Текст книги "Сталь и пепел (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3

Тишина.

Она навалилась после того, как захлопнулась дверь и ушли последние смешки. Горн со своими дружками отправились допивать недопитую барматуху. Я остался один в пустом бараке, если не считать полудохлого паука в углу у потолка. Снаружи доносились приглушенные голоса, ржание коней, привычные звуки лагеря, живущего своей жизнью. А здесь, в этой вонючей коробке, был только я, боль и это чужое, предательское тело.

Боль была… системной. Не просто синяки и ссадины. Казалось, болит каждая клетка, каждый нерв. Горн и его подручные не били до переломов – зачем портить рабочую скотину? Они просто хорошо постарались, чтобы каждое движение, каждый вдох отзывался тупой, унизительной болью. Я сидел на своих нарах в самом углу, спиной к стене, как и положено в ситуации повышенной угрозы, чтобы видеть вход. Но сейчас угрозой было само существование.

Я попытался провести инвентаризацию. Психическую. Стандартный протокол после тяжелого контакта.

Мысли были вязкими, как деготь.

Состояние. Физическое – плохое. Слабость, истощение, множественные поверхностные травмы. Возможны трещины в ребрах. Нужна пища, вода, отдых.

Психическое – … Тут все сложнее. Дезориентация. Потеря идентичности. Симптомы, похожие на глубокую диссоциацию. Возможно, посттравматический шок вкупе с…

Я оборвал мысленный доклад. Это был бред. Я не мог докладывать сам себе в таком тоне. Не здесь. Не сейчас.

Вместо этого я просто сидел и дышал. Длинные, медленные вдохи через нос, выдохи через рот. Техника «коробочка»: четыре секунды вдох, четыре – задержка, четыре – выдох, четыре – пауза. Это должно было успокоить нервную систему, снизить пульс, отрегулировать давление. Обучали еще на курсах выживания. Потом это стало такой же привычкой, как чистить ствол.

Но сегодня дыхание не работало. Оно натыкалось на комок в горле. На тряску в руках. На дикое, первобытное желание встать, выломать дверь и пойти переломать кости каждому, кто косо на меня посмотрел. Ярость. Чистая, нерациональная ярость, которую я не чувствовал годами. Последний раз, наверное, еще в Чечне, когда нашли изувеченных разведчиков.

Я вдавил кулаки в гнилую солому под собой. Ногти впились в ладони. Физическая боль, своя, осознанная – лучший якорь в шторме эмоций.

– Держись, Волков, – прошептал я сквозь зубы. Голос был хриплым, сорванным. Не моим. – Держись. Оцени. Адаптируйся. Всё по плану.

Какого черта по плану? Какому плану? Плана не было. Был хаос. Хаос из боли, запахов, звуков и этого невыносимого ощущения, что кожа – чужая.

Именно в этот момент, когда контроль дал трещину, оно и пришло.

Не воспоминание. Не мысль. Вспышка. Яркая, как удар молнии по сетчатке.

Девчоночьи руки, тонкие, с цыпками, протягивают кусок ткани. Вышитый платок. На нем корявый, но старательный узор – что-то вроде солнца и дерева.

– На, братец. Чтобы удача была. И чтоб… чтоб ты вернулся.

Голосок звонкий, дрожащий. Лицо – огромные, серые, испуганные глаза в обрамлении темных, неубранных волос. Лиана. Сестренка. Двенадцать зим.

Картинка возникла и исчезла, оставив после себя физическое ощущение – тепло в груди и острую, режущую нежность. И тут же – леденящий ужас.

Я ахнул, как от удара в солнечное сплетение. Руки сами собой схватились за голову. Что это было? Галлюцинация? Осколок бреда?

Но мозг, лихорадочно цепляясь за любую информацию, уже анализировал. Образа не было в моей памяти. Никогда. Я не знал такой девочки. У меня не было сестры. Была только мать, давно умершая, и отец-алкаш, о котором я старался не вспоминать.

