Текст книги "Сталь и пепел (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 32

Три дня после «Тихой Воды» прошли в странном полузабвении. Нас не тревожили патрулями, паек действительно удвоился, и даже Горн, встреченный мной случайно у кухни, поспешно отвел глаза и шарахнулся в сторону. Успех, даже кроваво-тихий, имел вес.

Но отдых был условным. Приказ генерала о создании единой картографической системы превратил меня в странствующего учителя. Капитан Ланц, скрепя сердце, выделил мне пачку дорогой бумаги и сопроводителя – того самого писаря-старца. Мы обходили разведгруппы, патрульные отряды, даже откровенно враждебно настроенных пехотных сержантов, которые видели в моих символах блажь и лишнюю работу.

Работа была каторжной. Нужно было не просто объяснить легенду карты. Нужно было изменить мышление. Я заставлял грубых, неграмотных мужчин не просто рисовать «речку и холм», а думать в категориях «здесь можно бежать», «здесь надо ползти», «отсюда видно на триста шагов, но слева – мертвая зона». Я показывал, как оценивать время по солнцу и шагам, как определять тип грунта по растительности. Это была попытка вложить в их головы крупицы системного анализа. Большинство встречало это в штыки.

– Зачем эта ерунда? – ворчал седой ветеран из другого разведвзвода, тыча пальцем в значок «время перехода». – Мы и так знаем, сколько идти до ручья!

– А если вас сменит другой отряд? Если вас ранят и придется отступать новым путем? – парировал я. – Карта – это знание, которое не умирает с солдатом.

Постепенно, через раздражение и насмешки, что-то начало проникать. Особенно у разведчиков. Они, как и Сова, видели в этом не бюрократию, а инструмент. Я видел, как они, склонившись над своими грубыми набросками, начинали спорить не «где дерево», а «где лучшее укрытие». Это был крошечный, но важный сдвиг.

На четвертый день мы с писарем (старика звали Олоф, и он смотрел на меня с растущим подобострастным страхом) отправились к самой дальней заставе на северо-восточном фланге. Это был отряд, больше похожий на банду, под командованием угрюмого бородача по прозвищу Боров. Они патрулировали район Гнилых болот – самое гиблое место, где уже пропало несколько наших дозоров.

Работа с ними была как попытка дрессировать кабанов. Боров выслушал мои объяснения, плюнул под ноги и сказал:

– Карты? У меня ребята болота чувствуют ногами. А твои бумажки намокнут и сгниют за день. Иди, мальчик, играй в свои игры в безопасном лагере.

Но приказ был приказом, и он, ворча, выделил мне двух своих «проводников» для ознакомления с местностью. Это были типичные болотные крысы – молчаливые, с пустыми глазами и движением, напоминающим скольжение ужа. Они должны были провести меня по краю болот, указать ключевые точки.

Патрулирование началось как обычно. Они шли впереди, я – сзади, отмечая в уме ориентиры для будущей карты: одинокое кривое дерево, кочка с чахлыми кустами, пятно ржавой воды. Но чем дальше мы заходили, тем сильнее сжималось у меня внутри чувство тревоги. Мои собственные чувства, обостренные неделями тренировок, кричали об опасности. Воздух был слишком тихим. Даже болотные птицы молчали. Мои «проводники» не оглядывались, их спина была напряжена не по-дозорному, а по-звериному.

Именно в тот момент, когда мы обходили огромную, черную лужу, покрытую ряской, один из них, не оборачиваясь, бросил:

– Здесь, справа, тропка. Ведет на сухое место. Там хороший обзор.

Тропка действительно была. Но она вела не на сухое место, а в чащу низкорослых, корявых ольх. И земля под ногами там была не тверже, чем вокруг. Это была ловушка. Примитивная, но эффективная для того, кто не знает болот. Они вели меня в трясину.

Логика сработала мгновенно. Предательство. Цель – убрать «глаза и уши» генерала, надоевшего бумажками. Или просто свести счеты за «Тихую Воду», слухи о которой уже разошлись. Без свидетелей. Болото все скроет.

Я остановился.

