Текст книги "Прежняя любовь"
Автор книги: Дороти Кумсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Дон – настоящая подруга. В последнее время она выглядит еще более уставшей и встает все позже и позже. Но она все время твердит, что очень за меня рада. «Как хорошо, что хоть одной из нас посчастливилось!» – повторяет она, а потом заливается смехом. Я не думаю, что она язвит. Мне кажется, она говорит это вполне искренне.
Так что вот так. Теперь у меня есть настоящая работа, ну и все такое.
Я еще раз написала матери, рассказала ей о своей работе и о том, что ищу себе жилье, но еще какое-то время поживу у Дон. Я отправила ей на Рождество открытку и подарочный ваучер из «Маркса и Спенсера», но ответа не получила. Она даже открытку мне не прислала. Она не ответила на то письмо, в котором я написала о работе, – точно так же, как и на все остальные письма и открытки. Я даже засомневалась, что она их получает – их может выбрасывать ее сожитель. Но я написала своей школьной подружке Рианне, и она сказала, что столкнулась на улице с моей матерью, которая стала хвалиться тем, что я здорово устроилась в Лондоне. Значит, она предпочитает говорить обо мне с другими людьми, а не со мной. Грустно, правда?
Да ладно! Когда у меня будет свое жилье, она, возможно, еще напишет или позвонит. Она сможет даже в гости ко мне приехать. Одна, разумеется. Я не думаю, что когда-нибудь смогу вернуться домой. Теперь мой дом здесь. И я здесь по-настоящему счастлива.
С любовью,
Ева.
31 марта 1988 года
Только что вернулась домой с вечеринки с коллегами.
Как это здорово – работать в коллективе и зарабатывать деньги! Иногда я вообще забываю, что мне шестнадцать лет, потому что все они очень милы и обращаются со мной как с равной. Мы ходили ужинать в китайский ресторан. Доминик, один из партнеров, сидел рядом со мной и объяснял все, что было написано в меню. Это было так вкусно! Я впервые в жизни попробовала настоящую свинину в кисло-сладком соусе.
И это так здорово – возвращаться в свою собственную квартиру! Дон – классная девчонка, но в последнее время она стала совершенно непредсказуемой. Она все время спала, а когда вставала, была угрюмой и ее все раздражало. Она постоянно была простужена и без конца шмыгала носом. К счастью, я ни разу не заразилась от нее. И еще она была очень бледной и вообще выглядела ужасно.
Я поселилась на одной из улиц на Каледониан-роуд, возле Кингс-Кросс. Мне повезло, потому что знакомой одной из моих коллег понадобилось срочно съехать, и она не могла этого сделать, не найдя кого-нибудь вместо себя. Квартира невероятно дешевая, учитывая, что в ней есть гостиная, маленькая спальня, кухонька в углу гостиной и – держитесь! – ванная комната с ванной и душем! Квартира не идеальна и несколько сыровата, зато моя. Окна просто огромные, а через окно спальни можно выбираться на маленькую террасу с перилами, с которой открывается изумительный вид на многие мили вокруг. И вообще, летом, когда и утром, и вечером будет светло, я смогу пешком ходить на работу и с работы. Мебель здесь старая и какая-то захватанная, но я купила хорошие чистящие средства, и теперь все сверкает. Хозяин неохотно сдал мне эту квартиру. Мне сразу стало ясно, что он не очень рад такой квартирантке, но я внесла залог и заплатила за месяц вперед, поэтому ему пришлось на это пойти.
Много ли найдется шестнадцатилетних девчонок, которые могут позволить себе собственное жилье в Лондоне? Я уверена, что нет.
В очередной раз написала матери и обо всем ей рассказала. Но ответа по-прежнему нет. Но я не собираюсь сдаваться. Должна же она хоть когда-то откликнуться! В принципе, что ни делается – все к лучшему. Если бы то, что произошло, не произошло, я никогда сюда не приехала бы и не жила бы сейчас своей собственной жизнью.
С любовью,
Ева
1 июня 1988 года
На работе все волнуются и шепчутся.
