Текст книги "Замена (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

ЧАСТЬ 1. ДЕЙСТВИЯ

Глава 1. Бродерик, Гровель и Хорст

Утренний туман, такой густой, что многие слабодушные искренне посчитали его наведенным черными колдунами, надежно укрывал от взгляда противоположный берег реки, на котором уже второй день собиралась армия Самозванца. Появившийся ещё вчера утром авангард мятежников, состоявший по большей части из толпы пьяной черни, вызвал на лицах бывалых воинов маршала Бродерика снисходительные усмешки, уже к полудню сменившиеся недоумением, а к вечеру и вовсе переросшие в напряженные гримасы. Вопреки настоятельным просьбам своих помощников маршал отказался от немедленной атаки, побоявшись увязнуть в многочисленных и постоянно пополняющихся рядах противника. Руководствуясь древним как все войны, но и столь же надежным принципом – «стратегическое наступление, тактическая оборона» – он оставил войска на левом, подготовленном к отражению натиска, берегу.

А восставшие подходили весь день и со всех сторон: больше всего их пришло с Заката, но и юг с севером, казалось, прислали всех, кто мог держать в руках какое-либо оружие – от суковатой палки до редкого в этих краях составного лука. К полуночи высланная загодя разведка принесла удручающие вести: Самозванец собрал под свои желто-красные знамена не меньше двенадцати тысяч человек из мелкопоместного дворянства. Сколько под этими знаменами собралось голодранцев – никто просто не считал. Потому что сосчитать эту тьму снующего туда-сюда отребья не взялся бы и королевский астролог, да и какая разница – сколько их?! Тридцать тысяч, пятьдесят, сто? Да пусть хоть тысяча тысяч! Все равно это не более, чем досадная помеха под копытами рыцарских скакунов.

Маршал Бродерик, герцог Лана, в этот ранний час сидел в старомодном седле на спине спокойной кобылки южных кровей и напряженно пытался думать о плане будущего сражения. Он был стар, так дьявольски стар, что уже не осталось никого вокруг, с кем он мог вспомнить молодые годы. Порой дворяне шептались за его спиной о давнем проклятии, обрёкшем почтенного маршала на вечную жизнь. И только ему одному было видно, как неспешно, но неотвратимо приближается смерть. Её поступь виделась ему в скрюченных узловатых пальцах, которыми он даже не пытался уже взяться за привычную рукоять меча, в перекошенной спине, разогнуть которую не брались и самые искушенные придворные лекари. Не помогали ни настойки, ни кровопускания, ни мази, ни притирания. И лишь разум и память герцога оставались остры, как будто Господь Всемогущий решил поставить новый опыт и не отнимать у немощного тела последние инструменты, связывающие его с миром живых. И тем хуже было маршалу, единственному, кто понимал, что как бы ни был светел разум, но если тело отказывается служить ему, то цена такому разуму – не больше чем снегу в северных пределах.

И вот сейчас, мучительно превозмогая подступившую к перетруженному сердцу боль, Бродерик Ланский все больше думал не о том, как расположить вверенные ему войска. Все его мысли занимало теперь только одно желание. Если бы в свите нашелся некто настолько бесцеремонный, что смог бы набраться наглости и послушать, что шепчут бескровные губы маршала, он бы услышал:

– Господи, дай мне молодости, сил прежних! Ненадолго – покуда отпущен мне срок, о большем не прошу. Дай одолеть банду Самозванца! Дай силы отделить его голову от тела! А потом делай со мной что хочешь! Господи!

Но свита маршала, приученная им за годы службы к суровой дисциплине, оставалась на своих местах и ждала решения убеленного сединами военачальника. Лишь редкое похрапывание великолепных лошадей, да тихое бряцанье металлических частей доспехов нарушали покой раннего утра.

