Текст книги "Сталь и пепел (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 18

Рассвет за болотами был другим. Не ясным и золотым, а сизым, влажным, словно само небо просачивалось сквозь частую сетку тумана, окутывавшего лагерь. Воздух тяжёл, пах прелью, гниющими водорослями и чем-то ещё – металлическим, тревожным. Болота дышали.

Мы вышли до света, как и положено призракам. Сова впереди, его длинные ноги бесшумно ступали по уже известной ему тропе; за ним Рогар, грузный, но удивительно ловкий для своей массы, его взгляд беспрерывно сканировал фланги; затем я с навьюченной поклажей (дополнительные тетивы, провизия, свёрнутый брезент); и замыкал Крот, чьё присутствие ощущалось лишь по редкому шороху за спиной.

Цель – Сторожевой камень, гранитный зуб, торчащий из трясины в трёх километрах от лагеря. Старый ориентир, о который сейчас терлись интересы двух баронств.

Первые полкилометра шли по относительно твёрдой земле у опушки. И здесь Коршун, шедший с нами, но как бы отдельно, в стороне, дал первое задание. Не глядя на меня, он указал подбородком на одинокую, полузасохшую сосну на краю поляны, метрах в ста от нас.

– Новичок. Видишь сухой ствол у сосны? Условный пост. Твоя задача – подобраться к нему незаметно от «противника». Мы – противник. – Он махнул рукой на Сову, Рогара и Крота, которые замерли, наблюдая. – У тебя есть время, пока солнце не высушит росу на папоротнике. Начинай.

Задание было простым и сложным одновременно. Проверка базовых навыков скрытного передвижения. То, чему я учил других много лет назад. На своей земле, с камуфляжем гилли, в условиях, которые знал, как свои пять пальцев.

Здесь всё было иным. Но принципы оставались принципами.

Я сделал быстрый анализ местности. Полена, покрытая высокой, по пояс, жухлой травой и редкими кустами папоротника. Грунт – влажный, местами топкий. Ветер – слабый, порывистый, дующий мне в правый бок, значит, звук будет уносить от «поста». Солнце только-только касалось вершин деревьев, тени были длинными и густыми.

Я сбросил поклажу, оставив только нож. Затем, не спеша, начал «растворяться». Первым делом – обмазал лицо и руки влажной землёй с травой, чтобы убрать блеск кожи. Потом сорвал несколько веток папоротника и сухой травы, заткнул их за пояс и за воротник рубахи, нарушив чёткий силуэт. Движения были плавными, экономичными – никакой резкой суеты.

Потом я начал движение. Классика: перебежки от укрытия к укрытию с длительными паузами для наблюдения. Первый отрезок – до куста репейника, метров двадцать. Присел, замер, слился с фоном. Ни звука. Ветер заглушал шорох травы. Второй отрезок – до кочки, поросшей мхом. Переместился низким, быстрым крадом, почти не поднимая тела над землёй. Снова пауза. Осмотр. «Противники» стояли недвижимо, но я чувствовал на себе их взгляды, особенно острый, птичий взгляд Совы.

Третий, самый сложный отрезок – открытое пространство метров в пятнадцать до цели. Здесь не было укрытий, только трава. Я применил «червяка» – медленное, плавное переползание по-пластунски, с постоянным контролем за тем, чтобы локти и колени не поднимались высоко, чтобы тело не «качалось». Каждое движение – в такт порывам ветра, маскирующего шорох. Я чувствовал, как холодная влага просачивается сквозь рубаху, как мелкие камни впиваются в предплечья, но это был фон. Главное – тишина и медленность.

Я достиг сухого ствола, прижался к нему спиной, сделавшись его частью, и замер. По моим внутренним часам, на всё ушло около двенадцати минут. Безупречно. Даже по меркам моего прошлого – хорошее время для новичка в незнакомой местности.

Я позволил себе внутренне выдохнуть. Сделал. Теперь они увидят, что я не просто выскочка.

Коршун молча подошёл ко мне, его ботинки скрипели на мокрой траве. Сова, Рогар и Крот последовали за ним. Я поднялся, отряхиваясь, ожидая если не похвалы, то хотя бы кивка признания.

Коршун остановился в двух шагах. Его единственный глаз смотрел не на меня, а на землю вокруг сухого ствола. Потом он поднял этот взгляд на меня. В нём не было ни гнева, ни разочарования. Была холодная, почти научная констатация неудачи.

– Неуд, – произнёс он тихим, хриплым голосом, который в тишине утра прозвучал громче крика.