Ходят слухи, что партнеры решили продать свой бизнес более крупной компании. Никто ничего не знает наверняка, но Офелия и Доминик большую часть рабочего времени проводят на каких-то «встречах», а вся корреспонденция легла на плечи Мэгги. Мне не позволяют даже касаться этих писем, а также входить в зал совещаний во время «встреч».
– Не переживай, все будет хорошо, – сказала мне на днях Беатрикс, одна из младших бухгалтеров. – Кто-то же должен выполнять работу администратора. Волноваться стоит бухгалтерам вроде меня, потому что в крупных компаниях полно и своих собственных квалифицированных работников.
Какое-то время не писала матери. Не хотела ее волновать. На днях видела Дон. Она садилась в какую-то машину с мужчиной, и это был явно не ее парень Робби. Это выглядело очень странно, потому что машина проехала мимо нее, а потом притормозила, после чего Дон догнала ее и села на заднее сиденье. Водитель проехал еще немного, снова остановился и обернулся, видимо для того, чтобы поговорить с Дон. Потом они уехали. Дон такая худая! Она и раньше ела очень мало, а теперь, наверное, вообще ничего не ест. Она меня не заметила, но так даже лучше. Я не уверена, что она хотела бы, чтобы я увидела ее в таком виде.
Надеюсь, что ситуация на работе окажется бурей в стакане, как говаривала тетя Мэвис.
Ева
3 июня 1988 года
Итак, это случилось. Вчера Офелия и Доминик сделали официальное заявление. Они собрали нас всех и угостили игристым вином, за которым сбегала Мэгги. Мне тоже налили немного в бокал. Так вот, они объявили, что продали компанию крупной фирме, расположенной в Сити. Так называется место, где находится большинство фирм и бирж. Просто Сити.
Новость всех потрясла, но не удивила. Мы поаплодировали и поулыбались. Но ВСЕХ волновало, не потеряют ли они работу. Это было написано на лицах сотрудников. Несмотря на то, что сказала Беатрикс, я тоже волновалась. На моем месте только полная дура сохраняла бы спокойствие.
Офелия объяснила нам, что это очень ответственный шаг и мы должны приложить все усилия, чтобы слияние произошло как можно организованнее, потому что нам всем предстоит переезд в Сити. Она поблагодарила нас за усердный труд, который и поспособствовал тому, что компания добилась столь заметных успехов, чем вызвала интерес у такой престижной фирмы, как та, которая нас купила.
Я ничего не стала говорить, но я не уверена, что кто-либо, кроме меня, обратил внимание на то, что Офелия и не подумала уверить нас в том, что сокращения нам не грозят.
Прошу тебя, Господи, позволь мне не потерять эту работу!
Ева
25 июня 1988 года
Ну почему, как только начинает казаться, что жизнь наладилась, все снова летит вверх тормашками? Мы переехали в другой офис, для чего нам с Мэгги пришлось как следует потрудиться. Все организационные вопросы легли на наши плечи, потому что, хотя компания и сменила владельцев, она должна была продолжать работать в своем обычном режиме. Многие не выходили на работу. Они звонили и говорили, что заболели, и это означало, что они идут на собеседование. Поэтому, по словам Мэгги, нам с ней пришлось «увеличивать обороты» и «закрывать собой прорывы».
Как бы то ни было, переезд состоялся, и мы остались очень довольны собой. Мы с Мэгги пытались поговорить с Офелией о работе, но она только повторяла, что позаботится о нас.
Нам пришлось снова подать заявления о приеме на работу. В этой крупной фирме полно своих собственных офис-менеджеров и делопроизводителей, поэтому Мэгги понизили в должности, так что ей пришлось писать еще одно заявление. Я и еще одна девочка, которую недавно взяли на испытательный срок, претендовали на одно место.
Все это происходило две недели назад. Когда нам в конце концов удалось поговорить с Офелией, она заявила, что сделала все, что от нее зависело, но ее усилия не увенчались успехом. Ни я, ни Мэгги работу не получили. Мэгги ужасно обиделась, потому что она много лет проработала на Офелию. Я и не надеялась получить работу, потому что в новой фирме все уже знали другую претендентку. Я очень старалась, первой приходила на работу и последней уходила, но это не помогло.