Туман рассеивался, подгоняемый невесть откуда взявшимся порывом ветра, и взгляду присутствующих постепенно открывался лагерь Самозванца. За прошедшую ночь его армия, по меньшей мере, удвоилась – среди красно-желтых стягов появились небесно-голубые флаги герцога Намюрского, о присоединении которого к восстанию ходили смутные слухи, но никто в них не хотел верить. Теперь становилось очевидно: герцог все-таки решился выступить, и сейчас против восьмитысячной королевской армии за рекой стояли тысяч двадцать бывалых солдат Намюра и Самозванца и еще бог знает сколько оборванцев из простонародья. Противостоять такой ораве казалось немыслимым и в окружении маршала стали появляться недовольные лица.

Без всякой команды свита приняла равнение на своего предводителя, пытаясь разглядеть в глубоких морщинах на его лбу план будущего сражения. Ещё ночью бесконечно уверенные в своем превосходстве над собранным кое-как войском Самозванца, теперь рыцари понимали, что исход предстоящей битвы может быть не так очевиден, как виделось им совсем недавно. И сейчас все их надежды на победу были связаны только с Бродериком Триумфатором, Бродериком из Лана, Бродериком никогда не знавшим поражений. А маршал все так же неотрывно смотрел подслеповатыми глазами за реку и что-то неразборчиво и неслышно бормотал.

В то же самое утро, даже в тот же самый предрассветный час, по узкой улице Сапожников, что ломаным полукругом охватывала левую четверть столицы, возведенную в последние полсотни лет на месте старинной городской стены, рва и старой ярморочной площади, брел богато одетый купец. Город еще спал, и никому не было видно горя, перекосившего благообразный лик негоцианта. Почтенный Ганс Гровель не пытался скрывать свои чувства, благо в этот ранний час никто ещё не появился на улицах великого города. Да и окажись улица Сапожников нынче местом проведения турнира королевских рыцарей, Гровель не заметил бы и этого.

Следом за ним по улице шествовали четыре молчаливых носильщика, тащившие в загорелых руках пустой паланкин. Их простые, слегка заспанные лица были сосредоточены на желании понять, что же произошло этой ночью, почему прежде словоохотливый и веселый хозяин молчит? Они переглядывались, но никому из них в голову не приходила светлая мысль, и, поочередно пожимая плечами, они продолжали безмолвно следовать за купцом.

А Гровель брел по еще спящей улице, держась руками за стены, не замечая, как кровоточат сорванные ногти, не обращая внимания на измазанный известью кафтан, приобретенный лишь вчера за полсотни золотых лотридоров. Он не был пьян. Отнюдь. Но в том, как он перебирал по стене грязными руками, унизанными золотыми перстнями и кольцами, в том, как неуверенно переставлял ноги, обутые в туфли, за изготовление которых королевский сапожник взял с него помимо денег обязательство добыть в этом году двадцать шкур болотных ящеров, что, говорят, водились на далеком Юге – во всем этом виделось полное смятение ума! Его неуверенная походка и отрешенный взгляд могли бы вызвать у случайного прохожего гнусную мыслишку о поживе за счет перебравшего торговца. Но даже начни этот гипотетический грабитель снимать кольца с Гровеля прямо на ходу, негоциант все так же бездумно продолжал бы переставлять свои пухлые ноги, наступая то в лошадиный навоз, то в застарелую кучу кухонного мусора, выброшенного на мостовую.

А все мысли обезумевшего от горя купца крутились вокруг недавнего ночного разговора, к которому он готовился целый месяц. Четыре седьмицы Гровель суетился, уговаривал, покупал, продавал и снова покупал. Наклевывавшаяся сделка обещала ему невероятную прибыль! И в подготовку к ней купец вложил все свои свободные деньги, и еще столько же занял у очень непростых людей, чтобы тоже вложить туда же! А теперь все повернулось совсем не так, как предполагали даже самые плохие расчеты.