Это… это было не мое.

И тогда хлынуло.

Не потоком, а обрывками. Резкими, болезненными, как осколки стекла, вонзающиеся под кожу.

Зима. Холод в избе такой, что дыхание стелится туманом. Мать, Мира, кутает в продранный платок девочку. Ее лицо – усталое, изможденное, но глаза… глаза добрые и теплые. Она гладит по голове… меня? Нет, его. Лирэна.

– Ничего, сынок. Перезимуем. Весной посеем. Авось, уродится…

Запах пустых щей. Один горшок на троих. Картофелина, разделенная на три части. Тишина, нарушаемая только ворчанием в животе.

Скрип двери. На пороге – Степан, староста, с хмурым лицом и свитком в руках. Долги. Налоги барону. Нечем платить.

– Землю отберут, Мира. Или сына в солдаты. Выбирай.

Темнота. Лежать на печи и слушать, как мать тихо плачет за перегородкой. Чувство беспомощности. Горячее, стыдное, детское.

А потом – решение. Твердое, как камень. Нужны деньги. Много. Или землю отнимут. Им зиму не пережить. Война с соседним баронством. Вербуют. За каждого убитого врага – серебряная монета. За офицера – две. Просто.

– Убью двух-трех, – шепчет юный голос в темноте. – Получу награду. Хватит на год. Может, на два. Тогда и землю выкуплю, и Лиане платье новое…

Наивность. Чистая, дурацкая, детская наивность. Как будто на войне можно просто подойти и «убить двоих-троих», как кроликов на охоте. Как будто это игра. Как будто он сам неуязвим.

Я содрогнулся, охваченный новой волной – уже не боли, а яростного, бессильного стыда. За этого мальчишку. За его глупую, самоотверженную храбрость. Он шел сюда не за славой. Не из ненависти. Он шел, как на заклание, чтобы его семья не умерла с голоду. Как последний, отчаянный ресурс.

И что он получил? Не славу. Не серебро. Он получил пинки, тумаки и ведра для воды. Он получил презрительное «шнырь». Его убили свои же. Не в бою. Здесь, в этом вонючем бараке, медленно, изо дня в день, выбивая из него все достоинство, всю надежду.

Он умер. Я это чувствовал. Не как факт, а как пустоту. Там, где должна была быть его воля, его личность – зияла дыра. А я… я занял это место. Как падальщик. Как паразит.

– Нет, – прохрипел я вслух. – Это не так.

Но это было так. Я был здесь. В его теле. С его воспоминаниями. А его не было.

Ярость, которую я пытался сдержать, вырвалась наружу. Не криком. Тихим, сдавленным рычанием, который выкатился из глубины глотки. Я вдавил кулак в грудь, прямо над сердцем, где горело стыдом и бешенством.

– Ты пришел сюда за деньгами для семьи, – прошипел я в темноту, обращаясь к призраку, к тени, к тому, кем этот парень был. – Ты хотел их спасти. А тебя убили свои же. Тупицы. Скотина. Безмозглое быдло!

Последние слова сорвались с губ почти что криком. Я замолчал, прислушиваясь. Снаружи все было тихо.

Я дышал, как загнанный зверь. Картинки всплывали снова и снова. Лиана с платком. Мира с глазами полными безнадежной любви. Голод. Холод. И этот идиотский, святой расчет: «Двух-трех…»

И тут ко мне пришло понимание. Холодное, тяжелое, как свинцовая плита.

Меня здесь не было. Когда его били. Когда он умирал от страха и отчаяния. Я был в своем мире, в своих горах, и делал свою работу. Я не мог ему помочь.

Но я здесь сейчас.

Слова повисли в воздухе, обретая чудовищный вес. Не просто констатация. Это был приговор. Обязательство.