И вот я осталась без работы. Мэгги была так потрясена, что и сказать ничего не могла. Я видела, как сильно ей хочется сказать Офелии все, что она о ней думает. Но она не могла себе этого позволить, потому что ей были нужны хорошие рекомендации.
Я уже побывала в нескольких бюро по трудоустройству. На этот раз там были настроены более оптимистично, чем прежде, потому что у меня теперь есть опыт работы и положительные рекомендации. Наверное, именно это подразумевала Офелия, когда обещала о нас позаботиться. Но ведь она все равно не смогла бы написать обо мне что-то плохое, верно? То есть я не могу себе представить, чтобы она написала: «Целыми днями отсиживает себе задницу, жрет шоколадки и рыгает». Я ВСЕГДА все силы отдавала работе. И Мэгги тоже.
Проблема заключается в том, что, как все говорят, начался экономический спад, и работодатели не только стараются обходиться без услуг агентств, они вообще не хотят брать на работу новых людей. Я боюсь потерять квартиру. Хозяин квартиры предупредил меня о том, что не собирается заниматься благотворительностью. Деньги на следующий месяц у меня есть, но мне срочно нужна работа.
Относительно хозяина: кака-а-ая же я тупая! Я позвонила ему, чтобы сказать, что потеряла работу, но за квартиру заплачу. Он примчался как пуля – буквально час спустя он уже стоял под дверью. Он хотел осмотреть квартиру, и я не возражала, потому что ничего плохого с ней не сделала. Более того, я отчистила всю плесень и перекрасила ванную. Оглядевшись, он не смог меня ни в чем упрекнуть. Потом он сел рядом со мной на диван и спросил, что случилось с моей работой. Я, как последняя идиотка, принялась изливать ему душу, а он меня слушал, демонстрируя полное понимание и сочувствие.
– Я знать, Ева, что теперь трудно, – сказал он. – Я не завидовать тебе – надо находить работу. Но я уверен, что ты что-нибудь найти.
Я не знаю, откуда он приехал, но мне очень нравился его акцент и ломаный английский.
– Спасибо, – ответила я.
И вдруг я осознала, что он сидит вплотную ко мне, а его рука лежит у меня на колене. Представляете? То есть я хочу сказать: ни фига себе!
И тут он говорит:
– А пока я хотеть как-нибудь договориться.
Я же снова демонстрирую тупость.
– Как договориться? – спрашиваю я, пытаясь, не обидев его, снять его руку со своего колена.
И он мне объясняет:
– Койка раз-два в месяц – и денег не надо.
Клянусь честью, именно так он и сказал! Я хотела объяснить ему, куда он может засунуть свою «койку», но разве я могла это сделать? Мне же надо где-то жить или как? Поэтому я сказала:
– Это очень мило с вашей стороны, но у меня на завтра уже назначено два собеседования – ничего у меня назначено не было, – поэтому мне не хотелось бы вас обнадеживать.
– Ну и ладно, – совершенно спокойно произнес он. – Ты передумать или нужны деньги – давать мне знать, хорошо?
Он всерьез ожидал, что я позвоню ему насчет «койки», чтобы таким образом рассчитаться за жилье. Но я скорее соглашусь жить на улице.
Ну почему жизнь иногда бывает такой трудной? Все было замечательно, и вдруг такое! И это означает, что я могу лишиться жилья. А хозяин хочет, чтобы я… Фу!
Ну ладно, я постараюсь сохранять спокойствие и оптимизм. Я уверена, что если каждый день буду рыскать по городу в поисках работы, то обязательно ее найду. Я ни одной секунды не желаю находиться в ситуации, в которой его предложение станет актуальным.
Но я не могу не думать о том, сколько других девушек, снимавших у него квартиру, ухватились за эту ниточку. Фу! Мне противно вспоминать, какой у него трясущийся толстый живот, и представлять его жирные ручки на своем теле… Я занималась этим только с Питером и лишь потому, что я его любила.
