Текст книги "Неистовый (ЛП)"

Автор книги: Дж. Б. Солсбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ДЕСЯТЬ

ДЖОРДАН

– Ты замерзла.

Почему его замечание всегда звучит как обвинение?

Выпрямляюсь, сидя на, выброшенной на берег, перевернутой лодке, стараясь выглядеть не замерзшей, просто чтобы доказать ему, что он ошибается.

– Я в порядке.

Его густые темные ресницы так близко друг к другу, что кажется, будто он закрыл глаза, но я знаю лучше. Морщинки в уголках его глаз и сердитый взмах бровей – это развевающийся флаг раздражения.

– У тебя губы синеют, когда холодно.

Я сжимаю губы между зубами и покусываю в надежде вернуть немного цвета.

Хруст снега под его сапогами заставляет мужчину казаться еще больше, чем он есть на самом деле. Гризли пихает мне металлическое ведро, в котором две рыбы, которых ему удалось поймать.

Беру ведро, и он дергает подбородком, чтобы я встала и пошла обратно в хижину.

Я хмурюсь, но все равно встаю и иду за ним. По правде говоря, находиться на свежем воздухе – это самое нормальное и непринужденное чувство, которое я испытывала с тех пор, как попала сюда.

Я еле передвигаю ноги, когда возвращаюсь в четыре стены в крошечной темной хижине с кем-то, кто отказывается вступать в разговор. Но мужчина прав, мне холодно, и случай переохлаждения сделал бы мое и без того мрачное существование намного хуже.

Почему меня не мог спасти экстраверт? Кто-то, кто процветал в разговорах и настаивал на том, чтобы поделиться каждой деталью своей жизни?

Смотрю, как мощные, обтянутые джинсами ноги Гризли легко двигаются по снегу, его большие плечи так широки, что я буквально иду в его тени. И его задница – произведение совершенства, то, как она двигается… Нет. Нет, я не собираюсь проверять задницу Гризли.

Отрываю взгляд, настаивая, чтобы глаза смотрели куда угодно, только не вперед. Заснеженные деревья, как на рождественской открытке. Даже без солнца деревья сверкают, как кожа Эдвада Каллена… Я врезаюсь в спину Гризли.

– Что…

– Ш-ш-ш. Смотри, – тихо говорит он.

Там, всего в нескольких метрах перед нами, рысь. Мое сердце колотится, когда разум воспроизводит предупреждающие знаки.

– Думаю, они злые.

Гризли остается неподвижным, но не кажется встревоженным. Конечно, нет. У него две эмоции – безразличие и ярость.

Комок серого меха, зубов и когтей не шевелит ни единым мускулом, но смело смотрит на нас, как будто бросает нам вызов двигаться первыми. Рысь хоть и не намного больше собаки-бигль, не сомневаюсь, что, если спровоцировать, она сожрет мое лицо.

Я пытаюсь обойти Гризли, но он вытягивает руку и удерживает меня. Он тоже беспокоится, что его лицо сожрут? Быстро соображая, я протягиваю руку к ведру и хватаю одну из рыб.

– Апорт! – Здоровой рукой я швыряю рыбу в лес.

Рысь вздрагивает и убегает в сторону рыбы.

Гризли хмуро смотрит на меня сверху вниз.

– Что ты стоишь? Беги! – И убегаю так быстро, как только могут нести мои ноги, стараясь держаться той же дорожки из отпечатков ботинок, которую мы оставили во время нашей прогулки к озеру. Я представляю, как этот комок шерсти набрасывается на меня сзади и визжу. – Она преследует меня? – Так быстро, как только могу, с колотящимся сердцем, я, наконец, добираюсь до хижины. Мой сосед по комнате неспешно идет позади и качает головой. Я стою внутри, высунув голову на улицу только для того, чтобы крикнуть: – Ты хочешь, чтобы она вернулась и сожрала твое лицо?

Мужчина выглядит так, словно просто прогуливается по парку. Тем временем мое сердце бьется так быстро, что на самом деле больно.