– Стойте. Это не тропа. Это трясина.

Они обернулись. В их пустых глазах не было ни удивления, ни злобы. Было холодное, мертвое равнодушие.

– Ошибаешься, писарь, – сказал второй. – Мы тут ходим. Иди, не бойся.

Они стояли между мной и путем назад. Сзади – зыбкая, предательская почва. У них на поясах висели не мечи, а тяжелые болотные ножи и короткие луки. В открытом бою один на один я, возможно, справился бы. Но один против двоих, на их территории… Шансы были ничтожны.

Я сделал шаг назад, к черной воде, оценивая дистанцию до ближайшего твердого ствола.

– Боров знает об этом? – спросил я, чтобы выиграть секунды.

– Боров устал от начальственных щенков, – ответил первый и медленно, неспеша, начал вытаскивать нож из ножен. Движение было ритуальным, словно они делали это много раз.

Варианты: 1. Бой – низкая вероятность успеха. 2. Отступление в болото – верная смерть. 3. Бегство.

Бегство. Но куда? Обратно по нашему следу? Они знают эту местность в тысячу раз лучше. Они настигнут. Нужно было не просто бежать. Нужно было исчезнуть. Сделать рывок, которого они не ожидают, в направлении, которое они сочтут самоубийственным.

Я бросил взгляд налево, в сторону, казалось бы, сплошной стены чахлого кустарника и кочек. Там, согласно моим беглым наблюдениям минутой ранее, должна была быть узкая полоса относительно твердой почвы, ведущая к каменной гряде. Но до нее было метров сорок по сложной, пересеченной местности. Я бы не успел. Они выпустят стрелу, или просто догонят, зная короткие пути.

И тогда, в этот момент чистого, холодного расчета, когда адреналин уже не бушевал, а кристаллизовался в острейшую необходимость, я вспомнил. Вспомнил вибрацию в ночной палатке. Вспомнил, как настраивал слух, как заставлял восприятие работать с нечеловеческой точностью. Если можно настроить слух… можно ли настроить тело? Не на силу, не на выносливость. На эффективность. На точность. На то, чтобы каждое движение, каждый мышечный импульс был идеальным, без потерь, без лишнего напряжения. Чтобы пробежать эти сорок метров не быстрее в абсолютном смысле, а… оптимальнее.

Не думая, действуя на чистом инстинкте выживания, я натянул ее. Ту самую внутреннюю вибрацию, точку концентрации в груди. Не на уши, не на глаза. Я представил, как этот сгусток холодной энергии растекается по нервным путям, вливается в мышцы ног, спины, рук. Я не требовал от них большей силы. Я требовал от них абсолютного послушания и идеальной координации.

Мир не ускорился. Он замедлился.

Не в буквальном смысле. Но мое восприятие сжалось, сфокусировалось до лазерной точки. Я вдруг с невероятной ясностью увидел землю перед собой. Не просто «грунт». Я увидел каждый корешок, торчащий из кочки, каждую неровность, каждую точку, куда можно безопасно поставить ногу. Я увидел траекторию, по которой нужно двигаться: не прямо, а зигзагом, от этой кочки к тому выступающему камню, потом резкий толчок от ствола молодой ольхи, перекат через гнилой пень, используя его как барьер от возможного выстрела. Мозг прочертил путь мгновенно, как компьютер, просчитывающий маршрут.

И тело откликнулось. Не взрывом несвойственной мне скорости, а пугающей, механической точностью. Я рванул с места не как человек, а как пружина. Мое движение было лишено всего лишнего – никакого замаха руками, никакого лишнего подпрыгивания. Каждый шаг был короче, чем обычно, но невероятно эффективным. Стопа ставилась точно на выбранную точку, мышцы ног работали как идеальные амортизаторы и толкатели, мгновенно возвращая энергию для следующего шага. Я не бежал по земле – я использовал ее, каждую выпуклость и впадину, как ступеньки и трамплины.

