Текст книги "Сталь и пепел (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15

Ротация патрулей была нехитрой: три дня на посту, два – отдых, если это слово вообще можно было применить к лагерной жизни. Мы с Виганом и Вороном уже считались «проверенным» звеном, и нам поручали всё более дальние и неопределённые маршруты. На этот раз нам приказали проверить старую лесную дорогу, ведущую к заброшенной мельнице в пяти километрах к северу от лагеря. По слухам, там могли прятаться дезертиры или мародёры.

Состав был расширен. Помимо нашего ядра (Виган, Ворон, я, Камень, Элви) к нам прикрепили ещё двух «для массовости» – угрюмого Пня и самого Горна. Последнего, видимо, кто-то решил «проучить» или просто избавиться на время от его токсичного присутствия в лагере. Горн шёл мрачный, как туча, и весь путь кидал на меня взгляды, полные такой сконцентрированной ненависти, что её почти можно было пощупать.

Я игнорировал его. Я был занят. Дорога действительно была старой – колейная, поросшая травой, с полуразрушенными мостками через ручьи. И слишком открытой. С обеих сторон тянулся густой, но не сплошной лес. Идеальное место для засады, если знать, как её поставить. Но мы искали дезертиров – жалких, голодных беглецов, а не организованного противника.

Это была первая ошибка.

Вторая заключалась в том, что я слишком полагался на свой новый «слух». Я вёл себя, как оператор с дорогой аппаратурой, забывая, что сама по себе техника – ничто без опыта и правильной интерпретации данных.

Дорога делала плавный поворот, огибая холм, заросший буреломом. Мой слух, работавший в фоновом режиме, уловил неладное за сотню метров. Птицы – их было мало на этой дороге, но всё же несколько видов – внезапно смолкли не все сразу, а как бы волной, по мере нашего приближения к повороту. Это был верный знак: впереди кто-то есть, и птицы их боятся.

Я остановился, подняв руку. Виган сразу насторожился. Ворон, шедший впереди, тоже замедлился, прислушиваясь.

– Птицы, – тихо сказал я. – Смолкли впереди.

Ворон кивнул, его глаза сузились. Он жестом показал – рассредоточиться по краям дороги, двигаться от укрытия к укрытию. Мы начали выполнять манёвр. Камень и Пень пошли по правой стороне, Виган, я и Элви – по левой. Ворон скользнул в кусты, чтобы заглянуть за поворот. Горн… остался посреди дороги, тупо озираясь, словно не понимая, что происходит.

И в этот момент из-за поворта, не дожидаясь, пока Ворон их обнаружит, высыпали они.

Их было человек восемь-десять. Но это были не солдаты Фалькенхара в опознаваемой форме. Это была оборванная, грязная орда в лохмотьях, снятых и с убитых хертценцев, и с фалькенхарцев. Лица – обозлённые, голодные, дикие. Оружие – самое разное: ржавые мечи, топоры, копья, одна алебарда. Бандиты. Сброд из дезертиров обеих армий, которым надоело прятаться, и которые решили поживиться за счёт одиночных патрулей или мирных деревень.

Они не стали кричать или требовать сдаться. Они просто ринулись в атаку с животным рёвом, рассчитывая на внезапность и численность.

Хаос наступил мгновенно.

Ворон, оказавшийся к ним ближе всех, метнулся в сторону, уворачиваясь от удара топором, и его короткий меч блеснул в воздухе. Раздался крик – чей-то, не его.

С правого фланга Камень тяжёлой алебардой встретил двоих, отступая под их натиском. Пень, мрачный и медлительный, вдруг преобразился – его тесак описал короткую, смертоносную дугу, и один из нападавших рухнул с перерезанным горлом.

Но на нашем, левом фланге, всё пошло наперекосяк.

Виган выхватил меч, крикнув мне и Элви: «Щиты! Круг!». Но щитов у нас не было – в патруль брали только лёгкое вооружение. Элви замер, парализованный страхом, белыми глазами глядя на несущихся на него людей.