Лихорадочно осматриваю линию деревьев, надеясь, что если рысь вернется, я, по крайней мере, смогу предупредить Александра, прежде чем она набросится сзади.

Когда Гризли добирается до двери, я хватаю его за куртку, затаскиваю внутрь и захлопываю за ним дверь.

– Чувак! Какого черта?

Мужчина отшатывается, снова неодобрительно качает головой и ставит удочку в угол.

– Ты отдала этой твари наш ужин, – рычит он.

– Наш ужин? – Моя челюсть чуть не падает на пол. Он не может расстраиваться из-за того, что я принесла в жертву рыбу. – Я спасла тебе жизнь!

Мужчина медленно оборачивается, в его глазах мелькает что-то опасное.

– Подожди. – Я наклоняюсь и изучаю выражение его лица, которое определенно злое. – Ты серьезно злишься на меня?

Гризли сильнее сжимает челюсть.

– Моей жизни ничего не угрожало. – Его голос низкий и пугающе спокойный.

– Ты этого не знаешь. Рыси могут быть очень агрессивными. Особенно если у них бешенство. – Я обвиняюще тычу пальцем ему в грудь. – Тебе следовало бы поцеловать меня в задницу за то, что я там сделала.

– Никогда. – Он выхватывает ведро с одной рыбой из моей руки и оставляет меня, разинув рот, смотреть ему в спину.

– Она могла сожрать тебе лицо!

– Ты это говорила. – Он хватает нож и засовывает его в ведро. – Теперь она жрет наш ужин.

Сбрасываю куртку и ботинки.

– Знаешь, большинство людей не были бы так неблагодарны к тому, кто только что спас им жизнь.

Гризли медленно поворачивается и смотрит на меня с такой интенсивностью, что воздух наэлектризовывается.

Я хмурюсь. Он продолжает свирепо смотреть и, как покорная собака, я опускаю взгляд.

Чувство вины давит мне на грудь.

Подхожу к печи, набиваю ее дровами, а затем сажусь перед ней, чтобы согреться. Когда мельком смотрю на мужчину, он все еще смотрит на меня.

Этот человек говорит так много, не произнося ни единого слова.

– Замечание принято.

Только после этого он возвращается к рыбе и оставляет меня наедине с моим унижением.

АЛЕКСАНДР

Солнце зашло, поднялся ветер и колотит по старым бревнам хижины. И причина, по которой я могу слышать шум ветра снаружи, заключается в том, что внутри хижины тихо с тех пор, как мы вернулись с рыбалки.

Последние несколько часов я старался держаться как можно дальше от этой женщины, чтобы не сказать ей чего-нибудь такого, что могло бы ранить ее сильнее, чем, кажется, я уже сделал.

Рысь не представляла для нас угрозы. Все, чего я хотел – это остановиться и посмотреть на неё, потому что нахожу любое животное, живущее в стихии, очаровательным.

Когда Джордан бросила ей половину нашей еды, я чуть не сошел с ума. В ситуации, когда пищу трудно достать, растрата хорошего белка, как это сделала она, может стать смертным приговором.

Я бы сказал ей об этом, если бы она продолжала настаивать, но, к счастью, в этом не было необходимости.

Дело в том, что из-за лишнего рта, который нужно кормить, мои запасы продовольствия почти иссякли, а из-за неподходящей погоды, удерживающей нас на месте, мы можем попасть в опасную ситуацию в считанные дни.

Приношу ей миску вареной рыбы, риса и овощей, а затем сажусь за стол. Порции жалкие, но сойдет.

– Эй, – говорит она, ставя еду на стол.

Садится на стул напротив меня, и я вздрагиваю, когда ее колено касается моего бедра. Я заметил, что в последнее время она делает это все чаще и чаще. Приближается. Слишком близко.

Беру свою миску в руку и откидываюсь назад, чтобы поесть.

– Я сожалею о рыбе.

Я не отвечаю.