Месяц назад по столице поползли слухи о начавшемся вторжении Самозванца, и Ганс Гровель одним из первых смекнул, что наибольшим спросом в ближайшее время будут пользоваться боевые и тягловые кони! Ведь войне не нужны декоративные лошадки, на которых у благородных принято гонять по полям зайцев и лис! Войне совсем без надобности стада молочных кобылиц, которых не запряжешь в телегу и не поставишь под седло кнехту! Он продал имевшиеся у него табуны породистых, но не годных к войне лошадей почти за бесценок, взяв едва ли восемь десятых от их настоящей цены, он обошёл все столичные меняльные лавки, в которых набрал займов под сумасшедшие проценты! Он скупил все лошадиное поголовье в стране, которое годилось под седло и в хомут!

И вчера вечером Гровель отправился на разговор к самому коннетаблю – герцогу Борне, надеясь разом пристроить свои новейшие приобретения. Тем более были светлы его надежды, что сам коннетабль две недели назад, когда операция была в самом разгаре, принес Гансу две тысячи лотридоров, ещё старой, полновесной чеканки, и уговорил взять себя в долю. И тем сильнее оказался удар, сверкнувший подобно молнии в небе, ударивший в самое темечко! Армия короля не будет приобретать свирепых дистроеров и могучих тяжеловозов!

По нескольким обмолвкам коннетабля Гровель понял, что ни кто иной, как сам сиятельный герцог и главный конюший королевства стоял за теми, кто распускал слухи о массовой закупке лошадей! Это де Борне подстегнул интерес купца, подбросив ему немного денег, а сам тем временем избавлялся от своих табунов, обращая их в звонкую монету Гровеля! Затратив всего две тысячи, этот лицемерный придворный продал товара на двести тысяч, и цены при этом все росли и росли! А теперь еще в Королевском Совете бродит идея реквизировать у населения королевства любую конягу, на которую можно положить седло! Без всякой оплаты! Под расписки, с которыми можно сходить… Да и там они не сильно пригодятся!

Гровель в одночасье оказался разорен! Его скромных резервов не хватило бы даже на недельное содержание всего поголовья приобретенных лошадей! А ведь предстояло ещё выплачивать образовавшиеся долги перед менялами…..

И потому сейчас, оставляя на стене кровавые дорожки из-под унизанных перстнями пальцев, Гровель шептал:

– Господи, дай мне власти покарать мошенников! Господи, дай мне не королевской, хотя бы маршальской власти! На три дня, чтобы увидеть головы этих обманщиков на плахе! Больше ничего не прошу, господи! А потом делай со мной что хочешь!

Никто не слышал его речей, даже угрюмые носильщики, идущие следом, не пытались разобрать слова в уже порядком надоевших им всхлипах хозяина.

В деревне Брюннервельде рекрутеры герцога Намюрского появились день назад и, не спрашивая особо ничьего согласия, стали пинками и тычками копий сгонять на сельскую площадь все мужское население в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет. Попался и Хорст. Он, конечно, пытался воспротивиться спросонья, благо кулаки, в которых гнулись и ломались подковы, и восемь пудов веса вполне позволяли одолеть не только четверых, явившихся за ним, но справиться и с гораздо более многочисленным противником, не будь тот так тяжело вооружен и хорошо обучен. Стычка закончилась рассеченной наконечником копья щекой, огромной шишкой на полголовы и разодранной кнутами спиной Хорста. Впрочем, противник пострадал не меньше – два кнехта остались лежать в сарае, баюкая переломанные конечности.

А Хорста привели на двор дома старосты, где перед собранной толпой с крыльца выступил важный господин. Раздувая щеки, он прогундосил:

– Крестьяне! В своей бесконечной милости ваш господин, герцог Намюрский, разрешил вам, голодранцы, присоединиться к его войскам, идущим на битву с бандой узурпатора, подло захватившего трехвековой трон Лотерингов! В содружестве с победоносной армией восставшего из небытия принца Лотаря мы отправимся громить сброд ублюдка Бродерика!