Я инстинктивно отшатнулся за ствол дерева, мозг лихорадочно искал варианты. Оружия у меня не было. Только нож за поясом – бесполезный в открытом бою. Виган принял на себя первого – здоровенного детина с двумя топорами. Меч сержанта звякнул, парируя удар, но сила была не в его пользу. Виган отступил на шаг, и в этот момент из кустов слева, откуда их быть не должно было, выскочил ещё один бандит, худой и быстрый, с зазубренной короткой пикой. Он пырнул Вигана в бок, ниже кольчуги.

Виган ахнул, больше от неожиданности, чем от боли, и осел на одно колено. Кровь проступила на его дублёне.

– Сержант! – закричал я, уже выхватывая нож. Но между нами был Элви и ещё двое бандитов.

Именно тогда я увидел Горна. Он всё ещё стоял посреди дороги, как истукан. На него набежал бандит с дубиной. Горн, с тупым выражением лица, замахнулся своим тесаком и рубанул. Дубинщик отскочил, дубина переломилась пополам от удара, но Горн не использовал преимущество. Он просто стоял, тяжёло дыша, озираясь, будто ища, куда бы убежать.

А потом случилось худшее.

Бандит с алебардой – длинной, смертоносной секирой на древке – прорвался сквозь суматоху. Он был опытнее других, его движения были точными и экономичными. Он оттеснил Камня (который дрался уже с тремя) и увидел Элви. Элви, наконец, сдвинулся с места, попытался бежать, но споткнулся о корень и упал на спину.

Алебардник ухмыльнулся, обнажив гнилые зубы. Он сделал два шага, занёс алебарду для мощного, рассекающего удара. Этого удара хватило бы, чтобы разрубить подростка пополам.

Время для меня снова замедлилось, как в ущелье с гранатой. Но теперь не было протокола. Не было расчёта. Был только падающий Элви, занесённая алебарда и пустота в моих руках.

Я действовал на чистом рефлексе, сбросившем все мысли. Я не побежал к Элви – не успел бы. Я рванул к ближайшему бандиту, который только что пронзил Вигана. Тот, выдернув пику, повернулся ко мне. Его глаза были пустыми, как у акулы.

Я не стал драться с ним. Я сделал то, чему научился за недели ночных тренировок и одного урока у Вигана. Я применил алгоритм, но не для контроля, а для убийства.

Пика ещё была мокрой от крови Вигана. Бандит сделал выпад. Я не стал уворачиваться или парировать – с ножом это было самоубийством. Я сделал шаг навстречу удару, но не в линию, а чуть вбок, подставив левое предплечье. Пика скользнула по моей руке, оставив кровавую полосу, но не пронзила. Древко оказалось рядом. Моя правая рука с ножом рванулась вперёд – не в грудь (кольчуга или кость могли остановить), а в горло, под подбородок, в мягкое место.

Клинок вошёл с ужасающей лёгкостью. Тёплая, липкая влага обожгла руку. Бандит захрипел, его глаза округлились от шока. Я не стал выдёргивать нож. Я толкнул его от себя, и он, падая, потянул оружие из моей руки.

Я уже развернулся. Алебардник как раз начинал движение вниз. У меня не было ни секунды. Я не кричал. Я сделал единственное, что мог. Я схватил валявшуюся на земле дубину с обломанным концом, которую выронил первый бандит, и швырнул её что было сил.

Дубина не попала в алебардника. Она влетела ему прямо между ног.

Он не закричал. Он издал тонкий, свистящий звук, как спускаемый воздух из мехов. Его удар сорвался, алебарда воткнулась в землю в сантиметре от головы Элви. Бандит сложился пополам, хватая себя за пах.

В этот момент что-то тяжёлое и тёмное пронеслось мимо меня. Это был Пень. Мрачный детина, закончив со своим противником, увидел ситуацию. Он не бежал. Он просто прошёл, как бульдозер, и его тесак, короткий и страшный, описал горизонтальную дугу. Алебардник, ещё корчась от боли, даже не успел поднять головы. Удар пришёлся по шее. Звук был похож на рубку мокрого дерева.

Всё закончилось так же быстро, как и началось. С гибелью алебардника и ещё пары бандитов (Ворон и Камень справились со своими), дух нападавших сломался. Оставшиеся трое бросились врассыпную в лес. Камень хотел броситься в погоню, но Ворон крикнул: «Стой! Не надо!»

