использовать его для сокрытия картины во Франции. Затем он отказался от этого плана и убил Граделлини, чтобы не оставлять никаких следов.

– Так, так, так, – задумчиво произнес начальник. – Вы допрашивали кого-либо из родственников в связи с самоубийством Рубирозы в Париже? Вы ведь подумали, – я уверен, вы ведь, Ришоттани, один из старательнейших наших работников и ничего не оставляете на волю случая, – вы ведь подумали, – повторил он, – о возможной связи этого случая со зверским убийством в Турине?

– Конечно. Но без толку, – лаконично ответил Ришоттани.

– А скажите, вы все еще поддерживаете отношения с неким комиссаром… комиссаром… – он замешкался, как бы с трудом припоминая имя, – …Брокаром, если не ошибаюсь? Что вы о нем думаете? Он что-нибудь обнаружил в деле о самоубийце в «Рице»?

– К сожалению, ничего. Он тоже бродит в абсолютнейшей темноте.

– А вдова? Великолепнейшая женщина, говорят. Она вам тоже ничего не сказала?

– Ничего, к сожалению, – все так же лаконично ответил комиссар, стараясь не показать удивления и чувства наступающей тревоги.

– Жаль, – сказал шеф после долгой паузы. – Жаль! – повторил он снова. – Впервые оперативнейший наш сотрудник не оправдывает надежд юстиции. Жаль, искренне жаль! – продолжал он с легкой иронией. – Во всяком случае, если появится что-то новенькое, сразу же ставьте меня в известность. Некоторые крупные политические деятели в Риме, я думаю, друзья Рубирозы, давят на то, чтобы как можно быстрее решить это дело, а виновных передать в руки правосудия. Для вас, многоуважаемый комиссар, это – счастливейшая возможность выдвинуться, – продолжало начальство тоном, в котором Армандо уловил скрытую угрозу. – Вы же знаете, когда Рим повелевает, Турин трепещет… Скажите мне, дражайший мой комиссар Ришоттани, могу я на вас рассчитывать? – спросил он на прощание слащавым тоном, который хотел выдать за дружеский.