Текст книги "Прежняя любовь"
Автор книги: Дороти Кумсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Что касается меня, то я тоже была сыта по горло. Я поняла, что Джек намерен себя убить и я потеряю еще одного друга. Когда Джек проснулся и увидел, что я вся в слезах, он подумал, что я оплакиваю Еву, и начал меня утешать. Я сказала ему, что плачу оттого, что мне кажется, будто он тоже умер, и что, учитывая его нынешнее поведение, его смерть – это только вопрос времени.
Он озлобился и ответил, что не видит смысла в жизни. И тут мой страх за него сменился гневом. Подумать только, мы все пытаемся ему помочь, а он, оказывается, поставил на себе крест! Ему не было до нас никакого дела, потому что он думал только о Еве. Я сказала ему, что он самовлюбленный ублюдок, и уехала. Когда он приехал за своей машиной, то попытался извиниться, но я его даже не впустила. Я подошла к окну второго этажа, швырнула ему ключи от машины и велела ему… убираться ко всем чертям, потому что так мне будет легче пережить его смерть, когда он в конце концов ее найдет.
То, что от него отвернулась даже я, повергло его в шок. Он признал, что вел себя эгоистично, думал только о себе. А я ответила, что это все пустые слова и, прежде чем снова стать ему другом, я должна убедиться в том, что он действительно меняется.
– Ты это говорила всерьез?
– Не знаю, – пожимает плечами Грейс. – Я хотела его встряхнуть и вывести из того состояния, но я не знаю, на сколько хватило бы нас с Рупертом. К счастью, он решил бросить пить и заниматься саморазрушением. – Грейс сжимает пузырек с основой двумя пальцами и энергично его встряхивает. – Наверное, он понял, что если даже мы пригрозили от него отказаться, то падать ниже уже некуда. Одному Богу известно, чем бы все это закончилось, если бы он не одумался. – Представив весь этот ужас, она содрогается. – Как ты понимаешь, он не изменился в одночасье. Он даже не стал лучше. Он просто перестал совершать опасные поступки. Но в остальных отношениях он продолжал вести себя скверно, пока я не поставила его на место. Это было уже кое-что. Я очень рада, что он остановился прежде, чем погиб или кого-нибудь покалечил…
Щеки Грейс вспыхивают румянцем. Она откручивает колпачок и наклоняет голову, на этот раз не отводя волосы в сторону, а, напротив, используя их как вуаль, скрывающую лицо.
– Прости, – шепчет она, снова принимаясь за маникюр.
– Все нормально, – отвечаю я, и это действительно так.
Авария произошла не по вине Джека, в чем бы там ни пыталась убедить меня женщина-полицейский.
– Ты когда-нибудь встречалась с сержантом Морган? – спрашиваю я у Грейс.
– А, эта!Эта… Я не люблю говорить дурно о представителях закона, но она… она пыталась выудить из меня хотя бы какую-то информацию о Джеке. О чем только она меня не спрашивала! Агрессивен ли он, мог ли он убить Еву… Она была напориста, но я быстро поставила ее на место. Даже если бы он и был агрессивен, я все равно ей об этом не рассказала бы. Впрочем, мне и рассказывать-то было нечего. – Грейс делает паузу и поднимает голову. – Погоди-ка, а ты откуда ее знаешь?
– Она приходила ко мне якобы для того, чтобы записать мои показания об аварии. Что она пыталась сделать на самом деле, так это внушить мне, что Джек убил Еву и я, скорее всего, следующая в списке его жертв.
– Я надеюсь, ты отправила ее куда следует! – возмущенно восклицает Грейс, хотя ее лицо остается спокойным.
Но в том, как она опускает глаза и качает головой, есть что-то такое, что на минуту-другую лишает меня самообладания.
– Конечно, – отвечаю я.
– Хватает же наглости! – по-прежнему не глядя на меня, говорит Грейс.