Тишина, наступившая после боя, была оглушительной. Её нарушали только тяжёлое дыхание, стоны раненых и тихий плач Элви.

Я стоял, глядя на свою окровавленную руку. На нож, торчащий из горла мёртвого бандита. На тело алебардника с почти отрубленной головой. Внутри была пустота. Ни триумфа, ни ужаса. Только ледяная, абсолютная пустота и запах крови, который теперь, в моём обострённом состоянии, был всепроникающим и отвратительным.

Потом я посмотрел на Вигана. Он сидел на земле, прижимая руку к ране на боку. Его лицо было бледным, но глаза были ясными.

– Лирэн, – хрипло позвал он. – Помоги.

Я подошёл, автоматом оценивая рану. Колотая, глубокая, но, похоже, не задела внутренние органы – кровило сильно, но не пульсирующе. Нужна была перевязка, покой.

– Элви, – позвал я, и мой голос прозвучал чужим, металлическим. – Тряпки. Порви свою рубаху. Быстро.

Элви, всё ещё плача, но уже двигаясь, послушно начал рвать грязную ткань.

Ворон подошёл, осматривая мёртвых. Его лицо было непроницаемым. Пень молча вытирал свой тесак о штанину мёртвого бандита. Камень тяжело дышал, прислонившись к дереву, на его алебарде тоже была кровь.

И только Горн всё ещё стоял посреди дороги. Он смотрел на меня. На Пня, расправившегося с алебардником. На Вигана, раненного. В его глазах не было ни злобы, ни страха теперь. Было непонимание. Полное, абсолютное. Он не вписывался в эту картину. Его мир, где он был самым сильным и страшным в бараке, рухнул. Здесь, на лесной дороге, среди крови и смерти, он оказался лишним. Не героем, не жертвой. Просто… мебелью.

Я встретился с ним взглядом. Всего на секунду. И в этой секунде он понял всё. Понял, что его время, его власть, его запугивания – всё это было детской игрой в песочнице по сравнению с тем, что только что произошло. И тем, на что я, этот «шнырь», оказался способен.

Он опустил глаза и отвернулся.

– Ворон, – сказал Виган, стиснув зубы от боли, когда я начал накладывать ему тугую повязку. – Доклад… надо в лагерь. Ранен.

– Знаю, – коротко бросил Ворон. – Камень, Пень, сбивайте носилки из веток. Горн, помогай, блять! Шевелись!

Горн, как автомат, пошёл выполнять приказ.

Я закончил перевязку, помогая Вигану встать. Он опёрся на моё плечо.

– Спасибо, – прошептал он. – За меня… и за пацана.

Я кивнул. Говорить было нечего.

Когда мы, сбив примитивные носилки, потащили Вигана обратно по дороге, я шёл рядом. Оглянулся на поляну, усеянную телами. Пять бандитов. Наш первый настоящий бой. Первая кровь, пролитая мной в этом мире. Первая смерть, которую я видел так близко.

Первый блин вышел комом. Мы не разбили засаду – мы в неё попали. Мы потеряли боеспособность командира. Мы чуть не потеряли Элви.

Но мы выжили. И я… я не сломался. Я действовал. Грязно, жёстко, без красивых приёмов. Но действовал.

И теперь все это знали. Виган. Ворон. Пень. Камень. Элви. И Горн.

Игра снова изменилась. Теперь я был не просто «чутким лесником». Я был тем, кто всаживает нож в горло и бросает дубину в пах, чтобы спасти товарища. Я перешёл черту. Из наблюдателя я стал участником. Из жертвы – угрозой.

И как всякая новая угроза, я должен был быть готов к тому, что мир ответит мне тем же. Только в следующий раз это будут не жалкие дезертиры. Это будут солдаты. Или что-то похуже.

Я шёл, чувствуя на руке липкую кровь, и знал: детство для юного тела кончилось. Началась война. По-настоящему.

Глава 16

Возвращение в лагерь было похоже на въезд в город чумных. Нас встретили не как героев, и даже не как пострадавших. Как нежеланное напоминание о том, что война – это не только плац и строевая, что она уже здесь, в пяти километрах, и может выплюнуть окровавленный клубок прямо к воротам.

