Текст книги "Лучшее прощение — месть"

Автор книги: Джакомо Ванненес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Он решил, что узнал от Анник все, что ей было тщетно или скорее все, что она пожелала ему рассказать. Были кое-какие неясности, но с этим можно и подождать. При первой же возможности надо бы позвонить комиссару Ришоттани. А сейчас пора и распрощаться, Женщина устала от трагических событий и этого допроса.

Было, однако, ясно: она что-то скрывает или кого-то боится. Пока что необходимо дать ей небольшую передышку.

Но вот вопрос: что поделывает ее обожаемая дочь в Америке, в то время как неостывшее тело отца лежит в парижском морге? Слишком много вопросов, на которые нет ответа. Несомненная реальность – труп в морге, но причины его появления далеко не ясны. Глубоко задумавшись после разговора с Анник, Брокар опомнился только тогда, когда очутился за своим старым письменным столом в одном из кабинетов в Сюртэ. Он попросил соединить его с полицейским управлением в Турине и позвать к телефону комиссара Ришоттани.

– Алло, мосье Ришоттани? Говорит Брокар из Сюртэ. Хотел бы уточнить кое-что по поводу самоубийцы из «Рица», о котором вы уже, наверное, знаете из газет.

– Конечно, знаю. Чем могу быть вам полезен?

– Мой итальянский несколько прихрамывает. Я понимаю многое, почти все, но вот говорить, – и тут он перешел на французский, – это уже потруднее.

– Не беспокойтесь, говорите по-французски, я пойму.

– Спасибо. По словам вдовы, это не самоубийство, а убийство, выдаваемое за самоубийство.

– На чем основаны ее подозрения?

– Прежде всего, на целом ряде обстоятельств, объяснять которые по телефону не стоит. А к тому же у меня создалось впечатление, что вдова говорит неправду, когда утверждает, будто ей совершенно не известны причины вражды между дядей и племянником.

– Похоже, вы, как и я, подозреваете что-то очень серьезное.

– Вот именно. И я думаю, если мы выясним истинные причины этой вражды, нам станут ясны и многие другие вещи.

– Скажу вам в утешение, что я много лет пытаюсь выяснить причину или же причины гибели Диего Рубирозы. После его похищения и смерти мы со стариком Рубирозой стали почти что друзьями, но мне ни разу не удалось вызвать его на откровенность. Я постараюсь увидеться с ним после уик-энда и расспросить у него, что он думает о смерти Франческо. Возможно, после этой смерти старик станет более откровенным. По крайней мере я на это надеюсь.

– Если узнаете что-нибудь новенькое, имейте меня в виду.

– Хорошо, Брокар, но не забудьте позвонить мне, если вскрытие покажет, что Франческо, если верить письму, действительно был болен раком. Я знаю, что вы придерживаетесь версии самоубийства, но как знать…

– Ладно, буду держать вас в курсе. Надеюсь перезвонить вам через несколько дней. Спасибо и до скорого свидания.

– Не за что. До скорой встречи.

А на следующее утро, много раньше, чем он ожидал, ему позвонил Ришоттани. Причина была серьезная. Клубок событий все больше запутывался. К тому же…

Глава 2
Комиссар Ришоттани

Через несколько часов после этого разговора, 20 декабря 1988 года в 2 часа ночи страшный взрыв произошел на вилле, расположенной на виа Понте Изабелла в Сан Вито. Взрыв поднял на ноги всю округу.

Этот фешенебельный район Турина, цель устремлений нуворишей, получил, таким образом, свое «огненное Рождество». Взрыв дал также волнующую тему для разговоров у камина в канун Нового года.

Прибывшие на место происшествия пожарные обнаружили в одной из комнат первого этажа три сильно обгоревших трупа. Ими оказались Самуэль Рубироза, 78 лет, дядя Франческо Рубирозы, Аннализа Рубироза, урожденная Вакка, 45 лет, племянница Самуэля, и ее восемнадцатилетний сын Чезаре Рубироза. Вскрытие показало, что старый Рубироза, которого сначала привязали к креслу, умер от инфаркта. Племянницу и сына убили из пистолета.