Из толпы закричали:

– Самозванец!

– Герцог не наш господин!

Вельможа молча кивнул головой и те же голоса заорали:

– Куда вы меня тащите, скоты! Не бейте по яйцам…. А-а-а!!!

Хорст попытался вытянуть шею, чтобы рассмотреть, кому там из его односельчан перепало от щедрот герцогских кнехтов, но стоявший рядом копейщик резко махнул своим оружием, и по шее стеганула резкая боль, сопровождаемая треском сломавшегося древка. Подобно черепахе Хорст попробовал втянуть голову под панцирь, но никакого панциря на спине не оказалось, а в шее что-то звучно щелкнуло.

Вельможа на крыльце продолжал вещать:

– Повелением принца Лотаря вы и ваша деревня отданы под власть герцога Намюрского, и теперь он ваш господин и хозяин! Всякому, кто присоединится к армии герцога и принца, обещано ежедневное двухразовое питание, доля в добыче, трехмесячное освобождение от податей по завершении похода, и много чего еще, о чем вам, тупоголовые землекопы, знать вовсе не к чему! Кто готов идти за мной, вставайте по правую руку!

Кнехты, услышав этот приказ, погнали пинками и тумаками уже послушное людское стадо к указанному месту. Лишь Хорст, всё еще не пришедший в себя, остался на месте, но и этот протест продолжался недолго – ровно столько времени, сколько потребуется трем хорошо обученным солдатам на отбивание боков строптивцу.

Им не дали взять с собой съестного и запасную одежду – выгнали в поле и направили толпу вслед за хвостом кобылы, на которой неподвижно застыл вельможа, не удостоивший народ после произнесения памятной речи на крыльце и единым взглядом.

Всю ночь их гнали через поля быстрым шагом – почти бегом. Колонна, в которую выстроились спешащие люди, много раз пополнялась толпами таких же несчастных и растерянных крестьян, а ближе к утру их вывели к окутанному туманом берегу какой-то реки, за которой, по пронесшемуся слуху, соединенной армии герцога и Самозванца преградили дорогу войска верного королю маршала Бродерика.

Несколько человек, среди которых затесались и два земляка Хорста, пытались бежать, но их глупая попытка послужила лишь очередным уроком остальным: теперь они волочились по земле, безвольными кулями на прочных веревках следуя за всадниками.

Толпу подвели к огромной куче ржавого хлама, и тот же важный господин, что вещал с крыльца дома старосты, предложил крестьянам вооружаться. Хорст, поковырявшись в свалке, нашел некогда приличный боевой серп, неизвестно сколько времени провалявшийся в сырых подвалах господских замков, плохо сколоченный щит, для верности оплетенный пересохшим ивовым прутом, и кривое копье с едва заостренным обугленным жалом. Правду сказать, даже в Брюннервельде ходили охотиться на волков с бронзовыми наконечниками для копий, а где герцог с Самозванцем нашли такую древность – не взялся предположить даже деревенский всезнайка Вальд, копавшийся тут же – с правого боку.

И сейчас, стоя в кривом крестьянском строю, в первой линии соединенного войска, видя как за рекой колышатся под слабым ветерком черно-белые флаги короля и черно-синие маршала Бродерика, Хорст отчетливо понял, что жить ему осталось лишь до тех пор, пока не будет отдан приказ на переправу. И тогда, не очень понимая, что делает, Хорст опустился на колени, трижды склонил голову в земном поклоне и отчетливо прошептал:

– Господь-вседержитель, забери меня отсюда! Хоть куда, лишь бы подальше! Я отслужу, как посчитаешь нужным! Молиться буду о славе твоей сто раз на дню, нет, двести раз буду молиться, только забери меня отсюда, Господь великий, милостивый! Поставлю свечку размером с ляжку самого сильного быка! Забери!

Где-то в небесных эмпиреях…..