Она снова принимается за мои ногти и надолго замолкает. Из этого я делаю вывод, что тема закрыта. Каждый раз, когда она скользит кисточкой по ногтям, меня пронзает приятное ощущение прохлады. Я наблюдаю за кисточкой, покрывающей мои ногти прозрачной пленкой, призванной защитить их от воздействия лака. Наверное, это ужасно – вспоминать о том, как очерняли и пытались представить убийцей твоего близкого друга. Мне ясно, что говорить об этом она больше не хочет. Я тоже. Меня больше интересует Джек и то, какое влияние оказала на него Ева.
– А какие отношения с женщинами были у Джека до встречи с Евой?
– До встречи с Евой? А не было никаких отношений. Я думала, что ты это знаешь. – Грейс готова перейти к моей правой руке. Она делает паузу и тянется к ней через стол. Я не мигая встречаю ее взгляд. – Ты правда не знала?
– Чего я не знала?
Она держит мою руку в своей и смотрит на меня так, будто собирается сообщить мне нечто ужасное.
– Когда Джек начал встречаться с Евой, он был девственником.
«Я хочу тебя трахнуть. Можно мне тебя трахнуть?» – звучит у меня в голове голос Джека.
Это воспоминание часто всплывает у меня в памяти. Я снова и снова слышу модуляции его голоса и ощущаю прижимающееся ко мне тело. То, как осторожно он формулирует свою просьбу, указывает на потребность в моем полном согласии. Об этом же говорит умело выбранный момент: я уже испытала оргазм и склонна позволить ему то, к чему он стремится… Все это похоже на действия эксперта, а не…
– Ты и в самом деле не знала? О чем вы вообще разговариваете?
– Судя по всему, не о том, о чем надо бы. Неужели он и в самом деле был девственником до знакомства с Евой?
Она кивает, и волна ее волос покачивается у меня перед глазами. Мне хочется, чтобы эти волосы перестали двигаться. Мне хочется, чтобы она перестала заслоняться от меня волосами.
– Когда после смерти Евы он постепенно начал приходить в себя, то стало казаться, что смысл жизни для него заключается в том, чтобы переспать с как можно большим количеством женщин. До Евы этого не было. Ему это было не нужно. Он ожидал свою женщину и только с ней хотел сделать этот шаг. Он всегда говорил, что будет заниматься сексом только с любимой женщиной.
– И этой женщиной стала Ева, – закончила за нее я.
Хрупкие плечики Грейс двигаются вверх-вниз.
– Видимо да. Она не была девственницей. Она была такой же, как и все мы. Думаю, причиной подобного отношения Джека к сексу был его отец.
А Гектор тут при чем?
– Ты уже определилась с цветом? – спрашивает Грейс, перебирая аккуратно расставленные на столе флаконы.
– Красный, – рассеянно отвечаю я.
Мой мозг все еще пытается обработать эту новую информацию о Джеке. Возможно, именно поэтому он был так одержим мной? Большинство из нас хранит в памяти свою первую любовь и испытывает теплые чувства к человеку, с которым впервые… Для Джека это был один и тот же человек, и с этим человеком он связал свою жизнь. Неудивительно, что он до сих пор не в состоянии ее отпустить.
– Как Гектор может быть виноват в том, что до Евы Джек был девственником?
Грейс перестает разглядывать свою коллекцию разноцветных флаконов и с неподдельным изумлением смотрит на меня.
– Вы и в самом деле мало общаетесь, – говорит она.
«Ты и представить себе не можешь, как мало», – мысленно отвечаю я.
– О таких вещах – мало, – киваю я.
– Наверное, мне не стоило тебе об этом рассказывать, но я не вижу, как это может вам повредить, тем более что все это – дела давно минувших дней. Когда Джеку исполнилось пятнадцать лет, в день его рождения отец повел его в один из шикарных борделей Лондона и предложил выбрать себе девочку.