Я замер. Внутреннее удовлетворение рухнуло, сменившись ледяным удивлением.

– Ты полз как большая черепаха, – продолжил Коршун, не меняя тона. – Медленно, методично, правильно… и совершенно глухо для леса.

Он наклонился, поднял с земли сухую, полую внутри травинку, сломанную пополам.

– Эта сломана. Не тобой. Зайцем, час назад. Но твоё колено придавило её здесь, – он ткнул пальцем в другое место, где травинка была не сломана, а примята и слегка влажная от росы, которую стряхнуло с моей одежды. – Звука нет. Но след есть. След влаги. На солнце он проступит через полчаса как пятно. Для того, кто знает, куда смотреть – это маяк.

Он выпрямился и обвёл рукой поляну.

– Ты не слушал лес, новичок. Ты слушал себя. Свой расчёт, свои движения. Лес тебе говорил, а ты его не слышал.

Коршун повернулся к Сове.

– Сколько?

Сова, не отрывая прозрачных глаз от того места, где я полз, ответил сразу:

– Три раза. Первый – когда поправлял ветку за поясом. Сухой сучок хрустнул в двадцати шагах слева. Его унёс ветер, но я услышал. Второй – на второй перебежке. Ты наступил на иголки шиповника. Они не хрустят. Они… скрипят. Очень тихо. Третий – когда замер у кочки. Дыша громко. Не ртом, но… всем телом. Как перегретая собака.

Рогар хмыкнул.

– И полз, блядь, как на параде. Плавненько так. В природе так не ползают. Ни зверь, ни птица. Только человек, который учился ползать по учебнику. Любой зверь, увидев такое, насторожится. Неестественно.

Крот ничего не сказал. Он просто подошёл и ткнул пальцем в землю у моих ног, где был едва заметный отпечаток, не сапога, а колена. Потом он посмотрел на меня, и в его чёрных глазах я прочитал не осуждение, а… констатацию. Факт: оставил след.

Меня обложили со всех сторон. Не злобно, не со злорадством. Как инженеры, разбирающие неудачный прототип. Каждое замечание било в цель. Я действительно полз «правильно», но не так, как нужно здесь. Я не учитывал, что земля здесь не мёртвый полигон, а живой организм, полный своих звуков, запахов, следов. Что маскировка – это не только слиться с фоном, но и слиться с ритмом этого фона. Что моё дыхание, мой пульс, даже микродвижения мышц – всё это было частью картины, которую я не умел читать.

Впервые за долгое время я почувствовал себя не просто новичком, а профаном. Спецназовец, которого выдернули из его стихии и бросили в мир, где правила написаны не людьми, а самой природой. И природа была безжалостным учителем.

– Урок первый, – сказал Коршун, и в его голосе впервые прозвучала не констатация, а нечто вроде… интереса. Как к сложной задаче. – Забудь всё, чему тебя учили. Там, откуда ты пришёл, учат побеждать других людей. Здесь люди – лишь часть пейзажа. Нужно побеждать сам лес. Птиц, зверей, ветер, влажность. Они – первые часовые. Если ты прошёл, и сорока не стрекочет, и лягушка не замолчала, и ветер не принёс твоего запаха – значит, ты сделал хорошо. А ты… – он махнул рукой в сторону моей «идеальной» траектории, – ты прошёл, и лес затаил дыхание. Не потому что не заметил. Потому что замер в ожидании. Ждал, что ты сделаешь дальше. Это провал.

Он повернулся и пошёл дальше, к тропе, ведущей к болотам. Остальные последовали за ним, не сказав мне ни слова. Не «иди за нами», не «вот идиот». Просто пошли, будто я был частью ландшафта, который надо было обойти.

Я стоял, чувствуя, как грязь на лице начинает подсыхать и стягивать кожу. Стыд? Нет. Не стыд. Глубже. Профессиональное унижение. Я провалил тест. Не из-за трусости или глупости. Из-за непонимания фундаментальных законов новой среды.

Я посмотрел на свои руки, испачканные землёй. Руки солдата, который только что получил важнейший урок: его экспертиза в этом мире стоит недорого. Что он должен учиться заново. С нуля.

Я глубоко вдохнул, вбирая запах влажного леса, и выдохнул, пытаясь выпустить из себя самоуверенность Алекса Волкова. Он был хорош там. Здесь он был слепым щенком.

Я поднял поклажу, взвалил на спину и шагнул вслед за уходящими фигурами. Не с опущенной головой. С высоко поднятой, но с новым пониманием в глазах.

