Текст книги "Лучшее прощение — месть"

Автор книги: Джакомо Ванненес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава 6
Картина

О Рембрандте тогда многие писали: газетчики, искусствоведы, просто знатоки. О нем говорили Миксер и Самарканда по итальянскому телевидению, а французская «Антенн-2» передала даже специальное исследование.

Великий художник Рембрандт ван Рейн, родившийся 14 июля 1606 года в Лейдене, небольшом городке в нескольких десятках километров от Амстердама, где он скончался в 1669 году, никогда и ни за что не мог бы подумать, что одна из его картин, несомненно, самая неизвестная и нигде не упоминавшаяся, вплоть до начала XIX века, в XX окажется в центре загадочной истории интриг, преступлений и смерти.

Родители Рембрандта, беспокойного молодого человека, старались дать ему классическое образование и направить в свое время в Лейденский университет, но оказалось, что карандаш и кисть художника он предпочитает латинскому или еще какому-то учебному тексту или предмету, к которым он не чувствовал ни малейшей склонности. Родители, родом из простых деревенских мельников, должны были отказаться от честолюбивых планов и уступить действительности.

Их сыну суждено было стать не писателем, а художником, великим художником, одним из величайших художников в истории живописи. Но в далеком XVII веке они не могли еще знать о месте, уготованном Рембрандту в истории искусства и, скрипя сердцем, согласились на его учебу сначала у маэстро Якоба ван Свандербюрха в 1621–1623 годы, а потом в Амстердаме, в ателье Питера Питерсона Ластмана в 1624 году, у которого он пробыл в учениках всего несколько месяцев. Врожденные способности и несомненный талант позволили ему, в восемнадцатилетнем возрасте, открыть в родительском доме в Лейдене собственную студию. А через четыре года, в 1628 году, о нем пишет некто Арент ван Бюхель из Утрехта. Возможно, раздраженный тем, что двадцатидвухлетний художник уже многих заставил лестно говорить о себе, он высказался таким образом: «Много значения придается сыну мельника. Но это преждевременно». Однако слава Рембрандта продолжала шириться и расти, вопреки подобным предсказаниям. Несмотря на то, что его учителями были скромные художники, природный гений Рембрандта проявляется естественно и неудержимо, привлекая к нему внимание Европы.

В конце 1631 года он переезжает в Амстердам и организует новую мастерскую в доме своего компаньона Хендрикса ван Эйленбюрха. В 1634 году женится на его богатой племяннице Саскии.

Растет количество заказов; они поступают отовсюду, и множество учеников собирается вокруг учителя, который вынужден снять большое помещение, чтобы иметь возможность всех разместить и быть к ним поближе.

Обычно у каждого ученика была своя комната, где он жил и работал. Все остальные помещения здесь были отделены друг от друга матерчатыми или картонными перегородками, чтобы, не мешая друг другу, ученики могли писать с натуры.

Именно в этой мастерской, благодаря шалости одного из учеников, и возник у Рембрандта замысел одного из самых спорных шедевров, не свойственных творчеству художника. Почти три столетия этот шедевр пребывал в безвестности. В 1965 году профессор Федерико Дзери, собрав солидную документацию и представив неопровержимые доказательства подлинности картины, прекратил, наконец, все споры по поводу авторства великого голландца. Но продолжим по порядку.

Весной далекого 1635 года один из учеников Рембрандта, как говорится об этом во многих биографиях художника, должен был написать портрет девушки. Неожиданно он решил привести ее в свою комнату. Остальных его товарищей стало мучить болезненное любопытство, и они, молча столпившись, стали наблюдать за ним через щель в стене. Между тем, художник и его модель из-за сильной жары, между шутками и делом, стали потихоньку раздеваться и разделись догола.

