Текст книги "Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам (ЛП)"

Автор книги: Дуглас Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Лидер его партии Эдвард Хит немедленно освободил Пауэлла от должности в теневом кабинете, и любая политическая поддержка, которую Пауэлл мог бы получить, – не говоря уже о его собственном политическом будущем – закончилась. Однако общественность поддержала его взгляды – по опросам общественного мнения, около трех четвертей населения согласились с его настроениями, а 69 % считали, что Хит был неправ, уволив его.[13]13
  Там же.


[Закрыть] Много лет спустя один из оппонентов Пауэлла по Консервативной партии, Майкл Хеселтайн, сказал, что если бы Пауэлл выдвинул свою кандидатуру на пост лидера Консервативной партии после этой речи, он бы победил с большим перевесом, а если бы он выдвинул свою кандидатуру на пост премьер-министра, то победил бы с «национальным перевесом».[14]14
  См. документальный фильм BBC 2008 года «Реки крови».


[Закрыть] Но с политической точки зрения Пауэлл не нашел выхода, и его карьера не просто не задалась, а оставалась в политической глуши в течение оставшихся десятилетий его жизни.

Со времен речи «Реки крови» в Британии сложилось мнение, что вмешательство Пауэлла не только разрушило его собственную карьеру, но и уничтожило любую возможность полноценных и откровенных дебатов об иммиграции в Британии как минимум на целое поколение. Термины Пауэлла были настолько громкими, а его предупреждения настолько ужасными, что любой человек, озабоченный проблемой иммиграции, впредь рисковал быть заклейменным как «сторонник Пауэлла». Конечно, части речи Пауэлла слишком облегчили его политическим оппонентам нападки на него и дали слишком много прикрытия людям, находящимся гораздо правее его. Но сегодня при чтении его речи – и реакции на нее – больше всего поражают те фрагменты, за которые его осуждали и которые сейчас кажутся почти недооцененными: например, утверждение Пауэлла, что в Британии есть улица, на которой живет только одна белая женщина. В последующих интервью и дискуссиях случай с этой женщиной повсеместно отвергался как выдумка, поскольку считалось, что такой улицы не может существовать. Однако если бы кто-нибудь предложил Пауэллу в 1968 году использовать его речь в Бирмингеме для предсказания того, что в течение жизни большинства слушателей те, кто относит себя к «белым британцам», окажутся в меньшинстве в своей столице, он бы отмахнулся от такого советчика как от маньяка. Как и в случае с каждой из других европейских стран, даже самый известный пророк иммиграционной обреченности на самом деле недооценивал и преуменьшал значение дела.

Правда в утверждении, что вмешательство Пауэлла сделало иммиграцию невозможной дискуссией для целого поколения, заключается в том, что его вмешательство – и тот накал, который оно вызвало, – позволило политикам отмазаться от рассмотрения последствий своей политики. Многие из них пришли к очевидному выводу, что траектория, по которой движется страна, неизменна. В 1960-е годы в парламенте еще шли дебаты о возвращении иммигрантов в страну происхождения, если, например, они совершили преступление в Великобритании.[15]15
  Например, в Законе об иммигрантах Содружества 1962 года.


[Закрыть] Позже было принято законодательство, препятствующее распространению «браков по расчету», заключаемых исключительно для получения гражданства.[16]16
  По следам доклада Фрэнкса 1977 года.


[Закрыть] Но к 1970-1980-м годам численность иммигрантского сообщества стала очевидной, что любая политика, направленная на уменьшение его численности, была невозможна, даже если бы она считалась желательной. Как и в случае со странами всего континента, Британия оказалась в положении, которого не предполагала, и должна была импровизировать, реагируя на любые вызовы и преимущества, которые создавала эта новая реальность. Но о невысказанном беспокойстве по поводу того, в чем заключаются эти вызовы, говорит тот факт, что в этот период даже самые откровенные высказывания истины становились невозможными.