– И из-за удочки. – Она вздыхает. – И за то, что вела себя неблагодарно за все, что ты сделал.

Я поднимаю бровь.

Джордан закатывает глаза.

– И за то, что раздражала тебя, все время болтая.

Я хмыкаю и кладу в рот кусочек еды, смакуя его. Мы едим молча, и женщина забирает наши пустые миски, чтобы ополоснуть их. Я отодвигаю стул, чтобы встать, думая, что с таким же успехом могу пойти спать.

– На самом деле я не замужем. – Она делает глубокий вдох, а затем поворачивается ко мне лицом, высоко подняв подбородок. – Линкольн. Он мне не муж.

Мой взгляд падает на золотое кольцо на ее пальце.

Она поднимает руку.

– И он не мой жених.

Не замужем, не жених, тогда зачем кольцо?

– Это кольцо обещания. Он подарил его мне в канун Нового года.

Я чувствую, как кривятся мои губы.

– Обещание чего?

– Брака. Когда-нибудь.

– Тогда это обручальное кольцо.

Она хмурится.

– Тогда, полагаю, это обещание возможной помолвки.

– Сейчас октябрь.

– И?

– Десять месяцев обещания помолвки, которое является обещанием жениться – это вообще не обещание. Успокоение – это не то же самое, что обещание.

Ее взгляд скользит по полу.

– Спокойной ночи.

ОДИННАДЦАТЬ

АЛЕКСАНДР

– Ты приготовила мне завтрак. – Я смотрю на миску овсянки и кружку горячего кофе, которые утром ждут меня на столе.

– Да, – говорит она, лучезарно улыбаясь.

– Что это? – Я указываю на банку, наполненную сосновыми ветками и шишками.

– Декор стола. То, что мы застряли в хижине, не означает, что мы не можем попытаться быть цивилизованными, верно? – Ее серые глаза сверкают энергией.

Беру свою миску со стола и ем, стоя и глядя на улицу. Отсутствие нового снега – хороший знак. Облака менее плотные, чем вчера, но ветер все еще сильный.

– У меня есть идея.

С ложкой овсянки, подвешенной в нескольких сантиметрах от моего рта, я смотрю на женщину.

– Если поставить тазик прямо здесь, на столе, думаю, я смогу вымыть голову.

Сую ложку овсянки в рот.

– Но… – Она втягивает воздух сквозь зубы. – Из-за ребер мне понадобится твоя помощь.

– Нет.

– Не отвечай пока! Я не сказала тебе самого лучшего.

Я жую и глотаю еду, ожидая, что она продолжит.

– Я вымою и твою тоже.

– Нет.

Джордан топает ногой.

– Но почему нет?

Я открываю рот, чтобы ответить, но передумываю, так как она, вероятно, не примет «потому что я не хочу» как достаточно вескую причину.

– Я буду готовить тебе завтрак и ужин каждый день до конца нашего пребывания здесь.

Ох, я понимаю, что здесь происходит. Манипуляция. Я видел, как женщины в жизни моего отца проделывали с ним тот же трюк. Конечно, они просили гораздо большего, чем мытье волос. Они все держат рот на замке о его делах, когда цена подходящая. Дорогой компромисс.

Я доедаю остатки завтрака и ставлю миску на стол.

– И будешь мыть посуду.

– Договорились.

– И…

– Ты серьезно?

– …ты прекращаешь непрерывный поток вопросов хотя бы во время еды.

Я ожидаю, что Джордан будет сопротивляться и ответит резким словесным ударом, но вместо этого выражение ее лица тускнеет, и она кивает.

– Ладно.

– Хорошо. Я помогу тебе.

– Спасибо, – говорит она, не глядя мне в глаза.

Женщина наполняет большой котел водой и ставит его на дровяную печь. Затем достает банку с мылом, которым я стираю одежду.

Обычно я купался в озере, но сейчас погода делает это невозможным. У меня есть небольшой дорожный шампунь, который я держу рядом с кроватью, но с ее длинными волосами не думаю, что его будет достаточно для выполнения этой задачи.

