Текст книги "Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам (ЛП)"

Автор книги: Дуглас Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Британия получила одно из самых ранних предупреждений – в День святого Валентина 1989 года, когда Верховный лидер революционной Исламской Республики Иран аятолла Хомейни выпустил документ, призывающий «всех ревностных мусульман мира» знать, что «автор книги под названием „Сатанинские стихи“, которая была составлена, напечатана и опубликована в противовес исламу, пророку и Корану, и все те, кто участвовал в ее публикации и знал о ее содержании, приговорены к смертной казни». Аятолла продолжил: «Я призываю всех ревностных мусульман быстро казнить их, где бы они ни были найдены, чтобы никто больше не осмелился оскорбить мусульманские святыни».[97]97
  Цитируется в Kenan Malik, From Fatwa to Jihad, Atlantic Books, 2009, p. 8.


[Закрыть] Глава тегеранского «благотворительного фонда» вслед за этим объявил награду в 3 миллиона долларов за убийство британского писателя (награда должна быть уменьшена на 2 миллиона долларов, если убийца был немусульманином). Британия – да и вся Европа – впервые узнала слово «фетва».

Менее чем за 24 часа Рушди скрывался под защитой британского государства. Вскоре тысячи британских мусульман вышли на улицы, поддерживая введение исламских законов о богохульстве в Великобритании. В Брэдфорде, на севере Англии, роман был прибит к куску дерева, а затем сожжен на глазах у многотысячной толпы мусульман. Одного человека, который благодаря этой полемике быстро достиг статуса мусульманского лидера, Икбала (впоследствии сэра Икбала) Сакрани, спросили, считает ли он, что автор «Сатанинских стихов» заслуживает смерти. Сакрани ответил: «Смерть, пожалуй, слишком легка для него».[98]98
  Salman Rushdie, Joseph Anton: A Memoir, Jonathan Cape, 2012, p. 143.


[Закрыть] Самого известного британского новообращенного в ислам Юсуфа Ислама (ранее известного как певец Кэт Стивенс) спросили в телепрограмме, предоставит ли он Рушди кров, если тот появится у его двери. Он ответил: «Я бы попытался позвонить аятолле Хомейни и сообщить ему, где именно находится этот человек». На вопрос, пошел бы он на демонстрацию, где сжигали бы чучело Рушди, он ответил: «Я бы надеялся, что оно будет настоящим».[99]99
  Комментарии были сделаны в программе Би-би-си «Гипотезы», вышедшей в эфир в мае 1989 года, ведущим которой был Джеффри Робертсон (Geoffrey Robertson QC). Ролики из этой программы периодически появляются и исчезают из Интернета, но в настоящее время соответствующий ролик можно посмотреть на YouTube.


[Закрыть]

Во всем культурном и политическом мире люди обсуждали этот вновь возникший вопрос о богохульстве. Как среди левых, так и среди правых политиков были те, кто считал, что романист преступил правила вежливости. Среди правых тори лорд Дакр (Хью Тревор-Ропер) сказал одной газете: «Я не пролью ни слезинки, если некоторые британские мусульмане, осуждая его манеры, подкараулят его на темной улице и попытаются их улучшить».[100]100
  Хью Тревор-Ропер (лорд Дакр) цитируется в «The Independent», 10 июня 1989 г.


[Закрыть] Министр иностранных дел сэр Джеффри Хоу подчеркнул по телевидению, что сам он не испытывает любви к «Сатанинским стихам» и что в них грубо говорится о Британии. Другие раскопали более ранние критические высказывания Рушди о Британии и пришли к выводу, что цыплята возвращаются домой. Принц Уэльский якобы сказал в приватной беседе, что Рушди заслужил все, что получил.[101]101
  Rushdie, Joseph Anton, p. 252.


[Закрыть] Лидеры конфессий, тем временем, соревновались в стремлении успокоить Исламскую Республику. Архиепископ Кентерберийский Роберт Ранси заявил, что «понимает чувства мусульман».[102]102
  Ibid., p. 152.


[Закрыть] Главный раввин Иммануил Якобовиц сказал, что «и господин Рушди, и аятолла злоупотребляют свободой слова».[103]103
  Ibid., p. 186.


[Закрыть] Аналогичные заявления прозвучали от руководства католической церкви и других конфессий.