В это время Рембрандт, обычно следивший за работой своих учеников, не найдя их в мастерских, очень удивился и стал переходить от комнаты к комнате. Наконец, он нашел их, подглядывавших за своим товарищем. Узнав в чем дело, он также стал следить, прильнул к щели и услышал, как молодой художник сказал, обращаясь к девушке:

– Теперь мы прямо как Адам и Ева в раю, потому что тоже голые.

Разгневанный Рембрандт перебил его:

– Именно потому, что вы это заметили, вы должны покинуть рай!

Непонятная и ужасная ярость охватила его. Он заставил ученика открыть комнату и палкой выгнал оттуда обоих. В какой-то момент он, вероятно, почувствовал себя высшим судией, изгоняющим из рая земного первого мужчину и первую женщину, дерзнувших выказать неповиновение и преступить правила его школы. Он был так взбешен, что оба едва успели накинуть на себя что подвернулось под руку и в страхе убежали. Когда гнев прошел, он рассказал обо всем своей нежной Саскии, и они от души посмеялись. Но уснуть он не мог. Одна и та же сцена, во всех мельчайших и незначительных деталях, постоянно рисовалась в его воображении.

Стиль художника всегда основывался на деталях: усы аркебузира, например, или кончик собачьего хвоста, или шляпка богатой торговки, или беззубая улыбка подмастерья и алчный взгляд ростовщика, С помощью бликов света он выделял, словно обнажая тех, кто ему позировал и для более рельефного изображения главного в сюжете, погружал в тень все незначительное, не заслуживающее увековечения на его холсте. Пока, не в состоянии заснуть, он беспокойно крутился в постели, два юных обнаженных тела, готовые соединиться, все отчетливее вырисовывались перед его глазами. Невинная, непосредственная девушка чуть иронично наблюдает за обнаженным юношей и как будто говорит: «Вот видишь, я могу быть причиной твоего волнения, и я счастлива». В то же время сияние ее глаз говорило о чувственной нежности, которая приходит к женщине лишь за миг до соединения, когда томительное желание влечет ее отдаться страсти. Обнаженный юноша, живое воплощение мужественности и силы, приближается к девушке, заранее наслаждаясь радостью обладания, счастливый оттого, что она согласилась, с гордо поднятым членом… А на лицах толпящихся соглядатаев можно прочесть не то желание, не то какую-то зависть, не то все это одновременно, и чувствуется, что возвышеннейший миг обладания они готовы превратить в пошлейший фарс. Но настойчивее всего преследовало художника лицо девушки, выражавшее восторженное желание отдаться, раскрыть свое лоно.

Как будто движимый таинственной силой, он, согласно легенде, вскочил с постели и в разгаре ночи, при слабом свете свечей, яростно набросал эскиз своего будущего шедевра. На другой день, тайно от всех, он начал прорисовывать основных участников своего ночного кошмара. Месяцами он работал дома и, как обычно, помногу раз возвращался к картине, чтобы подправить какую-нибудь деталь или придать еще больше выразительности лицу. Эта его манера постоянно, то тут то там, подправлять собственные картины, доходила до того, что когда заказчики слишком близко подходили к портретам, которые он не считал законченными, он предупреждал: «Будьте осторожны, от запаха красок вам может стать дурно».

Примерно через год первый шедевр эротической живописи XVII века был закончен и, обернутый в полотно, лежал в одной из комнат в доме художника, Саскии было велено никому не говорить о картине. Вопреки своим привычкам, Рембрандт на этот раз картины не подписал.

В 1642 году жена Рембрандта, тяжело больная туберкулезом и ослабевшая от почти перманентного состояния беременности, умерла, завещав все свое состояние единственному оставшемуся в живых сыну, Титусу, а право пользования – мужу.