Я здесь. В его теле. С его памятью. С его болью. С его долгами. С его матерью и сестрой, которые ждут там, в какой-то холодной избе, не зная, что их сына и брата уже нет.

Что я мог сделать? Умереть тут же? Позволить Горну добить то, что осталось? Это был бы выход. Быстрый. Чистый. Для меня.

Но тогда они умрут. Мира и Лиана. Зимой. С голоду. Или их вышвырнут с земли. И все, на что надеялся этот парень, на что отдал свою глупую, юную жизнь – рассыплется в прах.

Ярость медленно, с трудом, начала отступать. Ее вытесняло нечто иное. Более привычное. Более тяжелое.

Ответственность.

Официальная формулировка в моем личном деле: «Обладает гипертрофированным чувством ответственности за подчиненных». Психолог так и написал. Гипертрофированным. Считал это недостатком. Возможно, так оно и было.

Но сейчас это было все, что у меня было. Единственный компас в этом аду.

Я не просил этого. Не хотел. Но я занял его место. Значит, его долг – теперь мой. Его семья – под моей защитой. Пока я здесь. Пока я дышу.

Я разжал кулаки. Ладони были влажными от пота и крови, где ногти впились в кожу. Я вытер их о грубую ткань портков. Движение было медленным, будто сквозь толщу воды.

Нужен был план. Не план выживания шныря. План капитана Алексея Волкова, оказавшегося в теле рекрута Лирэна, с обязательствами перед двумя чужими, но теперь уже кровно близкими людьми.

Я закрыл глаза, отсекая новые вспышки чужой жизни. Сосредоточился на фактах.

Факт первый. Я в теле шестнадцатилетнего (примерно) мальчишки, физически слабого, травмированного.

Факт второй. Нахожусь в военном лагере баронства Хертцен, ведущего войну с соседним баронством Фалькенхар.

Факт третий. Внутренняя угроза (дедовщина, Горн) превышает пока что внешнюю.

Факт четвертый. Есть обязательства (семья Лирэна). Они требуют ресурсов (денег, статуса, безопасности).

Факт пятый. Для выполнения обязательств нужно выжить, окрепнуть и подняться по этой примитивной, жестокой иерархии. Или сломать ее.

Пятый пункт был самым сложным. Подняться здесь означало либо стать таким же животным, как Горн, либо найти другой путь. Сила в этом мире, судя по всему, измерялась кулаками и тупостью. У меня был лишь один из этих компонентов. Мозг.

Но мозг без силы – просто мишень.

Значит, первый этап – сила. Восстановление контроля над телом. Тренировки. Пища. Выживание.

Я открыл глаза и посмотрел на свои руки в полумраке. Они все еще дрожали. Но уже не от страха. От адреналина, который начал перерабатываться в решимость.

– Ладно, Лирэн, – прошептал я. – Ты свою часть отдал. Теперь моя очередь.

Имя впервые прозвучало не как оскорбление, а как… принятие. Как кодовое обозначение текущей оперативной ситуации. «Объект Лирэн – носитель. Задачи: обеспечение выживаемости носителя и выполнение обязательств перед связанными лицами».

Сухо. Без эмоций. Так можно было работать.

Я осторожно, преодолевая боль, сполз с нар и опустился на земляной пол. Нужно было начать сейчас. С самого малого. С контроля дыхания, который все равно не работал как надо. Я сел в позу, отдаленно напоминающую ту, что использовал для медитации – спина прямая, руки на коленях. Не для просветления. Для банального успокоения центральной нервной системы и оценки повреждений изнутри.

Я начал дышать. Снова «коробочка». На этот раз – медленнее. Вдох – считаю до пяти. Задержка. Выдох – на семь. Пауза.

Боль в ребрах была четкой, локализованной. Слева, снизу. Ушиб, вероятно. Не перелом – дышал относительно свободно. Голова гудела, но зрение было четким, тошноты нет. Сотрясение, если и было, то легкое.