У противоположной стены комнаты была найдена большая позолоченная обгоревшая рама. Вероятнее всего холст был вырезан с помощью бритвы.

Брат Аннализы, Алессандро Вакка, живший на первом этаже этой же виллы, по обыкновению уехал с женой и сыном в Геную на уик-энд, чтобы навестить старую мать. На допросе у карабинеров он заявил, что вырезанный из рамы холст – знаменитая картина Рембрандта, которую на Сотби оценивали в сумму около пятидесяти миллиардов лир. Остальные картины из собрания Рубирозы, достаточно известные среди коллекционеров Турина, были полностью уничтожены пожаром, но, как заявил брат Аннализы, а также согласно мнению компетентных специалистов, ни одна из них по своей ценности не шла ни в какое сравнение с Рембрандтом.

Комиссару Ришоттани принесли материалы осмотра места происшествия криминальной полицией. Выстрелы были произведены из пистолета девятого калибра с глушителем, а смерть, судя по всему, наступила 19 декабря, между 16 и 19 часами. Той же ночью последовал взрыв. Персонал и сторожа виллы Аньелли, находящейся в двухстах метрах от места взрыва, единодушно утверждали, что в течение всего дня не слышали никаких выстрелов. А вот ночной взрыв и яростный лай собак разбудили их. Это лаяли сторожевые собаки адвоката. На вилле Аньелли весь персонал был на месте, потому что утром этого же дня адвокат упал в своем кабинете и сломал бедро. Все бросились ему помогать.

Старая гувернантка семейства Рубирозы рассказала, что она, как обычно вышла из дому в пятницу около 17 часов, после того как приготовила холодный ужин, потому что семейство собиралось утром уехать на уик-энд в свой сельский дом на Лигурийском побережье, недалеко от Сарцаны. Когда она шла к автобусной остановке, она обратила внимание на старуху-бродяжку, похоже, пьяную, которая медленно и неуверенно шла вдоль по виа дель Понте Изабелла. Гувернантка добавила, что за много лет работы у семьи Рубироза она никогда не видела, чтобы бродяги шатались по холмам или заходили на улицу Сан Вито.

* * *

Туринская газета «Стампа», после подробного рассказа о происшествии на вилле адвоката, опубликовала также и бюллетень о состоянии его здоровья, подписанный лечащими врачами. Подвал на первой полосе был озаглавлен: «ТРИ ТАИНСТВЕННЫХ СМЕРТИ ИЗ-ЗА ИЗВЕСТНОЙ КАРТИНЫ РЕМБРАНДТА». В нем, в частности, сообщалось следующее:

После самоубийства в парижском отеле «Риц» Франческо Рубирозы, одного из известнейших в Европе антикваров, сотрудничавшего с художественными галереями Рима, Парижа, Лондона и Нью-Йорка, еще три последних представителя этого семейства были убиты при загадочных обстоятельствах. Прошлой ночью взрыв огромной силы почти полностью разрушил прекрасную виллу Рубироза, в которой жил самый старый член этого семейства антикваров. Это произошло в нескольких сотнях метров от виллы Ань ел ли. Потушив огонь, пожарные нашли полуобгоревшего Рубирозу привязанным к креслу. Трупы невестки и ее восемнадцатилетнего сына лежали тут же. Они были убиты выстрелами в лоб из пистолета. Знаменитая картина Рембрандта из собрания Рубирозы, которую в Сотби оценили в пятьдесят миллиардов лир, была вырезана из рамы и похищена. Пока что все, кто занимается этим делом, действуют наугад. Что это? Запланированное убийство? Месть, замаскированная под кражу, или – то и другое одновременно? До сих пор нет никаких улик, хотя комиссар Армандо Ришоттани, ведущий расследование, не исключает french connection [4]4
  Французской связи, зацепки (англ.).