Мы тащили Вигана на носилках из жердей и плащей. Пень и Камень несли тело одного из бандитов – того самого, с почти отрубленной головой, в качестве доказательства и, вероятно, для «учёта». Я шёл рядом с носилками, одной рукой придерживая грубую перевязку на руке Вигана, другой помогая Элви, который шатался от шока. Горн брел позади всех, волоча ноги и не поднимая глаз. Ворон шёл впереди, его каменное лицо было первым, что увидели часовые.

Ворота открыли быстро. Дежурный офицер, тот же молодой лейтенант с усами, вышел из будки, и его надменность на секунду сползла, обнажив недоумение и страх.

– Что… что случилось?

– Засада. Дезертиры. Ранен сержант Виган, – отчеканил Ворон, не останавливаясь. – Нужен лекарь.

Лейтенант засуетился, закричал на кого-то. Нас окружила толпа любопытных солдат. Их взгляды скользили по окровавленному Вигану, по страшной ноше, которую нёс Камень, по моей перепачканной в грязи и крови рубахе. Шёпот пополз, как ропот волн: «…видел, у одного голова чуть держится…», «…Горн, смотри, как побитая собака…», «…а этот, новобранец, весь в кровище…»

Нас повели не в штаб, а сразу в лазарет – длинный, низкий барак, пропахший хлоркой, ромашкой и гноем. Лекарь, тощий старик в запачканном фартуке, осмотрел Вигана, буркнул что-то про «повезло, кишки целы», и принялся зашивать рану. Виган стиснул зубы, не издав ни звука, его взгляд был прикован к потолку.

Меня и Элви отправили мыться. Мы стояли у колодца, и Элви, всё ещё трясясь, лил на меня ледяную воду, а я скреб свою руку и рубаху куском пемзы, сдирая запекшуюся кровь. Вода становилась розовой. Элви вдруг отвернулся и его вырвало в кусты.

Я смотрел на свои руки. Они были чище, но под ногтями остались бурые следы. Они всё ещё дрожали, но уже не от адреналина. От чего-то иного.

Вечером в бараке повисла гробовая тишина. Горн забился в свой угол и не вылезал оттуда. Кинт и Борк перешёптывались, бросая на меня пугливые, украдкой взгляды. Даже Пень, обычно безразличный, пару раз посмотрел на меня оценивающе, его каменное лицо ничего не выражало, но в глазах читалось нечто вроде уважения. Солдатское уважение к тому, кто не сломался в первой же мясорубке.

Элви сидел, уставившись в стену, его плечи всё ещё вздрагивали. Я подошёл, сел рядом, не говоря ни слова. Просто сидел. Через какое-то время он прислонился ко мне плечом, как малый ребёнок ищет защиты. Я не отодвинулся.

Позже пришёл Ворон. Он молча кивнул мне, бросил на стол у своего места небольшую кожаную сумку – трофей, видимо, с того же бандита. Потом лёг и, кажется, мгновенно уснул. Солдатский навык.

Но я не мог уснуть. Когда в бараке наконец воцарился храп и тяжёлое дыхание, я вышел наружу. Ночь была прохладной, звёздной. Воздух пах дымом и свободой от запаха крови. Я сел на обрубок бревна у своего барака, спиной к стене, и уставился в темноту.

Внутри была пустота. Не спокойная, медитативная пустота, которую я искал раньше. А выжженная, холодная пустота после действия. Тело работало, мозг анализировал, но душа… душа Лирэна, то, что от неё осталось, казалось, сжалась в комок и замерла. Она наблюдала. А действовал, убивал, спасал – Алексей Волков. Его протоколы. Его рефлексы. Его холодная решимость.

Кто я сейчас? Лирэн, мальчишка, который хотел заработать денег для семьи? Или Алекс, солдат, застрявший в чужой шкуре? Я спас Элви. Убил человека. Защитил Вигана. Но сделал ли я это для Лирэна? Для его матери и сестры? Или просто потому, что так диктовала ситуация и моя профессиональная деформация?