Пока она готовит все необходимое, я выхожу на улицу и проверяю водяной насос, радуясь, что он не замерз. Хватаю охапку дров для печки на случай, если начнется еще одна буря, и расчищаю дорожку от уборной к хижине.

Когда возвращаюсь в дом, таз стоит на столе, а стул повернут спинкой к столу.

– Все готово. – Она берет большую кастрюлю с водой, наполняет таз до половины и кладет рядом полотенце. – Ты первый.

– Я не хочу…

– Хочешь. – Ее глаза становятся большими, и крошечная улыбка изгибает ее губы. – Поверь мне.

Ну, ладно.

Сажусь на стул, и она велит мне откинуться назад. Используя кружку, из которой я пью свой утренний кофе, она выливает мне на голову парящую воду. Прошло уже больше месяца с тех пор, как я в последний раз чувствовал теплую воду, и я даже не осознавал, как сильно скучал по ней.

Джордан отвинчивает крышку от банки.

– Возможно, тебе захочется закрыть глаза.

Я делаю, как она предлагает. Погруженный в темноту, с теплом дровяной печи у моих ног и теплой водой на голове, мои мышцы расслабляются. Одной рукой женщина втирает мыло в мои волосы, твердыми пальцами массируя и разгребая пену со лба на затылок. Иногда она пользуется обеими руками, но прикосновение левой гораздо мягче, чем правой. Не то чтобы это имело значение. Они обе прекрасно чувствуются.

Когда я думаю, что мои волосы должны быть достаточно чистыми, она кончиками пальцев массирует кожу моей головы. Надавливая на чувствительные места, она потирает мои виски, и гул облегчения грохочет глубоко в моем горле.

Потерявшись в ощущениях, я обнаруживаю, что засыпаю, когда Джордан наклоняется ко мне, чтобы взять еще мыло или чашку. Ее грудь касается моего бицепса. Её, кажется, это не волнует, она даже не замечает и продолжает делать то, что делает, но с каждым движением я чувствую, как ее сосок трется о ткань ее рубашки, а затем об меня.

Непрошеный прилив электричества наполняет мои вены, и мой член набухает. Я кусаю внутреннюю сторону щеки и стараюсь не представлять ее обнаженной, стараюсь не представлять эти сильные, нежные, влажные руки, скользящие вверх и вниз, сжимающие мой стояк, но чем больше я пытаюсь избежать этого, тем больше представляю, как ее руки двигаются между моих ног.

Я распахиваю веки.

– Закончила?

Ее руки застывают, и боль омрачает выражение ее лица.

– Да, конечно. Закончила.

Джордан просит меня откинуться на спинку стула и поливает мою голову теплой водой, смывая мыло.

Я складываю руки на коленях, надеясь, что женщина не заметит твердую выпуклость под моей молнией. Наконец она набрасывает мне на голову полотенце, и я могу встать и отойти на некоторое расстояние между нами.

– Я бы расчесала их, но у меня нет…

– Я сам, – огрызаюсь я и забираюсь на свою кровать.

Благодарный за уединение, я тянусь к молнии и крепко сжимаю свой стояк. Сдерживая стон, поправляю член так, чтобы стояк не выглядел так очевидно. Я забиваю голову тригонометрией, вычисляю логарифмическую функцию, и все равно он отказывается спадать.

Хватаю расческу и расчесываю волосы, которые намного длиннее, чем мне хотелось бы. Делаю несколько глубоких вдохов, и даже с моим телом, все еще не контролирующим себя, я возвращаюсь вниз, чтобы покончить с этим дерьмом, чтобы я мог снова игнорировать ее.

Женщина вылила воду из таза и наполнила его свежей водой и уже сидит в кресле, сложив руки на животе, и ждет меня.

Что бы она ни увидела на моем лице, это заставляет ее быстро заговорить.

– Я могу сделать большую часть самостоятельно.