[Закрыть]в деле о самоубийстве одного из главных представителей семейства Рубироза, Франческо Рубирозы, произошедшего накануне вечером в отеле «Риц». Похоже, рок жестоко преследует всех членов семейства антикваров. Три младших брата старого антиквара умерли при таинственных обстоятельствах в течение нескольких лет, а их прямые потомки кончили жизнь самоубийством или были убиты после похищения, как это случилось с Диего Рубирозой, племянником антиквара и мужем Аннализы Вакка, которую прошлой ночью застрелили вместе с сыном. В связи с этим существует масса предположений, а комиссар Армандо Ришоттани, бывший другом Самуэля, не исключает неожиданных скандальных разоблачений и громкого процесса.

Миланская газета «Ла Нотте» поместила заметку:

«ТРОЕ СГОРЕЛИ, А РЕМБРАНДТ ИСПАРИЛСЯ».

Найдены обгоревшие останки членов семейства Рубироза. Похоже, мы присутствуем при сведении счетов между конкурирующими бандами. После самоубийства в «Рице» кольцо смерти все сильнее сжимается вокруг членов семейства антикваров, и вскоре мы, по-видимому, станем свидетелями гибели последнего из них. Комиссар Ришоттани, ведущий следствие, дал понять, что жестокая ненависть более пятнадцати лет разделяла туринского антиквара и его племянника Франческо. Причиной разрыва отношений считают женщину, но также говорят и об исчезнувшей картине Рембрандта. Однако истина может быть еще более таинственной, чем все эти убийства или пропажа картины стоимостью более пятидесяти миллиардов.

«Коррьере делла Сера» писала:

«ПОСЛЕДНИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ СЕМЕЙСТВА РУБИРОЗА УБИТЫ ВО ВРЕМЯ КРАЖИ ЗНАМЕНИТОЙ КАРТИНЫ РЕМБРАНДТА».

После самоубийства Франческо Рубирозы насильственная смерть кладет конец целой династии антикваров. Исчезает знаменитое полотно Рембрандта из семейной коллекции. Комиссар Ришоттани – друг одной из жертв. Он ведет следствие и не исключает взаимосвязи между похищением, самоубийством и убийствами в Турине.

Миланская «Джорнале» напечатала сообщение:

«ТУРИНСКИЕ ТАЙНЫ. ПОХИЩЕНА ЗНАМЕНИТАЯ КАРТИНА РЕМБРАНДТА».

Ночью мощный взрыв и последовавший за ним сильнейший пожар завершили варварское убийство последних представителей семейства Рубироза. Известный нам комиссар Ришоттани, который одним из первых прибыл на место преступления, подозревает старуху-бродягу, замеченную гувернанткой этой семьи.

Возникает масса вопросов. Как могли не заметить попрошайку сторожа адвоката Аньелли, тем более, что она очутилась в этом привилегированном районе, рядом с резиденцией самого владельца предприятий ФИАТа? Кажется невероятной связь между бродягой и преступлениями, а тем более похищением картины, но это неожиданное и настораживающее появление дает пищу массе предположений. Следует сразу же исключить возможность чистой случайности, по которой в течение всего двух дней погибла бы целая семья. Пока что нет других версий, а попрошайка, так же как и картина, бесследно исчезла. На сегодняшний день приемлемы любые предположения, а в ходе следствия не исключаются самые неожиданные повороты.

* * *

Комиссару Армандо Ришоттани по прозвищу Ледоруб только что исполнилось шестьдесят лет, но он никак не мог примириться с необходимостью уйти на пенсию. Он чувствовал себя еще достаточно молодым и полным энергии. Он был прямым, как шпага, мужественным и пышущим здоровьем, ростом – метр восемьдесят пять сантиметров, кривым у него был только солидный нос, который придавал его лицу сходство с пиратом. Глубоко посаженные черные глаза, резкие морщины по краям рта, все еще очень черные волосы с редкими нитями серебра, обрамляющие загорелое лицо спортсмена и любителя прогулок по горам. Его прозвали Ледорубом, потому что часть своей жизни он посвятил борьбе с преступностью, а другую – горным восхождениям.