– Это ужасно! – шепчу я, с трудом преодолев шок, в который повергло меня это сообщение.
– Дальше все было еще ужаснее. Джек так испугался, что не смог этого сделать, а Гектор заявил, что сын его опозорил, и целую неделю с ним не разговаривал.
Я прижимаю ладонь ко рту.
– Я тебя понимаю, – кивает Грейс. – Можешь себе представить, каково мне? Знать Гектора всю свою жизнь – и вдруг такое! Когда я об этом узнала, у меня все тело покрылось гусиной кожей. При мысли об этом у меня до сих пор по спине бегут мурашки. Он всегда был близким другом моего отца, поэтому вполне естественно, что у меня возник вопрос… В итоге у меня чуть крышу не сорвало, и я просто запретила себе об этом думать.
– О господи, бедняжка! И Джек тоже…
– Это не могло не сказаться на его психике. У меня, по крайней мере, нет никаких доказательств того, что мой отец делал что-то подобное. Но Джек абсолютно точно знает, что его отец изменяет его матери. Ему пришлось решать, как быть: сохранить это в тайне или рассказать все Хэрриет, понимая, что при этом рискует разрушить семью. И все это легло на плечи пятнадцатилетнего подростка. Ничего удивительного, что после этого он и подходить к женщинам не хотел, пока не нашел ту самую, единственную.
– Я понятия обо всем этом не имела.
– А как бы ты об этом узнала? Глядя на такого мужчину, как Гектор, ни за что не подумаешь, что он… Как бы то ни было, оставаясь девственником, Джек сполна отомстил отцу, потому что все друзья и деловые партнеры Гектора сочувствовали ему, сетуя на то, что у него такой красивый сын, который не желает вести себя «как мужчина». Гектор без конца организовывал Джеку свидания и пытался знакомить его с женщинами, да все без толку. Джек отказывался идти у него на поводу. Он стал тем, кто смеется последним.
– Я танцевала с Гектором на нашей свадьбе. – Он ко мне прикасался!Я пытаюсь не думать обо всех ситуациях, в которых я вступала в физический контакт с Гектором, но у меня ничего не выходит: они попросту не идут у меня из головы, я только о них и думаю.
– Он заставил меня танцевать с ним и на праздновании моего восемнадцатилетия, и на моей свадьбе. Фу! Ева оказалась умнее нас. Они с Джеком отказались устраивать свадьбу, и ей удалось этого избежать.
– Гм-м-м… – И это все, что я могу произнести. У меня голова идет кругом.
Когда я впервые увидела Гектора, он понравился мне больше, чем Хэрриет, которая показалась мне несколько странной. Она как-то уж чересчур радовалась тому, что Джек снова влюбился, и буквально горела желанием принять участие в приготовлениях к нашей свадьбе, одновременно делая вид, что ей, в сущности, все равно, привлекут ее к этому или нет. Гектор был вежлив, дружелюбен и общителен. Мне нетрудно было представить себе, как с годами Джек превращается в его точную копию, и я ничего не имела против. Как же я ошибалась!
– Ладно, давай вернемся к твоим ногтям. Какой цвет?
– Я тебе уже сказала – красный.
– Красный? У меня пятнадцать оттенков красного. Тебе придется высказаться поконкретнее.
– Я не знаю, Грейс. Я плохо соображаю. Мне сейчас даже не удается сообразить, хочу я надеть лифчик или нет, а ведь это гораздо существеннее оттенка лака, как ты считаешь? Так что прости, но я не могу выбрать оттенок лака. Мне действительно все равно.
– Тебе все равно? Да ты думаешь о том, что говоришь? Я не допущу, чтобы из-за какой-то несчастной аварии ты забыла о долге перед своей внешностью, – резко заявляет она. – Мы с Энджелой быстро приведем тебя в чувство. Ты и опомниться не успеешь, как станешь прежней Либби.
– Вы с Энджелой меня обсуждали?