Я не могу представить себе, что существуют люди, которые не только делают это с теми, кого не любят, но даже делают это, чтобы подзаработать или оплатить жилье. Это так странно и грустно. Я никогда на это не пойду.
Надо позвонить Дон. Может, в ее клубе требуется уборщица?
Ева
P. S. Со всей этой суетой я напрочь забыла, что у меня сегодня день рождения. Мать, похоже, тоже об этом забыла. Казалось бы, если кто и должен помнить об этом событии, так это она. Поздравляю себя с днем рождения.
Либби
Бутч, который терпеливо сидит рядом со мной на полу подвала, внезапно наклоняет голову набок и вскакивает, как он делает каждый вечер, когда Джек возвращается домой.
«Неужели уже действительно так поздно?» – думаю я, пока Бутч карабкается вверх по лестнице, спеша к входной двери, в которую вот-вот войдет Джек. У меня не остается времени на то, чтобы перевязать дневники ленточкой. Я едва успеваю завернуть их в бархат, сунуть в пакет и вернуть в тайник в камине. Мне приходится действовать очень осторожно. Если я не положу их на выступ, они могут упасть, и тогда, чтобы снова их извлечь, придется разворотить весь камин.
Сверху до меня уже доносится счастливый лай Бутча. Я поспешно закрываю заслонку. Мне приходится соображать очень быстро. Схватив бутылку вина, я начинаю преодолевать ступени.
Джек уже ждет меня наверху, а Бутч радостно вьется вокруг его ног.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– Да, а почему ты спрашиваешь? – отвечаю я, избегая встречаться с ним взглядом и спеша отойти от двери подвала.
– Обычно ты спускаешься в подвал только в случае крайней необходимости, – продолжая недоумевать, поясняет он.
Я показываю ему бутылку красного вина, горлышко которой судорожно стискивают мои пальцы.
– Я подумала, что неплохо бы за ужином выпить вина.
– А тебе можно пить? – спрашивает он. – Ты принимаешь столько лекарств!
– Скорее всего нельзя, – вздыхаю я. – Но никто не может запретить мне наблюдать за тем, как это делаешь ты.
Джек пристально смотрит на меня, и я спокойно встречаю его взгляд. Сердце бешено колотится у меня в груди. Я никогда и ничего от него не скрывала, я всегда была с ним честной и открытой, и мне все это не нравится. Но у меня нет выхода, потому что Джек не хочет рассказывать мне о Еве. Каждую ночь я просыпаюсь и вижу, как он мечется на кровати и зовет ее. И я все больше убеждаюсь в том, что он скрывает от меня что-то, произошедшее во время или непосредственно после аварии. Более того, в глубине души я знаю, что кошмары ему снятся не из-за душевной травмы. Ему не дает покоя чувство вины.
Мы продолжаем смотреть друг другу в глаза. Нам обоим ясно, что каждому из нас есть что скрывать.
Глава 11
Либби
Я просыпаюсь на своей кровати на втором этаже и понимаю, что впервые за многие месяцы у меня ничего не болит. Мне совершенно не больно переворачиваться. Я поднимаю и вытягиваю руку и ощущаю только естественное сопротивление мышц, приходящих в тонус после ночного отдыха.
Я откидываю одеяло и улыбаюсь непривычному отсутствию боли. Время пролетело быстро, мой организм наконец начал восстанавливаться. Забавное щекотание на лбу напоминает мне о том, что даже мои волосы отросли. Вчера Энджела их выпрямила, и теперь они уже достают до ушей и прикрывают шрам. Мне незачем смотреть в зеркало, чтобы узнать, что шрам на щеке похож на тонкую, едва заметную ниточку вены и его трудно различить тем, кому не известно о его существовании.
Снизу доносятся звуки радио или телевизионной передачи и пьяняще аппетитный аромат поджаренного бекона с яичницей. Я вспоминаю, что у нас гостят Бенджи и Бутч. Запахи и голоса манят меня в кухню.