В январе 1984 года директор школы в Брэдфорде Рэй Ханифорд опубликовал в малотиражном журнале The Salisbury Review статью, в которой размышлял о некоторых аспектах управления школой в районе, где 90 процентов учеников были родителями-иммигрантами. Он упомянул об отказе некоторых отцов-мусульман разрешить своим дочерям посещать занятия танцами, драматическим искусством или спортом, а также о молчании властей по этому поводу и другим культурным обычаям, таким как вывоз детей в Пакистан на время уроков. Он также выступал за то, чтобы учеников поощряли говорить на языке и понимать культуру страны, в которой они живут, а не поощряли жить параллельной жизнью в обществе, как, по мнению Ханифорда, пытаются сделать руководители, занимающиеся вопросами расовых отношений.

Кампания против Ханифорда была быстро организована индустрией расовых отношений, которую он критиковал в своей статье. Мэр-мусульманин Брэдфорда потребовал уволить Ханифорда, обвинив его даже спустя годы в «культурном шовинизме».[17]17
  См. «Рэй Ханифорд: Расист или правый?», BBC, 10 февраля 2012 г.


[Закрыть] На фоне протестов и общенациональных криков «райчист» Ханифорд был вынужден покинуть свою работу и больше никогда не работал в сфере образования. В своей оскорбительной статье он сказал, что благодаря коррупции в политике и даже в языке трудно писать честно об этих вопросах, и его собственное обращение более чем доказало это. Почему популярный директор школы, на которого не поступало никаких других жалоб, был вынужден уйти в отставку за подобные рассуждения? Единственное объяснение заключается в том, что в то время даже простая правда об этих вопросах еще не стала приемлемой. Политическая и социальная парадигма, которую неловко называть «мультикультурализмом», уже зародилась, и в 1984 году еще не было возможности разрушить основы этой веры. Хотя Рэя Ханифорда это мало утешило бы, уже через пару десятилетий после публикации его статьи многие говорили, что, возможно, он что-то понял, а к моменту его смерти в 2012 году суть его аргументов стала общепринятой.

В 1980-е и 1990-е годы под новой рубрикой «мультикультурализм» в Британию продолжался постоянный приток иммигрантов с Индийского субконтинента и других стран. Однако существовал негласный консенсус, согласно которому иммиграция – несмотря на постоянную тенденцию к росту – была тихо ограничена. То, что произошло после победы Лейбористской партии на выборах 1997 года, стало нарушением этого консенсуса. Хотя это не было ни манифестом, ни заявленной целью, правительство Тони Блэра, придя к власти, провело открытие границ в масштабах, не имевших аналогов даже в послевоенные десятилетия. Они отменили «правило главной цели», которое позволяло отсеивать фиктивные заявления о вступлении в брак. Они открыли границы для всех, кто считался необходимым для британской экономики – определение было настолько широким, что включало работников ресторанов в качестве «квалифицированных рабочих». Кроме того, открыв дверь в остальной мир, они открыли границы для новых членов ЕС – стран Восточной Европы. Именно последствия всего этого и многого другого создали картину страны, показанную в переписи 2011 года.

Конечно, существуют различные версии того, как произошел этот всплеск иммиграции после 1997 года. Одно из них, знаменитое, высказанное в 2009 году бывшим лейбористом Эндрю Нэзером, заключалось в том, что правительство Тони Блэра намеренно смягчило правила иммиграции, потому что хотело «утереть нос правым в разнообразии» и создать, как они неразумно полагали, электорат, который впоследствии будет лоялен Лейбористской партии.[18]18
  Эндрю Нейзер, «Не слушайте нытиков – Лондону нужны иммигранты», Evening Standard, 22 октября 2009 г.


[Закрыть] После возмущения, вызванного его воспоминаниями 2009 года, Нэзер уточнил это конкретное воспоминание. Другие лейбористы тех лет стали говорить, что понятия не имеют, кем был Нейзер. Однако нетрудно понять, как любой человек, пусть даже младший, мог составить такое впечатление о том, что происходило в те годы.