Пока я дышал, в голове, поверх волевого усилия, снова поплыли картинки.

Лиана смеется, бежит за курицей по двору. Солнце. Мира улыбается, вытирая руки о фартук. Простой, бедный, но… цельный мир. Их мир.

Он был таким хрупким. Таким зависимым от того, что произойдет здесь, со мной.

Дыхание сбилось. Я стиснул зубы.

– Сосредоточься, Волков. На задаче. На первом шаге.

Первый шаг: пережить ночь. Второй: с утра начать добывать больше пищи. Третий: найти возможность для базовых физических упражнений, скрытно.

Я вспомнил свое собственное «преображение» из тощего пацана с окраины в кандидата в спецназ. Это был адский труд. У меня не было много времени. У меня были, возможно, недели. Месяцы, если повезет.

Но у меня было то, чего не было у того пацана. Знание. Понимание, как работает тело. Как качать не массу, а функционал. Как развивать выносливость, взрывную силу, гибкость. И главное – железная дисциплина. Та самая «гипертрофированная ответственность», которая теперь гнала вперед.

Снаружи послышались шаги. Грубый смех. Горн и его компания возвращались. Я быстро, но без суеты, вскарабкался обратно на нары и притворился спящим, повернувшись лицом к стене.

Дверь с грохотом открылась. В барак ввалились трое, неся с собой запах дешевого самогона и похабных шуток.

– …а он, сцуко, как даст деру! – хохотал Кинт, прыщавый.

– Молодец, что помяли шныря, – проворчал Горн. – А то зазнаваться начал. Место свое забыл.

– Он и так-то место свое знает, – флегматично заметил Борк.

Они шумели, раздевались, ругались, спотыкаясь в темноте. Потом наступила тишина, нарушаемая только храпом и скрипом нар.

Я лежал неподвижно, но каждый мускул был напряжен. Ждал пинка, тычка, очередного унижения. Но его не было. Они удовлетворились дневной работой.

Только когда их дыхание стало тяжелым и ровным, я позволил себе расслабиться. Чуть-чуть.

Мысли снова вернулись к тому, что было главным. К долгу. К тем двум женщинам, которых я никогда не видел, но чьи лица теперь горели в моей памяти, как клеймо.

Я не мог им ничего послать. Не мог даже дать знать, что жив. Не сейчас. Сейчас я был никем. Меньше чем никем.

Но это изменится. Клянусь… Клянусь чем? Богами этого мира? Их тут не было. Своей честью? Она осталась там, в горах, вместе с разорванным телом.

Я клянусь его памятью. Памятью этого глупого, храброго мальчишки, который пошел на смерть за горсть серебра для своих. Я займу его место не только в этом теле. Я займу его место в той очереди за надеждой, в которую он встал.

Я открою глаза. Утром. И начну.

Не для себя. Для них.

И для него.

Постепенно, под мерный храп соседей по несчастью, дыхание наконец выровнялось. Боль стала фоновым шумом. Ящеричная часть мозга, отвечающая за выживание, взяла верх над эмоциями. Составила список. Приоритеты.

Вода.

Пища (калории, белок).

Безопасное место для тренировок.

Изучение уставов и порядков этого лагеря (найти слабые места в системе).

Составление карты местности (на случай побега или других действий).

Это был план. Примитивный, как палка-копалка. Но план.

Последнее, что я почувствовал перед тем, как провалиться в черный, безсновидный сон – не боль и не ярость. Сухое, жгучее ощущение в уголках глаз. Как будто это тело, это лицо Лирэна, хотело заплакать, но слез не было. Их выжгли. Осталась только соль на губах.

И где-то очень глубоко, в самом ядре этого чужого сознания, шевельнулся слабый, почти неосязаемый отклик. Не мысль. Чувство. Огромная, детская благодарность. И доверие.

Оно испугало меня больше, чем Горн со своими сапогами. Потому что это значило, что он не совсем ушел. Часть его осталась. И она смотрела на меня теми самыми наивными, полными надежды глазами.