У огромной старинной плиты стоит какая-то женщина. Она варит мою овсянку с ягодами и кусочками яблок. На деревянном столе возле плиты стоит пустая коробка из-под хлопьев и лежит смятая полиэтиленовая упаковка. Для меня ничего не осталось. Джек и Бенджи склонились над развернутой газетой. Они смотрят результаты футбольных матчей.
Я подхожу к женщине у плиты.
– Это моя овсянка, – говорю я ей. – А ты ее всю использовала.
Она оборачивается ко мне, и темные волны волос скользят по ее плечам. Она улыбается мне своим идеальной формы ртом и необычного оттенка синими глазами. На ней моя черная пижама с ярко-розовой отделкой и надписью «Я БОГИНЯ» на груди. Джек подарил мне эту пижаму на наше первое совместное Рождество.
– Прости, Либерти, – извиняющимся тоном произносит женщина, – но это моя овсянка.
– Нет, не твоя. Она моя. Ее не ест никто, кроме меня.
– Хватит спорить, Либерти, – говорит мне Ева. – Это моя овсянка, точно так же, как это мой дом, а это мой муж и мой племянник. Ты что, забыла, что у тебя больше ничего нет, потому что ты умерла? Ты должна с этим смириться. В потустороннем мире ты будешь гораздо счастливее.
Я оборачиваюсь к столу, из-за которого мне кивают Джек и Бенджи. Только это уже не Бенджи, а другой мальчик. Он, наверное, ровесник Бенджи, у него белая кожа и темные, как у Евы, волосы. Я перевожу взгляд на корзинку у двери и вижу, что вместо Бутча в ней сидит котенок.
– Я умерла? – спрашиваю я у Евы.
– Да, – мягко отвечает она. – Ты та женщина, которая была с ним до меня. Теперь он любит меня.
– Но ты умерла, – возражаю я.
– Нет, это ты умерла. Ты попала в эту жуткую катастрофу. Ты что, забыла? Какое-то время ты лежала в коме, а потом умерла, не приходя в сознание. Через несколько лет Джек повстречал меня.
– Ладно, – соглашаюсь я, потому что все это звучит очень убедительно. А поскольку эти двое за столом тоже продолжают кивать, да и кошка не сводит с меня удивленного взгляда, то, видимо, я действительно ошибаюсь и все было так, как она говорит. Не могут же они все ошибаться… Или могут? – Если ты уверена…
– Почему бы тебе не вернуться наверх и не лечь в постель? Постепенно ты все вспомнишь и сама поймешь, что я права.
– Ладно, – снова говорю я и возвращаюсь в спальню.
Здесь, по крайней мере, все еще стоит моя кровать. Я снова забираюсь под одеяло, натягиваю его по самые уши и устраиваюсь поудобнее. Я закрываю глаза и снова становлюсь мерт…
Я открываю глаза и вижу, что на меня смотрит Бутч, склонив голову набок и вперив в меня свои собачьи глазенки. Я сижу за обеденным столом в гостиной. Я уснула, уронив голову на раскрытую передо мной тетрадь. Я выпрямляюсь, стараясь не обращать внимания на стреляющую боль в груди и спине. Идиотка – вот какая мне причитается фамилия за то, что я заснула сидя, с учетом моего нынешнего состояния.
Бутч продолжает за мной следить, напоминая маленький лохматый и очень любопытный клубок.
– Я что, опять поскуливала? – спрашиваю я у него.
Он издает звук, напоминающий что-то среднее между рычанием и лаем.
– Знаешь что? – возмущенно заявляю я. – Я посмотрела бы, как скулил бы ты, если б тебе приснилось, что ты умер.
Бутч еще какое-то время смотрит на меня, а потом разворачивается и, стуча когтями, направляется в кухню попить водички.
С тех пор как я обнаружила эти дневники, мне еще ни разу не снилась авария. Теперь мне снится этот сон о Еве. Я несколько дней не прикасалась к дневникам. Вместо этого я сама начала записывать всякие мысли и обрывки воспоминаний об аварии. Я надеюсь таким образом подстегнуть свою память. Мне кажется, что Ева дразнит меня этими снами, потому что я никак не соберусь с духом, чтобы снова спуститься в подвал. Она напоминает мне, что проблема заключается именно в ней и если я хочу чего-то достичь, то должна узнать о ней больше.