В 1645 году к Рембрандту приехал дон Антонио Руффо, сицилийский дворянин, большой почитатель таланта художника и важный заказчик. То ли из-за неумеренных возлияний, то ли из-за желания показать заказчику что-то необычное, то ли просто не сдержавшись, Рембрандт показал ему «Совокупление», как он называл это полотно. Благородный сицилиец, в жилах которого текла горячая кровь и который, как истинный сицилиец, понимал толк в женщинах и в любви, просто чуть с ума не сошел при виде этого шедевра. Он не мог от него оторваться, потрясенный реалистичностью и многообразием чувств на полотне. Здесь, в этой картине было все: желание, непосредственность, томление, вожделение, зависть и ревность тайком наблюдавших за двумя обнаженными фигурами, блики света, неожиданно подчеркивающие позы и высвечивающие чувства… Луч света, упавший на картину из круглого окошечка под крышей комнаты, упал на член юноши и отразился в лице девушки, любующейся его мужской силой с какой-то иронической истомой.

Дон Антонио был буквально ослеплен красотой картины и, хотя обещал больше не вспоминать и не говорить о ней, почти немедленно начал преследовать Рембрандта просьбами о продаже. Месяца не проходило, чтобы художник не получал письма с одной и той же неизменной просьбой. К тому времени у художника начались неприятности с правосудием из-за некой Герты Диркс, которая возбудила против него дело о нарушении обещания жениться. Художник продолжал автоматически уничтожать все эти послания благородного сицилийца. Эта предосторожность оказалась небесполезной, так как в 1654 году церковный суд обвинил его и Хендрикье Стоффело во внебрачном сожительстве. Вопреки утверждениям о баснословных суммах, которые он получал за свои картины, знаменитый художник постоянно нуждался, так как задолжал за дом, который купил еще в 1639 году и оплатил лишь наполовину, страдал из-за экономического кризиса, охватившего страну, и из-за своих капризов он был одним из самых оригинальных и взбалмошных коллекционеров произведений искусства.

В 1656 году Рембрандт решил уступить просьбам дона Антонио Руффо и, под давлением кредиторов, за огромную сумму продал ему «Совокупление», взяв с него слово чести, что ни это, ни другие ранее купленные полотна анонимного автора, приобретенные как картины Рембрандта, на Сицилии выставляться не будут. Сияющий от радости сицилиец безоговорочно принял все условия и немедленно «сослал» картину в один из отдаленных залов своего дворца в Катании, чтобы иметь возможность в одиночестве спокойно наслаждаться легким лукавством и иронией в выражении лица девушки, победоносным взглядом юноши, эротической стихией, исходящей от этих обнаженных тел, подчеркнутой умелой игрой светотеней.

После одиннадцати лет почти бесплодных ожиданий, наконец-то увенчавшихся успехом, упоенный радостью победы, он отправил Рембрандту письмо следующего содержания:

«Катания, 10 апреля 1657 г.

Глубокоуважаемый маэстро,

Если Бог даст мне прожить подольше и пережить Мафусаила, никогда не забыть мне того уважения, что было выказано Вами, когда соизволили Вы уступить таинственную, я даже сказал бы, любовную, картину, что называется «Совокупление», продать которую Вы отказывались целых одиннадцать лет, несмотря на весьма лестные мои предложения и настойчивость.

Как и Вы, глубокоуважаемый маэстро, я поместил картину в таком месте, чтобы иметь наслаждение любоваться ею в полном одиночестве и тишине.

Дорогой маэстро, от Вашего шедевра исходит необъяснимый магнетизм, принуждающий меня смотреть на этих юных существ безотрывно и неустанно, как бы в ожидании, что вскорости произойдет, что должно, поскольку все это просматривается, чувствуется и отражается с поразительной ясностью в Вашем шедевре. И вот так сижу я, отчаиваясь и негодуя, и чувствуя, что исходящий из картины призыв действовать превращается как бы в насмешку, так и не меняясь.

Смутное ощущение того, что вот-вот должно произойти, было увековечено за столь преходящий момент и так совершенно, что когда мне удается оторвать взгляд от этой картины, какая-то смутная тоска овладевает мной, какое-то колдовство зовет меня к любви и в то же время таинственная сила, исходящая от картины, отвращает меня от нее.