Левый политик Джон ле Карре заявил, что «ни в жизни, ни в природе нет закона, который бы гласил, что великие религии можно безнаказанно оскорблять».[104]104
  Переписка между Салманом Рушди, Джоном ле Карре и др. в газете «Гардиан», 18–22 ноября 1997 г.


[Закрыть] А депутат-лейборист Берни Грант – один из первых чернокожих членов британской Палаты общин – заявил на собрании коллег-депутатов, что белые люди пытаются навязать миру свои ценности и что, хотя он не согласен с аятоллами, мусульмане в Иране должны иметь право жить своей собственной жизнью. Кроме того, «сжигание книг», по его словам, «не является большой проблемой для чернокожих».[105]105
  Tony Benn, The Benn Diaries, ed. Рут Уинстоун, Arrow Books, 1996, запись за 15 февраля 1989 г., стр. 616-17.


[Закрыть]

Тем не менее небольшая, но решительная группа людей осознала значение фетвы и поддержала писателя, которого аятолла Хомейни назвал «богохульным ублюдком».[106]106
  Рушди, Джозеф Антон, с. 147.


[Закрыть] Писатель Фэй Уэлдон сидел напротив Кэта Стивенса, когда тот делал свои комментарии, и с удивлением отметил, что главный суперинтендант полиции, который также находился в студии, не просто подошел и арестовал певца за подстрекательство к убийству. В последующем памфлете Уэлдон утверждал, что Британия расплачивается за то, что слишком мало людей удосужились прочитать Коран, а вместо этого с удовольствием бормочут «банальности о „великих мировых религиях“».[107]107
  Фэй Уэлдон, Священные коровы: A portrait of Britain, post-Rushdie, pre-Utopia, Chatto & Windus, CounterBlasts, no. 4, 1989, p. 7.


[Закрыть] Эта статья, в свою очередь, была воспринята некоторыми британскими мусульманами как язык ненависти, и даже довольно умеренный мусульманский писатель того периода Зияуддин Сардар написал, что «казалось, Уэлдон может сфабриковать все, что пожелает, и выдать предвзятую диатрибу просто потому, что мусульмане – честная игра».[108]108
  Ziauddin Sardar, Desperately Seeking Paradise: Journeys of a Sceptical Muslim, Granta Books, 2004, p. 285.


[Закрыть] В действительности, «честной игрой» были только люди, связанные с Рушди. В 1991 году итальянский переводчик Рушди был зарезан и избит в своей квартире в Милане. В 1993 году норвежский издатель «Сатанинских стихов» Уильям Нюгаард был трижды застрелен возле своего дома в Осло. В Великобритании два книжных магазина были взорваны из-за того, что в них продавалась эта книга. В других магазинах, в том числе в лондонском универмаге, где находился книжный магазин Penguin, были заложены бомбы. А в 1989 году молодой человек по имени Мустафа Махмуд Мазех взорвал себя и разрушил несколько этажей лондонского отеля, закладывая бомбу, предназначенную для Рушди.

Как в Америке, так и в Европе нашлись люди, которые поняли, что речь идет о свободе слова. Например, в том году президент писательской группы PEN Сьюзен Сонтаг организовала мероприятие на сайте, на котором известные авторы читали из романа Рушди: «Здесь требуется немного гражданской стойкости», как она выразилась.[109]109
  Цитируется по Кристоферу Хитченсу, Hitch-22: A Memoir, Atlantic Books, 2010, p. 271.


[Закрыть] Но хотя гражданская и государственная стойкость присутствовала, более широкого понимания происходящего почти не было. Бродсайды, подобные статье Уэлдона, были весьма необычны в тот период, когда они понимали, что Рушди не просто не повезло разворошить осиное гнездо, которое оказалось населенным. Он разворошил осиное гнездо, которое было недавно ввезено в страну и которое разрасталось. Когда в 1938 году Хилер Беллок опубликовал книгу «Великие ереси», он посвятил одну из глав «великой и непреходящей ереси Магомета» – отрывок, по сравнению с которым «Сатанинские стихи» выглядят скромно. Но Беллоку не пришлось скрываться или жить под охраной полиции в течение десяти лет, потому что в 1930-х годах в Британии было ничтожно мало мусульман. На момент дела Рушди в Соединенном Королевстве насчитывалось чуть менее миллиона мусульман, и за два десятилетия после этого дела их число утроится. Британия проходила ускоренный курс обучения правилам ислама, как и все остальные в ближайшие годы.