Трое в блистающих одеждах, которым и названия-то подобрать невозможно, сидели в круглой беседке у прохладного фонтана, вкушали райские яблоки и вели неспешный разговор:

– Люди такие скоты, – говорил Первый, прислушиваясь, как шелестит ветер в его сложенных на спине крыльях, – даже просьбу к Господу толком оформить не могут!

– Верно замечено, коллега! – поддержал его Второй, – мечтают о всякой бестолковщине! Эх, моя бы воля – я б исполнял все их молитвы…

Все трое громко рассмеялись. Не от того, что не могли исполнить человеческие мечтания, но от того, что знали, как могут быть исполнены эти желания.

– Точно говорю, – продолжил Второй, – исполнил бы всё! Пусть бы задумались – о чем просят!

– Полагаешь, это будет для них достойным уроком? – Первый вкусил яблоко, и по подбородку потекла светлая дорожка сладкого сока.

– Да чего там! – отмахнулся Второй. – Какой там урок! Для этих короткоживущих ничто никогда не служит уроком. Пока башку не разобьют, так и будут стучать дурными лбами в пол, выпрашивая исполнения своих сиюминутных желаний. Нет, я так просто говорю, с точки зрения нашего развлечения: выполнить десяток молитв, да и посмеяться хорошенько, а то с тех пор как Господь занялся геномодифицированными птеродактилями – в саду нашем стало отчаянно скучно. Вы не находите?

– Ну, десяток, не десяток, – вмешался Третий, расправляя крылья, и вглядываясь в волнующуюся поверхность бассейна, – а трех человечков, молящих Господа об одном и том же, я вижу. Все три просьбы, конечно же, дурацкие. Исполняем?

– Ну-ка, ну-ка, – Первый и Второй тоже склонились над фонтаном. – Точно, то, что надо! Исполняем!

Все трое взмахнули крыльями и еще ниже склонились над подернутым рябью водяным зеркалом.

Маршал Бродерик Ланский нелепо взмахнул руками и свалился на землю. Испуганные его внезапным падением кони свиты прянули в стороны.

Ганс Гровель сполз по стене, оставляя на серой поверхности кровяные дорожки, и затих. Носильщики остановились поодаль, не смея приближаться к строгому хозяину.

Хорст, не имевший ни фамилии, ни родового прозвища, ни захудалого двора, не удержавшись в неловкой позе на коленях, неуклюже завалился на правый бок. Строй, и без того выровненный отнюдь не идеально, раздался в стороны, освобождая место тяжелому телу.

Глава 2. Хорст

– Хозяин…. Хозяин! – голос, пробившийся сквозь звон в ушах, был незнаком. – Хозяин!

– Дышит? – второй спрашивал почему-то шепотом.

– Дышит. Вон, смотри, веки дергаются! Живой ещё. Хозяин!

Хорст открыл глаза. Вместо утреннего неба с клочьями расходящегося тумана над ним нависла неровная каменная стена какого-то дома. И две незнакомые рожи: одна рыжая, с упитанными бледными щеками в веснушках, вторая – чернявая, почти цыганская.

– А-г-ххх, – язык ворочался еле-еле, и вместо привычного ругательства из-за стиснутых зубов прорвалось что-то уж вовсе непонятное.

– Сказать что-то хочет? – Рыжий повернулся к Хорсту лепёшкоподобным ухом. – Хозяин, ты говори, говори, мы твою последнюю волю в точности передадим!

Хорст уперся руками в землю, попробовал подтянуть ноги и опереться спиной на шершавую поверхность стены. По мере того, как он поднимался над мостовой, его глаза распахивались всё шире и шире: сначала он увидел ноги, чудом втиснутые в странного вида башмаки, совсем не похожие на те деревянные колодки, к которым он привык. Затем стали видны полы богатой одежки, потом его взгляд упал на окровавленные ладони в золотых? – золотых!!! кольцах… Он медленно огляделся вокруг.