– Конечно! – нисколько не смущаясь, отвечает она. – Мы твои друзья, и мы сделаем все, что сможем, лишь бы ты была в порядке.
– Я в порядке.
Грейс пристально смотрит на меня своими голубыми с коричневыми крапинками глазами, вынуждая встретить ее взгляд.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Я опускаю глаза. Я знаю, о чем она говорит. Я думала, что выздоравливаю, но сны Джека и визит дамы из полиции отбросили меня назад. Хотя, возможно, это естественный ход событий, и это то, что должно было произойти в связи с окончательным осознанием всей серьезности моего положения. Я просто в отчаянии. Мне хочется схватить себя за плечи, встряхнуть изо всех сил, заорать во весь голос и заставить выйти из оцепенения, отказаться от этих мыслей и чувств, заставить себя собраться. Но что толку кричать на женщину, оглушенную ужасом, пугающуюся собственного отражения в зеркале, сраженную наповал мыслями о том, что это изображение уже никогда не изменится, и осознанием того, что подобное происшествие смогло до такой степени ее изменить. Я хочу выздороветь, но пока не понимаю, как я это сделать.
Я тянусь к шеренге флаконов. Мои пальцы сами выбирают нужный оттенок. Темно-красный. Темно-красный, как цвет моих шрамов, когда им было всего два дня и я увидела их впервые.
– Вот этот, – говорю я, протягивая флакон Грейс.
Это своеобразная трубка мира, белый флаг перемирия. Я готова сделать что угодно, лишь бы она оставила меня в покое.
Ее лицо расплывается в улыбке, а на щеках играют ямочки. Ее глаза, такие же внимательные и проницательные, как у Энджелы, сообщают мне, что мне не удалось ее одурачить. Но пока она готова принять этот символ мира.
Глава 8
Либби
– Я уверен, что выражу всеобщее мнение, – говорит Гектор в продолжение своей речи, сидя в кресле у камина, – если скажу, что мы все счастливы видеть Либерти и Джека сегодня среди нас.
Собравшиеся в комнате друзья и родственники согласно кивают и бормочут что-то одобрительное. Сегодня здесь присутствуют все: мама, папа, Грейс, Руперт, Энджела, муж Энджелы, Спенсер, Палома, Сандра, Инес, Эми, Вера, родители Грейс, Хэрриет и, разумеется, Гектор. Пришли также несколько человек из офиса Гектора и ассистентка Джека Рэйчел. Калеб и Бенджи все еще отдыхают, как и все семейство Джеффа, брата Джека. Я сижу на диване напротив камина, вцепившись в руку сидящего рядом со мной Джека.
– Я уверен, что вы все, как и я, испытываете огромное облегчение оттого, что они оба выздоравливают, – продолжает Гектор.
По какой-то причине он считает себя здесь главным и поэтому произносит вступительную речь. Прежде я не обратила бы на это внимания, но зная то, что я знаю сейчас, я ощущаю, что он каким-то образом пачкает нас грязью постыдности своих действий. Я понимаю, что это глупо, ведь пока я пребывала в неведении, у меня не было ни малейших оснований испытывать отвращение к Гектору. Он был для меня отцом Джека и заслуживал столько же симпатии, сколько и все остальные люди, с которыми я познакомилась с тех пор, как повстречала Джека.
– Я надеюсь, что вы вместе со мной поднимете бокалы за здоровье Либерти и Джека и за их прекрасное будущее, – в заключение произносит Гектор.
– За Либби и Джека! – хором вторят ему собравшиеся.
Мы с Джеком храним молчание. Он ободряюще сжимает мне руку, и в ответ я опускаю голову ему на плечо. На наши лица надеты улыбки. Нам обоим это мероприятие кажется слишком формальным. Когда Хэрриет и Гектор предложили организовать вечеринку, чтобы те, кто хотел нас навестить, пришли все сразу, а не создавали бы нескончаемый поток посетителей, я подумала о них обоих, о своих родителях и, возможно, о Джеффе с семьей. Я и представить не могла, что соберется столько людей и будет такое количество еды. Все это было совершенно не в нашем духе.