Шаги, тихие, но чёткие, нарушили моё размышление. Из темноты вынырнула фигура в плаще. Виган. Его лицо было бледным в лунном свете, левая рука лежала в импровизированной перевязи на груди. Он подошёл и остановился в двух шагах, изучая меня.

Мы молчали. Ночь была настолько тихой, что я слышал его ровное, чуть учащённое дыхание и отдалённый скрип флюгера на штабной палатке.

– Раньше ты боялся своей тени, Лирэн, – наконец сказал он. Его голос был низким, усталым, но в нём не было ни гнева, ни подозрения. Была лишь тяжесть вопроса. – Дрожал, когда Горн смотрел. Прятал взгляд. А теперь…

Он сделал паузу, как будто подбирая слова.

– Теперь ты… работаешь. Как часовой механизм. Увидел засаду – предупредил. Увидел раненого – перевязал. Увидел, что пацану сейчас голову отшибут – кинул дубину в срам и нож в глотку бросил. Без крика. Без паники. Как будто так и надо.

Он шагнул ближе. Его глаза в темноте блестели, как у старого волка.

– Кто ты? – спросил он прямо, без обиняков. – Или… что ты? Отрёкся от страха? Или его в тебе никогда и не было? Лесники так не учат.

Я посмотрел на свои руки, всё ещё чумазые, хоть и вымытые. Внутри не было ответа Лирэна. Не было детской наивности, не было крестьянской покорности. Была только холодная, отточенная формула Алекса Волкова. Формула выживания, долга, расчёта. Формула солдата, который сделал то, что должен был сделать. Потому что иначе погибли бы свои. Потому что протокол.

Я поднял глаза и встретился с его взглядом. Впервые я не пытался казаться кем-то другим. Не притворялся испуганным новобранцем. Я позволил ему увидеть то, что было внутри. Лёд. Сталь. Пустоту после боя.

– Я – тот, кто выжил, – сказал я. Голос был ровным, тихим, но он резал ночную тишину, как тот самый нож. – И я только начинаю.

Виган замер. Он ждал оправданий, сказок про лесника-отца, про внезапную ярость. Он получил признание. Не в том, что я не Лирэн. А в том, что Лирэн, каким он был, умер. Остался кто-то другой. Кто-то, кто выжил в той первой, внутренней бойне в бараке. И теперь учился выживать здесь.

Он долго смотрел на меня, потом медленно кивнул, как будто что-то для себя решив.

– «Начинаешь», – повторил он. – Начинаешь с того, что хоронишь в себе мальчишку. Это тяжело. Видел таких. Они или сходят с ума, или становятся… инструментами. Холодными. Как ты.

Он помолчал.

– Ладно. Мне всё равно, кто ты был. Мне важно, кто ты есть сейчас. И сегодня… ты был своим. Не струсил. Не подвёл. Спас мне жизнь, черт тебя дери. – Он хмыкнул, и в этом звуке впервые прозвучала тёплая, человеческая нота. – За это спасибо.

– Элви был бы мёртв, – сказал я просто.

– И ты тоже, если бы не Пень. Это армия, Лирэн. Не лесная тропа. Один в поле не воин. Запомни.

Он был прав. Сегодня меня спас Пень. Завтра мне, возможно, придётся спасать его. Так работала эта новая, хрупкая система связей, которая начала выстраиваться между нами: Виган, Ворон, я, Камень, Пень, даже Элви. Мы были не друзьями. Мы были командой. Случайно сбившейся в кучу, но уже прошедшей первое кровавое крещение.

– Запомню, сержант, – сказал я.

– И хватит уже «сержант», когда никого нет, – буркнул он. – Виган. Для своих – Виган. – Он повернулся, чтобы уйти, но задержался. – И смой, наконец, эту кровь с лица. Страшно выглядишь.

Он ушёл, скрывшись в темноте между бараками.

Я остался сидеть на обрубке. «Я – тот, кто выжил. И я только начинаю». Слова, сказанные ему, отозвались эхом во мне. Это была правда. Я выжил в первом настоящем столкновении. Но цена… цена была в этой пустоте внутри. В этом ощущении, что я надел маску Алекса Волкова так плотно, что она, возможно, уже стала моим новым лицом.