Благодарю, благодарю, благодарю.

Дон Антонио Руффо.»

Это было единственное письмо, которое художник не уничтожил. Сицилиец сдержал слово и оставил картину своим наследникам, не слишком заботясь о том, чтобы они узнали имя автора. На протяжении фривольного XVIII века несколько поколений имели возможность восхищаться этой картиной на приемах у Руффо. В романтический XIX век, более склонный ко вздохам, чахотке и несчастной любви, нежели к здоровым радостям страсти, этот шедевр Рембрандта впал в забвение из-за эротического и «народного» сюжета.

В начале XX века, а именно в 1928 году, известный торговец произведениями искусства лорд Джозеф Дьювин приобрел эту картину за пятьсот долларов у одного из потомков дона Антонио Руффо и перепродал ее в качестве картины, приписываемой Рембрандту, американскому коллекционеру Альфреду Эриксону за семьсот пятьдесят долларов. В 1933 году Дьювин перекупил картину и потом перепродал ее все тому же клиенту в 1936 году. В 1961 году все собрание Альфреда Эриксона разошлось на нью-йоркском аукционе Парк Бенит Гэлери. Здесь же, через посредника, картина «Совокупление» была приобретена Франческо Рубирозой, который в то время еще работал под началом Самуэля.

На этом аукционе картина не получила достаточно высокой цены. Дело в том, что сначала Беренсон, а затем и Лонги, известные искусствоведы, постоянно спорили насчет атрибуции: могла ли картина быть оригинальным, но нетипичным произведением Рембрандта? Как и многим другим критикам, им не хватило мужества занять четкую и решительную позицию в этом споре, хотя не вызывающий сомнений стиль Великого Мастера чувствовался в этой картине в гораздо большей степени, чем во многих других. Совершенно не свойственный XVII веку сюжет сбивал их с толку и мешал беспристрастности их суждений.

В 1963 году крупный ученый искусствовед Федерико Дзери почти случайно обнаружил восторженное письмо дона Антонио Руффо, написанное в 1657 году и безоговорочно подтверждавшее авторство великого голландца. Вот так «Совокупление», теперь уже с солидной родословной, вошло в туринское собрание картин Рубирозы. Здесь картина находилась вплоть до 19 декабря 1988 года, до трагической ночи, когда была уничтожена вся семья антиквара, а картина таинственным образом исчезла.

Глава 7
Посредник

Из рапорта об убийстве Игнацио Граделлини:

«В 10 час. 12 мин. на внешней автостоянке туринского аэропорта в багажнике «Мерседеса» с веронским номером был обнаружен труп Игнацио Граделлини, известного полиции и Интерполу по участию в контрабанде и похищении произведений искусства.

Смерть, наступившая вследствие перелома костей черепа, по заключению криминальной полиции, произошла, скорее всего, месяц-полтора назад. Труп так долго не могли обнаружить, вероятно, потому, что убийство произошло суровой зимой, а неизвестная машина была припаркована с внешней, малопосещаемой стороны открытой стоянки. Орудием преступления, несомненно, послужил домкрат, обнаруженный в том же багажнике, покрытый кровью убитого и без отпечатков пальцев посторонних лиц.

После трехлетней отсидки за кражу картины Каналетто из известного венецианского собрания Рандоне Граделлини стал специализироваться на контрабанде произведений искусства.

Завязав знакомства с водителями рейсовых перевозок между Римом, Цюрихом и Базелем, Римом, Флоренцией и Лондоном через Вентимилья и Париж, он всякий раз имел дело с другим водителем. Поэтому почти все его операции проходили благополучно. Щедро (скорее всего, наличными) вознаграждаемые водители, как правило, на допросах и следствии хранили абсолютное молчание. Таким образом, почти до дня своей смерти Граделлини мог «работать» почти без помех.