У этого человека, которого боялись и уважали все уголовники Турина, было тело спортсмена и очень добрая душа, которую он тщательно скрывал за резкими манерами и неожиданными вспышками беспричинной ярости.

В возрасте 23 лет он женился на женщине, пышнотелость которой была равна ее глупости. Если верно, что существуют различные степени глупости, то Вера, жена Ледоруба, была просто глупостью во плоти. И это было безнадежно. Но с молодых лет будущий комиссар полюбил прекрасное тело Веры и не смог сразу же оценить других ее качеств, поскольку весь погрузился в работу, всячески стараясь сделать карьеру. По правде говоря, Ришоттани даже и не предполагал, что ему нужна более умная жена. На различных этапах своего восхождения по служебной лестнице он дважды сделал ее беременной, и оба раза она рожала ему мальчиков. Пока жена растила детей и заботилась о них, комиссар, как и раньше, не замечал ее, а Вера, занятая детьми, возможно, не имела времени выразить себя иначе, чем содержать в порядке его, детей и дом.

С детьми проблем у него не было, образование они получили самое обычное. Когда мальчикам было около двадцати, Армандо уже сделал довольно приличную карьеру. В Турине местная знать стала принимать его в своих салонах, как будто он был кем-то вроде пьемонтского Мегрэ. Ришоттани хорошо говорил на французском и английском языках, прекрасно разбирался в музыке, подбирал по слуху мелодии на фортепиано, но главное, был милым, симпатичным, общительным человеком. Он много читал и хорошо знал итальянскую, английскую и французскую классику, особенно Данте, Боккаччо, Шекспира, Пруста и Бальзака. И хотя он преклонялся перед гигантами литературы, не оставлял без внимания и более скромных писателей, охотно читал полицейские и приключенческие романы, увлекался научной фантастикой. Он всегда был в курсе последних новинок. Ему доставляло удовольствие афишировать свою любовь к горам и припрятывать свою любовь к литературе и искусству, как будто речь шла о какой-то тайной страсти. Лишь немногие из ближайших друзей действительно представляли себе глубину его знаний в области классической культуры и компетентность в области антиквариата.

Когда муж брал жену на приемы, бедной Вере оставалось только молчать, так что однажды она заявила:

– Будет лучше, если оставишь меня дома.

С тех пор комиссар стал ходить на приемы один, а Вера спокойно ждала его перед экраном телевизора или просто отправлялась спать. Дети уже стали взрослыми, и она нашла себе место машинистки. Свободное от работы время она целиком посвящала дому, где все блестело и сияло. Домоседские привычки Веры еще более обострили у комиссара Ришоттани чувство одиночества, и поначалу он стал искать утешения в детях. Но дети чувствовали по отношению к отцу, целиком занятому собственной карьерой и не нашедшему времени, чтобы заняться их воспитанием, что-то вроде презрения. И хотя важные люди приглашали его на приемы, это оставляло их равнодушными. Им хотелось, чтобы отец был не полицейским, а кем-нибудь другим, и имел бы более престижную профессию. Стена непонимания между Армандо и его семьей стала попросту непреодолимой. Возможно в этом не было ничьей вины, а возможно, виноваты были все.

Примирившись со всем этим, комиссар построил собственный мир в туринских Альпах с их багряными закатами, головокружительными спусками, временными привалами и такими же временными знакомствами с молодыми проводниками и студенческими группами. Через несколько лет он стал известен всем любителям гор как альпийский ветеран. Его уважали. Нередко проводники включали его в бригады спасателей. Крепко сбитый, умеренный во всем, он не курил и не пил.

Летом, когда лыжные вылазки становились сложнее, он тренировался на гоночном велосипеде или роликовых лыжах, или же участвовал в изнурительных походах с рюкзаком, набитым камнями – все для того, чтобы быть в форме. В свои шестьдесят лет он был гибок и строен, а атлетически сложенное мускулистое тело, благодаря постоянным тренировкам, так и дышало энергией.