Я слышал позади себя хриплый возглас удивления, звук спускаемой тетивы. Но стрела, если она и была выпущена, пролетела мимо – мой зигзаг был непредсказуем даже для меня самого, потому что он был не интуитивным, а расчетливым. Я видел куст, в который нужно нырнуть, чтобы сбить прицел для второго выстрела. Видел.

Через шесть секунд, которые субъективно растянулись в небольшую вечность, я достиг каменной гряды и, не замедляясь, вскарабкался на нее, цепляясь пальцами за малейшие выступы. Еще три секунды – и я был наверху, в безопасности, скрытый от прямого обзора. Рывок закончился.

И тогда меня накрыло.

Сначала это был звук – оглушительный, как удар гонга, пульс в собственных висках. Потом мир закачался, цвета поплыли. Я оперся о холодный камень, и из носа хлынула теплая, соленая струя крови, капая на мох. Все тело затряслось мелкой, неконтролируемой дрожью, как в лихорадке. В мышцах ног и спины было чувство, будто их вывернули наизнанку и вложили обратно, но криво. Но хуже всего был голод. Зверский, всепоглощающий, спазмирующий голод, будто я не пробежал сорок метров, а провел многочасовой марафон в гору. В животе свело судорогой, в глазах потемнело. Это было истощение в чистом виде, мгновенное и тотальное. Цена за шесть секунд божественной эффективности.

Я стоял, прислонившись к скале, давя платком нос, слыша, как вдали, у черной лужи, раздавались приглушенные, яростные крики. Они не пошли за мной по камням – это была не их стихия. Но они знали теперь, что я жив.

Минут через десять дрожь немного утихла, кровотечение остановилось. Голод остался – глубокий, ноющий, но уже не сводящий с ума. Я выпил всю воду из фляги, съел все, что было с собой – две лепешки и кусок сала. Помогло лишь чуть-чуть. Тело требовало калорий, тоннами.

Я посмотрел в сторону лагеря. До него было несколько часов пути. И идти нужно было не по прямой, а обходя владения Борова. Олоф, писарь, оставался там, на заставе. Он был в опасности, если эти твари решат замять следы.

Новое знание горело во мне, горькое и тяжелое. Эфир. Контроль. Он работал. Не как магия магов этого мира, а как гиперфункция, сверхнапряжение собственного организма. Инструмент невероятной силы. И невероятной цены. Шесть секунд почти сверхчеловеческой эффективности – и я был выжат, как лимон, уязвим и голоден. Это было оружие последнего шанса. Не для боя. Для бегства. Для одного, совершенного рывка.

Собрав остатки сил, я оттолкнулся от скалы и поплелся прочь, проклиная болота, предателей и свою собственную, только что открытую, опасную сущность. Теперь у меня был секрет пострашнее любой карты. И я должен был его охранять пуще жизни. Потому что, если кто-то узнает… меня либо сожгут как колдуна, либо используют, пока я не сгорю сам.

Глава 33

Возвращение в лагерь было похоже на возвращение с того света, только без торжественности. Я не бежал, еле передвигая ноги, каждое движение отзывалось глухой болью в перетренированных, «выжженных» эфиром мышцах. Голод был постоянным, назойливым фоном, несмотря на то, что я по дороге съел все, что мог найти – горсть кислых ягод, пару кореньев, даже поймал и съел сырую ящерицу, не гнушаясь. Тело требовало компенсации за ту шестисекундную вспышку неестественной эффективности.

Я не пошел сразу к нашему бараку. Сначала – к колодцу, чтобы смыть с лица полоски засохшей крови. Потом – к Борщу. Интендант, увидев мое осунувшееся, землистое лицо, хмыкнул и без лишних слов положил в мою миску двойную порцию густой каши с салом.

– На, подкрепись, призрак, – буркнул он. – Смотрю, лес тебя сегодня пообгладывал.

Я ел, не чувствуя вкуса, просто загружая в топку калории. Потом, с тяжестью в животе, но с чуть большей ясностью в голове, направился в наше крыло. Первым делом я искал Олофа. Но писаря нигде не было. Его сумка с бумагами и чернилами валялась в углу барака Борова, нетронутая. Сам Боров сидел у своего приземистого шатра и точил огромный тесак, бросая на меня взгляды, в которых читалась не злоба, а скорее холодное, животное любопытство, смешанное с осторожностью. Как смотрят на змею, которая неожиданно уползла из-под ножа.