С женой он фактически разошелся около трех лет назад. Она заявила, что постоянно поддерживала с ним дружеские отношения, и что в последний раз она виделась с ним 5 декабря. За ужином он был возбужден и сказал, что занимается очень выгодным делом по продаже картин, которое даст ему не один миллион. Подробности, так же, как и имена, он опустил. Он ушел поздно ночью, не очень твердо пообещав провести вместе рождественские праздники, и, если все пройдет гладко, сделать ей отличный подарок. Она не слишком обеспокоилась, когда на Рождество он не появился.

За годы совместной жизни она привыкла к его отлучкам, длившимся по несколько недель без каких-либо объяснений или предварительных звонков по телефону. Впрочем, эти многочисленные отлучки главным образом и привели к тому, что их брак распался.

Полиция ведет расследование среди водителей рейсовых перевозок и торговцев предметами старины. Согласно мнению следственных органов, мотивом преступления могла явиться недоплата посреднику в контрабандных перевозках или какая-либо ошибка с его стороны, а может быть кража, осуществленная заинтересованным лицом или лицами, случайно узнавшими о произведении, которое имело столь значительную историческую и художественную ценность».

Комиссар Армандо Ришоттани читал и перечитывал этот рапорт и едва сдерживался, чтобы не выругаться. Как будто рок навис над этим делом, которое все больше и больше напоминало головоломку. Стоило появиться хоть какому-то просвету, как тут же все окатывалось к началу. «Эти антиквары хуже мафии, – говорил он себе. – Прямо как те обезьянки: ничего не видели, ничего не слышали и ничего не говорят. Еще хуже водители».

Но ведь всем было хорошо известно, что контрабанда произведений искусства на границе с Вентимилья шла почти каждый день и иногда до того откровенно, что вспыхивали настоящие скандалы. Как, например, при попытке переправить за границу целую коллекцию предметов роскоши на грузовике с прицепом, до отказа забитыми мебелью, картинами, серебром, коврами, фарфором и слоновой костью. Таможенная декларация на все это выглядела просто смехотворно. Грузовик остановили на границе чисто случайно. Владелец коллекции, подозреваемый в принадлежности к пресловутой масонской ложе П-2, Личо Джелли, сам не зная того, находился под наблюдением. Агенты ДИГОСа (Отдел общих расследований и спецопераций итальянской полиции) следили за ним с самого начала. Они видели погрузку ценностей у дома, а затем последовали за грузовиком в надежде обнаружить тайный склад антиквариата. Когда они добрались до французской границы, им ничего не оставалось, как, предъявив документы, арестовать весь груз. Объявленная ценность груза была до того невинной, что поначалу вызвала живейший интерес таможенников, а затем и прессы половины Италии, поскольку имя владельца было широко известно. Последовавший вслед за этим судебный процесс приковал к себе внимание общественности и печати почти на целый год, а потом, как это неоднократно бывало, лопнул как мыльный пузырь.

…Комиссар никак не мог успокоиться. Мысль о том, что Граделлини причастен к похищению картины Рембрандта, не оставляла его. Все совпадало. Дата его убийства странным образом, даже очевидно, совпадала со временем убийства на даче Рубироза. Знаменательным было и то, что труп был обнаружен вблизи от аэропорта. Видимо, Граделлини собирался куда-то вылететь, весьма вероятно, со свернутым или уложенным в большой чемодан полотном. Доставлять похищенное авиарейсами становилось системой, которая, в сочетании с коррупцией на таможне, позволяла простейшим и надежнейшим образом, без малейшего риска, переправлять бесценные вещи с одного конца света на другой.

Армандо самым категорическим образом исключал возможность участия Граделлини в известных убийствах. Все в его досье свидетельствовало о том, что он был человеком кротким, не способным совершить насилие. Методичность и расчет в организации тайной переправки произведений искусства за границу, исключительная подозрительность и осторожность делали из него прекрасного контрабандиста, но никак не убийцу. Комиссар предположил, что именно в ночь убийства контрабандист встретился с преступниками, которые заранее поручили ему переправку картины Рембрандта. Возможно, что-то не пошло во время переговоров, не получилось, и Граделлини был устранен. Дело Рубирозы превращалось в сознании комиссара во что-то вроде вызова коварным замыслам убийц, борьбы умов между ним и преступниками.