Из-за крючковатого носа и черных глаз, некоторые из молодых лыжников стали называть его «орлом». Но однажды, во время экскурсии на ледники Фургена, он одной рукой с силой вонзил ледоруб в склон горы, а другой целых двадцать минут держал веревку с сорвавшимся со склона начинающим альпинистом. Он спас ему жизнь. С тех пор прозвище «орел» окончательно уступило место Ледорубу и стало символом его мужества.

Когда ему было под пятьдесят, он, при трагических обстоятельствах, познакомился со старым Рубирозой. Под влиянием антиквара он стал посещать художественные выставки и аукционы и постепенно приобщился к этому разнообразному миру искусства. Благодаря своим манерам, общительности и непосредственности стал настолько своим в этих своеобразных кругах, что всякий раз в случае похищения произведений искусства или контрабанды картинами, представляющими художественную ценность, вести расследование поручали ему.

Все это позволило комиссару завязать дружеские и деловые отношения с коллегами из французского, английского, швейцарского и американского отделений Интерпола, потому что похищенные произведения искусства почти всегда переправлялись за границу, а основным сортировочным центром и складом хранения награбленного «товара» была, как правило, Швейцария. Затем похищенное окончательно переправлялось в частные коллекции Франции, Англии и Америки или же следы его терялись на крупнейших аукционах: лондонском Сотби и нью-йоркском Кристи, на парижском Призер Адер Пикар или еще каком-нибудь.

Под защитой законов собственных стран аукционы никогда не возвращали подпольно ввезенных произведений искусства и почти никогда – ценных произведений, если существовала возможность доказать, что со времени похищения до появления на аукционе это произведение прошло через руки трех владельцев.

* * *

– Не может быть, чтобы вы не вспомнили хоть что-нибудь, пусть самое незначительное, в связи с этой побирушкой, которую вы встретили вечером 19 декабря после того, как ушли от Рубирозы, – настойчиво повторял старой гувернантке комиссар Ришоттани, снова вызвав ее в полицейское управление. – Любой самый мелкий пустяк, который может казаться вам не имеющим никакого значения, для нас может стать настоящим откровением, вывести нас на верный путь. Попытайтесь вспомнить. Ведь вы же не хотите, чтобы убийца или убийцы так легко отделались и избежали справедливого возмездия?

Маленькая и худенькая Мария неловко чувствовала себя в присутствии огромного комиссара, никак не могла сосредоточиться и все время думала о бедном Чезаре, которого она воспитала как сына, и чувствовала, как комок подкатывает к горлу. Слезы вот-вот были готовы брызнуть из глаз.

– Подумайте, Мария, – убеждал ее комиссар. – Посидите здесь, я вернусь через десять минут, вы посидите, может, что-нибудь и припомните.

За эти десять минут бедная Мария припомнила все свои двадцать лет службы у Рубирозы, и невольные слезы вдруг закапали из глаз. Она плакала молча, без всхлипов: слишком глубоким, глухим и тягостным было это горе, чтобы голос его прорвался наружу. Она почувствовала себя сиротой, без семьи и без работы. И бедный Чезаре, голос которого наполнял жизнью слишком большой дом, уже больше не сможет оживить и облегчить ее неблагодарный домашний труд. Все казалось таким нелепым. Сначала похитили бедного Диего, папашу Чезаре; его труп нашли в одном отвале. А теперь вот всю семью извели. Но, Боже, что должна была она вспомнить об этой бродяжке? Кроме платка на голове и чирьев на ногах, да того, что та была пьяна, ничего необычного она не заметила, и на первый взгляд та показалась ей обычной побирушкой. Да, чирьи. Об этом она комиссару не говорила, Хотя, какой прок от того, что она об этом скажет комиссару?

Мысли ее прервал возвратившийся Ришоттани:

– Ну что, Мария?

– Мне жаль, комиссар, но я правда ничего такого не заметила.

– Хорошо, Мария, можешь идти, но если вспомнишь что-нибудь, пусть даже пустяк, позвони мне сюда.

И комиссар посторонился, чтобы пропустить ее.