Например, с момента ее назначения на пост министра по делам убежища и иммиграции во время первого срока Тони Блэра было ясно, что Барбара Роуч стремится полностью пересмотреть политику Великобритании в области иммиграции и убежища. Пока премьер-министр был сосредоточен на других вопросах, Рош изменила все аспекты политики британского правительства. Отныне всем людям, претендующим на статус просителей убежища, будет разрешено оставаться в Британии – независимо от того, подлинные они или нет, – потому что, как она сообщила одному чиновнику, «высылка занимает слишком много времени, и это эмоционально». Рош также считала, что современные ограничения на иммиграцию «расистские» и что вся «атмосфера» вокруг иммиграционных дебатов «токсична». За время своего правления она неоднократно заявляла о своем стремлении преобразовать Британию. По словам одного из коллег, «Рош не считала своей задачей контролировать въезд в Британию, но, глядя на картину в целом „комплексно“, она хотела, чтобы мы увидели преимущества мультикультурного общества».

Ни премьер-министр, ни министр внутренних дел Джек Стро не были заинтересованы в том, чтобы подвергнуть сомнению новую политику предоставления убежища, равно как и тот факт, что при Рош каждый въезжающий в Британию, независимо от того, была у него работа или нет, превращался в «экономического мигранта». При любой критике ее политики, как внутренней, так и внешней, Рош отвергала ее как расистскую. Более того, Рош, критиковавшая коллег за то, что они слишком белые, настаивала на том, что даже упоминание об иммиграционной политике является расистским.[19]19
  Tom Bower, Broken Vows: Tony Blair and the Tragedy of Power, Faber & Faber, 2016, pp. 171-8.


[Закрыть] То, к чему стремилась она и еще несколько человек из ее окружения, заключалось в полном изменении британского общества. Рош – потомок евреев из Ист-Энда – считала, что иммиграция – это только благо. Спустя десять лет после изменений, которые она произвела, она с удовлетворением сказала интервьюеру: «Мне нравится разнообразие Лондона. Я просто чувствую себя комфортно».[20]20
  Хью Мьюир, «Отвратительно разнообразная Британия: Иммиграционный „заговор“», The Guardian, 2 марта 2011 г.


[Закрыть]

Деятельность Рош и некоторых других в лейбористском правительстве 1997 года подтверждает идею о том, что это была целенаправленная политика трансформации общества: культурная война, которую вели против британского народа, используя иммигрантов в качестве своего рода тарана. Другая теория, не полностью противоречащая этому мнению, заключается в том, что все это было бюрократической ошибкой, которая вышла из-под контроля уже при сменявших друг друга правительствах, и только при новых лейбористах это произошло впечатляющим образом. В пользу этой точки зрения свидетельствует несоответствие между цифрами новых прибытий в страну, которые лейбористское правительство заявляло, что ожидает, и теми, кто действительно приехал. Например, разрешив в 2004 году бесплатный въезд в Соединенное Королевство новым странам, вступившим в ЕС, британское правительство объявило, что ожидает, что этой схемой воспользуются около 13 000 человек в год. В исследовании, проведенном по заказу правительства, утверждалось, что после снятия ограничений оно сможет «полностью контролировать» наводнение. Этого не произошло. Правила выдачи разрешений на работу, помимо других, были реформированы таким образом, чтобы квалифицированные и неквалифицированные иммигранты могли въезжать в страну и оставаться под видом «иностранных рабочих». Большинство из них остались. Вполне предсказуемо, что цифры вскоре разошлись даже с оценками самых больших сторонников массовой миграции. Ожидалось, что число граждан стран, не входящих в ЕС, удвоится со 100 000 в год в 1997 году до 170 000 в 2004 году. Фактически за пять лет правительственные прогнозы по количеству прибывших не оправдались бы почти на миллион человек.[21]21
  Bower, Broken Vows, pp. 175-6.


[Закрыть] Помимо прочего, правительственные эксперты совершенно не предусмотрели, что Великобритания может стать особенно привлекательным местом для людей из стран со значительно более низким средним уровнем дохода или без минимальной заработной платы. В итоге благодаря этой политике число восточноевропейцев, проживающих в Великобритании, выросло со 170 000 в 2004 году до 1,24 миллиона в 2013 году.[22]22
  Данные ONS.