Я отвернулся к стене, к плесени и гнили.

– Спи, – прошептал я в темноту. – Я все сделаю.

И на этот раз это прозвучало как приказ. Самому себе. Единственному, кто мог его сейчас выполнить.

Глава 4

Рассвет в лагере оказался внезапным и громким. Не трубы, не сирены. Пронзительный, хриплый крик дежурного у ворот, эхом подхваченный другими голосами: «Подъем! На поверку, сонное дерьмо!»

Я открыл глаза за секунду до того, как грубый сапог ткнул в мои нары.

– Шнырь, подъем! Воды, живо! – Горн, с утра уже хмурый и злой, как медведь с похмелья, стоял надзирателем. Его свиные глазки сузились от недосыпа.

Протокол. Не спорить. Не смотреть в глаза. Делать.

Я скатился с нар, успев заметить, как другие новобранцы, такие же испуганные и заспанные, торопливо натягивают портки и рубахи. Всего в бараке нас было шесть «шнырей», не считая Горна и его двух прихвостней, Кинта и Борка, которые уже вальяжно потягивались, зевая. Двое других «старших», не входящих в клику Горна, игнорировали происходящее, занятые своим снаряжением.

Я направился к бочке с водой. Руки сами помнили процедуру – зачерпнуть деревянным ковшом, умыться этой ледяной жижей, стекающей по лицу в грязь пола. Вода была мутной, но хоть какая-то гигиена. Потом – к ведрам. Утро начиналось с ритуала: два ведра от каждого «шныря» к колодцу и обратно, плюс бочка. Для старших, для кухни, для конюшни.

Пока я таскал воду, мои глаза и уши работали. Я отключил эмоции, превратившись в сканер. Собирал данные. Это был мой щит и мое оружие в эти первые, самые уязвимые дни.

Объект первый – иерархия.

Горн. Бывший шахтер, судя по разговорам и характерным рубцам на руках от угольной пыли, въевшейся в порезы. Груда мышц, но мышц рыхлых, не спортивных. Сила – в жиме и ударе кулаком, но выносливость, скорее всего, никакая. Ключевая характеристика: туповат. Действует по шаблону: сила равно власть. Подчиняется только прямому приказу сверху и боится малейшего намека на магию или аристократию. Его власть держится на страхе и традиции «права старших». Слабое место: интеллект и неумение думать на два шага вперед. А еще – чудовищное тщеславие. Ему важно, чтобы его боялись и уважали здесь, в этом бараке. Значит, любое посягательство на его авторитет будет караться жестоко. Вывод: пока избегать прямых конфликтов. Быть тенью.

Кинт. Подпевала номер один. Молодой, прыщавый, с вечно испуганно-наглым выражением лица. Не силен, но изворотлив. Его роль – лизать Горну сапоги и выполнять мелкие пакости, чтобы самому не стать целью. Трус. Опасен не сам по себе, а как индикатор настроения Горна и как источник мелких пакостей. Вывод: нейтрализовать можно через страх, но пока не стоит – он часть стаи Горна.

Борк. Подпевала номер два. Молчаливый, тяжелый. Выполняет приказы не за страх, а за совесть. Не проявляет инициативы. Опасен только в качестве физического инструмента. Вывод: не провоцировать, игнорировать.

Сержант Торван. Появился позже, на утренней поверке у выхода из барака. Сухой, жилистый мужчина лет сорока с каменным, невыразительным лицом. Глаза – как две щелочки, в которых нет ни интереса, ни злобы. Полное равнодушие. Он пробормотал что-то неразборчивое, сверил наши имена со своим глиняным табличкой (большинство здесь были неграмотны, включая Горна) и махнул рукой: «На завтрак, потом на плац. Опоздавших – наряды вне очереди». Его авторитет – формальный. Он здесь не чтобы учить, а чтобы отмечать в списках падеж. Слабое место: цинизм и нежелание вникать. Это могло быть как минусом (не защитит), так и плюсом (не будет мешать, если не привлекать внимание).