– Ах, да, комиссар, я забыла об одной глупости. Но раз вы говорите, что все может пойти на пользу, чтобы найти этих зверей…

– Говорите, говорите, Мария.

– Видите ли, в какой-то момент, когда она проходила рядом, я заметила, что на ногах у нее полно кровавых чирьев. Не знаю, может быть, это…

– Боже милосердный! Да это же наша Шелудивая! – воскликнул удивленный комиссар. – Спасибо, Мария, ты мне очень помогла. Теперь иди, и еще раз спасибо.

– Постарайтесь поймать этих проклятых… – умоляющим голосом попросила Мария. – Ведь это была вся моя семья…

– Я знаю, знаю, Мария, – мягко сказал комиссар. – Будь спокойна. Мы сделаем все возможное и невозможное.

«Интересно, что могла забыть в этих местах Шелудивая в такой час и рядом с виллой Рубироза?» – удивленно подумал он.

На всякий случай он обратился в отделение летучей полиции, чтобы там как можно быстрее разыскали и доставили к нему небезызвестную Шелудивую для допроса. Он вспомнил 1975 год, когда впервые вынужден был арестовать бродягу на одной из оживленных и богатых улиц Рима за нарушение покоя и приставание к прохожим. Она ни слова не могла сказать по-итальянски. Небольшая кошка сидела у нее в кармане широченного изорванного пальто. Шелудивая страшно ругалась по-французски. При аресте царапалась, как кошка, и лягалась, как лошадь. Она продолжала и в управлении оказывать сопротивление полиции, но когда оказалась рядом с комиссаром, который на своем самом изысканном французском языке вежливо предложил ей чашечку кофе, неожиданно прекратила сопротивление, убрала свисавшие на глаза растрепанные волосы и сделала попытку улыбнуться. Комиссар подумал, что должно быть, она была когда-то красивой женщиной. Это чувствовалось, несмотря на кровоточащие прыщи, грязь и на лохмотья, в которые она была одета.

– Благодарю за любезность, мосье… Чувствуется, что вы родились в Италии. Я люблю, прямо обожаю вашу страну, в которой родился святой Франциск Ассизский, призывающий всех людей ко всеобщему братству, всех называющий братьями и сестрами. И даже самых диких зверей. Это благословенная Богом земля, единственная… – и тут она замолчала, как бы подыскивая заключительные слова, – …на которой я могу жить и в которую хочу быть зарыта.

Присутствовавшие здесь другие полицейские не очень-то много понимали, но посмеивались над ее полупьяными жестами и странной манерой говорить. Но комиссар, который все понимал, понял также и то, что перед ним не просто бродяжка.

– Как вас звать? – вежливо спросил он по-французски.

– Никак.

– Откуда вы?

– Ниоткуда. Мы с моей кошечкой пришли из ниоткуда и направляемся в никуда. – Потом добавила: – Дайте мне немного ветчины, не заставляйте страдать животных. Я как Бриджит Бардо: познавши мужчин, утешаюсь с животными.

Видя ее состояние, комиссар не стал продолжать допрос и отправил ее в больницу. Затем связался с Парижем и отослал туда ее портрет по телефаксу. В больнице ее для начала вымыли, продезинфицировали одежду, прижгли йодом прыщи, покрывавшие ее тело. Попытались избавить ее и от последствий опьянения, но Шелудивая, как окрестил ее персонал больницы, через несколько дней сбежала. Почти в тот же день комиссар Ришоттани получил из Парижа подтверждение своих первых впечатлений об этой женщине.