Когда вчера я поняла, что нас ожидает, мне стало не по себе по двум причинам. Во-первых, я знала, что мои родители обидятся из-за того, что их не привлекли к организации этого мероприятия, а во-вторых, мне придется предстать перед целой толпой в своем нынешнем облике. Я понимала, что ими всеми движут самые лучшие побуждения и они это делают от чистого сердца, но я предпочла бы увидеть только самых близких мне людей.
Моя голова обмотана шарфом, на лице – никакой косметики, поскольку мне пока нельзя ею пользоваться. Я рассчитывала спрятаться где-нибудь в уголке и слиться с мебелью, скрывая от гостей лицо и предоставив Джеку взять на себя роль хозяина. Но Гектор растоптал мои надежды. Он привлек ко мне всеобщее внимание. Впрочем, проблема, разумеется, заключается в том, что теперь все его поступки будут мне не по душе.
К счастью, гости, похоже, стараются развлекаться самостоятельно. Те, с кем я не очень близко знакома, соблюдают дистанцию и поглядывают на меня только тогда, когда им кажется, что они могут это сделать незаметно. По большому счету меня это вполне устраивает, учитывая, что альтернативой данному положению вещей является беседа с малознакомыми людьми, отчаянно пытающимися не смотреть на мой шрам.
– Либерти, – очень серьезно произносит мама, усаживаясь рядом со мной, когда Джек встает, чтобы наполнить наши бокалы.
Я знаю, что сейчас она, скорее всего, попытается убедить меня сходить к ее пастору, чтобы он помолился о скорейшем заживлении моих ран. Это в лучшем случае. В худшем она сейчас заявит: «Почему бы нам в выходные не отправиться в Лондон н не купить тебе парик?»
У меня все внутри обрывается.
– Мама! – предостерегающе говорю я.
– Миссис Рабвена, – произносит неизвестно откуда появившаяся Энджела, – я давно хотела расспросить вас о церкви, которую вы посещаете в Лондоне. – Она садится по другую руку от мамы, готовая броситься ради меня на линию огня. Именно поэтому она моя лучшая подруга. – Кто может ее посещать? Бывают ли у вас особые службы на Пасху и Рождество?
Приблизительно полминуты мама разрывается между своим планом убедить меня в необходимости снова стать похожей на женщину и возможностью обратить в свою веру еще одного человека. Это, пожалуй, самые длинные тридцать секунд в ее жизни. Наконец она предпочитает Господа спору со мной.
Я наблюдаю за Гектором. Я ищу признаки того, что он бывал или все еще бывает у проституток. Или того, что он волочится за другими женщинами. Дело в том, что я никогда не испытывала неловкости в его присутствии. Я пытаюсь понять, поглядывает ли он украдкой на Палому или других девчонок, с которыми я работала, на Грейс, Энджелу или на жен мужчин, с которыми работает Джек, или даже на Рэйчел. Ничего. Ровным счетом ничего. Может, Грейс что-то напутала?
Я перевожу взгляд на Грейс, которая безжалостно допрашивает Палому (так же, как и на нашей с Джеком свадьбе) и, скорее всего, держит под прицелом и остальных девчонок на предмет выпытывания у них профессиональных секретов красоты. Я замечаю, что она посматривает в сторону Гектора, и всякий раз, когда все идет к тому, что он окажется неподалеку от нее, она незаметно уводит своего собеседника в противоположный угол или заканчивает разговор и переходит к другому гостю. Теперь, когда я в курсе, мне ясно, что она его избегает. Он ей и в самом деле противен. Ничего она не напутала.
– Как дела, Либби?
Передо мной стоит Гектор. Он приседает, и его лицо оказывается на одном уровне с моим.