Провал был не концом. Это было начало настоящего обучения. И учителем был не человек, а весь этот древний, безжалостный, дышащий лес. И первый урок он уже преподал: слушай. Не себя. Его.

Я ускорил шаг, догоняя группу. Впереди были болота. И новая порция унижений, наверняка. Но теперь я был готов. Готов слушать. Готов быть учеником. Даже если этот ученик – бывший командир элитного спецназа, вынужденный заново учиться ползать.

Глава 19

Позор от первого провала горел внутри не яростью, а холодным, чистым пламенем осознания. Я допустил фундаментальную ошибку: перенёс тактику одной войны в другую. Здесь врагом была не воля противника, а сама природа. И с ней нельзя было спорить, её нужно было понимать. Или, как сказал Коршун, побеждать, становясь её частью.

Гордыню – ту, что толкает доказать своё превосходство – я отбросил. Но профессиональную гордость, тихую уверенность в своих боевых навыках, оставил при себе. Это был мой козырь, который пока что следовало придерживать. Показывать его сейчас – значит выдать себя с головой. Никто здесь не должен был видеть в тощем новобранце отточенную машину убийства из другого мира.

Поэтому моя цель стала тоньше: не учиться заново, а адаптировать и скрывать. Взять лучшее из моего прошлого опыта и осторожно вплести его в канву новых знаний, не нарушая рисунка. Стать губкой для информации, но не для техники.

Первым шагом стал Сова. После возвращения с неудачной «прогулки» я дождался момента, когда тот сидел у барака, натирая стрелы.

Подошёл и стоял молча, пока он не поднял на меня свои почти бесцветные глаза.

– Чего? – спросил Сова без предисловий.

– Хочу научиться слушать, – сказал я прямо. – Как ты. Лес. Не так, как я это делал.

Урок, который он дал, был бесценен. «Слои» звука. Не анализ точек данных, а восприятие целостной симфонии, где сбой в одной партии кричал об опасности. Это был качественно иной подход, и я впитывал его жадно, заставляя свой обострённый слух работать не как микроскоп, а как широкоугольный радар, чувствующий диссонансы в общей гармонии.

Следующим был Крот. Его наука чтения земли оказалась глубже, чем я предполагал. Это была не просто следопытская премудрость, а целая дисциплина, связывающая влажность, состав почвы, запахи и поведение мельчайших насекомых в единую логическую цепь. Я учился у него видеть не след, а поведение, застывшее в грязи. Это дополняло мои собственные навыки наблюдения, выводя их на уровень, близкий к сверхъестественному для местных.

А потом был Рогар.

С ним всё было иначе. Я наблюдал за его тренировками у бруса. Его движения были грубыми, мощными, лишёнными изящества, но дьявольски эффективными в своей узкой специализации – сломать, опрокинуть, уничтожить в тесном пространстве. В них не было системы, только квинтэссенция жестокого опыта.

Я подошёл к нему, когда он, отдышавшись, вытирал пот.

– Рогар, – начал я. – Нужна тренировка. Сила есть, но… не та. Не для строя. Для леса.

Он оскалился, оглядывая моё тощее тело с явным скепсисом.

– Ты, щенок, сломаешься от моих тренировок.

– Проверим, – сказал я нейтрально.

Он хмыкнул, но согласился. Не из желания помочь. Из любопытства – посмотреть, как сопляк будет хныкать.

Его «тренировка» была простой до зверства. Не отработка приёмов. Выжимание. Он заставлял меня держать бревно на вытянутых руках, пока мышцы не горели огнём и не начинали отказывать. Таскал мешки с песком, пока не падал без сил. Устраивал «толкания» – упирался плечом в моё и давил всей массой, заставляя сопротивляться, искать точку опоры, использовать ноги, а не только спину.

Я не хныкал. Я молча выполнял. И внутри, под маской изнеможения, шла своя работа. Я изучал его. Его баланс, его манеру переносить вес, его слабые места – Рогар полагался на грубую силу, его движения были прямолинейны, он почти не защищал корпус, рассчитывая сокрушить противника первым ударом.

На третью «тренировку», когда мы снова устроили толкание, он, пытаясь задавить меня, слегка потерял равновесие. Не ошибка даже – микроскопический перевес. И этого было достаточно.

Мой собственный опыт диктовал десяток способов использовать это: бросок через бедро, подсечка, рычаг. Но я не сделал ничего из этого. Вместо этого я просто резко убрал своё сопротивление и отшатнулся, как будто не удержал, и грузно сел на землю, изображая полное истощение.