Благодаря мерам защиты, принятым в отношении Рушди британским правительством, он пережил дело о «Сатанинских стихах». Но, как сказал много позже писатель Кенан Малик, общество в целом – и издательская индустрия в частности – усвоило фетву.[110]110
  Malik, From Fatwa to Jihad, p. 197.


[Закрыть] То, что было опубликовано до 1989 года, не могло быть опубликовано снова. Вето убийцы взяло верх, и вскоре не подлежащими публикации стали не только романы, критикующие ислам, но и даже откровенно некритичные романы. В 2008 году соображения безопасности убедили тех же британских издателей, которые опубликовали роман Рушди, отказаться от публикации романа об основателе ислама под названием «Драгоценность Медины». Небольшое независимое лондонское издательство, которое взяло роман, чтобы заявить о своем несогласии с цензурой, впоследствии было взорвано тремя британскими мусульманами.

Помимо того, что «дело Рушди» заставило общество принять угрозу насилия, оно имело еще один важный эффект в Великобритании. Оно заложило идею «политики сообщества» по конфессиональному признаку, потому что, как только тысячи разгневанных мусульман появились на британских улицах, возник вопрос о том, кто говорит от имени этих людей. В Британии дело Рушди привело к созданию первой организованной мусульманской «представительной» организации. Комитет действий по исламским делам Великобритании (UKACIA) был создан как прямая попытка скоординировать гнев по поводу «Сатанинских стихов» и предотвратить его повторение. В последующие годы это привело к созданию Мусульманского совета Великобритании (Muslim Council of Britain, MCB), крупнейшей зонтичной группы, претендующей на то, чтобы представлять британских мусульман. Эта организация была не только политической, но и сектантской. Хотя финансовую поддержку группе оказывала Саудовская Аравия, в то время соперничавшая с Ираном за звание доминирующей мусульманской державы, в ней доминировали выходцы из пакистанской исламистской группы «Джамаат-и-Ислами». Создание такой организации, очевидно, было выгодно тем, кто почти в одночасье был выдвинут из безвестности на посты «представителей общины» (всегда мужчин). Это также было выгодно их собственной жесткой ветви ислама, с каждым явным или фактическим обострением кризиса укрепляя их руку и оттесняя на второй план более либеральные и независимые элементы внутри общины.[111]111
  Интересное обсуждение этого эпизода есть в книге Malise Ruthven, A Satanic Affair: Salman Rushdie and the Rage of Islam, Chatto & Windus, 1990, esp. pp. 68ff and p. 107.


[Закрыть]

В краткосрочной перспективе создание таких групп показалось правительству полезным. Как Генри Киссинджер спрашивал: «Какой номер мне набрать, чтобы получить Европу?», так и британское правительство после кризиса с Рушди спрашивало: «Какой номер мне набрать, чтобы получить мусульманское сообщество?». Те, кто утверждает, что это привычная марка левой политики, забывают, что в Великобритании именно министр внутренних дел-консерватор Майкл Говард способствовал созданию MCB и превратил его в межведомственную группу при правительстве. Предполагаемый успех этой модели означал, что она была экспортирована в другие западные страны, где даже Франция – несмотря на свои традиции – решила поощрять создание представительных органов для французских мусульман, в частности Французского совета по культу мусульман (CFCM). Во Франции, как и в Британии, это было создано правым правительством и одним правым политиком – Николя Саркози.

Недостатки должны были быть очевидны с самого начала, но их не было. К ним относится тот факт, что между простыми мусульманами и их политическими представителями внезапно возникло отделение религиозного представительства. Модель также благоприятствовала тем, кто уже был политически активен и вовлечен, и ущемляла тех, кто был слишком занят своей жизнью или карьерой, чтобы беспокоиться о политике сообщества, не говоря уже о политике сообщества, уже связанной с сектантскими группами. Эта модель благоприятствовала громким, экстремальным, обиженным и тем, кто, как Джамаат, уже был организован, что означало, что их сектантская политика, которая часто была непопулярна в стране их происхождения, стала основным голосом для мусульманского представительства в Европе. Через четыре года после 11 сентября 2001 года Рушди дал интервью, в котором рассказал о попытках исламистов доминировать в обществе после публикации «Сатанинских стихов», в частности, исключить «прогрессивные» мусульманские голоса. В то время людям было неинтересно слушать об этом, – отметил он. А потом наступило 11 сентября, и теперь многие говорят, что, оглядываясь назад, фетва была прологом, а это – главное событие.[112]112
  Шикха Далмия, «Иконоборец», интервью с Салманом Рушди, Reason, 1 августа 2005 г.