Она хватает пригоршню своих длинных волос и откидывается назад, чтобы как можно больше поместить в таз. Затем вслепую тянется к чашке, чтобы намочить остальное, но только акробатка смогла бы это сделать.

– Я сделаю. – Отбрасываю ее руку и собираю все ее волосы вместе. – Откинься назад.

Поместив большую часть волос в тазу, наполняю чашку, чтобы намочить остальные. При первом же наливании половина воды стекает ей на лицо.

– Черт, извини.

Женщина вытирается полотенцем.

– Все в порядке.

– Почти зажило. – Осторожно прикасаюсь к красной отметине на линии ее волос, которая кровоточила, когда я нашел ее.

Хватаю мыло, щедро наливаю его в руки, а затем втираю в ее волосы. Некоторые капли стекают по ее лбу, но она не жалуется, только вытирает их полотенцем. Женщина закрывает глаза, что, вероятно, к лучшему, учитывая, что повсюду мыло. Я никогда раньше не мыл волосы женщине, но думаю, что лучше всего начать с кожи головы, а затем работать по всей длине секциями.

Так я и поступаю, убедившись, что каждая прядь намылена, прежде чем положить все это обратно в таз.

Ее волосы даже мягче, чем кажутся. Цвет темного кленового дерева. Я никогда раньше не замечал, какие у нее длинные и темные ресницы и как они выделяются на фоне ее бледной кожи. Подбородок острый, а нос маленький и покрыт веснушками. Она определенно хорошенькая.

Кладу руку ей на лоб, чтобы убедиться, что вода и мыло не попадут ей в глаза, и ее розовые губы приоткрываются. Твердость в моих штанах замечает это, и я заставляю себя сосредоточиться на текущей задаче. Праздные руки – игровая площадка дьявола. Мои руки не бездействуют, но разум все же в аду.

Выжимая лишнюю воду, я убеждаюсь, что в ее волосах не осталось пены. Точно так же, как она делала со мной, я укутываю ее голову в полотенце, когда заканчиваю.

– Спасибо, – тихо говорит Джордан. – Я уже чувствую себя намного лучше.

Выливаю воду из таза на улицу, а когда возвращаюсь, она сидит перед печью, расчесывая пальцами спутанные волосы.

Обычно я был бы категорически против того, чтобы одалживать кому-либо свою расческу для волос. Но что-то в ней заставляет меня захотеть сделать это. Может быть, в благодарность за то, что вымыла мне голову? Как извинение за то, что возбудился? Или просто потому, что в глубине души я знаю, что это достойный поступок.

Хватаю расческу с кровати и когда протягиваю женщине, она, кажется, так же шокирована моим предложением, как и я сам.

Спотыкаясь, я возвращаюсь к стулу и вместо того, чтобы повернуть его обратно к столу, я сажусь лицом к ней, и наблюдаю, как Джордан изящно расчесывает волосы.

Огонь освещает ее лицо, и ее спокойная улыбка заставляет меня пожалеть, что я не художник. Если бы только у меня был фотоаппарат. Она напоминает мне редкую тропическую птицу, когда наклоняется и изгибается, чтобы провести расческой до самых кончиков волос.

– Уф. – Она поворачивается ко мне, и я вырываюсь из своих мыслей, но все еще наблюдаю за ней. – Можешь мне помочь? – Она встает и подходит ко мне. – У меня болят ребра, когда я пытаюсь поднять руку, чтобы достать сзади.

Беру расческу из ее рук, а женщина поворачивается и опускается вниз между моих ног. Если бы она повернулась, то оказалась бы на уровне глаз с болезненной пульсацией между моих бедер.

Я делаю все возможное, чтобы нежно расчесать завитки в ее мокрых волосах, не причиняя Джордан слишком большой боли. Когда заканчиваю, я не готов к тому, что она уйдет, поэтому продолжаю расчесывать ее волосы от корней до кончиков. Тихий стон срывается с ее губ, и женщина прислоняется к моей ноге. Мои руки все еще в ее волосах, мои мысли разбегаются в голове.