От поворота до поворота узкой улочки виднелось глубокое ущелье, образованное двумя сплошными стенами каменных домов, вдоль каждой из них вилась замусоренная канава, наполненная всяким дерьмом: от лошадиного навоза до яичной скорлупы. Пошевелив носом, Хорст принюхался сквозь пышные соломенные усы: в Брюннервельде так воняло лишь зимой, когда в особо сильные морозы отощавшую скотину крестьяне загоняли в дома – пережидать природную напасть. Похоже, что здесь давненько не было дождя – канавы стояли сухие.

Где-то недалеко со скрипом открылось окно, и прямо на середину улицы хлынул водопад нечистот, разбрасывая брызги на ближайшие стены и низкие двери. Звякнуло железом и хлопнули створки ставен.

– Хозяин! Так чего передать-то? – Рыжий все ещё надеялся получить указания.

– Ты кто? – едва ворочая распухшим языком, спросил Хорст.

– Ну как же, хозяин, я это! Хавьер Рыжий. Помнишь? А этот вот, – он показал пальцем на чернявого, – Якоб из Бреста! Узнаешь? А вон, – перед носом Хорста метнулась нечесаная грива криво обрезанных волос, – Бриан и Рольф с па-лан-ки-ном!

Последнее слово он выговорил по слогам, синхронно загибая пальцы, словно боялся что-то упустить.

– Ну, вспомнил?

Хорст закрыл глаза, устало откинул голову на стенку, больно ударившись затылком, но даже не почесался. Почему-то очень сильно болели глаза, норовя выпасть из орбит. Хорст, болезненно скривившись, задумался.

Что же случилось? Последнее, что он помнил – это прикосновение лбом к холодной, чуть влажной земле и ещё…. Что-то он там говорил. Кому? И о чём? Не вспоминалось. Однако, хорошо уже то, что на войну идти, похоже, не придется! Или война уже кончилась, иначе с чего бы он так оброс? Хорст потер пальцами окладистую бороду и усы. Кольца непривычно мешались, он машинально потянул за одно из них – на указательном пальце, и понял, что снять не получится – желтоватый обруч врос в фалангу навсегда, он даже не поворачивался! Что же случилось? Может быть, сон приснился?

– Хозяин! – Вновь затянул свою волынку рыжий Хавьер, – хозяин….

– Заткнись, а? Домой хочу, – пробормотал Хорст и решил подняться – оперся рукой на плечо чернявого. С другой стороны под плечо метнулся Хавьер и болезного хозяина быстро поволокли к носилкам. Его привычно-умело усадили в мягкое сиденье, спустя мгновение пол под ним качнулся, и паланкин взмыл вверх, вызвав у Хорста короткий приступ тошноты. – Э-э-э!

Качнулись занавески, закрывая обзор, и носилки плавно двинулись вперед.

Хорст сидел, почти не дыша, боясь неосторожным движением опрокинуть ненадежную опору и свалиться на грязную мостовую. Через пару минут, приноровившись к легкому раскачиванию, он стащил правую туфлю и внимательно её оглядел: чудная обувка не перестала выглядеть таковой и при более близком рассмотрении. Точеный деревянный каблук, обтянутый тонкой кожей, прочная и легкая подошва, вместо обычных двух боковин – целых шесть деталей верха, пряжка с двумя крохотными прозрачными камешками на обшитом золотой канителью ремешке, хитрые узоры той же драгоценной ниткой по носку… Сколько ж стоит-то такое? И как в таком-то по дерьму лошадьему ходить? Он снял с ноги вторую туфлю и положил обе себе на колени.