– М-м… Э-э… Все хорошо, – бормочу я.
Теперь мне отчаянно хочется, чтобы мама приставала ко мне с этим злосчастным париком, а я от нее отбивалась, – это избавило бы меня от необходимости поддерживать беседу с ним. Я не знаю, что сказать. Я не знаю, как себя вести. Я чувствую себя так, как будто вошла в комнату, в которой кто-то занимается сексом. Со мной это несколько раз случалось. Когда я училась в университете, я порой заставала за этим занятием своих соседок по квартире. Потом мне уже не удавалось выбросить эту картинку из головы. Я не заставала Гектора в подобной ситуации, но все равно отчетливо представила, как он вручает девушке пачку денег перед тем, как…
– Хорошо выглядишь, – говорит он. – Я этому рад. – В его голосе звучит искреннее сочувствие. – Джек очень волновался.
Я отыскиваю взглядом Джека.
– Я знаю, – киваю я. – Нам обоим пришлось нелегко.
– Это замечательно, что ты выздоравливаешь. Я уверен, что ты и оглянуться не успеешь, как полностью поправишься и сможешь вернуться на работу.
– Надеюсь, вы правы, – отвечаю я. – Но на самом деле я так далеко не заглядываю.
– Я понимаю.
На столе я вижу пустую тарелку. Вот и выход из ситуации. Все это для меня немного чересчур. Я кладу руку на подлокотник дивана и встаю прежде, чем Гектор успевает предложить мне свою помощь.
– Я отнесу это на кухню, – говорю я Гектору, хватая тарелку, – и сразу вернусь.
– Да, конечно, – кивает Гектор, выпрямляясь и нависая надо мной.
Не оглядываясь, я иду к двери. Только когда я оказываюсь за пределами гостиной, мне удается сделать вдох.
Я вхожу в кухню, ставлю тарелку в мойку и приказываю себе дышать. В конце концов, мне Гектор не сделал ничего дурного. Меня он в бордель не тащил. Но мысль о том, что он мог тащить туда даже кого-нибудь, не говоря уже о своем пятнадцатилетнем сыне, кажется мне чудовищной. Мне трудно примирить эту мысль с образом человека, который одной рукой обнял меня за талию, а второй взял за руку и закружил в танце под… Я не помню мелодию. Откуда мне было знать, что через два года я буду пытаться припомнить песню, под которую мы танцевали, чтобы мне стало еще хуже.
Я закрываю глаза, пытаясь остановить бешено вращающийся вокруг меня мир и дать своему желудку возможность успокоиться.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – неожиданно спрашивает Хэрриет.
Я, вздрогнув, распахиваю глаза и отворачиваюсь. Я начинаю поспешно сдвигать и составлять в стопки пустые тарелки. Посуда звенит, и этот звук заполняет все пространство и тишину кухни, заглушая доносящиеся из соседней комнаты голоса и музыку.
– Да, да, все хорошо, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.
Я не хочу на нее смотреть. Я боюсь, что она увидит на моем лице брезгливость или жалость, которую я испытываю к ней.
– Точно? Мне кажется, что ты нервничаешь.
– А… просто… просто к нам впервые пришло столько людей… Я имею в виду после… э-э… аварии. Это несколько утомительно. Я думаю, вы меня понимаете.
– Позволь, я тебе помогу, – говорит она и тоже принимается за тарелки.
– Спасибо, – отзываюсь я и перехожу от мойки к столу.
– Тебе необходимо отдохнуть, – замечает Хэрриет.
– Наверное, вы правы, но это непросто, когда дом полон гостей.
– Если хочешь, я попрошу их уйти.
Хэрриет – замечательный человек. Именно поэтому мне невыносимо думать о том, как поступает с ней Гектор. Судя по всему, эпизод, о котором я слышала, был не первым. Я внутренне содрогаюсь от этой мысли . Она вообще об этом знает? Она знает хоть что-то или пребывает в полном неведении?