Я хочу ее.

Иррациональная часть меня кричит, что я должен взять ее. Эта женщина уже моя. В конце концов, я спас ей жизнь. Теперь Джордан принадлежит мне, ведь если бы не я, то она была бы мертва. Я отбрасываю нездоровые мысли и страх, что переступил черту деструктивного мышления, от которого, возможно, никогда не оправлюсь.

– Я иду спать. – Глубина и грубость моего голоса пугают даже меня. Я говорю, как голодное животное, вынужденное уйти от свежей добычи.

Встаю и перешагиваю через нее, забирая расческу с собой. Я оставляю ее одну на полу хижины. Но забираю свои фантазии с собой в нечестивый склеп в своем сознании, чтобы разыграть их все и, в конце концов, заснуть.

ДЖОРДАН

Я не могу уснуть.

Поскольку большинство моих травм зажили, и мои дни в хижине проходят без происшествий, я нахожу, что ночи становятся длиннее. У Гризли, похоже, нет никаких проблем со сном каждую ночь, но он выходит на пару часов каждый день, делая то, что он там делает. Даже сейчас, когда я лежу на полу, мои влажные волосы скручены в клубок, я слышу, как он глубоко и ровно дышит надо мной.

Мне больше нечего делать, кроме как лежать со своими мыслями, и я обнаруживаю, что мой разум возвращаются к тому времени, когда его руки были на мне. Такие длинные сильные пальцы, которые двигались уверенно – как будто он касался меня миллион раз.

Он, казалось, знал, как обращаться с кожей головы женщины, где надавить, а где нежно прикасаться. Это заставляет меня задуматься, со сколькими женщинами у него были романтические отношения. Неделю назад я бы сказала, что, возможно, Гризли никогда раньше не был с женщиной – его грубое отношение и постоянный хмурый взгляд отпугнули бы любых заинтересованных женщин.

Теперь я уже не так уверена.

У меня отчетливое ощущение, что он был с женщинами. Может быть, ему когда-то разбили сердце, что объяснило бы, почему с ним трудно сблизиться. Одно можно сказать наверняка: он не такой неопытный, асексуальный мужчина, каким я его себе представляла.

Очевидная выпуклость под ширинкой его штанов, когда я мыла ему голову, была более чем достаточным доказательством. То, как он пытался это скрыть, еще больше убедило меня в том, что Гризли такой же горячий самец, как и все остальные.

Я не настолько глупа, чтобы думать, что его влечет направленно именно на меня. Прикосновение любой женщины, что-то столь же интимное, как мытье головы женщины, произвело бы возбуждающий эффект на любого мужчину, который был один Бог знает как долго один.

Тем не менее, я не могу сказать, что мне это не понравилось.

Наблюдая, как мужчина корчится, слыша, как учащается его дыхание… дело в том, что сексуальное возбуждение заразно. И даже спустя много времени после того, как Гризли лег спать, я ловлю себя на том, что хочу чего-то большего. Я чувствую боль в местах, в которых и представить не могла, что будет болеть, застряв в хижине с незнакомцем.

Он больше не незнакомец.

Хотя я почти ничего не знаю об этом мужчине, чувствую, что мы каким-то образом связаны.

Не видя конца своим блуждающим мыслям, я подбрасываю в огонь еще дров и пытаюсь читать. Рана на моем левом боку чертовски зудит, но я не решалась снять все повязки, чтобы проверить ее. Я изо всех сил стараюсь почесать ее, но, похоже, не могу получить достаточно контакта для облегчения.

К черту все это. Что еще мне делать?

Откладываю книгу, и мне требуется немного времени и маневров, чтобы снять свою термо рубашку. Подношу ее к носу и съеживаюсь.

– Пора помыться, – шепчу я. Чего бы я только не отдала за горячую ванну и дезодорант.