Молодой сержант Виган. Обнаружил его позже, на плацу. Лет двадцати пяти, с не до конца стертой печатью деревни на открытом, скуластом лице. Он пытался строить наше отделение – человек двадцать, включая «старших» и «шнырей». Его команды были четкими, но в голосе звучало раздражение.

– Рядом, святой Пемтун, станьте! Не кучкой! Щит к щиту! Горн, не толкайся, черт тебя дери!

Но его не слушали. «Старшие» переругивались, «шныри» путались под ногами. Виган краснел, кричал, но его авторитет был подмыт той же системой «прав старших». Горн, например, мог открыто зевать, пока сержант объяснял прием. Виган это видел, но сделать ничего не мог – Горн был сильнее и имел «стаж». Вывод: потенциальный союзник. Человек, который хочет порядка, но не имеет инструментов для его наведения. Нужно наблюдать.

Другие «шныри». Их было пятеро, кроме меня. Двое – совсем ребята, лет по четырнадцать, с широкими испуганными глазами. Звали, кажется, Элви и Ян. Третий – коренастый, молчаливый парень по имени Гендль, казался крепче других, но также забит. Еще двое – уже ближе к двадцати, но такие же запуганные, с потухшим взглядом. Все они – ресурс. Потенциально. Сейчас – просто жертвы, такие же, как я. Но где есть жертвы, может сформироваться и группа сопротивления. Пока рано.

Объект два – тактика и вооружение.

Плац был утоптанным клочком земли за лагерем. Здесь нас и муштровал Виган. Вернее, пытался.

Тактика, если это можно было так назвать, сводилась к двум действиям: «стена» и «укол».

«Стена»: построиться в линию, плечом к плечу, выставить перед собой большие, тяжелые щиты из досок, обтянутых грубой кожей. И медленно, как однорогая черепаха, двигаться вперед.

«Укол»: по команде «Коли!» выставить из-за щитов длинные, неуклюжие копья и тыкать ими перед собой.

Все. Никакого маневра. Никакого взаимодействия с другими отделениями. Никакой разведки, фланговых ударов, тактики малой группы. Средневековье в его самом примитивном виде. Я смотрел на это и чувствовал, как у меня внутри закипает смесь из профессионального ужаса и презрения. Эти люди шли на смерть, как скот на бойню. Любой мало-мальски грамотный противник, имеющий легкую пехоту или конных лучников, выкосит такую «стену» за полчаса, даже не приближаясь.

Вооружение. У «шнырей» его не было вообще. Максимум – деревянная палка для тренировок. У «старших» – те самые тесаки за поясом, иногда топорик. У Горна был еще и дубина с гвоздем – его «фирменное» орудие для воспитания. У Вигана и Торвана – нормальные, хотя и простые, железные мечи, и кольчуги (у Вигана – потертая, у Торвана – получше).

Щиты и копья хранились в отдельном сарае и выдавались только на время тренировок или, как я понял из разговоров, перед самым выступлением в поход.

Вывод: тактически этот батальон – ноль. Индивидуальная подготовка – ниже плинтуса. Это была не армия. Это было сборище вооруженных крестьян, которых гнали под знамена феодала. Мои шансы выжить в полевом столкновении, если ничего не менять, стремились к нулю. Значит, нужно менять. Но не здесь, не на плацу. Сначала – себя.

Объект три – тело Лирэна.

Между тасканием воды, завтраком (жидкая похлебка с кусочком черного хлеба) и бестолковой муштрой, я находил секунды для оценки главного инструмента – своего нового тела.