Он попросил помощника:

– Марио, попробуй соединить меня с Вероной. Хочу поговорить с женой Граделлини.

Примерно через полчаса Марио доложил:

– Комиссар, вдова Граделлини на линии 3.

Армандо нажал кнопку соединения с третьей линией:

– Алло! Синьора Граделлини? С вами говорит комиссар Ришоттани. Добрый вечер, синьора.

– Я вас слушаю, – ответил дрожащий голос.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, синьора! Ничего важного и ничего официального. Я звоню, потому что просто занят расследованием дела об убийстве вашего мужа и подумал, что вы смогли бы мне помочь в расследовании.

– Но я ведь все рассказала карабинерам из Вероны?

– Да я знаю, дорогая синьора, я в курсе. У меня как раз под носом их рапорт. Но мне хотелось бы, чтобы вы ответили на один мой вопрос, потому что от вашего ответа, вполне возможно, будет зависеть успешный результат нашего расследования. Я уверен, что вы, по крайней мере так же, как и мы, заинтересованы в том, чтобы убийцы вашего мужа предстали перед лицом правосудия и получили то, что им положено.

– Конечно, комиссар. Хотя мы и развелись, я очень любила Игнацио. Он был вовсе не плохой человек. Если не считать контрабанды, то он и мухи не обидел, и если бы мне удалось сослать на каторгу тех, кто расправился с ним так бесчеловечно, я бы, конечно, уж постаралась.

– Прекрасно, синьора. Послушайте, не называл ли ваш муж кого-нибудь из посредников в Швейцарии, Франции, Англии или какой-нибудь другой стране, кто занимался бы торговлей антиквариатом и получал бы от этого «навар»? Подумайте, пожалуйста.

Последовало долгое молчание. Затем на другом конце провода послышался голос вдовы Граделлини:

– Несколько лет тому назад муж сказал мне, что связями между отправителями и получателями товара во Франции занимался не кто иной, как директор одной из художественных галерей, куда были вхожи известнейшие люди из мира антиквариата. Но они ничего не подозревали о настоящей деятельности директора галереи. К сожалению, муж никогда не называл имен. Если я пыталась что-то выяснить, он говорил: «Не будь идиоткой. Если ты ничего не знаешь, то ты ничем и не рискуешь. Если когда-нибудь меня накроют, то тебя, по крайней мере не смогут притянуть». В общем, я не знаю никаких имен. Очень жаль, но ничем не могу вам помочь, комиссар.

– Значит ничего больше вы не можете добавить?

– Мне жаль, но больше ничего не припомню, Если вдруг что-то вспомню, обязательно позвоню.

– Спасибо, синьора, и доброй вам ночи.

– Марио!

– Да, комиссар!

– Если получится, соедини меня с Брокаром в Париже по второй линии.

* * *

Итак, посредник в торговле произведениями искусства и антиквариата – директор художественной галереи. Посредничество в антиквариате невероятно интересная профессия, «Когда-то мне об этом говорил старый Рубироза. Когда же это было? Да, вспомнил. На Биеннале во Флоренции, в 1985 году». И комиссар снова вспомнил своего старого друга.

МЕЖДУНАРОДНАЯ ФЛОРЕНТИЙСКАЯ БИЕННАЛЕ АНТИКВАРИАТА-85

Старик, как они уже привыкли называть Самуэля, пригласил их на открытие. Чезаре в это время было около 15 лет, и он очень разволновался при одной мысли о путешествии, потому что (Армандо как сейчас помнил это) бедный мальчик всегда находился под наблюдением из-за угрозы похищения.