[Закрыть]

Такие масштабные недооценки масштабов миграции были, конечно, предсказуемы для любого, кто хоть немного знаком с историей послевоенной иммиграции – историей, которая изобиловала огромными недооценками ожидаемого числа приезжих. Но это также отчасти продемонстрировало, что детальное внимание к контролю над иммиграцией просто не было приоритетом в те первые годы лейбористов. Самое главное, впечатление, что любое ограничение иммиграции было «расистским» (даже ограничение «белых» восточноевропейцев), делало любую внутреннюю и внешнюю оппозицию трудноосуществимой. Независимо от того, была ли политика резкого увеличения миграции незамеченной или официально одобренной, она определенно не вызывала возражений в британском правительстве.

Какими бы ни были причины или мотивы, редко кто отмечает, что реакция общества на массовый рост иммиграции и стремительное преобразование некоторых районов Британии была исключительно толерантной. В последующее десятилетие не было значительных или продолжительных вспышек расистских настроений или насилия, а единственная в стране расистская политическая партия – Британская национальная партия – впоследствии была уничтожена на выборах. Опросы общественного мнения и простой опыт жизни в стране показали, что большинство людей по-прежнему не испытывают никакой личной неприязни к иммигрантам или людям иного этнического происхождения. Но опрос за опросом показывал, что большинство глубоко обеспокоено тем, что все это означает для страны и ее будущего. Несмотря на это, даже самые мягкие попытки политического класса поднять эти вопросы (например, плакат предвыборной кампании консерваторов 2005 года, предлагающий «ограничить» иммиграцию) осуждались остальными представителями политического класса, в результате чего серьезная общественная дискуссия так и не состоялась.

Возможно, сменявшие друг друга правительства всех мастей десятилетиями откладывали реальное обсуждение этого вопроса, поскольку подозревали, что общественность не только не согласна с ними, но и что это вопрос, контроль над которым ускользает. Консервативная партия, сформировавшая коалиционное правительство с либерал-демократами в 2010 году, обещала сократить иммиграцию с сотен тысяч в год до десятков тысяч, и это обещание они повторили на своем посту. Но им так и не удалось приблизиться к этой цели. Не достигло ее и сменившее их правительство консерваторов, несмотря на то, что придерживалось того же обещания. Действительно, после пяти лет работы коалиционного правительства и начала работы правительства консерваторов, оба из которых обязались сократить иммиграцию, иммиграция не только не снизилась, но и выросла до рекордного уровня чистой иммиграции в 330 000 человек в год.[23]23
  Там же, Ежеквартальный отчет по миграционной статистике, ноябрь 2015 г.


[Закрыть]

Как мы подсели на иммиграцию

С небольшими изменениями в течение этих десятилетий в Западной Европе происходила практически одна и та же история. После Второй мировой войны каждая страна разрешала, а затем поощряла приезд рабочих в свои страны. В 1950-1960-е годы Западная Германия, Швеция, Голландия, Бельгия и другие страны ввели систему «гастарбайтеров», чтобы заполнить пробелы в предложении рабочей силы. По всему континенту эта схема «гастарбайтеров», как ее называли в Германии, привлекала людей из похожих стран. В Германии приток рабочих шел в основном из Турции, где после заключения немецко-турецкого трудового соглашения в 1961 году их число значительно возросло. В Голландии и Бельгии рабочие приезжали из Турции, а также из Северной Африки и других стран, которые когда-то были их колониями. Хотя частично этот приток рабочих был направлен на решение проблемы нехватки рабочей силы, особенно в низкоквалифицированных областях промышленного сектора, частично он был также результатом деколонизации. В XIX веке Франция вошла в Северную Африку и колонизировала ее часть, а Великобритания колонизировала Индийский субконтинент. После процесса деколонизации в той или иной степени эти бывшие граждане, фактически граждане Франции в случае алжирцев, считали, что им что-то причитается, или, по крайней мере, что им должно быть отдано предпочтение в схемах гастарбайтеров. Концепция «Империя наносит ответный удар» предполагает, что в XX веке было неизбежно и, возможно, даже справедливо, чтобы люди из этих бывших колоний вернули должок, хотя и в качестве граждан, а не завоевателей.

