Текст книги "Житие Одинокова"

Автор книги: Дмитрий Калюжный

Полувидов добыл чугунные печи, правда без труб, и бойцы как раз их сгружали, когда на попутной машине приехал младший лейтенант Сыров.

Василий обрадовался:

– Как вы нас нашли, Николай Иванович? Почему не сообщили? Я бы встретил.

– Ещё чего! Чтоб такой человек, как вы, встречал такого, как я!

С собой Сыров привёз патефон.

– Это ещё откуда? – удивился Василий.

– А, неважно, – ответил Сыров с хитрой ухмылкой. – Всё равно оно там без толку валялось. Пластинок-то нет.

– Сыров! Опять за старое?

– Да не, ну что вы, Василий Андреевич. Дамочка была одна… Подарила.

Документы эпохи

Из газет 1942 года

Десятидневка Сталинских соколов

Первая декада сентября у лётчиков-истребителей Гвардейского подразделения ознаменовалась большими ожесточёнными воздушными боями и блестящей победой…

Первый день боевой 10-дневки над линией фронта ознаменовался блестящей победой Гвардейцев. По одному «Мессеру» сбили отважные лётчики-истребители Ефимов, Сухов, Теплов, Буряк и Хаметов, 2 «Мессершмитта-109» Гвардейцы сбили в группе, а Усыченко в паре с Буряком сбили один «Юнкерс-88»…

Несколько дней спустя разыгрался ещё более ожесточённый бой. Шестёрку истребителей в район барража в пункты «М» и «С» вёл сталинский сокол трижды орденоносец Мясников. На прифронтовом фашистском аэродроме «Л» Гвардейцы заметили несколько вражеских истребителей и немедленно ринулись в атаку… Немецкие самолёты взлетели с опозданием, а часть из них навеки осталась на земле. Выйдя из атаки и миновав немецкий аэродром, балтийцы пошли за бомбардировщиками. «Юнкерсы», ожидавшие подхода сопровождающих «Мессеров», приняли наши истребители за свои. Стрелки даже не успели открыть огня, как Гвардейцы ринулись в атаку. Завязался ожесточённый бой 6 советских лётчиков с 8 «Юнкерсами-88», 2 «Мессершмиттами-110» и 8 «Мессершмиттами-109».

Балтийцы рассеяли стервячью армаду, заставили неприцельно сбросить бомбы и нанесли ей большой урон. Один «Юнкерс» рухнул на землю от метких залпов лётчика Бондаренко, другой «Ю-88» сбили Мясников и Каберов. Лётчики Теплов и Терёхин уничтожили «Ме-110», а вся группа сбила ещё 2 «Ме-109Ф»…

Последний день воздушных боёв в эту 10-дневку ознаменовался также победой наших лётчиков. Гвардейцы дрались четвёркой против восьми, шестёркой против десяти и больше самолётов врага. Немецкому коварству и хитрости Гвардейцы противопоставляли хитрость и мастерство своё – большевистское. В бою Гвардейцы используют солнце и облака, всю мощь огня истребителей и своё мастерство.

Рассказывает снайпер

«Немецкие снайперы очень хорошо стреляли. Я заинтересовался: почему я не могу? Попросил командира роты Львова, тот научил: определение дистанции, учёт силы ветра, влажности воздуха и так далее. В один из дней сел с наблюдателем. Было холодно, немцы бегали, чтоб согреться. Быстро подстрелил с 600 метров шестерых. Подумал: за 2 часа – шестерых, сколько же за день?.. Взял воды, буханку хлеба, на второй день – 16 гитлеровцев. Потом каждый день не меньше 14–15. Всего с того места – 48.