Я поднялся, подошёл к бочке с водой у конюшни, зачерпнул пригоршню и снова принялся тереть лицо. Холодная вода стекала по шее, смывая последние следы. Я смотрел на своё отражение в тёмной воде. Юное лицо Лирэна. И глаза… глаза были мои. Алексея Волкова. Усталые, холодные, видевшие слишком много.

Они смотрели на меня из глубины бочки, и в них не было сомнений. Была только решимость.

Я развернулся и пошёл обратно в барак. Война ждала. А у меня было много работы.

Глава 17

Приказ о переводе пришёл через три дня. Не громогласный, не торжественный. Просто Виган, бледный, но уже на ногах, нашёл меня во время чистки оружия у барака и сунул в руку глиняную табличку с оттиском печати.

– Всё. Мой патронат кончился. Тебя забирают. – В его голосе звучала смесь удовлетворения и досады. Удовлетворения – потому что это был успех, его протеже продвинулся. Досады – потому что терял полезного человека.

Я взглянул на табличку. Корявые письмена ничего мне не говорили, но печать – стилизованный летящий сокол – была знакома. Печать разведроты.

– Куда? – спросил я, хотя уже догадывался.

– Куда и просил. В «глаза и уши». К Коршуну. В разведвзвод.

Я кивнул, вытер руки о портки и взял табличку. Мои вещи укладывались в пять минут: запасная рубаха, портянки, платок Лианы, завёрнутый в тряпицу, нож (уже не тот, окровавленный, а отобранный у одного из бандитов – получше), тощая сумка с сухарями и куском сала. Всё.

Прощание с бараком было немым. Горн смотрел мне в спину, и в его взгляде теперь был только тупой, животный страх, смешанный с облегчением – буря уходила из его болота. Элви пытался что-то сказать, но слова застревали в горле. Он просто крепко, по-мужски, сжал мне предплечье. Гендль и Ян молча кивнули. Пень, чистя свой тесак, лишь поднял глаза и одобрительно хмыкнул.

Ворон, встретившийся на выходе, остановил меня.

– С Коршуном не спорь. Он старый волк. Уважать надо. Но и прогибаться не стоит – сожрёт. Покажи, что полезен. Не словами. Делом.

– Спасибо, – сказал я. Это была вся наша прощальная речь. Солдатская.

Разведрота обитала на другом конце лагеря, ближе к лесу и подальше от плаца и общей суеты. Их бараки выглядели не лучше наших, но вокруг царил другой порядок – не парадный, а функциональный. Никаких праздношатающихся, громких разговоров. Люди двигались быстро, целенаправленно, оружие было начищено, а взгляды – оценивающие, острые. Здесь пахло не потом и похлёбкой, а кожей, воском для тетивы, дымом и… независимостью.

Меня встретил дежурный – сухощавый солдат с безразличным лицом.

– Лирэн? К Коршуну. Вон в тот барак.

Барак разведвзвода был таким же длинным и тёмным, но внутри… внутри была не хаотичная куча нар, а чёткое зонирование. У одной стены – стойки для оружия: не только копий и щитов, но и луков, арбалетов, коротких метательных ножей. У другой – стол с разложенными картами (настоящими, на пергаменте!), чернильницами и какими-то инструментами, похожими на циркули. В углу дымилась железная печь, на которой что-то тихо кипело в котле.

И люди. Их было человек десять. Они не орали, не играли в кости. Кто-то чинил лук, кто-то натирал воском кожаный доспех, двое у карты о чём-то тихо спорили. Все обернулись, когда я вошёл. Взгляды – не враждебные, но и не дружелюбные. Отстранённо-изучающие. Как смотрят на новую собаку, которую привели в вольер к стае.

За столом у печи сидел человек. Именно сидел, а не стоял, и это уже говорило о статусе. Коршун. Бывалый следопыт, как говорил Ворон. Лет сорока пяти, с лицом, изрезанным ветром и шрамами, самым заметным из которых был старый, белесый рубец, тянувшийся от левой брови через веко (глаз под ним был жив, но смотрел мутно и неподвижно) до скулы. Второй глаз, тёмный и острый, как шило, уставился на меня. Он не был большим или сильным. Сухопарый, жилистый, в поношенной, но добротной кожаной куртке. Но от него веяло такой спокойной, уверенной опасностью, что даже Горн со своей дубиной показался бы рядом суетливым щенком.