Визуально: рост, на глаз, около 175 см. Мало для моего мира, здесь, судя по окружающим, – норма. Вес – катастрофически мал. Кости выпирают, мышцы не развиты, но есть – тонкие, жилистые пучки. Крестьянская закалка: тело знало тяжелый труд. Оно было цепким и выносливым в своем роде – могло таскать воду и дрова целый день. Но у него не было ни силы, ни скорости, ни координации бойца.

Я улучил момент в туалете – дырявой будке над ямой за лагерем – чтобы провести быстрый осмотр. Шрамов, кроме пары царапин и синяков от недавних «воспитательных» процедур, не было. Зубы в относительно хорошем состоянии, хоть и с налетом. Суставы – подвижные, особенно плечевые и тазобедренные. Гибкость, унаследованная от молодости и физического труда, была отличной. Это был плюс.

Легкие: дыхалка никудышная. После двух пробежек с ведрами начиналась одышка. Сердечно-сосудистая система – слабая.

Сила: жим, тяга, присед – на уровне ниже среднего подростка из моего мира. Но потенциал был. Кости не тонкие, суставы крепкие. Тело, если его правильно кормить и тренировать, могло дать отдачу.

Самое главное – нейромышечная связь. Мозг посылал команды, а тело отзывалось с задержкой и неточно. Как будто я управлял не своим, а чужим, слегка разбитым аватаром через плохое соединение. Это было опаснее слабости. На тренировках я несколько раз чуть не упал, просто пытаясь согласованно двигать ногами и руками. Рефлексы Алекса Волкова пытались прорезаться, но физиология Лирэна им сопротивлялась.

Вывод: тело требует тотальной перестройки. Но фундамент есть. Гибкость, цепкость, молодая, живучая конституция. Это можно использовать.

Объект четыре – лагерь и рутина.

За три дня я составил ментальную карту лагеря.

Центр. Плац, вокруг него – бараки для рядовых (наш был одним из худших, «для новобранцев и штрафников»). Дальше – кузница (постоянный звон, дым), конюшни (лошадей мало, в основном для офицеров), склады провианта (охраняются двумя вечно сонными стариками).

Штабная зона. Несколько больших шатров с гербом барона – синее поле, золотой вепрь. Там обитали офицеры, кастелян (интендант, толстый и хитрый мужчина по имени Борщ, с которым я уже имел дело из-за воды), возможно, маг или священник (о магии пока только слухи).

Периметр. Частокол из заостренных бревен, в плачевном состоянии. Две сторожевые вышки на противоположных углах. Часовые менялись каждые четыре часа, службу несли спустя рукава. С южной стороны – частокол почти сгнил, там была «дыра», которую все знали, но которую формально охраняли. Использовалась для тайных вылазок за самогоном или к «девкам» из ближайшей деревни (о ней я тоже узнал – деревня Крутогорье, в паре километров).

Распорядок дня. Подъем на рассвете. Вода. Завтрак. Тренировка на плацу (бессмысленная). Обед. Хозяйственные работы (чистка оружия, заготовка дров, ремонт бараков). Ужин. «Свободное время», которое «шныри» проводили, выполняя поручения «старших». Отбой с наступлением темноты.

Выводы: охрана – дырявая. Дисциплина – на нуле. Контроль – только во время формальных поверок. Возможности для скрытных действий – есть. Возможности для воровства еды – ограничены, но есть. Главная проблема – время и энергия. После дня рабского труда и муштры тело требовало только одного – свалиться на нары.

Но я не мог себе этого позволить.

На третью ночь, когда храп и сопение наполнили барак плотной, вонючей пеленой, я осторожно сполз с нар. Каждый мускул кричал от усталости. Руки дрожали. Но протокол был протоколом.

Я не стал делать ничего героического. Ни отжиманий, ни приседаний. Этому телу они были не по зубам. И шума было бы много.

Я начал с самого базового. С контроля.

Медленно, в абсолютной тишине, я опустился на земляной пол в углу, подальше от спящих. Принял позу, максимально приближенную к той, что использовал для медитации – скрестив ноги, руки на коленях, спина прямая. Боль в ребрах и спине сразу же заявила о себе, но я ее проигнорировал.