В каждой европейской стране власти испытывали точно такие же опасения, как и британские, и не в последнюю очередь полагали, что первые гастарбайтеры могут оказаться временным явлением и вернуться на родину по окончании работы. По всему континенту для правительств оказалось неожиданностью, что большинство этих рабочих пустят корни в стране, куда они приехали, – что они будут стремиться привезти свои семьи, что их семьи будут нуждаться в помощи, а их детям нужно будет ходить в школу. После того как такие корни были пущены, вероятность того, что они будут вырваны снова, становилась все меньше. И даже если тяга к дому оставалась велика, уровень жизни, которым эти рабочие могли наслаждаться на Западе, приводил к тому, что гораздо больше людей оставались, чем возвращались в страну происхождения. Хотя Европа открыла свои границы в трудную минуту, континент, похоже, даже не подозревал, насколько привлекательным он был для большей части мира, даже в своем ослабленном состоянии.

Даже когда соглашения о гастарбайтерах заканчивались – как это произошло между Германией и Турцией в 1973 году, – люди все равно приезжали. И те, кто начинал как «гастарбайтеры», становились частью стран, в которых они находились. Некоторые получили гражданство. Другие получили двойное гражданство. За пять десятилетий после начала этого процесса – в 2010 году – только в Германии насчитывалось не менее четырех миллионов человек турецкого происхождения. Некоторые страны – в частности, Франция – применяли к этому совершенно разные подходы. Например, когда Франция открыла себя для иммиграции из Алжира, она сделала это, руководствуясь идеей, что, как сказал Шарль де Голль в Алжире 4 июня 1958 года, «во всем Алжире есть только одна категория жителей – только полностью французские люди с одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями». Тем не менее, когда движение из Северной Африки во Францию началось всерьез, даже де Голль в частном порядке признал, что Франция может быть открыта для представителей других рас только до тех пор, пока эти люди остаются «небольшим меньшинством» во Франции. Доверенные лица де Голля утверждают, что он сам был глубоко неуверен в том, что Франция сможет принять многие миллионы приезжих из других стран.[24]24
  Об этом разговоре, состоявшемся в марте 1959 года, вспоминает его коллега и доверенное лицо Ален Пейрефит в книге «C'était de Gaulle» (1994), и он вызывает некоторые споры.


[Закрыть]

Несмотря на различия в послевоенной иммиграции, каждая европейская страна столкнулась с аналогичной ситуацией, когда краткосрочная политика привела к самым длительным последствиям. Каждая страна обнаружила, что бесконечно играет в догонялки – результат необходимости принимать важные политические решения на ходу. И в каждой стране дебаты аналогичным образом смещались с десятилетиями. По мере того как предсказания 1950-х годов оказывались ошибочными, ошибались и прогнозы последующих десятилетий. Ожидания будущих цифр в противовес тем, что были на самом деле, привели к бесконечным различиям в каждой стране. И если государственная статистика рассказывала одну историю, то глаза европейской общественности говорили о другом.

В ответ на обеспокоенность общественности правительства и ведущие партии всех политических направлений заговорили о контроле над иммиграцией, иногда даже вступая в соревнование, кто жестче выскажется по этому вопросу. Но с годами стало казаться, что это всего лишь предвыборный трюк. Разрыв между общественным мнением и политической реальностью стал выглядеть как разрыв, вызванный другими факторами, а не отсутствием воли или глухотой к общественным проблемам. Возможно, ничего не было сделано, чтобы переломить тенденцию, потому что никто из власть имущих не верил, что можно что-то сделать. Если это и была политическая правда, то она оставалась совершенно неупомянутой. Никто не мог быть избран на такой платформе, и поэтому на всем континенте возникла традиция, когда политики говорили и давали обещания, которые, как они знали, были невыполнимы.

Возможно, именно поэтому основной реакцией на развивающуюся реальность стало ополчение на тех, кто выражал хоть какую-то озабоченность по этому поводу, даже если они отражали мнение широкой общественности. Вместо того чтобы обратить внимание на проблемы, политики и пресса начали бросать обвинения в адрес общественности. Это делалось не только с помощью обвинений в «расизме» и «фанатизме», но и с помощью целого ряда тактик отвода глаз, которые стали заменой действиям. Все это можно было увидеть после переписи населения 2011 года в Великобритании, включая требование к общественности «смириться с этим».