Я остановился в двух шагах от стола, приняв нейтральную стойку, руки по швам. Не «смирно», но и не развязно.

– Лирэн, – сказал я просто.

Коршун молчал. Он не торопясь доел ложкой что-то из миски, отпил из кружки, поставил её на стол. Его единственный глаз изучал меня с ног до головы, будто снимая мерку, взвешивая. Молчание затянулось. Оно было испытанием. Проверкой на нервы.

Я выдержал. Смотрел куда-то в пространство за его левым плечом, сохраняя лицо бесстрастным. Внутри я, конечно, анализировал. Лидер. Тихий, опасный. Ценит не крик, а дела. Нужно доказать пользу.

– Выскочка-пехотинец, – наконец произнёс Коршун. Голос у него был низким, хрипловатым, как скрип несмазанных ветром дверей. – Виган пел тебе дифирамбы. Говорит, чуткий, как зверь, и в драке не орёт. Я дифирамбам не верю. Я верю следам. И крови. Что ты умеешь, кроме как подворовывать пайки у интенданта и драть глотку Горну?

Вопрос был прямой и грубый. Игнорировать его было нельзя. Лесть – тем более. Нужен был точный, фактический ответ.

– Умею слушать лес, – сказал я так же прямо. – Различать звуки. Находить то, что не на виду. Следы, засады. Умею не шуметь. И драться… если нужно. Не по правилам.

– «Не по правилам», – повторил Коршун без эмоций. – Здесь правил нет. Есть цель и результат. Показал мне свой «результат». – Он кивнул на стоящих за моей спиной. – Это твоя новая стая. Познакомься. Если останешься.

Я обернулся. К людям, которые наблюдали за этой сценой.

Прямо передо мной, оперевшись на огромный, почти в человеческий рост, лук из тёмного дерева, стоял худой, долговязый парень лет двадцати пяти. Его лицо было узким, с хищным носом и очень светлыми, почти прозрачными глазами, которые казались слепыми, но на самом деле видели всё. Сова. Он кивнул мне едва заметно, и его пальцы невольно провели по тетиве лука, будто проверяя её натяжение.

Справа от него, скрестив руки на груди, стояла настоящая гора мышц. Широкоплечий, с шеей быка, лицом, похожим на тёсаный булыжник, и коротко остриженными рыжими волосами. Рогар. Его взгляд был оценивающим и немного насмешливым. Он явно был тем, кто меряет силу кулаками и презрительно фыркает на всякие «хитрости».

И третий, сидевший на нарах у стены и что-то ковырявший тонким шилом в куске дерева. Невысокий, коренастый, с землистым цветом лица и руками, покрытыми мелкими шрамами и застарелой грязью. Он даже не поднял головы при моём появлении. Крот.

– Сова, – сказал худой лучник тихим, слегка сиплым голосом. – Вижу дальше всех. Слышу тоньше. Стреляю точнее. Твоя «чуткость» меня не впечатляет. У меня своя.

– Рогар, – буркнул силач. – Ломаю кости и двери. Всё, что нужно сломать. Если ты думаешь, что твои фокусы с ножом тебе здесь помогут – ошибаешься. В лесу сила решает.

Крот молчал. Он просто поднял голову, и его маленькие, чёрные, как бусинки, глаза уставились на меня на секунду, потом он снова погрузился в своё занятие.

– Остальные, – кивнул Коршун на других пятерых человек в бараке, – пока неважно. Если задержишься – узнаешь. – Он откинулся на спинку грубого стула. – Правила простые. Здесь нет «старших» и «шнырей». Есть опытные и новички. Опыт доказывается не криком, а делом. Новичок слушает, делает что говорят, и не отсвечивает. Сова – наш глаз. Рогар – кулак. Крот – тот, кто роет. Ты… пока что ничто. Место Вигана. Он просил. У меня долг. Но долги я отдаю один раз. Первая же ошибка, первое же неповиновение – и ты отправишься обратно в пехоту, к своему Горну. Или в землю. Понял?

– Понял, – ответил я.