[Закрыть]

Но еще до этого «главного события» в Европе появились предупреждения о том, что XXI век на континенте будет постоянно связан с требованиями одной религии, поскольку ее приверженцы были привезены в Европу в таком большом количестве. Одной из стран, которая заметно опередила всех в этих спорах, была Голландия.

Пророки без чести

В 1960-х годах, когда в Нидерландах не хватало рабочей силы, в страну иммигрировали в основном выходцы из Марокко и Турции. Иммигранты привозили с собой жен и семьи, и к 1990-м годам продолжающаяся иммиграция и более высокий уровень рождаемости среди этих общин означали, что они росли быстрее, чем любая другая община в стране. Политика голландского правительства была направлена на «интеграцию без ущерба для собственной идентичности». К тем немногим представителям общественности, которые в этот период возражали против иммиграционной и интеграционной политики правительства, относились недоброжелательно. В 1980-х годах один политик-дилетант, Ханс Янмаат, заявил, что Нидерланды переполнены, и выступил против мультикультурной модели, настаивая на том, что иммигранты должны либо ассимилироваться в голландском образе жизни, либо уехать. Янмаат не только подвергался политическому преследованию, но в 1986 году левые активисты подожгли отель в Кедихеме на юге страны, где проходило собрание его небольшой партии. Жена Джанмаата была среди тех, кто был вынужден выпрыгнуть из здания, чтобы спасти свои жизни. При этом она потеряла ногу.

Возможно, отчасти из-за репутации самой либеральной страны в Европе (благодаря легализации легких наркотиков и либеральному отношению к сексуальным меньшинствам) в 1990-х годах Голландия начала испытывать напряженность в отношениях с самой быстрорастущей группой меньшинств. В этот период ряд политиков в частном порядке согласились с тем, что растущее число мусульман в Нидерландах представляет собой проблему, слишком большую, чтобы ее могла решить какая-либо одна политическая партия, что массовая иммиграция и интеграция в Голландии не работают, и что простое нападение на тех, кто выражает беспокойство, уже не решит проблему. Свобода слова стала одной из первых точек столкновения. 5 октября 1990 года мусульманский религиозный лидер заявил в радиопередаче на субсидируемой Нидерландами радиостанции в Амстердаме: «Тех, кто сопротивляется исламу, порядкам ислама или выступает против Аллаха и его пророка, вы имеете право убивать, вешать, резать или изгонять, как сказано в шариате».

В 1991 году глава голландской Либеральной партии (VVD) Фритс Болкестейн выступил с речью и написал статью, в которой высказал то, что начало беспокоить и некоторых других лидеров из разных политических кругов. Болкештайн отметил, что ислам – «это не только религия, но и образ жизни. В этом его видение идет вразрез с либеральным разделением церкви и государства». Он также подчеркнул различия между исламским отношением к женщинам и голландским законодательством и обычаями. Признавая, что новое население Голландии явно никуда не денется, Болкстейн пришел к выводу, что реальная, полная интеграция в голландскую жизнь – единственный ответ на поставленные им вопросы. Но оставалась последняя проблема: «Проблема в том, что мы не можем позволить себе ошибаться».[113]113
  См. Фритс Болкештейн, «О распаде Советского Союза», речь на конференции Либерального интернационала в Люцерне, Швейцария, 6 октября 1991 г.; и Фритс Болкештейн, «Интеграция ума», De Volkskrant, 12 октября 1991 г.


[Закрыть] И речь, и статья были встречены огромным количеством критики. Премьер-министр Рууд Любберс назвал статью «опасной», а другой министр обвинил ее автора в «оскорблении мусульманского сообщества». Один известный журналист заявил, что статья «разжигает расистские настроения».[114]114
  См. Frits Bolkestein, Breakthrough: От инновации к воздействию, под ред. Хенка ван ден Бремена, Фонд «Совы», 2014, стр. 221.