В колонке под заголовком «Давайте не зацикливаться на иммиграции, а сеять семена интеграции» тогдашний мэр Лондона от консерваторов Борис Джонсон ответил на эту перепись: «Нам нужно перестать стонать о прорыве плотины. Это произошло. Теперь мы ничего не можем сделать, кроме как сделать процесс абсорбции как можно более эйпептическим».[25]25
  Борис Джонсон, «Давайте не будем зацикливаться на иммиграции, а посеем семена интеграции», The Telegraph, 17 декабря 2012 г.


[Закрыть] Сандер Катвала из левого аналитического центра «Британское будущее» отреагировал на перепись в похожем тоне, сказав: «Вопрос „хотите ли вы, чтобы это произошло, или не хотите“ подразумевает, что у вас есть выбор, и вы можете сказать: „Давайте не будем иметь никакого разнообразия“». Но это невозможно, настаивал он: «Мы такие, какие есть – это неизбежно».[26]26
  Сандер Катвала цитируется в «Перепись населения показывает рост числа родившихся за границей», BBC News, 11 декабря 2012 г.


[Закрыть]

Возможно, оба были правы и просто говорили то, что должен был сказать любой политик, изучающий ситуацию. Но есть что-то холодное в тоне таких высказываний. Не в последнюю очередь это отсутствие какого-либо ощущения того, что есть люди, которые не хотят просто «смириться», которым не нравится изменение их общества, и они никогда не просили об этом. Действительно, ни Джонсона, ни Катвалу, похоже, не задело, что есть люди, которые могут испытывать определенный гнев по поводу того, что все основные партии на протяжении многих лет принимали решение, так сильно расходящееся с общественным мнением. По крайней мере, ни одному из них не пришло в голову, что в таких разговорах есть что-то глубоко политически бесправное. Не только потому, что они наводят на мысль о законченности истории, которая на самом деле продолжается, но и потому, что они принимают тон, более привычный для реваншистского меньшинства, а не для большинства голосующей общественности.

В том же месяце, когда появились эти настойчивые призывы «смириться», опрос YouGov показал, что 67 % британцев считают, что иммиграция в течение предыдущего десятилетия была «плохим явлением для Британии». Лишь 11 процентов считают, что она была «благом».[27]27
  Опрос YouGov для газеты The Sunday Times. Полевые работы 13–14 декабря 2012 года. Доступно на сайте http://cdn.yougov.com/cumulus_uploads/document/w0hvkihpjg/YG-Archive-Pol-Sunday-Times-results-14-161212.pdf.


[Закрыть] Это включает большинство среди избирателей каждой из трех основных партий. Опрос за опросом, как до, так и после, показывают одно и то же. Помимо того, что большинство избирателей в Британии регулярно выделяют иммиграцию как проблему номер один, они также регулярно говорят о том, что иммиграция негативно сказывается на работе коммунальных служб и жилищном строительстве из-за перенаселенности, а также наносит ущерб чувству идентичности нации.

Конечно, политический стимул «подвести черту» и не ввязываться в «игры с обвинениями» приводит к тому, что, избежав ошибок до сих пор, политики могут почувствовать себя готовыми – после таких уместных восклицаний – повторить те же ошибки в будущем. К 2012 году лидеры всех основных партий Великобритании признали, что иммиграция слишком высока, но при этом все настаивали на том, что общественность должна «смириться с этим». Ни у одной из них не было четкой – и, как выяснилось, успешной – политики, как изменить курс. Опросы общественного мнения показывают, что неспособность что-либо предпринять в отношении иммиграции, даже если об этом говорят, является одной из ключевых причин падения доверия между избирателями и их политическими представителями.