Осторожно разматываю бинты вокруг туловища, а затем поднимаю руку как можно выше, чтобы достать пластырь. В конце концов, я снимаю марлю и бросаю ее вместе с пластырем в огонь. С небольшим маневрированием грудью и акробатикой мне удается хорошо рассмотреть красно-фиолетовую рану на боку. Рана длиной примерно сантиметров семь все еще свежая, но, похоже, заживет. Засохшая кровь и мазь покрывают окружающую область, и думаю, что мне следует очистить ее, прежде чем снова забинтовать.

Хватаю аптечку, достаю ватный тампон и опускаю его в воду. Осторожно нажимаю на рану, проверяя боль в каждой области. Мой торс все еще усеян синяками, большинство из них желтые и исчезающие, но пятно на ребрах все еще фиолетовое и чувствительное.

Шипя сквозь зубы, нажимаю на область, ближайшую к ране, и из-под нее набухает кровь.

– Черт. – Если эта штука снова откроется, я могу задержать наш уход отсюда. Поэтому решаю оставить все как есть и забинтовать обратно.

Марля, бинт… мазь…

Ступеньки лестницы скрипят.

Я поднимаю взгляд и вижу, как Гризли спускается вниз, и хватаю рубашку, чтобы прикрыть грудь. Его напряженные карие глаза почти светятся в свете огня, и я парализована под его пристальным взглядом.

Он делает несколько шагов ко мне, его брови сведены вместе, когда он быстро осматривает аптечку первой помощи и меня топлес.

– Что происходит?

– Ничего. Я не могла уснуть.

Его глаза темнеют, когда взгляд опускается на мое декольте, где я здоровой рукой прижимаю рубашку к груди.

– Ты сняла бинты.

– У меня все чесалось. Я подумала, что нужно сменить их.

Его веки тяжелеют, когда взгляд скользит от моей груди к лицу.

– Сменила?

– Пока нет.

Он издает жужжащий звук, а затем подходит ближе и садится на корточки передо мной. Его массивный размер блокирует тепло от дровяной печи, и я вся дрожу. Он наклоняет голову и взглядом впивается мне в глаза.

– Дай мне посмотреть. – Низкий хриплый тон его команды прокатывается по моей коже как нежное прикосновение.

Я поднимаю руку и слегка поворачиваюсь.

Мужчина оглядывается на дровяную печь и, понимая, что блокирует свет, отклоняется в сторону, чтобы свет огня осветил меня. С возвращением тепла по моей коже бегут мурашки. Александр пальцами скользит по моим ребрам.

– Ты замерзла.

– Больше нет.

Он смотрит мне в глаза.

– Ложись на спину.

Я делаю, как он просит, и прерывисто дышу, когда мужчина снимает с меня рубашку и отбрасывает ее в сторону. Я все еще прикрываю грудь рукой, и наблюдаю, как его взгляд задерживается там.

Если бы мне пришлось подсчитывать, сколько раз мужчина смотрел на мою грудь, это были бы миллионы. И все же ни один из них не запомнился. Когда мужчины смотрят на грудь, я всегда вижу жадное вожделение, отражающееся в их глазах.

Александр смотрит на меня иначе.

С благоговением. Со страстным желанием. Уповая на то, что он не позволит себе взять.

Мужчина прочищает горло, а затем открывает спиртовую салфетку из аптечки. Я подпрыгиваю, когда холод касается моей кожи, и чувствую, как напрягаются мои соски.

– Тебе нужно было наложить швы, – говорит он, прижимая прохладную подушечку к ране.

– Как думаешь, останется шрам?

Гризли упирается локтями в колени и рассматривает весь торс, синяки, порезы и царапины, которые покрывают мой бок от бедра и выше.

– Да.

Я тяжело вздыхаю. Отлично. Если бы был хоть какой-то шанс, что я забуду о своем предсмертном опыте в Адирондаках, шрамы сделают это маловероятным.

Полагаю, вполне возможно, что я не хочу забывать.

Каждая отметина на моей коже будет напоминать мне о жестоком, диком человеке, который спас меня. Мужчине, который поразил меня одновременно страхом и тоской.