Я натянуто улыбаюсь.
– Честно? Мне ужасно этого хочется. Но это было бы некрасиво. Они проделали долгий путь, чтобы отпраздновать то, что мы с Джеком все еще здесь. Поэтому на самом деле мне не стоит пока подумывать о тишине и покое.
Свекровь заговорщически мне улыбается.
– Либби, если бы ты знала, сколько раз я мечтала о том же самом на своих собственных вечеринках! Но жена бизнесмена всегда должна быть на высоте. Иногда я немного завидую тому, что ты не позволила себе превратиться просто в миссис Джек Бритчем.
– Джек совершенно не похож на своего отца. Он другой.
– Да, он другой. Но он мог стать таким же, потому что в той области, где он работает, фамилия Бритчем кое-что значит.
– Бог ты мой! Так вы считаете, что Джек чувствовал себя ущемленным оттого, что я продолжала работать, а значит, у меня была своя собственная жизнь?
Неужели Ева вписалась в его мир гораздо лучше, чем я?
Лицо Хэрриет озаряет улыбка. Меня убивает то, что Гектор к ней так несправедлив, независимо от того, знает она об этом или нет.
– Я считаю, что то, что Джеку удалось найти не одну, а двух жен, имеющих собственную жизнь, говорит в его пользу.
– О боже, Хэрриет, простите! Я только что поняла, как это прозвучало. Я не хотела сказать, будто у вас нет своей жизни. Я имела в виду…
– Я поняла, что ты имела в виду, – перебивает меня Хэрриет. – И я нисколько не обиделась. У меня на самом деле есть своя жизнь. Просто эта жизнь вращается вокруг детей и мужа. Это мой выбор, и меня это устраивает. Больше всего в современном мире мне нравится возможность выбора. Мы все можем выбирать и выбираем то, с чем нам приходится жить.
Моя рука автоматически взлетает к моей лишенной волос голове. Получается, мне пришлось сделать этот выбор из-за того, что другой человек сделал свой выбор. Я понесла потерю вследствие того, что кто-то сделал выбор в пользу эгоизма и глупости. Вот почему мне не нравится сегодняшняя вечеринка. Я не организовала бы такую вечеринку. Это не мойвыбор. Да это вообще не вечеринка. Это поминки, которые состоялись бы здесь, если бы мы погибли в аварии.
– А если серьезно, Хэрриет, это действительно было бы ужасно, если бы я попросила вас от всех избавиться? – спрашиваю я.
Я не люблю чувствовать себя слабой и беспомощной. Я предпочитаю самостоятельно контролировать свою жизнь и вершить свою судьбу. Я не люблю, когда меня лишают возможности выбора.
– Вовсе нет, Либерти, – отвечает Хэрриет, озабоченно глядя ни меня. Мне не нравится этот взгляд, потому что за озабоченностью скрывается жалость. – Вовсе нет.
Похлопав меня по руке, она скрывается за дверью.
– Ты в порядке, красавица? – спрашивает меня Джек после того, как все, включая Хэрриет и Гектора, задержавшихся для того, чтобы убрать со столов, перемыть посуду и побеседовать с Джеком, ушли.
Я слышала, как мама подняла шум из-за того, что ей не позволяют помочь убирать, но папа напомнил ей, что им необходимо навестить пожилую соседку. Бедная мама совсем растерялась, но, когда отец действительно встал и пошел за ключами, она, к счастью, выбрала соседку. К тому же на следующее утро ей необходимо было рано вставать и идти в церковь. Я не вынесла бы очередного разговора о парике. Я не желаю носить парик, и это мой собственныйвыбор, не обусловленный действиями врезавшегося в нас водителя.
– Просто устала, – говорю я Джеку, позволяя ему помочь мне опуститься на кровать.