[Закрыть]

В культуре, где идеи все еще имеют значение, книга социолога Пола Шнабеля «Иллюзия мультикультурализма: A Plea for Adaptation and Assimilation» в 1998 году вывела многие из этих вопросов в приемлемое русло, как и эссе «Мультикультурная драма» академика и члена голландской Лейбористской партии Пола Шеффера в 2000 году.[115]115
  Paul Scheffer, «Het multiculturele drama», NRC Handelsblad, 29 января 2000 г.


[Закрыть] Но общественность и политики по-прежнему дико расходились во мнениях. Опрос, проведенный в 1998 году, показал, что уже около половины голландцев считали, что «западноевропейский и мусульманский образ жизни непримиримы».[116]116
  Исследование, проведенное в 1998 году Полом М. Снидерманом и Лоуком Хагендорном и включенное в их книгу «Когда сталкиваются пути жизни: Multiculturalism and its Discontents in the Netherlands», Princeton University Press, 2007, p. 22.


[Закрыть] Лидерство Болкештейна и других дало их стране преимущество в том, что она относительно рано прошла через проблемы, о которые все остальные западные страны будут спотыкаться в предстоящее десятилетие. Тем не менее среди политического класса сохранялось серьезное нежелание решать эту проблему. В конце концов, потребовался популярный обозреватель и профессор из левых политических кругов, чтобы сделать эту дискуссию нормальной.

До тех пор пока он не перешел на тему ислама, в Пиме Фортуине не было ничего отдаленно «правого». Профессор марксистского университета и гей, Фортуйн также был известным сторонником беспорядочных половых связей и почти всех других либертарианских взглядов. Только когда он заговорил об исламе, он стал «правым». Его книга 1997 года «Против исламизации нашей культуры» была посвящена ряду проблем, которые, по его мнению, ислам представляет для голландского общества.[117]117
  De Islamisering van onze cultuur: Nederlandse Identitieit als Fundament, Pim Fortuyn, Karakter Uitgevers BV, 2001 edn.


[Закрыть] Все это были вопросы, которые до того времени были предметом агитации левых политических сил.

К ним относился тот факт, что ислам не достиг отделения церкви от государства, которое было достижением голландского христианства, – отделения, которое давало голландцам не только свободу слова, свободу прессы и другие права человека, но без которого общественное пространство не было защищено от вторжения клерикалов на основе «священных» текстов. Еще одним из главных возражений Фортюйна против ислама было различие в отношении к полу. Он утверждал, что мусульманские женщины в Голландии должны иметь такое же право на эмансипацию, как и все остальные голландские женщины. И он с яростью осуждал отношение ислама к сексуальным меньшинствам. Голландское общество лидировало в мире по принятию законов и созданию культуры, в которой равенство между мужчинами и женщинами, а также между гетеросексуалами и гомосексуалистами стало нормой. Практика стран с преобладающим мусульманским населением с разной степенью жесткости демонстрировала, что эти принципы несовместимы с исламом. Однако, несмотря на эти очевидные противоречия, голландское общество пыталось сделать вид, что его собственная толерантность может сосуществовать с нетерпимостью самой быстрорастущей части голландского общества. Фортуйн считал, что это невозможно.

В своих газетных колонках и популярных телепрограммах Фортуйн стал мастером не только выражать собственные взгляды, но и выведывать мнения других людей. На одном из телевизионных дискуссионных шоу он вел себя настолько вычурно, насколько мог, перед голландским имамом, пока тот не взорвался от ярости из-за гомосексуальности Фортуйна. Ведущие голландские политики также говорили ему на сайте, что они о нем думают. Во время телевизионных дебатов в 1997 году по поводу его книги «Исламизация» ведущий политик Лейбористской партии и бывший министр кабинета Марсель ван Дамн сказал Фортюйну: «Вы крайне неполноценный человек».[118]118
  Эти знаменитые дебаты можно посмотреть на YouTube [https://www.youtube.com/watch?v=tMxS_xSKujU].


[Закрыть] Это был всего лишь пример грядущей ярости.