– Задание на сегодня, – Коршун ткнул пальцем в сторону кучи тряпья и кож в углу. – Приведи в порядок снаряжение. Всё. Луки, тетивы, колчаны, сумки. Чисто, до блеска. К вечеру проверю. Иди.

Это была проверка на покорность. На готовность делать чёрную, неблагодарную работу без возражений. Я кивнул, подошёл к куче и начал разбирать. Это была не просто уборка. Это была возможность изучить снаряжение. Луки разных типов и натяжений, колчаны со стрелами (на некоторых оперение было аккуратным, боевым, на других – потрёпанным, тренировочным), кожаные доспехи, потрёпанные, но прочные, сумки с инструментами для маскировки, с верёвками, крючьями.

Я работал молча, тщательно. Сначала просто чистил, потом, по мере понимания устройства, начал раскладывать по типам, по состоянию. Рогар, наблюдавший за мной первое время с усмешкой, вскоре потерял интерес и ушёл куда-то. Сова сидел у стола, натирая какую-то мазью новую тетиву, его прозрачные глаза иногда останавливались на мне, будто пытаясь понять мою логику. Крот так и не оторвался от своего шила.

Через пару часов подошёл один из других разведчиков, молодой парень с быстрыми движениями.

– Эй, новичок, – бросил он. – Котел помой, пока не засохло.

Я кивнул, отложил чистое снаряжение и пошёл мыть котёл у печки. Потом принёс дров. Потом подал Сове банку с мазью, которую тот искал. Всё молча, без суеты.

К вечеру снаряжение в углу сияло чистотой и было аккуратно рассортировано. Коршун, проходя мимо, бросил на него беглый взгляд и ничего не сказал. Это и была высшая похвала.

Ужин в разведвзводе был другим. Не общая похлёбка, а каждый получал свою порцию, но порции были больше, и в котле варилось настоящее мясо, не жилистое, а хорошее. Хлеб был свежим. Я ел молча, сидя в стороне, слушая разговоры.

Говорили не о бабах и выпивке. Говорили о следах у Гнилого болота, о новых патрулях фалькенхарцев, о странных знаках на деревьях, которые видел Сова. Говорили на своём, профессиональном жаргоне, но я понимал суть. Это была работа. Настоящая работа разведчиков, а не пародия на неё.

– Завтра, – сказал Коршун, прерывая разговор. – Выход на болото. Сова, Рогар, Крот и новичок. Задача – дойти до Сторожевого камня, не быть замеченными, отметить все свежие следы. Новичок – несёт груз. Смотрит и молчит. Первая и последняя ошибка – понял?

– Понял, – сказал я, хотя сердце ёкнуло от предвкушения. Болото. То самое, о котором говорил Ворон. Сердце вражеской активности.

– И, новичок, – добавил Коршун, его единственный глаз сверлил меня. – Забудь всё, чему тебя учили в пехоте. Там ты был частью стены. Здесь ты должен быть тенью. Если твоя тень упадёт не туда – ты мёртв. И нас подставишь. Помни об этом.

Я кивнул. Это был не просто выговор. Это было первое, смутное признание того, что я теперь часть чего-то большего. Часть механизма, где от меня зависит не только моя жизнь.

Ложась спать на выделенное мне место (чистое, с соломенным матрацем, что было роскошью), я чувствовал, как перевернулась очередная страница. Я покинул болото пехотного быдла и попал в… другую стаю. Более умную, более опасную, более закрытую.

Здесь не били для потехи. Здесь убивали по необходимости. Здесь ценили не силу крика, а силу тишины. И мне предстояло доказать, что я могу быть частью этой тишины. Не выскочкой, не пехотинцем. Тенью, которая видит, слышит и, когда нужно, бьёт без звука.

Горн и его мир остались позади. Впереди были Гнилые болота, острый глаз Совы, кулак Рогара и молчание Крота. И шрам через глаз Коршуна, который наблюдал.

Я закрыл глаза, слушая тихие, ровные дыхания новых соседей. Эти люди не были друзьями. Они были инструментами. И я должен был стать таким же. Лучшим инструментом в ящике. Чтобы выжить. Чтобы выполнить долг.