– Где старик? – спросил я, останавливаясь в шаге от него. Голос звучал хрипло, но ровно.

Боров не поднял головы.

– Ушел. Сказал, что бумажная работа не для болот. Что ему тут делать? Болото писателей не любит. Съедает.

Я понял. Олоф понял, что происходит, и сбежал при первой возможности. Умный старик. Он остался жив, и, вероятно, уже лепечет капитану Ланцу что-то о «нездоровой обстановке» на заставе. Но прямых доказательств попытки убийства не будет. Слово молодого, подозрительного разведчика против слова бывалого, хоть и грубого, сержанта и его людей. Это была бы бесполезная битва, которая только выставила бы меня склочником и ослабила позиции Коршуна.

Я молча кивнул, развернулся и пошел к нашему бараку. Решение было принято без колебаний: не поднимать шум. Но молчать совсем – значит оставлять угрозу в тылу. Нужно было предупредить своих.

Внутри царила непривычно расслабленная атмосфера. После успеха «Тихой Воды» и последовавшего за ним приказа о «картографировании», наш взвод находился на пике своего престижа и в состоянии короткой передышки. Рогар начищал свою алебарду до зеркального блеска, напевая под нос похабную песню. Сова сидел у стола, что-то привязывая к древку стрелы. Крот, как обычно, возился с каким-то куском дерева и ножом. Коршун дремал сидя, прислонившись к стене, но его единственный глаз приоткрылся, когда я вошел.

Все обернулись. Они заметили мою бледность, чуть замедленные движения, но промолчали. Здесь не было привычки лезть в душу.

– Олоф удрал, – сообщил я, снимая плащ. – С болот. Испугался.

Сова поднял глаза от стрелы.

– Болота пугают многих. Особенно тех, кто не умеет в них читать.

– Нет, – сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. – Он испугался не болота. Он испугался проводников Борова. Которые пытались меня туда же отвести. Навсегда.

В бараке воцарилась тишина. Рогар перестал петь. Сова замер. Даже Крот отложил нож. Коршун медленно открыл глаз полностью.

– Доказательства? – спросил он, без эмоций.

– Нет. Их слово против моего. Олоф ничего не видел, он просто сбежал.

– Тогда зачем говоришь?

– Чтобы вы знали, – посмотрел я на каждого по очереди. – Боров и его крысы – не союзники. Они – свора, которая охотится на своей же территории. Они видят в нас угрозу их… вольнице. Особенно после того, как мы начали наводить порядок на бумаге. Они – следующий гнилой зуб после истории с волчьей печатью. И они опасны.

Рогар хмуро потер подбородок.

– Боров… да, сволочь. Слышал, он любит «терять» людей, которые ему не нравятся, в трясине. Интендантам потом докладывает – «пропал без вести в болотах».

– Значит, будем держать ухо востро, – резюмировал Сова. – И нюх. Болото пахнет иначе, когда в нем залегли с подвохом.

Крот молча достал из-за пазухи маленький, невзрачный корешок и положил его на стол передо мной. Я знал этот корень – его жевали перед выходом в опасные места, он слегка обострял чувства и помогал противостоять ядам. Без слов, но красноречивее любых речей.

Коршун смотрел на нас всех, и в его взгляде было не одобрение и не гнев. Было молчаливое признание того, что круг замкнулся. Мы были не просто людьми, собранными по приказу в одном бараке. Мы стали единицей. И угроза одному была угрозой всем.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Будем знать. А теперь… хватит о мраке. У нас есть повод.

Он кивнул Рогару. Тот широко ухмыльнулся, отложил тряпку и алебарду и вытащил из-под нары большой глиняный кувшин.

– Позаимствовано у интенданта! – провозгласил он. – В честь удачной «рыбалки»!