Дистанции по карте заранее расчисляем на 5–6 целей. Интересный способ: ждёшь, когда немец пойдёт по нужде, сядет под кустик – и готово. Говорим: „Подорвался на своей мине“. Тогда они построили гальюн в земле. Испортили всю охоту…»

Патриотки у станков

Пошёл второй год с тех пор, как ненавистные кровавые орды германского империализма вероломно вторглись в пределы нашей родины. Мужественную, стойкую и беспощадную борьбу ведёт с нами наш народ. За это время советские люди совершенно преобразились. Они стали, как никогда, дисциплинированными, подтянутыми, сплочёнными.

На наш завод за период Великой Отечественной войны пришло много новых людей, они с честью заменили товарищей. Прекрасно работает на участке сборки тов. Медведева, выполняющая сменную норму до 367 процентов, и тов. Зюзина, вырабатывающая более трёх норм за смену. Подтянулось в работе и среднее звено. Если в начале войны число не выполняющих норм в цехе, где начальником тов. Горянский, составляло 35 процентов, теперь это число намного уменьшилось…

Н. К. Соболенко, секретарь бюро партийной организации завода Уралсельмаш.

Выдающийся успех машиниста Блинова

Знатный машинист Курганского паровозного депо, дважды орденоносец Иван Петрович Блинов на днях вернулся из продолжительной поездки, блестяще выполнив данное ему задание. Тов. Блинов вёл поезд от Кургана до станции Челябинск весом 4600 тонн, и до станции Абдулино – в 2130 тонн. По маршруту Курган – Челябинск – Златоуст – Дема Абдулино через Уральский хребет проведён впервые в истории Южно-Уральской и Куйбышевской дорог тяжеловесный состав.

…Василий шёл по Старице и увидел нечто, похожее на обшарпанную беседку оригинального вида. Мимо проходили малочисленные прохожие, гражданские и военные. Он выбрал женщину постарше, шедшую неспешно, с задумчивым лицом, спросил:

– Не подскажите, что это такое?

– Это? – рассеянно переспросила она. – Часовня Александра Невского, что ли. Не помню. Хотя да, точно, – лицо её посветлело. – Она раньше красивая была! Сама беленькая, а крыша синенькая… – и опять глаза потухли. – Извините, некогда мне, – и ушла уже не так неспешно, почти убежала.

Заброшенная, с отломанной маковкой и проваленной пирамидкой крыши, часовня никак не пробуждала восторга перед полководцем прошлых времён. Этот грустный факт вызвал в душе Василия протест. Он огляделся: с кем бы обсудить? – и увидел старого друга Мирона Семёнова, который, затянутый в портупею, с фотоаппаратом на ремне, переброшенном через плечо, шагал себе мимо. В петлице его шинели была шпала.

– Мирон! – окликнул Василий.

Тот остановился, посмотрел, пытаясь узнать, а Одиноков меж тем повёл разговор так, будто они не расстались более года назад после выхода из окружения, а просто прервали общение минут на десять:

– Вот часовня памяти Александра Невского. На словах бойцам напоминают о святом князе-полководце. Фильм сняли! А у всех на глазах – развалины часовни, посвящённой ему же. Мне кажется, это большая недоработка наших политорганов. Надо бы письмо написать. Можно даже самому товарищу Сталину. Или в газету. Как ты думаешь?

До Семёнова наконец дошло, кто перед ним.

– Васька! – сумасшедшим голосом заорал он. – Живой?! Живой! И всё такой же балда!

Он кинулся обнимать Василия, с разбегу поцеловал в шею, больно стукнув фотоаппаратом по спине, стал охлопывать ладонями по плечам.

– Вот ты где! Седой совсем! И уже старлей! А я тебя искал на всех фронтах, но среди рядовых. Не думал, что ты в командиры выйдешь, извини. Ты здесь где? Как?

– Формирую свой батальон, – радостно ответил Одиноков.

– Ты комбат?! Спятить можно. А кажется, мы только вчера…

Одиноков усмехнулся, указал на шпалу в петлице шинели Семёнова:

– Я вижу, ты сам уже капитан.

– Я старший политрук! Корреспондент газеты «Красноармейская правда». В твоём батальоне получают нашу газету?