После туфель настал черед пояса, на котором обнаружился вместительный кошель, полупустой правда, но все равно очень тяжёлый! Развязав тесемки, Хорст высыпал в полу кафтана три десятка монет с профилем короля. Лотридоры! Он никогда раньше не видел такого богатства! Да чего уж там, он и одного-то лотридора не видел ближе, чем могли дотянуться его руки – так, пару раз на ярмарке блистало желтым между пальцев у благородных господ. Он богат! Чертовски богат! Прав был отец Амвросий из уездного прихода – искренняя молитва чудеса творит! И сразу вспомнилось утро, земные поклоны и слова, сорвавшиеся с языка! Исполнилось…

И что теперь? А теперь его везут «домой». И даже не лошади, а люди… «Насколько ж я богат теперь?» – подумал Хорст.

Остановились. Хорст туфлей отодвинул в сторону тяжелую шторку и увидел аккуратное каменное крыльцо, на котором в этот ранний час торчала толстая краснощекая тетка лет пятидесяти. Стоило Хорсту высунуть наружу нос, как толстуха разразилась длинной тирадой:

– И где ж это тебя ночами носит, аспид ты подколодный! Нянька старая извелася вся, думала сдохну тут, а он вона что! Взял себе привычку ночами по городу шастать, как разбойник-душегуб какой! Или ты нечисть кладбищенская? Много кровушки выпил, негодник? Я тут не сплю, окна ставнями не закрываю, наружу выскакиваю на каждый стук, траву-успокойку как лошадь жру! А этот! Вы посмотрите на него – вырядился, что твой жених! А ты, рыжая сволочь, – это, похоже, уже Хавьеру, – зубы-то свои конячьи не скаль! Совсем хотите няньку со свету сжить? Не выйдет! Иди жрать, жених!

Она развернулась к Хорсту объемной кормой и, войдя в дом, громко хлопнула обитой железными полосами дверью.

Хорст выбрался наружу и осмотрелся: его привезли во двор, вымощенный ровными рядами деревянных плашек, огороженный каменным забором в человеческий рост, просторный и чистый. Над забором из окон соседнего дома высунулись разбуженные криком толстухи заспанные лица любопытствующих соседей.

Хорст не спеша, как ему казалось, надел на ноги чудные туфли и степенно прошествовал в дом. На пороге остановился, не зная – куда идти дальше? Голос краснолицей няньки раздавался откуда-то слева и Хорст направил свои стопы на эти звуки. В темном неосвещенном коридоре он наступил на хвост какой-то кошке, тварь рассержено вякнула и метнулась прочь, сметая по пути стоявшие вдоль стен метлы. На шум снова выскочила та же толстуха и снова заорала:

– Да куда же ты прешься, пьянь?! Совсем ополоумел? Чего тебе здесь нужно? Топай в столовую! – Она вытянула вперед мощную длань с сосископодобным указательным пальцем. – Такую бородищу отрастил, а мозгов так и не нажил! Дубина.

Хорст намерено покачнулся и сел на пол:

– Заболел я, тетка… Не ори так громко.

– Чии-и-во? Какая я тебе тетка, Иуда?! Совсем мозги пропил?

– Головой стукнулся, – объяснил Хорст, двумя руками обхватывая макушку, – не помню ничего.

– Ой, – сказала толстуха, падая на колени, – ой! – она подползла ближе, распихивая коленями упавшие метлы, – Как же так, Гансушка? Совсем ничего?

– Не-а, – Хорст качнул головой и всхлипнул, – даже имени своего не помню.

– Ой, напасть-то какая! – Толстуха схватила пухлыми руками его за щеки и, поворачивая голову в стороны, принялась искать видимые повреждения. – Темно здесь, не видно ничего. Пойдем-ка на кухню, на свет, там посмотрю.

– Тетка, ты лекарь что ли? Чего ты там увидишь? Как мозги наружу вылезли? Нет этого.

– Ой, неужто наружу вылезли? – Толстуха закатила глаза и грузно повалилась на пол.

– Тьфу-ты! – Сплюнул Хорст, – ну что за дура!