Оказалось, это было крепкое, как самогон, медовое пиво – редкая и ценная в лагере вещь. Рогар налил в грубые деревянные кружки, раздавая всем. Даже Сова и Крот взяли свои порции. Когда очередь дошла до меня, Рогар остановился передо мной, его маленькие глазки прищурились.

– Ладно, выскочка, – сказал он, и в его голосе не было уже ни насмешки, ни снисхождения. Была простая, грубая констатация факта. – Работаешь чисто. И головой, и руками. Заслужил.

Он хлопнул меня по плечу так, что я едва не споткнулся от неожиданности и усталости, и всучил мне полную кружку. Потом отошел, поднимая свою.

– За «Тихую Воду»! Чтобы враг срал от страха, а мы пили за его здоровье!

Все засмеялись, грубым, солдатским смехом, и отпили. Я поднял кружку, чувствуя странную тяжесть в груди. Это была не благодарность. Не признание превосходства. Это было… принятие в круг. На своих условиях.

Потом все взгляды невольно перешли на Коршуна. Старый сержант медленно поднялся со своего места, взял свою недопитую кружку и подошел ко мне. Он молча протянул мне свою собственную, потертую, из темной кожи флягу. В ней было то же пиво, но жест… жест был другим. Отдать свою личную флягу – это было больше, чем налить из общего кувшина. Это был знак доверия. Высшая, немыслимая ранее форма признания от этого молчаливого, подозрительного волка.

– Не опозорь, – буркнул он, отводя глаза, и вернулся на свое место.

Я взял флягу. Кожа была теплой от его руки. Я отпил. Напиток горел в горле, но согревал изнутри, притупляя остаточную дрожь в руках. Я смотрел на этих людей: на угрюмого силача Рогара, на хладнокровного, зоркого Сова, на молчаливого, все понимающего Крота, на старого, уставшего, но все еще опасного Коршуна. Эти люди не были моими друзьями. У нас не было общих воспоминаний, общих идеалов. Но у нас было общее дело. Общая грязь на сапогах. Общая опасность за частоколом. И теперь – общая кружка. И общий враг, который скрывался не только в лесу Фалькенхара, но и в собственных рядах.

Впервые за все время в этом теле, в этом аду, я почувствовал не просто обязанность выполнить долг Лирэна. Я почувствовал связь. Тонкую, прочную, как стальной трос, связь братства по оружию. Я был им нужен. И – что удивительнее – они стали нужны мне. Не как инструменты. Как… точка опоры. Как тыл. Как те, кто прикроет спину, не задавая лишних вопросов.

– За взвод, – сказал я тихо, поднимая флягу Коршуна. – За то, чтобы видеть дальше и бить точнее.

– За взвод! – рявкнул Рогар, и остальные, даже Сова, хрипло поддержали.

Мы пили. Разговор потек медленно, о незначительном – о погоде, о еде, о глупых выходках пехоты. Никто больше не касался темы Борова или «Тихой Воды». Это было уже в прошлом. Было настоящее – тепло огня (Рогар растопил маленькую железную печурку), крепкий напиток и редкое, трудное чувство безопасности среди своих.

Позже, когда пиво было допито и разговор затих, я вышел из барака подышать. Ночь была холодной и звездной. Я стоял, опершись о стену, и смотрел на черный силуэт леса за частоколом. И тогда, откуда-то из густой тени кустов у самой стены, донесся тихий, почти неосязаемый звук. Не рык. Не шипение. Глухое, удовлетворенное урчание, похожее на мурлыканье огромного кота. Оно прозвучало один раз и стихло.

Я не обернулся. Не стал искать в темноте знакомые золотые глаза. Я просто слегка кивнул в сторону леса, угол рта дрогнул в подобии улыбки. Он тоже был здесь. На своем посту. Наш немой страж. Часть этого нового, странного, но прочного братства, которое возникло не по уставу, а по необходимости и взаимному уважению. Братства, в котором были люди, зверь, и тень между ними, ставшая связующей нитью.

Глава 34

Информация пришла не с неба, а из грязи и молчания. Крот, три дня проползавший по окраинам фалькенхарского опорного пункта «Крепость», принес не просто наблюдения. Он принес расписание. Как песочные часы, отсчитывающее время между сменой караулов, прибытием обозов и, что было ключевым, визитами офицера связи.