К моменту терактов 11 сентября в Америке голландское общество уже несколько раз обошло центральную часть этой дискуссии, и Фортуйн начал посвящать свою энергию политике. Его исключили из партии, в которую он вступил, когда он назвал ислам ахтерлейкской («отсталой») культурой, но он сразу же основал свою собственную политическую партию, Lijst Pim Fortuyn (LPF). Благодаря своей избирательной системе голландская политика, как, возможно, ни одна другая страна в Европе, сравнительно легко пробивает себе дорогу для новых партий-аутсайдеров. За несколько недель в преддверии национальных выборов 2002 года Фортуйн перевернул всю голландскую политику.

Не сдерживаемый коллегами, он все чаще предупреждал об угрозе голландской идентичности, и в частности либеральной идентичности страны. Он предупреждал, что мультикультурализм не работает, и вместо него наблюдается рост параллельных обществ, особенно в виде мусульманских гетто. Он предупреждал, что сейчас «пять минут до полуночи» и что у Голландии есть лишь короткий промежуток времени, чтобы переломить ситуацию. В сочетании с врожденной демонстративностью и отказом играть в игры СМИ на своих условиях, в преддверии выборов 2002 года казалось, что население готово доверить Фортюйну свою страну. Его политические противники обрушили на него все, что у них было. Они говорили, что он расист. Они говорили, что он Гитлер. Более умеренные оппоненты сравнивали его с Муссолини. В телевизионном интервью незадолго до смерти Фортуйн рассказал об угрозах его жизни и заявил, что если с ним что-то случится, его политические противники, которые так демонизировали его, должны взять на себя часть ответственности за организацию убийцы.

Разумеется, они этого не сделали. Чуть больше чем за неделю до выборов, когда Фортуйн уходил с радиоинтервью в Хилверсуме, мужчина лет тридцати несколько раз выстрелил ему в голову с близкого расстояния. Народ глубоко вздохнул, опасаясь, что убийца может оказаться мусульманином. Но преступником оказался левый активист-веган, который на последующем суде объяснил, что убил свою жертву, потому что считал, что Фортуйн преследует мусульман. После убийства Нидерланды погрузились в траур, а на последующих выборах избиратели отдали партии Фортюйна наибольшее количество мест, за что она отплатила мелкими междоусобицами и полной неспособностью (возможно, неизбежной, учитывая стремительность их подъема) выполнить свой мандат.

Желание голландской общественности решить свои проблемы с помощью избирательных урн было пресечено. И хотя среди тех, кто подхватил его политическую мантию, был и Геерт Вилдерс (который покинул основную «либеральную» партию VVD, чтобы создать собственную партию), ни один из преемников Фортуйна не смог привлечь голоса рабочего класса и молодых предпринимателей, к которым Фортуйн сумел апеллировать. Хотя убийство человека, который впоследствии был признан величайшим голландцем всех времен, закрыло одну часть избирательной политики, оно, однако, позволило расширить дебаты в обществе в целом. Было неустойчиво считать, что Фортуйн был фашистом и что большая часть голландской общественности поддерживала фашиста.

Одним из тех, кто продолжал высказываться в вакууме, оставленном Фортуином, был кинорежиссер Тео ван Гог. Помимо того, что они были друзьями, они много раз выступали вместе на телевидении, не в последнюю очередь в шоу Ван Гога «Приятный разговор», в конце которого ведущий вручал своему гостю кактус. После убийства Фортуина ван Гог работал над фильмом об этом убийстве, а также продолжал писать книги и статьи. Его книга 2003 года «Аллах знает лучше» («Allah weet het Beter») содержала на обложке изображение ван Гога в мусульманском головном уборе и с пристальным взглядом, подражающим фундаменталистам ислама.

В телевизионных выступлениях и публичных дебатах ван Гог выступал против самых откровенных исламистов в Нидерландах, в том числе против подготовленного «Хезболлой» экстремиста Диаба Абу Джахджаха, которого он назвал «сутенером пророка». После этого мероприятия (которое прекратилось, когда Джахджа отказался выходить на сцену вместе с ван Гогом) свита Джахджи слышала, как он говорил: «Мы возьмем эту жирную свинью и разрежем ее».[119]119
  Услышано Йортом Келдером; опубликовано в книге Иэна Бурумы «Убийство в Амстердаме», Atlantic, 2006, p. 100.