Он осторожно похлопал няньку по щекам и, когда та стала приходить в себя, помог ей сесть, прислонив её к стенке. Дождавшись осмысленности во взгляде, тяжело поднялся на ноги и сказал:

– Вот что сделаем: ты меня сейчас отведи куда-нито, где мешаться нам никто не будет, еды принеси, попить чего, и будем вместе вспоминать всё, что из головы вылетело. Понятно?

Толстуха часто-часто закивала головой, хотела что-то сказать, но понятливо закрыла ладошкой распахнувшийся было рот и резво вскочила, схватив Хорста за руку. С неожиданной силой она потащила его через полутемные комнаты на второй этаж, впихнула в одну из дверей, а сама всё так же безмолвно унеслась прочь.

Хорст оказался в маленькой комнатушке, с одним подслеповатым оконцем, с высокой кроватью, на которой под кружевной накидкой громоздилась пирамида подушек. В углу стоял маленький столик, и два кособоких табурета замерли под подоконником. Он устало опустился на один из них и стал ждать.

Тётка бегала недолго: уже очень скоро открылась дверь и в комнатенку ввалился какой-то мальчишка, увешанный с ног до головы колбасными кольцами, жирными окороками, пучками зелени и с тремя головами сыра в руках. Следом вплыла нянька, несущая в руках кувшин и несколько мисок, сноровисто освободила помощника от груза и мощным подзатыльником выпроводила его за дверь.

Говорили они долго. Хорст успел и позавтракать, и пообедать, и поужинать; нянька Эльза выпила целое ведро воды, успокаивая свое воображение, несколько раз отлучалась приглядеть за делами по дому, в котором оказалась при вдовом хозяине за главную. Однако свои плоды эта беседа принесла – теперь Хорст знал, что зовут его Ганс Гровель, что он очень богатый купец, занимается торговлей лошадьми и сопутствующим товаром – упряжь, корм, лекарства, не брезгует и строительными подрядами, если речь идет о каменных конюшнях. Впрочем, всех профессиональных тайн Эльза раскрыть не смогла, несмотря на наводящие вопросы – многого просто не знала. Делами занимались два приказчика, которые сейчас были где-то за городом. Зато о личной жизни Гровеля Хорст «вспомнил» всё: от одолевавшего того в пятилетнем возрасте недержания до похорон любимой жены. Несколько десятков имен, прозвучавших из уст Эльзы, он даже не пытался запомнить, резонно рассудив, что если человек на самом деле для него важен, то рано или поздно имя запомнится, а неважных и не значимых хранить в памяти незачем.

Мальчишку, помогавшего няньке по дому, звали Рене и приходился он Гровелю каким-то дальним родственником из провинции. С четырьмя носильщиками, состоявшими при торговом доме «Гровель и Гровель» грузчиками, а в быту выполнявшими всякие вспомогательные работы, он уже познакомился. Из прочих названных при доме околачивались приходящая кухарка Клотильда и работница Флора, с которой у Гровеля в прошлом – еще при живой жене – был короткий, но бурный период взаимной влюбленности, окончившийся женитьбой на Флоре одного из носильщиков – Якоба.

После обеда Хорст – теперь уже Ганс Гровель – счел нужным послать Рене за приказчиками, которых, соответственно звали Карлом и Жакомом, наказав тем явиться в город завтра к полудню. Карл, старший из них, согласно рекомендации, выданной болтливой Эльзой, был изворотлив, вороват, но дело свое знал. Жаком же был молод, жесток, скор на принятие необдуманных решений, за что не раз был бит хозяином суковатой палкой, но вместе с тем был исключительно предан, как бывают преданы псы. Работники его так меж собой и звали – Жаком Собака.

К вечеру Хорст притворился, что у него сильно разболелась голова, но от посылки кого-нибудь за лекарем отказался, был проведен в свою спальню и, переодевшись в ночное, уснул беспокойным сном. Ночью часто просыпался, помногу пил воду из объемного ковша, заботливо оставленного Эльзой перед кроватью. Крепкий сон пришел под утро.