– Конечно! Какой вопрос! Но «Красную звезду» любят больше.

– Это ещё почему?

– Бумага мягче.

– Ах ты мерзавец! Мы, журналисты, рискуем жизнью, собирая материал для газеты, а вам лишь бы бумага была мягче.

– О, вы рискуете жизнью! Молчу, молчу.

– Идём куда-нибудь. Чего стоять возле этих руин?

– Это же часовня Александра Невского.

– И что теперь? Ночевать возле неё? Мы даже внутрь влезть не сможем.

– Тогда ко мне. Посидим нормально…

– Только сначала покажи мне, где штаб танкистов. Ехал с кашеварами, они меня тут сгрузили, свои котлы куда-то повезли, а сами не знают, где штаб. А мне надо перекинуться парой слов с Пал Палычем Полубояровым.

– Танкисты? Идём, покажу. А ты надолго туда?

– Пока не знаю. Да не, дело небольшое.

Они отправились в путь. Мирон излагал историю, почерпнутую из энциклопедии:

– Когда Иван Грозный, чтобы вышибить немчуру с наших западных областей, затеял Ливонскую войну, то в Старице устроил свою ставку. Несколько лет тут сидел. Мог и столицу сюда перенести!

– Сюда столицу нельзя, – подумав, опроверг Василий. – Тут в сезон – комаров тучи.

– Ну так он и не перенёс, – легко согласился Мирон. – Умный был царь.

Шли мимо монастыря. Одиноков показал:

– Вот ворота. За ними мои владения. Если задержишься у танкистов, приходи сюда и спрашивай меня. У кого угодно. Меня все знают, проведут.

– Надо же, Одиноков – комбат! Я, кстати, Сашку Иваниди нашёл. Он сержант, и всё там же, на Западном фронте. Командиром у него Курочкин. Герой! Статью о нём писал.

– Знаю Курочкина, за линию фронта с ним ходил. Хороший парень… Да, а помнишь, мы когда с тобой и Сашкой раненым драпали из Кузьминки, то жили несколько дней в скиту?

– Конечно, помню. Отец Димитрий там был. Картошку от нас прятал, придурок.

– Я рядом с теми местами побывал позже, с Курочкиным, в деревеньке Дамиановке. Этот Димитрий оттуда родом, и никакой он не монах, а натуральный дезертир.

– Кузьминка, Дамиановка… Вся наша русская топонимика – сплошной список святых. Да тебя же там шарахнуло… – Мирон с опаской посмотрел на Василия. – Разобрался со своими видениями? Помнишь, тебя вроде Господь посетил?

Василий смущённо засмеялся:

– Посетил… Одарил… Приходится отрабатывать.

– Что, до сих пор? Ты… как? Не прошло? – Мирон был озабочен.

– Успокойся, дружище. Я ж говорю, получил дар Божий. Теперь спасаю людей. Кого делом, кого словом. Очень это трудно… Знаешь, я ни с кем этого не обсуждаю. Только Загребский знал, батальонный комиссар. Вот он мне верил! Не удивлюсь, если встречу его тут. Он ужом извернётся, а ко мне в батальон как-нибудь да переведётся… Если узнает, где я… Других, кто мог бы поверить мне, уже нет с нами. Но хоть и в тайне я храню дела свои, а слухи – ужас какой-то. Представь, меня на фронте прозвали Василием Блаженным.

Мирон резко встал, дёрнул Одинокова за рукав, останавливая и его тоже:

– Позволь… Это ты – Василий Блаженный?!

– Да. А что?

– Мне про тебя говорили! Ты же знаменитость! И в штабах, и в частях слышал: «Ах, у нас в войсках, мол, есть Василий Блаженный, святой». Не, не может быть. Ты?..

– Я. Аз есмь. Что с тобой?

– Извини, это надо переварить. Про тебя такое говорят… Что правда, что нет?