Рогар, не ожидавший такого, чуток качнулся вперёд, но устоял. Он смотрел на меня, сидящего в грязи, и в его глазах мелькнуло разочарование, смешанное с привычным презрением.

– Слабак, – буркнул он. – Ладно, хватит на сегодня. Иди, зализывай синяки.

Я поднялся, отряхиваясь, и ушёл, скрывая улыбку. Он увидел то, что должен был увидеть: новичка, который едва тянет базовые силовые упражнения. Он не увидел расчёт, контроль и железное владение телом, которое позволило мне имитировать падение так убедительно.

Это и была моя тренировка с Рогаром. Не учиться у него. Тренировать контроль. Учиться скрывать свои истинные возможности за завесой посредственности. Каждый раз, выполняя его идиотские, изматывающие упражнения, я на самом деле отрабатывал два навыка: переносить экстремальные нагрузки в этом ещё не окрепшем теле и не сорваться, не показать свою настоящую технику.

Я стал губкой для знаний Совы и Крота. И тенью для Рогара – тенью, которая лишь имитирует усилия, припасая настоящую силу для момента, когда её нельзя будет скрыть.

Коршун наблюдал. Молча. Его единственный глаз скользил по мне, когда я, вернувшись с «тренировки» у Рогара, весь в грязи и мышечной дрожи, садился в угол и закрывал глаза, тренируя слух. Видел, как я мог часами сидеть с Кротом, разглядывая клочок земли. Он ничего не говорил. Но однажды, когда я мимоходом поправил соскользнувшую со стойки тетиву лука, положив её именно тем движением, которое минимально вредит натяжению, его взгляд на мгновение задержался на моих руках. Всего на мгновение. Потом он отвёл глаза.

Это был знак. Он что-то начал подозревать. Но подозревать – не значит знать. И пока он только наблюдал, у меня было время.

Синтез продолжался. Я брал «слоистое» восприятие Совы и остроту собственного слуха. Навыки чтения земли от Крота накладывал на свою наблюдательность. А силу и выносливость, которые по-настоящему ковались в моих ночных, уже гораздо более интенсивных тренировках (теперь у меня было больше пищи и относительная безопасность), я тщательно маскировал под результатами каторжного труда у Рогара.

Я всё ещё не был разведчиком в глазах Коршуна. Но я переставал быть обузой. Я становился тихим, исполнительным новичком, который странно быстро учится одним вещам и подозрительно безнадёжен в других.

Глава 20

Расписание больше не было набором разрозненных упражнений. Оно превратилось в единый, жёсткий алгоритм, цель которого – не просто накачать мышцы, а перепрограммировать тело и сознание под новые условия. Условия, где каждый момент мог стать боем, каждое движение – предательским шумом, а каждый вдох – последним.

Мой день теперь делился не на «службу» и «тренировки». Вся служба стала тренировкой.

Утро, до подъёма. Не просто растяжка и изометрия. Теперь это была имитация засады. Я забирался под нары или в самый тёмный угол и замирал в неудобной, но устойчивой позе – полуприсед с упором на одну руку, лёжа на боку с напряжённым прессом, стоя на одной ноге с закрытыми глазами. И в этом положении я не просто ждал. Я «слушал слоями», как учил Сова. Отделял храп Коршуна (короткий, прерывистый) от посапывания Рогара (глухое ворчание) от абсолютной тишины, исходящей от спального места Крота (он не храпел, он вообще не издавал звуков во сне). Я учил своё тело оставаться неподвижным и расслабленным одновременно, сохраняя готовность к взрывному движению. Двадцать минут такого «замирания» выматывали больше, чем часовая пробежка.

Днём, между патрулями и работой. Теперь любая задача была поводом для комплексной нагрузки. Таская воду, я не просто ходил – я отрабатывал «походку совы». Стопа ставилась не с пятки, а плавно перекатывалась с внешнего ребра на всю подошву, чтобы минимизировать шум и лучше чувствовать под ногой каждую веточку, каждый камешек. Вес тела постоянно смещался, заставляя работать мелкие мышцы-стабилизаторы.

Чистка оружия превращалась в упражнение на мелкую моторику и контроль дыхания. Я чистил лук, держа тетиву в напряжении, но не до конца, тренируя хват и чувство упругости. Протирая клинки, я делал это не сидя, а в полуприседе, удерживая равновесие, – нагрузка на ноги и корпус.