Однако не только политический класс не в состоянии выразить озабоченность большинства населения. В ночь, когда были объявлены результаты переписи населения 2011 года, в ведущем дискуссионном шоу BBC «Newsnight» состоялось обсуждение новостей, в ходе которого три четверти участников выразили полный восторг от переписи и не увидели в ее результатах причин для беспокойства. По этому поводу философ А. К. Грейлинг, который сам является очень успешным иммигрантом из Замбии (тогда Северной Родезии), сказал о результатах переписи: «Я думаю, что в целом это очень позитивная вещь, которую следует отметить». Критик и драматург Бонни Грир, также весьма успешная иммигрантка (из Америки), согласилась с тем, что это положительный момент, и сказала, как и Борис Джонсон: «Это нельзя остановить».[28]28
  BBC Newsnight, 11 декабря 2012 г.


[Закрыть] На протяжении всей дискуссии преобладала притягательность этого отношения «идти в ногу со временем». Возможно, соблазн «плыть по течению» так силен в этом споре, потому что цена за выход за рамки консенсуса так уникально высока. Ошибитесь при обсуждении бюджета в студии, и вас могут обвинить в финансовом невежестве или плохой интерпретации общественного настроения. Но стоит кивнуть в сторону подавляющего общественного настроения, не говоря уже о том, чтобы говорить от его имени, по вопросу иммиграции, и на кону окажутся репутация, карьера и средства к существованию.

И все же где-то там, затерявшись среди всего этого хиппового консенсуса в студии в Центральном Лондоне, почти полностью отсутствовали взгляды большинства людей, сидящих дома, – мир, о котором мало кто хочет говорить на публике. О положительных сторонах миграции стало легко говорить: просто кивнуть в их сторону – значит выразить ценности открытости, терпимости и широты взглядов. А вот кивнуть, а тем более сказать о минусах иммиграции – значит навлечь на себя обвинения в закрытости и нетерпимости, ксенофобии и едва замаскированном расизме. Все это приводит к тому, что отношение большинства общества практически невозможно выразить.

Ведь даже если вы считаете, как и большинство людей, что некоторая иммиграция – это хорошо и делает страну более интересной, из этого не следует, что чем больше иммигрантов, тем лучше. Это также не означает, что, сколько бы плюсов ни было, не существует и минусов, которые так же легко указать без обвинений в злом умысле. Ведь массовая иммиграция не приносит обществу тем больше благ, чем больше людей приезжает. Если можно похвалить массовую иммиграцию за то, что она делает нас богаче в целом, то следует также объяснить, что в некоторых отношениях этот процесс сделал нас беднее, не в последнюю очередь за счет появления или повторного появления культурных проблем, с которыми мы, возможно, надеялись никогда не столкнуться.

В январе, накануне публикации результатов переписи населения 2011 года, банда из девяти мужчин-мусульман – семеро пакистанского происхождения, двое из Северной Африки – была осуждена и приговорена Олд-Бейли в Лондоне за секс-торговлю детьми в возрасте от 11 до 15 лет. В тот раз одной из жертв, проданных в современное рабство, стала 11-летняя девочка, на которой было клеймо с инициалами ее обидчика-«хозяина»: «М» – Мохаммед. Суд узнал, что Мохаммед «заклеймил ее, чтобы она стала его собственностью и чтобы другие знали об этом». Это произошло не в саудовском или пакистанском захолустье, и даже не в одном из северных городов, о которых забыла большая часть страны и в которых за тот же период произошло множество подобных случаев. Это произошло в Оксфордшире в период с 2004 по 2012 год.

Никто не может утверждать, что групповые изнасилования или жестокое обращение с детьми – удел иммигрантов, но развитие особых типов банд, занимавшихся изнасилованием детей, выявило – и последующее расследование, проведенное по поручению правительства, подтвердило[29]29
  Обзор Луизы Кейси в отношении совета района Ротерхэм, 4 февраля 2015 г.


[Закрыть] – специфические культурные идеи и взгляды, которых явно придерживались некоторые иммигранты. К ним относятся взгляды на женщин, особенно немусульманских, на другие религии, расы и сексуальные меньшинства, которые существовали еще в средневековье. Страх перед обвинениями в «расизме» за указание на подобные факты и небольшое, но полезное число карьер, таких как карьера Рэя Ханифорда, которые были публично разрушены за высказывания гораздо меньшего характера, привели к тому, что даже для обнародования подобных фактов потребовались годы.