Они зашагали дальше. Вася коротко изложил свою версию «правды».

– Конечно, – с сожалением сказал Мирон, – для нашей газеты здесь темы нет. Никакая вообще газета в Советском Союзе об этом не напишет. К примеру, на Донском фронте несколько человек рассказали мне о явлении Богородицы. Якобы видели её с разных точек на нейтральной полосе. Ну и что? Мало ли какие рефракции бывают в атмосфере.

– Понятно. В моём случае то же самое: мало ли какие отклонения бывают в мозгу.

– Не обижайся, но редактору я даже говорить об этом не буду.

– Мирон, да разве я просил сообщать обо мне в газете? Это же таинство…

Сзади раздался крик:

– Молодые люди! Молодые люди! Товарищи военные!

Они обернулись. Их догонял худой пожилой человек с седой бородой, в коротком драповом пальто до колен, из-под которого виднелось что-то вроде длинной юбки. На голове его была круглая чёрная шапочка.

– Вам точно мы нужны? – поинтересовался Мирон.

– Да. Мне там, у ворот, сказали, что один из вас комбат Одиноков.

– Я комбат Одиноков, – ответил Василий.

– У меня к вам разговор.

– Мы идём к танкистам, – сказал Василий. – Присоединяйтесь, по пути поговорим.

Они зашагали по деревянному мосту.

– Вас как зовут полностью?

– Вассиан Андреевич.

– А я отец Георгий. Можно Георгий Анатольевич, если вам непривычно.

– Нам всё равно.

– Вассиан Андреевич, я узнал, что вы исповедуете красноармейцев.

– Ха-ха! – отреагировал Мирон.

– Интересно, – заметил Василий. – От кого и как вы это узнали?

– Я не могу открыть вам тайну исповеди.

– Спасибо, уже понятно. Так что?

– Вы делаете это или нет?

– Не знаю. Я командир, и провожу беседы со своими людьми. Если вы желаете называть это исповедью, я не стану спорить.

– Говорите ли вы о грехах человеческих и об устройстве душ после смерти?

Мирон корчился от смеха. Он по-прежнему был далёк от религии и не привык относиться к попам серьёзно.

– Товарищ отец, – сказал он, – вы не можете открыть нам тайну исповеди, а мой друг не может открывать вам военную тайну, о чём он говорит с бойцами.

– А я отвечу, почему нет? – удивился Василий. – Мне рассказывают и о грехах тоже.

– Вот потому я вас искал, – священник был удовлетворён. – Мой долг предупредить вас, что, исповедуя людей, вы сами совершаете страшный грех.

– Объясните, пожалуйста.

– Законным тайносовершителем может быть только православный священник, – объяснил отец Георгий, семеня справа от Василия. – Свидетельством тому слова, которыми мы прощаем грехи: «Аз иерей Георгий, властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю от всех грехов». А вы, самочинно исповедуя людей, обманываете их, дарите надежду ложную. Они не спасутся, а наоборот, попадут в геенну огненную по вашей вине.

– Что-то я ничего не понял, – признался Мирон.

Отец Георгий повернулся к нему:

– Вассиан Андреевич не рукоположен, а потому не вправе проводить обряды.

–  Что? Васька не рукоположен? Да он рукоположен повыше, чем вы! – Мирон смеялся. – Я лично присутствовал. Василий, расскажи ему.

– Ни к чему это.

– Тогда я расскажу. Товарища Одинокова рукоположил сам Господь.

– Не святотатствуйте! – замахал священник пальцем перед носом журналиста.

– Вы мне ещё поуказывайте… – возмутился Мирон.

Василий примиряющее похлопал его по рукаву:

– Будет, будет. Отец Георгий в чём-то прав, но не совсем понимает…

По мощённой камнем улице сновали пешеходы, проехала машина, вторая. Они вышли на широкий перекрёсток, по местным понятиям – площадь. У аптеки стояла лошадь с телегой, на которую с кряхтением влезал знакомый Василию дед Феррон. Из дверей штаба танкистов легко выбежал молодой генерал, его ждала машина.