Это была сорокатрехлетняя Диана Понтье, по мужу Жиру. История ее трагична. Счастливая мать двоих детей, восьми и шести лет, она потеряла в автокатастрофе и детей и мужа. После этого она два месяца пролежала в коматозном состоянии, затем постепенно отошла и начала себя убивать, бросаясь в объятия всех, кто бы этого ни захотел (а таких, судя по ее красоте, должно быть, было немало), и соря деньгами в «Белом слоне» или у «Максима» и в других ночных заведениях Парижа, где она уже была широко известна. В особенности ценили ее любители специфических эротических приемов. Профессор X считал ее лучшей из профессионалок высшего класса во всей Европе, а его мнение многого стоило. Ценитель эротики со стажем, он коллекционировал такие таланты. В своем небольшом блокнотике он хранил списки имен и телефонные номера самых красивых женщин Европы из хороших семей и профессионалок, умевших проявить собственную фантазию и предложить многогранность в искусстве принимать самые что ни на есть оригинальные позы, удовлетворяя самые невероятные и фантастические требования партнеров во время коллективного полового акта. А профессор X считался не только большим любителем, но и глубоким знатоком предмета.

И вот наступил крах. Шелудивая была постоянно пьяна, перестала мыться, клянчила на выпивку и докатилась до обыкновенного бродяжничества. Последний раз ее видели под мостами Сены. Несколько лет о ней ничего не слышали.

Обдумывая все это, комиссар Ришоттани невольно должен был заключить, что если за день до преступления Шелудивая бродила вблизи виллы, она имела отношение к зверскому убийству Рубирозы. Но какое и почему?

Все казалось ему абсурдным и запутанным, словно блуждания в лабиринте, где надо двигаться в абсолютной темноте, на ощупь, напрасно надеясь увидеть луч солнца и найти хоть какой-то выход.

Зачем было убивать родственников старого Рубирозы, да еще у него на глазах, доведя этим невыносимым зрелищем привязанного к креслу старика до инфаркта? Что это? Месть или дьявольский религиозный обряд?

Насколько он помнил, что-то подобное произошло в Париже, когда мать и две дочери после многократного изнасилования были garrottate [5]5
  «Упакованы», перевязаны по рукам и ногам (жарг.).


[Закрыть], но прежде чем убить их, им кувалдой загнали во влагалище бронзовые кресты, в то время как связанный отец с кляпом во рту вынужден был присутствовать при сцене насилия и зверского убийства жены и дочерей. Потом и ему «вынесли приговор», разворотив череп клином в форме креста.

Трое фанатиков-убийц (двое мужчин и одна женщина) кровью на полу написали: Палачи Сатаны. Единственная вина этой семьи заключалась в том, что все ее члены были католики, ходили на службы и активно поддерживали некоторые благотворительные учреждения.

Это было преступление на грани сумасшествия. У парижан оно вызвало ужас, отвращение и ненависть.

А ведь в Пьемонте было немало религиозных сект сатанинского обряда. Правда, если это не было прикрытием, похищение картины в деле Рубироза исключало присутствие секты.

Самоубийство Франческо Рубирозы в отеле «Риц» всего лишь за день до убийства на вилле Рубироза в Турине, наводило на мысль о том, что в данном случае дело шло о чем-то более серьезном, нежели убийство ради кражи. «Самоубийство или убийство, замаскированное под самоубийство?» – спрашивал себя Ришоттани, вновь возвращаясь к событиям в «Рице». – Правда, тут могло произойти и простое совпадение. Что же до Турина, то в этом случае Рубироза могли узнать вора. Будучи застигнут врасплох во время кражи, он был вынужден заставить их замолчать. И навсегда. Но больно уж это примитивно. Возможно, просто инсценировки, чтобы направить расследование по ложному пути. А может, все дело в картине? И найти шедевр означает решить все дело? Во всяком случае, полотно Рембрандта подобного уровня и такой ценности не могло исчезнуть без следа».

* * *

Вот так случилось, что теперь Ришоттани обратился к Брокару. Он сообщил ему об убийстве в Турине и о краже и спросил, что нового появилось в связи с событиями в «Рице».

– Официально ничего нового. Вскрытие подтвердило рак на стадии метастазов, о чем Рубироза сообщал в своем письме к жене. Но жена уверена, что мужа убили. По трем причинам.

Во-первых: он был левша, и не мог выстрелить себе в рот разрывной пулей из пистолета, держа его в правой руке.