Уик-энд во Флоренции вполне мог сойти для него за каникулы. Это было путешествие в неведомый мир приключений и мечты, бегство от всего, что было запрограммировано на каждый день его жизни в Турине. Перед поездкой Аннализе пришлось дать ему успокоительное, потому что Чезаре никак не мог заснуть.

Как всегда по случаю знаменательных событий, шофер выкатил из гаража старый синий мерседес с шестью дверцами. В семь утра стояла ясная погода, и день обещал быть великолепным.

Старик был в прекрасном настроении и всю дорогу развлекал всех своими рассказами о собственных неудачах в начале карьеры.

Однажды один из посредников направил его к старой графине Альба, которая хотела продать кое-какую пьемонтскую мебель XVIII века и парочку картин Чиньяроли.

– Я договорился о встрече и предстал перед графиней около шести вечера. И сразу же заметил, что дело нечисто. На старой вилле не было слуг, а может быть, их просто отпустили, и старая графиня в воздушном халате сама мне открыла. Наряд говорил о том, что она или собиралась почивать, или только что пробудилась ото сна.

– Извините, синьор Рубироза, но я только что вздремнула…

– Ради бога, графиня, не беспокойтесь обо мне, – сказал я в ответ подходящую случаю фразу и проследовал за хозяйкой, которой, похоже, было уже далеко за семьдесят, Она шла впереди, и время от времени старалась непременно выставить ножку из-под халата, на манер роковых женщин или некоторых примадонн провинциальных театров. Не стоит и говорить, что из-за преклонного возраста все эти усилия выглядели весьма нелепыми и очень смешными: казалось, она вот-вот потеряет равновесие или просто выпила, Я едва удерживался от смеха и думал, что заключу неплохую сделку. Но старая графиня, хотя и казалась чуть тронутой из-за этой своей манеры изображать молодую премьершу, становилась вдруг трезвой и расчетливой, как только дело касалось денег. Она заломила такую цену, что я даже не попытался предложить ей что-либо со своей стороны. Когда она заметила, что все ее предложения на меня никак не действуют, оставляют меня безразличным, холодным и твердым и что я даже не пытаюсь продолжить переговоры, она попыталась сбагрить мне кое-что из залежалого товара.

– Вас действительно ничего не интересует, даже майолика из Лоди? И вы сами ничего не хотите мне предложить?

– Благодарю вас, графиня, – ответил я, – но то, что меня интересует мне не по карману, причем настолько, что, откровенно говоря, я не рискну что-либо вам предлагать. Оставим это до лучших времен.

С этими словами я направился к выходу, но в этот момент она глубоко вздохнула и вскрикнула. Я невольно обернулся. Она распахнула халат и, демонстрируя мне нагие руины былой красы, переспросила:

– Действительно, ничего?

Не говоря ни слова, я бросился к двери, раскрыл ее на полном ходу и тихо прикрыл за собой. Очутившись на улице, я с облегчением вздохнул. Эта дверь, бесшумно закрывшаяся за старостью, приближавшейся к безумию, навела меня на горькие мысли, но, в то же время, заставила вспомнить о собственной силе и молодости.

– А вот другой случай, – продолжал старик. – Один дворянин, некто… в общем, не могу вспомнить. Должно быть возраст… Память, как и все остальное, начинает мне изменять…

– Не стоит преувеличивать, Самуэль, – вмешалась Аннализа своим натянуто-неестественным тоном, от которого Джулия просто из себя выходила. – Ты просто несколько утомился, хотя для твоего возраста ты выглядишь стройным и полным жизни юношей.

– Стройный, как старый пень, – вмешался Чезаре.

Только ему разрешалось делать непочтительные замечания. Все рассмеялись, а старик продолжал.

– Да бог с ним. Только что его имя вертелось на кончике языка. Ладно, продолжим и назовем, для удобства, этого дворянина Алессандро. Мы вместе отправились к одной пожилой маркизе, его дальней родственнице, уговорить ее продать нам трюмо эпохи генуэзского барокко с четырехлистником. Я его помню, как будто видел только вчера: с двойным брюшком ящиков откидного комода и элегантным бронзовым верхом.