Если честно, эти дневники меня пугают. Они напоминают мне о том, что я предпочла бы забыть и никогда не вспоминать. Мне слишком хорошо известно, что это такое – не иметь источника средств к существованию и бояться потерять свой дом, лишиться чувства собственного достоинства, своего места под солнцем.
Когда я принялась за докторскую диссертацию, мой руководитель горячо поддержал предложенную мной тему, особенно учитывая то, что в университете она поднималась впервые. Мы оба свято верили в то, что я смогу привлечь финансирование со стороны, что эта тема заинтересует инвесторов. Заинтересовались очень немногие, да и те… У меня состоялась встреча с представителем компании, проявившей интерес к моим научным разработкам, и со мной произошло то же самое, что и с Евой, когда она стала зависимой от хозяина ее квартиры. Сидящий рядом со мной мужчина положил руку мне на бедро и пообещал финансирование на все, что мне заблагорассудится, если я буду с ним «ласкова».
Я посмотрела в его сине-зеленые глаза, изучила его лицо, которое казалось мне довольно привлекательным, когда мы вошли в комнату для совещаний, чтобы обсудить мое предложение, и меня захлестнуло омерзение, а тем временем его рука продолжала ползти вверх по моему бедру. Тонкая дверь отделяла нас от сотен находившихся в здании людей, но он чувствовал себя настолько уверенно, что его это не смущало.
– Вы это серьезно? – спросила я.
– Исследовательская работа и необходимое для нее финансирование – это дело серьезное, – ответил он. – У нас, потенциальных спонсоров, должен быть не только научный интерес. Претендент на сотрудничество должен чем-то выделяться из общей массы, знаете ли.
Когда я читала рассказ Евы о беседе с хозяином квартиры, у меня внутри все перевернулось. Я вспомнила о том мгновении, когда задалась вопросом: «Возможно, именно это я должна сделать в обмен на то, что мне необходимо?» В следующее мгновение я сняла его руку со своего бедра, поблагодарила за то, что он потратил на меня время, и ушла.
По пути домой я поняла, что мне придется прекратить свои исследования, поскольку единственный, кто заинтересовался моей темой, согласен был мне помочь только в обмен на секс. Теперь я страшилась узнать, к какому выбору жизнь подтолкнула Еву.
Она ведь не могла вернуться домой, а учитывая нужду в деньгах, что ей оставалось? Я не хотела из дневника узнать, что Ева двинулась в направлении, противоположном тому, которое выбрала я. В этом случае я оказалась бы лицом к лицу с тем, что ожидало бы меня, согласись я на секс как на средство выживания.
Но меня неудержимо влечет к этим дневникам. Я нутром чую: то, что меня мучает, – от взывающего к ней по ночам Джека до провала в моей памяти, касающегося событий во время и после аварии, – может быть объяснено отношениями, которые связывали ее и Джека. Нет, не связывали. Все еще связывают. Эта связь не оборвана, и я должна узнать почему.
Я снова склоняюсь над тетрадью. Как только я закончу записывать все, что мне удалось вспомнить, я подумаю о дневниках. Потому что они – это тропа сквозь дебри, хотя я все еще не уверена, что хочу пройти по ней до конца.
Либби
– Это все ты виноват, – говорю я Бутчу. – Если бы ты не царапал ту дверь, я бы не вспомнила об этом дурацком шкафе с вещами Евы и сейчас всем этим не занималась бы.
Он издает ленивый скучающий звук. При этом он даже головы не поднимает. Он отлично умеет подстраиваться под тех, с кем остается. Когда пес с Джеком, а тем более с Бенджи, он полон жизни и беспрестанно двигается, лает и прыгает. Со мной он двигается медленно и ведет себя уравновешенно. По большей части он находится там же, где и я, как будто он за мной присматривает. Я бы не осмелилась утверждать, что я ему нравлюсь, но у меня создается впечатление, будто он считает, что на него возложили заботу обо мне.
Наверное, это неплохо, когда тебя охраняет самая циничная собака на свете.