Это был не полевой командир. Капитан Вернер фон Хальтер служил в штабе, был писакой и курьером, отвечал за координацию между «Крепостью» и тыловыми складами. Он ездил на легкой, быстрой коляске, запряженной парой лошадей, в сопровождении всего двух всадников. Ценный «язык» с головой, полной не тактических, а административных секретов: графики поставок, пароли, имена, уровень снабжения и боевого духа гарнизонов. Для командования Хертцена это был бы кладезь.

Приказ Коршуна был лаконичен: взять живым. Тише воды, ниже травы.

Классический вариант – засада на лесной дороге. Выкосить охрану, схватить офицера. Но в этом был ряд изъянов. Шум. Возможность случайного убийства цели в перестрелке. И главное – немедленное понимание врагом, что это диверсия. Офицер связи не пропадает бесследно. Его исчезновение мгновенно поднимет тревогу, заставит менять все коды и маршруты. Нам нужен был не просто пленный. Нам нужна была пауза. Время, пока враг будет ломать голову над несчастным случаем, а не искать виновных.

Именно тогда я изложил план. Не план боя. План инсценировки.

Этап первый. Рекогносцировка и подготовка поля.

Мы выбрали участок дороги в пяти километрах от «Крепости». Не глухой лес, а относительно открытое место, где дорога шла по краю неглубокого оврага. Важно было создать естественную, правдоподобную картину аварии. Сова и Крот провели два дня, изучая грунт, уклон, состояние дорожного полотна. Нужна была точка, где коляска могла бы «естественно» потерять управление.

Я поручил Рогару и двум самым крепким пехотинцам из приданной нам группы «поддержки» (теперь они смотрели на меня без тени насмешки) подготовить «сюрприз». Ночью они аккуратно, не нарушая верхнего слоя, подрыли и ослабили край дороги в выбранном месте. Сверху все выглядело как обычная, слегка размытая дождями колея. Но под весом экипажа край должен был обрушиться, завалив коляску в мелкий, но достаточный для инсценировки овраг. Работали в темноте, руками и короткими лопатами, тщательно маскируя следы.

Этап второй. Приманка и хронометраж.

Мы знали, что фон Хальтер выезжает из «Крепости» каждые четыре дня, после полудня, и следует до перекрестка у Старой Сосны, где его ждал эскорт со складов. Наше «место происшествия» было как раз на этом отрезке. Сова занял позицию на дереве с видом на дорогу из «Крепости». Его задача – дать сигнал о выезде цели. У нас был час, чтобы привести все в готовность.

Ключевым был вопрос изоляции. Два всадника-охранника. Их нельзя было просто убить – лишние трупы, лишние вопросы. Их нужно было отвлечь, увести, создать ситуацию, где они на минуту потеряют офицера из виду.

Для этого у нас была «шумовая диверсия». Крот, мастер лесных поделок, соорудил несколько примитивных, но громких трещоток на основе сухого дерева и натянутой тетивы. Они были замаскированы в кустах метрах в пятидесяти от места будущей «аварии», с противоположной стороны от оврага. Приведение их в действие с помощью длинной, почти невидимой нити из конского волоса должно было создать звук, похожий на треск веток под тяжелым зверем или, что еще лучше, на сдержанный, но подозрительный шум в чаще. Для профессиональных охранников такой звук вблизи дороги был бы поводом для мгновенной реакции.

Этап третий. Спектакль.

Когда Сова дал условный сигнал – три коротких щелчка по стволу дерева, – мы замерли. Адреналин был холодным, как лезвие ножа. Я стоял в кустах прямо напротив подготовленного участка дороги, слившись с тенью. Рогар с двумя бойцами – в овраге, под самым его краем, заваленные маскировочной сетью из веток и папоротника. Их задача – быть «спасателями». Сова, сделав сигнал, бесшумно сменил позицию, чтобы контролировать дорогу с тыла и быть готовым к работе с луком в крайнем случае. Крот сидел у своих трещоток, палец на спусковом кольце.