Это оказывает устрашающее воздействие далеко за пределами телевизионных студий страны и имеет гораздо более серьезные последствия. Когда эти дела о групповых изнасилованиях дошли до суда, они произошли вопреки мнению местной полиции, членов советов и работников опеки, многие из которых, как выяснилось, не сообщали о подобных преступлениях с участием банд иммигрантов, опасаясь обвинений в «расизме». СМИ последовали их примеру, наполняя свои репортажи эвфемизмами, словно пытаясь не дать общественности сделать какие-либо выводы. Так, в случаях, подобных тем, что произошли в Оксфордшире, банды назывались «азиатскими», хотя в их состав входили почти исключительно мусульмане пакистанского происхождения. Тот факт, что их жертвы выбирались именно потому, что они не были мусульманами, лишь изредка упоминался в судах и редко освещался в прессе. Вместо того чтобы выполнять свою работу без страха и оглядки, полиция, прокуроры и журналисты вели себя так, словно их работа заключалась в посредничестве между общественностью и фактами.

Естественно, ничего из этого никогда не всплывает в «приемлемых» дискуссиях об иммиграции. Вносить тему группового изнасилования в обсуждение иммиграции на BBC – все равно что вносить тему скотоложства в документальный фильм о больных домашних животных. Можно говорить только о хорошем и счастливом, а плохое игнорировать. При этом теряются не только жесткие грани дискуссии, но и более мягкие, повседневные проблемы, которые волнуют людей: не жестокие обличения, а простое сожаление о том, что общество, в котором они выросли, было изменено без всякой заботы о мнении большинства людей.

В уютной, соглашательской дискуссии в стиле Newsnight теряется всякое упоминание о том, что мы привыкли называть «нашей культурой». Как всегда, на фоне бесконечного празднования разнообразия величайшей иронией остается то, что единственное, что люди не могут заставить себя праздновать, – это культура, которая в первую очередь способствовала такому разнообразию. Во всей реакции политиков и прессы на перепись населения 2011 года мы снова увидели различные перевалочные пункты, указывающие на направление движения, которое в глубине души является самоуничтожающим.

Одно из таких утверждений заключается в том, что даже после периода таких необычайных перемен, через которые прошла Британия за последние десятилетия, «в этом нет ничего нового». Этот аргумент можно услышать по всей Европе, но в Британии он чаще всего звучит следующим образом: «Британия всегда была плавильным котлом для людей разных рас и происхождения. Действительно, мы – нация иммигрантов». Так утверждалось, например, в получившей широкую известность книге Роберта Уиндера об иммиграции, которая вышла в годы правления Блэра и часто использовалась для защиты политики правительства. Среди прочего, в книге утверждалось, что «все мы иммигранты: просто все зависит от того, как далеко вы ушли в прошлое». В книге также утверждалось, что Британия всегда была «беспородной нацией».[30]30
  Роберт Уиндер, Кровавые иностранцы: История иммиграции в Британию, Литтл Браун, 2004, стр. x и 2.


[Закрыть] Вот Барбара Роуч, выступающая с тем же утверждением в Ист-Энде Лондона в 2011 году: «Когда мы думаем об иммиграции или миграции, очень соблазнительно думать, что это что-то, что произошло в XIX веке. Я еврей. Некоторые из моих родственников приехали в конце XIX века. По материнской линии я сефарди, так что некоторые из моих родственников приехали гораздо раньше. Но есть тенденция думать, что это как-то совсем недавно – если это не девятнадцатый век, то это очень похоже на послевоенное явление. Ничто не может быть дальше от истины. Я всегда считала, что Британия – страна мигрантов».[31]31
  Выступление Барбары Рош на TEDxEastEnd, загруженное 3 октября 2011 г., «Британская история миграции» [https://www.youtube.com/watch?v=_fMpxkHJRtk].


[Закрыть] Конечно, мисс Рош может так считать. Но это не делает ее правдой.