[Закрыть] Примерно в это время на публичных мероприятиях, включая презентации книги Allah Knows Best, ван Гог начал нервничать из-за собственной безопасности. Затем в 2004 году он снял короткометражный фильм под названием Submission о плохом обращении с женщинами в исламе. Сценарий был написан молодой сомалийской иммигранткой в Нидерланды Айаан Хирси Али, и примерно в то время, когда фильм был показан по голландскому телевидению в конце августа, угроза создателям фильма возросла. Ван Гог отказался от предложенной охраны. По словам близких к нему людей, он считал, что исламистские убийцы вряд ли станут нападать на «деревенского идиота».[120]120
  Беседа автора с Хансом Тиувеном, Амстердам, 12 марта 2016 года.


[Закрыть]

Деревенский идиот или нет, но убийца настиг его, когда он ехал на велосипеде на работу в Амстердаме утром 2 ноября 2004 года. Мохаммед Буйери застрелил ван Гога, перерезал ему горло и ударил ножом в грудь. В предсмертные минуты Ван Гог сказал Буйери: «Мы не можем поговорить об этом?». Нож, воткнутый в тело Ван Гога, представлял угрозу для жизни Айаан Хирси Али. Служба безопасности Нидерландов немедленно выдворила ее из страны, а ряд других голландских критиков ислама, в том числе академик иранского происхождения Афшин Эллиан, также были взяты под охрану полицией. На какое-то время замолчали даже самые осторожные критики элементов ислама – например, голландский академик Пол Клитер. Политики, ученые, журналисты и другие люди усвоили суровый урок: критика ислама в той манере, в какой голландское общество способно критиковать любую другую религию, как минимум, может изменить вашу жизнь, а также – если вы не находитесь под защитой полиции – может привести к смерти. Страна, которая в прошлом поощряла религиозные сомнения и породила таких рационалистических мыслителей, как Спиноза, теперь была очень озабочена темой религии.

Этот факт еще больше давил на тех немногих, кто не желал играть по правилам убийц. Среди тех, кто готов был и дальше бросать вызов экстремистам, была молодая голландка сомалийского происхождения, которая десять лет назад бежала в Голландию, чтобы избежать принудительного брака. Хирси Али была во всех отношениях образцовым мигрантом. Прибыв в страну, она попросила и получила убежище, а работая на простых фабричных работах, выучила голландский язык и вскоре смогла поступить в университет. Она училась в Лейденском университете, одновременно работая переводчиком с другими иммигрантами. Спустя чуть более десяти лет после приезда в Нидерланды она получила степень магистра политических наук, работала исследователем и вошла в парламент страны в качестве депутата от Либеральной партии. Это была метеоритная история успеха иммигрантов. Ее успех был обусловлен умом, харизмой, трудолюбием и исключительной личной храбростью. Но стремительный взлет к известности произошел еще и потому, что голландское общество отчаянно нуждалось в историях успеха иммигрантов. Однако для некоторых левых, в частности, стало шоком, что эта иммигрантка отказалась говорить то, что они от нее ожидали.

Сама Хирси Али позже напишет, что теракты 11 сентября заставили ее «задуматься о том, можно ли проследить корни зла в вере, в которой я выросла: присущи ли агрессия, ненависть самому исламу?»[121]121
  Ayaan Hirsi Ali, The Caged Virgin, The Free Press, 2006, p. ix.


[Закрыть] Шесть месяцев спустя она прочитала книгу об атеизме, которую ей подарили несколько лет назад, и осмелилась признать, что больше не является верующей.[122]122
  Ibid., p. 76.


[Закрыть] В свое время она публично заявила о своих меняющихся мыслях. Но голландские СМИ, в частности, казалось, хотели надавить на нее, пытаясь заставить ее говорить то, что они не хотели говорить. Один из интервьюеров заставил ее использовать то самое ключевое слово, которое использовал Фортун, – achterlijk. Был ли ислам отсталым по сравнению с голландским обществом? Казалось, что на Хирси Али давят два движения. Одно, в основном из левых политических сил, хотело, чтобы она говорила то, за что ее можно было бы потом атаковать. Другое – как левое, так и правое – хотело, чтобы она сказала что-то, чтобы освободить место для всех остальных. Обвинить черную женщину в расизме было сложнее, чем белого мужчину. Тем не менее сторонники статус-кво нашли способ обойти это, заявив, что Хирси Али не знает, что говорит, потому что она «травмирована» своим опытом – опытом, который, как они настаивали, был совершенно необычным.