Мы услышали их раньше, чем увидели. Ритмичный стук копыт, скрип рессор легкой офицерской коляски. Потом они показались из-за поворота. Все как по описанию: капитан фон Хальтер, немолодой, дородный мужчина в синем мундире с серебряными галунами, сидел, развалившись, что-то читая в бумагах. Два всадника – один впереди, один сзади, бдительные, но без признаков особого напряжения. Эта дорога считалась безопасной.

Мое сердце билось ровно и медленно. Контроль. Полный контроль. Я наблюдал, как передние колеса коляски въезжают на подготовленный участок.

Именно в этот момент Крот дернул за нить.

С противоположной стороны дороги, из чащи, раздался резкий, сухой треск, за ним еще один, потом шорох, будто что-то крупное отступало вглубь леса. Эффект был мгновенным. Оба всадника вздрогнули и повернули головы. Тот, что ехал впереди, инстинктивно пришпорил коня, делая шаг в сторону звука. Задний натянул поводья, выхватывая арбалет из седла.

– Что там? – крикнул кучеру офицер, отрываясь от бумаг.

– Не знаю, герр капитан! Похоже на зверя!

В этот момент передние колеса коляски наехали на ослабленный грунт. Раздался негромкий, но отчетливый хруст земли. Кучер вскрикнул, дернув вожжи, но было поздно. Край дороги обвалился под тяжестью экипажа. Коляска накренилась, с грохотом и скрежетом опрокинулась на бок и сползла в овраг, неглубокий, но достаточный, чтобы застрять. Одна из лошадей впряги рванула, запутавшись в упряжи, вторая завизжала от испуга. Фон Хальтер вылетел со своего сиденья и ударился о внутреннюю стенку коляски, издав удушливый стон.

Охранники оказались перед классической дилеммой. Прямая угроза (подозрительный шум в лесу) против непосредственной опасности для начальника. На секунду они замерли в нерешительности.

– К капитану! – скомандовал, наконец, всадник сзади, спрыгивая с коня и бросаясь к краю оврага. Второй, бросив взгляд в чащу, последовал его примеру, но явно нервничая, оглядываясь.

Это было наше окно. Узкое, но идеальное.

Пока оба охранника, скользя по склону, пытались помочь выбитому из колес офицеру и успокоить лошадей, я дал тихий свист. Из-под маскировочной сети в овраге, прямо под ногами у фалькенхарцев, поднялись три фигуры в грязных, рваных плащах – «путники», случайно оказавшиеся под обрывом. Рогар, изображая испуганного крестьянина, завопил:

– Помогите! Ради Бога, там человек! Его давит!

Этот крик окончательно переключил внимание охраны с леса на «аварию». Они, не раздумывая, бросились к перевернутой коляске, где кучер и офицер, оглушенные, пытались выбраться.

Акт второй начался. «Спасатели» (наши ребята) с показной отчаянной решимостью бросились «помогать». В суматохе, толкотне, криках и ржании лошадей было легко совершить нужные действия. Один из наших, изображая попытку поддержать офицера, ловко подсунул ему под нос тряпку, пропитанную сильнодействующим снотворным соком белладонны (дело рук Крота). Фон Хальтер, и так оглушенный падением, лишь судорожно глотнул воздух и обмяк.

– Он без сознания! Травма! – тут же закричал Рогар. – Надо срочно нести! Вон, к нашим повозкам! Мы торговцы, наш лагерь рядом!

Охранники, ошарашенные, видя, что их капитан действительно недвижим и бледен, кивали, не соображая. Один из них полез обратно на дорогу, чтобы привести своих коней и помочь с эвакуацией. Второй остался, помогая нашим «торговцам» аккуратно вытаскивать тело офицера из-под обломков.

И тут случился «несчастный случай номер два». Лошадь офицерской коляски, окончательно перепугавшись, рванула, и один из ящиков, сорвавшись с крепления, с глухим стуком ударил оставшегося охранника по голове. Удар был рассчитан точно – не убить, а оглушить. Солдат рухнул без чувств. В тот же миг Рогар, как бы споткнувшись, тяжело навалился на второго охранника, который как раз спускался обратно в овраг, и «случайно» ударил его рукоятью ножа по затылку. Тот тихо осел рядом со своим товарищем.