Он осторожно помогает мне избавиться от футболки, которую я безуспешно пыталась снять самостоятельно, но каждое движение причиняет мне боль. Со времени последнего приема болеутоляющих прошло довольно много времени, и мои мышцы начинают протестовать против отсутствия должной заботы. Я помнила, что мне пора принимать лекарства, но ради этого необходимо было покинуть укрытие, и рисковать я не стала. Выйди я раньше времени, прощания и пожелания неизбежно длились бы дольше самой вечеринки.
– Ложись, – ласково говорит Джек и, держа меня за руки, помогает мне откинуться на подушку.
Он наклоняется ко мне и расстегивает вначале пуговицу на джинсах, а затем молнию. Его запах завладевает всеми моими чувствами, но мое сознание затуманивается от боли.
– Если бы я не знала тебя, Джек Бритчем, – бормочу я, – я бы решила, что это доставляет тебе какое-то извращенное удовольствие.
Он грустно мне улыбается, осторожно снимает с меня джинсы и замирает, глядя на мое тело. Я знаю, что он видит, поскольку сегодня утром я тоже его разглядывала. Вся кожа на его левой половине покрыта черными, синими, фиолетовыми и желтыми следами ушибов. Они расползаются к центру тела подобно краске, которую расплескали по коричневой бумаге. Это и называется «многочисленные ушибы». Мою грудную клетку стягивают бинты, поскольку в одном из ребер есть трещина. Операция на селезенке оставила у меня на животе медленно заживающий шрам, с которым соседствует множество уже покрывшихся струпьями царапин и ссадин.
Я вижу, как Джек сглатывает подступивший к горлу ком эмоций и едва сдерживается, чтобы не разрыдаться. Вот почему все это время я старалась раздеваться сама. Я стремилась избавить его от этого зрелища, зная, что оно надорвет ему душу.
– Лифчик снимать или оставить? – спокойно спрашивает он, хотя его грудь интенсивно вздымается.
Он старается дышать медленно и глубоко. Он пытается успокоиться.
– Снимать, – отвечаю я.
Я не могу носить его слишком долго, потому что он впивается в израненную кожу и места ушибов.
Он бережно снимает бюстгальтер, а потом крепко сжимает губы, чтобы не вскрикнуть при виде кровоподтека у меня на груди.
– Прости, – тихо говорит он и тянется за моей полосатой пижамой.
– Тс-с, – шепчу я. Боль спиралью обвивает мое тело, и мне становится трудно говорить, трудно дышать. – Все хорошо. Я в полном порядке. Ты ни в чем не виноват.
Я закрываю глаза. Я уже ничем не могу помочь Джеку, натягивающему на меня пижаму.
– Либби, Либби, – ласково шепчет он, гладя ладонью мое лицо. – Ну же, садись, прими таблетки, и будем ложиться.
– Еще рано, – отвечаю я, позволяя ему приподнять меня на кровати. – Тебе незачем ложиться.
Я держу таблетки на ладони и подношу их ко рту. Моя рука кажется мне слабой и никак не соединенной с телом. Поднося к губам стакан, я расплескиваю воду, и Джеку приходится меня поддержать. И вот таблетки проглочены, хотя рывок головой, призванный протолкнуть их в горло, явно был лишним. Джек осторожно перекладывает меня на мою сторону кровати, с которой он уже откинул покрывало, и укрывает одеялом.
Стоя передо мной, он стремительно раздевается сам.
– Тебе давно говорили, что ты хорош, как бог? – шепчу я. Мои веки пытаются приподняться, но снова опускаются, и ресницы трепещут, как крылья птицы. – Да ты и сам это знаешь. Это все знают.
Последнее, что я помню, – это руки Джека. Он ложится позади меня и осторожно обнимает, прижимаясь ко мне всем телом.
– Прости меня за эту боль, – шепчет он мне на ухо, но потом боль и таблетки отнимают меня и у Джека, и у собственного сознания и уносят куда-то очень далеко.