Будучи жертвой калечащих операций на женских половых органах (о чем она ярко напишет в своей автобиографии),[123]123
  Ayaan Hirsi Ali, Infidel, The Free Press, 2007, p. 32.


[Закрыть] которая в подростковом возрасте считала смерть подходящим наказанием для Салмана Рушди, бежала от принудительного брака и не понаслышке знала о трудностях интеграции, Хирси Али затрагивала самые острые вопросы. Признаком того, что ближайшие годы не сулят ничего хорошего, стало то, что эта образцовая иммигрантка подверглась нападкам не только со стороны значительной части голландского политического класса, но и с необычайной яростью со стороны мусульманской общины страны.

В самом начале ее публичной карьеры один из друзей спросил Хирси Али: «Неужели ты не понимаешь, насколько мала эта страна и насколько взрывоопасно то, что ты говоришь?». Как она рассказала о своем ответе в автобиографии, «Взрывоопасно? В стране, где проституция и легкие наркотики разрешены, где практикуются эвтаназия и аборты, где мужчины плачут по телевизору, голые люди ходят по пляжу, а над Папой Римским шутят по национальному телевидению? Где знаменитый писатель Жерар Рив прославился тем, что фантазировал о занятиях любовью с ослом – животным, которое он использовал как метафору Бога? Конечно, в таком контексте ничто из того, что я могу сказать, не будет воспринято как что-то близкое к „взрывоопасному“».[124]124
  Ibid., p. 287.


[Закрыть] Но так оно и было. Хирси Али попала в самую больную точку голландского общества. Люди, которым нравится считать себя толерантными, открытыми и порядочными, задавались вопросом, не зашла ли эта толерантность, открытость и порядочность слишком далеко. Как они могут установить какие-либо границы? Хирси Али говорила им, что пределы существуют, и она сама была живым доказательством некоторых из них. И поэтому, несмотря на угрозы ее жизни как до, так и после убийства ее коллеги Ван Гога, она верила, что «некоторые вещи должны быть сказаны, и бывают моменты, когда молчание становится соучастником несправедливости».[125]125
  Ibid., p. xii.


[Закрыть]

Повсюду в Европе росло беспокойство по этому поводу. В течение десятилетий, когда европейские правительства позволяли иммиграции развиваться на прежнем уровне, мало кто предполагал, что одним из последствий этого станет то, что в обозримом будущем они будут пытаться сбалансировать исламские законы и требования с европейской культурой и традициями. Однако по мере роста численности иммигрантов повсюду возникали одни и те же проблемы. Иногда это происходило из-за обнаружения того, что происходило внутри общин. Во Франции в 2004 году молодая мусульманка по имени Гофран Хаддауи была забита камнями до смерти в Марселе за то, что отказала в ухаживаниях молодому мусульманину. В Великобритании полиция признала, что не расследовала десятки подозрительных случаев смерти молодых мусульманок, поскольку считала, что эти потенциальные «убийства чести» относятся к делам общины. В 2006 году Британская медицинская ассоциация сообщила, что по меньшей мере 74 000 женщин в Великобритании подверглись калечащим операциям на половых органах.

В то же время отдельные представители мусульманских общин Европы, публично высказывавшиеся о негативных аспектах своей культуры или каким-либо образом выступавшие против своей общины, все чаще становились объектами физического запугивания и насилия. От норвежской поп-певицы Дипики Татхаал, подвергшейся нападению на сцене в Осло за «нескромность», до обозревателя и активиста Ношина Ильяса в Италии – меньшинства внутри меньшинств оказались, пожалуй, самыми опасными людьми из всех. И все это время медленно росло осознание того, что самые новые приезжие в Европе не всегда благосклонно смотрят на некоторых из самых старых. На протяжении всей эпохи мультикультурализма предполагалось, что меньшинства будут иметь общий статус с другими меньшинствами. Мысль о том, что они могут принести с собой какую-либо из своих древних враждебностей, не приходила в голову почти никому из власть имущих. Но по мере роста численности это предположение стало рушиться.