Тишина. Только тяжелое дыхание лошадей да шум ветра. Длилось это не более двух минут.

– Чисто, – тихо сказал Рогар, вытирая пот со лба уже без всякой игры.

Сова спустился с дерева.

– По дороге чисто. Никого.

Крот уже был рядом, быстро обыскивая оглушенных охранников, забирая документы, оружие, но оставляя кошельки. Это должно было выглядеть не как ограбление, а как… странное происшествие.

Мы действовали по четкому протоколу. Тело фон Хальтера быстро, но бережно (он был ценным активом) перенесли вглубь оврага, где уже ждали носилки из плащей и жердей. Коляску и ящики аккуратно обыскали, забрав все бумаги и печати, но не трогая личные вещи офицера. Оглушенных охранников оттащили в сторону, усадили в неестественные позы, как будто они пришли в себя после удара и пытаются помочь. Рядом с ними положили несколько выпавших из коляски, но не ценных предметов.

Последний штрих – создание правдоподобной картины для расследования. Мы слегка «помяли» кусты на противоположном склоне оврага, как будто испуганные «торговцы» бежали через них, унося раненого. Бросили на землю обрывок дешевой ткани от нашего плаща. Оставили несколько четких, но запутанных следов, ведущих вглубь леса, а затем тщательно сметенных метелкой из веток – классический прием, чтобы создать видимость попытки замести следы, но оставить намек для опытного следопыта. Пусть думают, что офицера похитили случайные бандиты или дезертиры, увидевшие легкую добычу в результате аварии. Аварии, причиной которой стал размытый дождями край дороги и испуг лошадей от лесного зверя.

Через двадцать минут после падения коляски мы уже были в полукилометре от места, двигаясь по заранее подготовленному и зачищенному маршруту. Фон Хальтер мирно посапывал на носилках. Документы и печати были при мне. Ни капли крови. Ни одного выстрела. Ни одного крика, кроме тех, что были частью спектакля.

Вечером, в нашем бараке, когда ценный «язык» уже находился в подвале штаба под присмотром Ланца и его допросчиков, Коршун молча обходил нас, разливая по кружкам темное, крепкое пиво. Он остановился передо мной, долго смотрел, потом просто кивнул. Ни слова. Но в этом кивке было больше, чем в любой похвале.

Рогар, осушая свою кружку, хрипло рассмеялся:

– Черт возьми. Я двадцать лет воевал. Рубился, стрелял, в засады садился. А чтобы офицера взять, надо было всего лишь… дорогу ему сломать под носом. Просто, как три копейки.

– Не просто, – поправил Сова, его холодные глаза блестели в свете светильника. – Точно. Как часовой механизм. Каждый винтик на своем месте.

– Механизм, – пробормотал Крот, одобрительно ковыряя ножем в столе. – Тихий. Чистый.

Я пил свой эль, чувствуя не триумф, а глубокое, холодное удовлетворение. Это была не победа в бою. Это был акт высшего ремесла. Инженерии ситуации. Мы не победили врага силой. Мы обвели его вокруг пальца, использовали его собственные процедуры и инстинкты против него самого. Мы создали реальность, в которой наше вмешательство было невидимым, а результат выглядел как игра слепого случая.

Операция «Серый Волк» завершилась успешно. Но в тишине барака, под одобрительное ворчание товарищей, я уже думал о следующем шаге. Теперь, когда у нас есть доступ к тыловой информации врага, можно задуматься о чем-то большем. Не просто о захвате. О влиянии. О том, чтобы заставить всю машину фалькенхарской логистики чихнуть по нашему желанию. И для этого не нужны были полки. Нужны были знание, терпение и умение ударить не по телу, а по нервным узлам. Этот захват был не конечной целью. Он был первым ключом. А у меня всегда была слабость к замкам и механизмам. Особенно к тем, что принадлежали врагу.