Для удобства я прихватила с собой подушечку. Я также взяла в подвал маленькие часы, чтобы следить за временем и не зазеваться, как в прошлый раз.
Ощущая неприятный осадок на душе, я разворачиваю сверток с дневниками и беру тетрадь, которую читала в прошлый раз.
Пролистывая страницы, я ищу место, на котором остановилась. Боковым зрением я замечаю, что она снова здесь. Одетая в розовое платье, она сидит на коробках с документами. Ее ноги босы, а руки обнажены, но на этот раз она заложила их за спину и оперлась на них спиной. Ее ноги не достают до пола, и она болтает ими в воздухе, как в воде, сидя на краю бассейна.
– Так на чем мы остановились? – спрашивает она своим мягким и глубоким голосом, почему-то побуждающим меня коснуться шрама на щеке.
Хотя она – всего лишь игра моего воображения, рядом с ней и чувствую себя огромной и неуклюжей.
Она наблюдает за тем, как я напоминаю себе о том, на кого теперь похожа, и качает головой.
– Когда же ты наконец поймешь, Либби, что дело вовсе не в тебе, а во мне? – спрашивает она.
Я молчу. Вместо того чтобы вступать в бессмысленную полемику, я сосредоточенно ищу место, на котором закончила читать в прошлый раз.
– Ах, ну да, вот оно! Я потеряла работу, деньги у меня были на исходе, и я собиралась позвонить Дон, чтобы узнать, не требуется ли уборщица клубу, в котором она работала.
Ева
27 июня 1988 года
Сегодня ходила в гости к Дон. Сначала я ей позвонила, чтобы спросить, как у нее дела, и поинтересоваться насчет работы. Она показалась мне такой отрешенной, безучастной, что я решила явиться к ней собственной персоной, тем более что делать мне все равно было нечего.
Когда она наконец отворила дверь, я испытала настоящий шок. Она была похожа на обтянутый кожей скелет, щеки впали, а под глазами залегли огромные темные круги. При виде меня она просияла, а мне стало очень стыдно, что я так долго к ней не приходила. Было совершенно очевидно, что она тяжело больна.
– Боже мой, Ева, как ты изменилась! Ты что, выкупалась?
Пижама болталась на ней, как на вешалке, а темно-синий халат, который когда-то был моим, стал почти черным от грязи. Судя по всему, со времени моего отъезда его ни разу не стирали.
– Ага, – рассмеялась я. – И еще я подросла.
– Мне тоже не мешало бы этим заняться. Я имею в виду мытье. Расти мне уже поздно.
Она легла на диван, много месяцев служивший мне кроватью, а я отправилась в крошечную кухню и заварила чай. Там было чисто, все находилось на своих местах. В шкафу я даже нашли коробку с чаем, вот только молока мне обнаружить не удалось. Это меня нисколько не обескуражило. Я понимала, что для многих людей такие продукты, как молоко, теперь перешли в разряд непозволительной роскоши.
Я села в углу дивана и поджала под себя ноги. Мне хотелось расспросить Дон, что с ней случилось, что пошло не так, но мне не хотелось принуждать ее говорить, если она не была к этому расположена. Бог свидетель: когда мне захотелось поговорить о том, что произошло у меня дома, она проявила терпение и сочувствие, и она никогда не понукала меня, когда у меня в горле застревал ком, глаза наполнялись слезами, а губы смыкала печаль.
– Так значит, у тебя все в порядке? – спросила она и улыбнулась мне сомкнутыми губами.
Я знала, что ее губы смыкает не печаль. Когда она открыла дверь и засмеялась, я успела заметить нечто черно-серое – все, что осталось от ее зубов.
– Да вроде того. Как я уже сказала тебе по телефону, я потеряла работу и теперь не знаю, что делать.
– Я тоже. Это я насчет работы.
– О господи, неужели? Прости, я не знала. Когда это случилось?
Она пожала плечами.
– Уже не помню. Помню только, как однажды вечером проснулась и поняла, что больше не могу трясти задницей перед их рожами только для того, чтобы раскрутить их на бабки. И я просто перестала туда ходить.