Рукопашный бой. С Рогаром я продолжал играть в слабака. Но в одиночестве, в глухих уголках за лагерем, я отрабатывал синтез. Я брал основу из самбо – броски, болевые, удержания, работа в партере – и накладывал на неё местную «грязь». Как превратить захват за одежду в рычаг для вывиха пальцев? Как использовать тяжелый, неуклюжий удар топором противника, чтобы завести его же под ребро? Я ломал изящную технику, приспосабливая её к реалиям доспехов из кожи и ржавого железа, к грязи под ногами, к необходимости убивать быстро и тихо, а не красиво. Я учился бить не в печень (под кольчугой её не достать), а по коленным чашечкам, по голеностопам, по кистям рук. Это была не честная борьба. Это была хирургия жестокости, где скальпелем служил локототь, а анестезией – удар коленом в пах.

Бег. Это было самое важное и самое сложное. Я выкраивал время глубокой ночью или в предрассветные часы, когда даже разведчики спали. Я не бегал по дороге. Я уходил в лес, на ближайшие склоны, к краю болота.

Мой маршрут был полосой препятствий, которую я строил сам в голове. Сто метров быстрого, почти бесшумного бега по мягкой хвое. Резкая остановка – не просто торможение, а мгновенное «замирание» в позе, сливающейся с ближайшим деревом. Десять секунд абсолютной неподвижности и «прослушивания» окружения. Потом – резкий, взрывной спринт вверх по крутому склону, хватаясь за корни и камни, заставляя работать все группы мышц в режиме анаэробной нагрузки. На вершине – не отдых. Медленное, контролируемое переползание через валун, чтобы не создать силуэт на фоне неба. Спуск – не бегом, а короткими, скользящими шажками, почти падением вниз, с постоянной работой на равновесие.

Я таскал с собой утяжеление – мешок с песком, привязанный крест-накрест. Но главным грузом была нехватка ресурсов. Бежал уставший после дневной работы. Бежал в состоянии постоянного, управляемого стресса, потому что знал – одна ошибка, один громкий хруст ветки, и ночной дозор может принять меня за диверсанта. Этот стресс был частью тренировки. Он заставлял сознание быть острым, а тело – экономичным, выжимающим максимум из каждого грамма энергии.

Слух. Это было не отдельное упражнение, а постоянный фон. Я учился фильтровать. Днём, в шуме лагеря, я вычленял нужное: шаги Коршуна, звяканье посуды у повара, изменение тональности в голосах дозорных. Ночью, в лесу, я «настраивался» на природные шумы, учась отличать шелест листвы от ветра от шелеста от зверя. Я экспериментировал с дистанцией – мог ли я, не напрягаясь, услышать, как хрипит пьяный солдат у дальнего костра? Да. Мог ли я, сконцентрировавшись, различить, один человек движется в кустах или двое? Почти.

Этот постоянный, многоуровневый режим «синтеза» начал давать результаты быстрее, чем я ожидал. Тело, уже не такое хрупкое, отзывалось не просто силой, а готовностью. Мышцы научились переходить из состояния полного расслабления в взрывное напряжение за долю секунды. Дыхание стало настолько управляемым, что я мог пробежать спринт и через три выдоха снова дышать почти бесшумно.

Но главные изменения были в голове. Исчезло разделение на «боевой режим» и «режим ожидания». Я всегда был немного «включён». Мир вокруг перестал быть просто набором объектов. Он стал системой сигналов, потоком данных, который нужно постоянно считывать и анализировать. Тень, упавшая не так. Птица, замолчавшая не вовремя. След на земле, который был не просто следом, а рассказом о росте, весе и намерениях оставившего его.

Однажды, возвращаясь с ночного «кросса», я почти наткнулся на самого Коршуна. Он стоял, прислонившись к дереву на опушке, курил трубку с едким, горьким табаком. Я замер в тени, затаив дыхание, слившись с узором коры и мха. Он не видел меня. Но его единственный глаз медленно повёл по опушке, будто сканируя. Он что-то почувствовал. Не увидел, не услышал. Почувствовал присутствие. Он простоял так минуту, потом хмыкнул, стряхнул пепел и ушёл.

В тот момент я понял: мой синтез работает. Я перестал быть инородным телом в этом лесу. Я стал его частью. Опасной, скрытой, но частью. Я научился не просто маскироваться. Я научился имитировать пустоту.

Это был новый уровень. И он означал, что скоро придёт время не просто учиться и наблюдать. Время применять. И когда это время настанет, я должен буду быть готов не просто ударить. Ударить так, чтобы лес этого удара не заметил, приняв его за удар ветра или падение сухой ветки. Ударить и снова раствориться, став частью тишины, которую сам же и нарушил.