Во вторых: ему не было необходимости письменно выражать последнюю волю, потому что жена и дочь уже давно были совладелицами всего имущества мужа, а многие необходимые финансовые распоряжения на этот счет были сделаны им примерно за полгода до смерти.

В-третьих: Рубироза терпеть не мог тех, кто подписывался полной подписью, то есть и именем и фамилией. К тому же в подписи – явная инверсия.

– Я его понимаю. Я тоже терпеть не могу, когда представляются по-военному. Никаких осложнений с печатью?

– Абсолютно никаких. «Мошкаре» (я называю журналистов пакостной мошкарой), мы заявили, что поскольку это самоубийство, дело отправлено в архив и производством прекращено. С другой стороны, мы ждем ошибочного шага со стороны убийцы… если он существует…

– Но Франческо Рубирозе пальца, пардон, пистолета в рот не клади… Он поднял бы невероятный скандал, стал защищаться…

– Послушайте, Ришоттани, я буду держать вас в курсе, но и вы сообщайте мне, если будет что-то новое с итальянской стороны… Пока что мне кажется, будто я плыву в плотнейшем тумане…

– В дерьме, мсье комиссар, – уточнил по-французски Ришоттани.

– Да, да, вы правы. Все мы плаваем в дерьме, – со смехом перешел Брокар на родной язык.

Ришоттани остался доволен этим разговором. Брокар оказался симпатичным человеком, без предрассудков. Он был готов протянуть руку помощи коллеге, даже если тот был иностранцем, что не слишком-то свойственно французам. Но не все же можно рассказать по телефону. Хорошо бы посмотреть человеку в глаза и увидеть, может ли он тебя понять… Хочет ли… И, особенно, сможет ли он помочь тебе в деле, которое интересует тебя не как полицейского, а просто как человека.

Армандо решил навестить Брокара в Париже. Мысль об этой поездке привела его в какое-то особенное возбужденное состояние. Париж всегда его гальванизировал, гораздо сильнее Нью-Йорка, который многие считают тоже весьма возбуждающим. И уж, конечно, Париж не сравнить с рутинным Лондоном.

Последний северный город и первый город Юга, удачнейший синтез человечного и бесчеловечного. Европейский город. Самонадеянные парижане считают его характерным созданием французского гения. «К счастью, это не так, – подумал комиссар. – Самоуверенность и червь сомнения, столь характерные для французов, абсолютно не свойственны огромному числу других людей, которые превратили Париж в мировую столицу для умных людей, которые, со своей стороны, не знают, что им делать с французами и их чистосердечным нахальством. Эти люди высоко ценят прекрасных, корыстных и чувственных женщин, хорошее вино, шампанское, великолепные дворцы и произведения искусства.

Париж – это плод разврата, созревший в бесстыжем чреве после внебрачных связей похотливой мамаши, распутничавшей с целым миром и в результате давшей жизнь одному из интереснейших и умнейших созданий, когда-либо появлявшихся в Европе.

А эти глупые французы продолжают гордиться городом, как будто чистокровная француженка благороднейших кровей произвела его на свет из девственно чистого чрева.

Если не считать «Жанны д'Арк, этого мужеподобного создания сомнительного пола, чей секрет пока что еще ждет своей разгадки, во Франции мало чего осталось от девственности и чистоты. Французы не понимают, что наилучших результатов можно достичь после тысяч и тысяч скрещиваний. Если бы Париж представлял собой самый обычный плод, то между ним и бутылкой кока-колы особой разницы бы не было.

Париж – как прекрасная женщина, которой нравится спать со всеми. Думать будто бы он является исключительной собственностью французов – превышение власти. Этот город, в сущности, – всеевропейская проститутка. Проститутка, которая многим нравится. С другой стороны мужчины женятся на святых, а спать предпочитают с проститутками. А в результате многие из этих святых становятся проститутками единственно из-за удовольствия почувствовать себя женщиной в чьих угодно руках.

Относиться к Парижу как к собственности французов – самый настоящий грабеж, один из тех, которыми полна наша история, это незаконное присвоение, подделка завещания, свидетельства о рождении, записи о гражданстве.