– А, – только и смогла произнести я.
Наверное, в глубине души я все это время знала, чем занимается Дон. Я также понимала, почему она это делает. Но, поскольку она никогда мне об этом не говорила, а я никогда прямо ее не спрашивала, я продолжала делать вид, что верю в то, что она работает барменшей в каком-то клубе, что ей просто нравится шикарное белье, а тошнотворный запах в ее комнате источают эти противные палочки, которые она там жжет. Мне было легче верить в это, чем допускать другие возможности.
Хотя стриптиз она оставила, зато, несомненно, продолжала употреблять наркотики…
Мне вспомнился тот день, когда я увидела, как она садится в чью-то машину. «О господи, только не это!» – промелькнуло с меня в голове.
– Как же ты сводишь концы с концами? – спросила я, потому что, хотя я и не жаждала знать ответ, я видела, что Дон хочется поговорить.
После всего, что Дон для меня сделала, я не могла отказать ей в такой малости. Я приготовилась слушать.
– А ты как думаешь? – отозвалась она. – Я позволяю мужчинам заниматься со мной сексом в обмен на деньги.
Первое, что пришло мне в голову, – это лицо хозяина моей квартиры. И не только лицо, а и его пухлые ручки и трясущийся жирный живот. Он тоже платит таким, как Дон. Он платит за секс таким девушкам, как моя подруга, пользуясь их отчаянным положением и тем, что им крайне нужны деньги, не важно на что – на наркотики или для того, чтобы не оказаться на улице.
– О боже, мне так жаль! – вырвалось у меня.
Ее лицо сморщилось в улыбке.
– Чего тебе жаль?
– Мне жаль, что ты нуждаешься в наркотиках до такой степени, что тебе приходится идти на это, – попыталась пояснить я, чувствуя себя полной дурой и не зная, как ее поддержать.
– Ева, сохрани это в себе, договорились? Никогда не… падай так низко, чтобы утратить способность сопереживать таким, как я. Учитывая то, что я не заслуживаю твоего сочувствия.
Она была моей подругой. Какой иной реакции она от меня ожидала? Я что, должна была сказать ей, что она отвратительная тупая тварь и я больше не хочу иметь с ней ничего общего? Если бы я такое сказала, это означало бы, что со мной стряслось что-то ужасное, так как в нормальном состоянии я на это не способна. Я не могла так о ней думать. Ведь только благодаря ее работе довольно долгое время у меня была крыша над головой. Да и вообще Дон была сама доброта… и отдала мне все свои костюмы. Находиться рядом с ней иногда бывало нелегко, но это было лучше, чем спать в подворотне. Да есть ли вообще хоть что-то хуже перспективы оказаться вышвырнутой на улицу? А ведь именно это мне и угрожало.
– Каково это? – поинтересовалась я. – Я имею в виду стриптиз.
«Это и в самом деле так ужасно, как мне кажется? – спрашивала я себя. – Если это занятие позволяет ей жить в дорогом районе Лондона и к тому же предаваться своей склонности к наркотикам, возможно, все не так уж плохо».
– Поначалу было ничего, но спустя какое-то время все эти рожи и их выражение ужасно надоедают и становится просто скучно. Это не считая всего остального. Ты начинаешь понимать, что танцуешь «на автопилоте», не отдаваясь этому занятию всецело. А в таком случае много денег не заработать. Но, как ни странно, некоторые девчонки обожают свою работу. Они говорят, что осознание того, что мужчины приходят в клуб, чтобы посмотреть на танец, придает им ощущение силы и власти над клиентами. Мне все это казалось жалким и убогим – и клуб, и клиенты, да и я сама. – Она тряхнула головой. – Но мне была нужна наркота, и выхода у меня не было. Если кто-то оказывается в отчаянном положении, это быстрый и легкий способ заработать деньги.
Я оказалась в отчаянном положении, у меня почти закончились деньги. И все же я спрашивала себя: является ли мое положение таким уж отчаянным? Окажись я в подобной ситуации два месяца или две недели назад, я была бы категорична: «Нет!» Теперь у меня такой убежденности не было.