Когда старик возбуждался и начинал детально, во всех подробностях описывать красоту какого-либо предмета, Армандо не мог им не восхищаться. В его словах чувствовалось такое искреннее увлечение делом, что это невольно вызывало уважение. Даже Джулия, скрипя сердцем, признавала у старика это единственное положительное качество – любовь к искусству.

– Однако старуха, охваченная воспоминаниями, – продолжал Самуэль, все более распалялась, – и слышать не хотела о том, чтобы нам его продать. Мы подняли цену, но все без толку. В этот момент Алессандро, известный в мире искусства и светских кругах своими, мягко выражаясь, экстравагантными манерами, расстегнул панталоны и на глазах пришедшей в ужас маркизы, стал мочиться прямо на изысканные комнатные цветы. Буквально остолбенев в первые минуты и лишившись дара речи, маркиза вдруг взорвалась:

– Вон! Вон отсюда! Негодяи! Хамы! Паршивцы! Мерзавцы!

Она грассировала. Но если во время светской болтовни это «р» звучит изысканно и элегантно, то просто сказать не могу, как это смешно при крике. Но вернемся к нашему Алессандро. Мы расхохотались и буквально вылетели из салона. Алессандро был неистощим на подобные выходки. Однажды тот же Алессандро разрешил дочери устроить на дому праздничный танцевальный вечер. Но, устав от шума, он вышел после полуночи в чем мать родила из своей спальни и заорал на собравшихся в салоне:

– Вам не кажется, что вы уже достаточно поморочили здесь всем яйца! Спать! Спать! Тащите ваши яйца веселиться в другое место! Мы закрываем лавочку!

И он вышвырнул всех на улицу, несмотря на отчаяние дочери и к удивлению собравшихся.

Пока Самуэль рассказывал все это, Чезаре задремал.

К полудню машина подъехала к палаццо Строцци, где проходила выставка. Аннализа нежно разбудила мальчика и все вошли в здание. Прошло уже несколько часов после открытия. Выставка, организованная крупнейшими антикварами, братьями Беллини, была развернута на двух этажах палаццо. Братья только что продали филиппинскому диктатору Маркосу несколько картин, атрибуция которых вызывала немало сомнений, и которые обошлись покупателю в миллиарды. Этот скандал способствовал отчасти вниманию публики. Здесь были выставлены лучшие образцы антиквариата. От примитивистов до восточных художников, таков был отдел живописи. Львиная доля экспозиции серебра и украшений была отведена под изделия XVIII века, а подборка браслетов и брошей восходила по времени к сороковым годам нашего века. Мебель была представлена, в основном, образцами XVI века, которую всегда можно обнаружить во Флоренции. Даже через две тысячи лет человек, приехавший во Флоренцию, наверняка на нее наткнется: здесь она вдруг появляется, как из шляпы фокусника. Курцио Малапарте любовно называл флорентийцев «проклятыми тосканцами», а старый Самуэль Рубироза, покачивая головой и как бы всматриваясь в будущее, говорил с тосканским акцентом: «Озорники, шалуны…»

На втором этаже они встретили как всегда страшно возбужденного архитектора Мауро Бардорацци, с которым познакомились еще на выставке в Салуццо. Он раздраженно посмотрел на всех, поздоровался торопливым кивком головы и тут же куда-то умчался. Старик разозлился от такой непочтительности и немедленно воспользовался случаем, чтобы – в который раз! – накинуться на гомосексуалистов.

– Вы только посмотрите на этого неотесанного мужлана, на этого полуграмотного невежу, который называет себя архитектором! Он, дай Бог, с трудом закончил пятый класс, едва умеет читать и писать а уже мнит себя хозяином палаццо Строцци. Научился бы сначала себя вести, хрен моржовый…