Дыхание. Снова «коробочка». Вдох на четыре, задержка, выдох на шесть. Цель – не успокоение, а банальная синхронизация. Заставить легкие работать глубоко и ровно, несмотря на усталость. Снабдить кислородом закисленные мышцы. Первые минуты тело сопротивлялось, дыхание сбивалось. Потом вошло в ритм.

Пока я дышал, я мысленно проходил по мышцам. От кончиков пальцев ног до макушки. Осознанно напрягал и расслаблял каждую группу. Не для силы. Для ощущения. Чтобы мозг заново составил карту тела. Чтобы я почувствовал, где именно находятся квадрицепсы, где бицепсы бедра, где мышцы кора. В теле Лирэна эти знания были на нуле. Для него тело было просто инструментом для тяжелой работы. Для меня оно должно было стать оружием.

Это заняло около двадцати минут. Потом я перешел к следующему этапу. Не вставая.

Медленные, плавные вращения головой, плечами, кистями, стопами. Растяжка без напряжения. Цель – увеличить приток крови, улучшить подвижность суставов, снять часть крепатуры. Каждое движение было микроскопическим, бесшумным. Я представлял себя тенью, сливающейся с темнотой.

Затем – изометрия. Простейшие статические упражнения. Упираюсь ладонями в стену и пытаюсь «сдвинуть» ее, напрягая грудь и руки на 10–15 секунд. Затем – то же самое спиной. Потом – сидя, напрягаю пресс, будто пытаясь согнуться пополам, но не двигаясь. Никакого движения, никакого шума. Только напряжение мышц и ровное дыхание.

Это была не тренировка силы. Это была тренировка нейромышечной связи. Мозг учился снова посылать мощные импульсы, а мышцы – на них отзываться, пусть и слабо.

Через сорок минут я был мокрый от холодного пота, но в теле появилось новое, странное ощущение. Не сила. Контроль. Ощущение, что я чуть больше хозяин в этом чужом доме.

Я закончил, снова сделав цикл дыхания и легкой растяжки, и так же бесшумно вскарабкался на нары. Сердце билось ровно, не так, как после пробежки с ведрами. Это был прогресс. Микроскопический, но прогресс.

Перед сном я позволил себе последний анализ. Не тактический, а… моральный.

Я видел, как Элви, самый младший «шнырь», плакал сегодня тихо в своем углу, вытирая синяк под глазом. Видел, как Гендль, коренастый парень, тупо смотрел в стену, пока Горн отбирал у него пайку хлеба. Это была система, выстроенная на страхе и безнаказанности. Она не просто делала из них рабов. Она ломала их, вытравляя все человеческое, оставляя только инстинкт подчинения.

И я был частью этой системы. Пока. Я должен был пройти через это, чтобы выжить. Но мысль о том, чтобы смириться, чтобы стать таким же сломленным, вызывала во мне тихую, холодную ярость.

Нет. Я выживу. И я не сломаюсь. А потом… потом посмотрим.

Я закрыл глаза. В ушах стоял храп Горна. В носу – запах немытого тела и гнили. Но в груди уже тлела не ярость, а холодная, расчетливая решимость.

Аудит завершен. Ситуация признана критической, но не безнадежной. Ресурсы минимальны, угрозы – повсеместны. Цель утверждена: выжить и выполнить обязательства.

Следующий этап: накопление ресурсов. Начиная с еды.

Завтра я начну дипломатическую операцию с интендантом Борщом. Пора применить не силу, а то, что здесь, похоже, ценилось еще меньше: интеллект.

Но перед этим – еще пара часов этого дерьмового, необходимого сна. Я отключился, как компьютер, переведенный в спящий режим. Сны не приходили. Была только пустота и тихий счет времени до следующего дня в аду.