Он кладет чистый квадрат марли на мой бок и рвет зубами пластырь, чтобы закрепить ее на месте.

– Ну вот, – говорит он тише, чем шепотом.

Мужчина не делает попыток пошевелиться, его губы слегка приоткрыты, чтобы приспособиться к дыханию. Мне бы хотелось, чтобы он был без рубашки, а не в своей термальной одежде, чтобы я могла наблюдать, как его грудь поднимается и опускается с каждым тяжелым вздохом.

Кажется, он ждет, но чего?

– Спасибо.

Мужчина все еще не двигается.

Мои пальцы дергаются на коже, и он пристально наблюдает за ними. В тишине хижины слышно только наше дыхание, и воздух наполняется напряжением. Без слов его глаза умоляют меня открыться ему, доверить ему свое тело, как я доверила ему свою жизнь.

Убираю руку с груди. Мои пальцы нервно подергиваются на животе, пока Александр изучает каждый дюйм моей кожи. Его медленный осмотр ощущается как осторожное прикосновение, когда движется от моего горла, чтобы задержаться и обвести мои соски. Я прикусываю губу, чтобы не застонать, в то время как он открыто восхищается мной с ощутимым напряжением.

Я хочу, чтобы он прикоснулся ко мне. Моя кожа пылает, желая почувствовать тепло его рук, мягкость его губ и грубую щетину бороды. Моя спина выгибается, потребность моего тела говорит громче, чем сомнения моего разума, когда оно предлагает ему себя. Нуждаясь в его прикосновениях.

Гризли сжимает руки в кулаки между коленями. Сжимает челюсть, сдерживая себя.

Я сажусь, и его глаза следят за движением моих волос, когда они падают на одно плечо и ложатся мне на грудь. Секунды проходят и превращаются в минуты, и с течением времени, когда мужчина не прикасается ко мне, приходит неуверенность. Я прикрываю грудь руками.

Его тяжелый, полный тоски взгляд, поднимается к моим глазам.

– Твое кольцо.

Пытаюсь нащупать металл на пальце, но его там нет.

– Я сняла его, когда мыла тебе голову.

– Иди и возьми его, – грубо говорит он. – Надень его обратно.

Ответ прост.

– Нет.

В его глазах вспыхивает гнев.

– Сделай это сейчас же.

– Не хочу.

– Надень его.

– Зачем?

– Мне нужно напоминание о том, что ты принадлежишь ему…

– Я не принадлежу…

– …или я решу, что ты принадлежишь мне.

Я втягиваю воздух от собственнической силы, стоящей за его словами.

– Я никому не принадлежу.

Мужчина оскаливает зубы.

– Это вызов?

Мое сердце колотится из-за того, что должно быть страхом или предупреждением, но вместо этого я ловлю себя на том, что жажду подтолкнуть его, пока мужчина не сломается, чтобы я, наконец, смогла заглянуть за стену, которую он построил вокруг себя.

– Да.

Гризли отшатывается от моего ответа, и выражение его лица искажается от недовольства.

– Ты добровольно подвергаешь себя опасности.

– Потому что ты причинишь мне боль? Я в это не верю.

Он встает и ныряет за дровяную печь, чтобы схватить синюю фланель от «Берберри».

– Тогда ты глупее, чем я думал. – Он бросает мне рубашку, и я прижимаю ее к груди. – Прикройся. – Затем хватает мое кольцо со стола и бросает мне на колени. – Надень его.

Затем спешит по лестнице, возвращаясь в постель.

Глубоко в груди вспыхивает боль.

– Ну ты и мудак!

Он не только отверг меня физически, но и считает меня глупой. Нет, глупее, чем он думал, что еще хуже. Швыряю его фланель в дальний конец хижины, за ней следует дурацкое кольцо Линкольна.

Без рубашки я забираюсь под одеяло из шкур животных и натягиваю их на голову, чтобы Гризли не услышал, как я плачу.

Я очень хочу выбраться отсюда.

Чем скорее, тем лучше.