– Вот же он! – завопил Мирон. – Сейчас уедет на свой Воронежский фронт, гоняйся потом за ним… – с этими словами он сорвался с места и побежал к генералу.

– Вы, батюшка, здешний, старицкий? – спросил Василий, проводив друга глазами.

– Нет, я с Бернова. Иерей Успенской церкви. В уезде почти все храмы позакрывали, вот и окормляю верующих по мере сил. Вчера приехал сюда, причащал мирянина.

– Умер кто-то?

– Раб божий Ферапонтов Николай преставился. Господи, помилуй.

– Аминь, – отозвался Василий.

– Отслужил заупокойную, отдохнул немного. Утром пришли красноармейцы. Двое были в сомнениях о вас. Рассказывали какие-то немыслимые случаи…

Отец Георгий, видимо, не желая озвучивать услышанное, посмотрел на Василия с ожиданием, что тот сам как-то прокомментирует его рассказ. Василий усмехнулся, огляделся по сторонам, внимательно посмотрел на группу офицеров, вышедших из штаба после того, как отъехала машина генерала Полубоярова, увозя и генерала, и Мирона Семёнова. Сказал медленно, задумчиво:

– У вас широкое поле деятельности здесь, отец Георгий. Видите пятерых офицеров?

– Да, сын мой, Вассиан Андреевич.

– Второй слева, капитан, погибнет не позже, как завтра утром.

– Вы не можете знать этого наверняка.

– Я – знаю. А видите солдат – тех, что катят катушку кабеля?

– Вижу. И что?

– Чумазенький, который смеётся, не доживёт до вторника.

– Это вы так просто говорите! Нехорошо! Этак любой скажет, а проверить нельзя.

– Почему нельзя? К сожалению, как раз можно. Кстати, вот пример, который вы проверите легко, – и он указал на деда Феррона. – Видите старикашку на телеге?

– Тьфу, – плюнул священник. – Это же Федька по прозвищу Феррон. Каждой бочке затычка. Носится повсюду, людей смущает.

– Он умрёт сегодня… – Василий крикнул: – Феррон!

Телега была от них в пяти метрах. Дед поднял слезящиеся глаза, посмотрел на них. Одиноков помахал ему рукой, дед вяло ответил, тряхнул поводьями, и лошадь пошла.

– Теперь скажу точнее, – повернулся к священнику Василий. – Дед умрёт этой ночью, ближе к утру. Исповедуйте его, отпустите грехи.

– Его? Феррона? Да вы знаете, кто он? Главный богохульник. В трёх сёлах, во Ржеве, да и в самой Старице кресты с церквей скидывал. Бес, истинный бес.

– Но он крещёный?

Отец Георгий, опустив глаза, промолчал.

– Крещёный, – кивнул Василий. – Грешный. Умирает. Кто может проводить его здесь? Только я или вы. Вам понятно?

Священник поднял глаза, глянул на небо. Вздохнул, перекрестился. Закричал: «Феррон!» – поддёрнул рясу и побежал вслед за телегой вниз, к реке.

* * *

– Как ты это делаешь? – спросил Мирон.

– Вижу, – пожал плечами Василий. – Чувствую.

– Но как?

– Н-не знаю. Смотреть надо так, будто… нет, не расфокусировка, по-другому. И тогда… Не знаю я. Что ты пристал! Нет таких слов в языке, понял? Я будто бы сам туда окунаюсь и умираю с каждым. Невозможно это объяснить. А если в глаза смотреть, то и час могу назвать. Опыт уже…

– Охренеть.

– На передовой ужасно было. Каждый второй не завтра, так послезавтра. Некоторых удаётся спасти, но это такая редкость. А сейчас красота. Встаю перед строем – все живы. Правда, знаешь, я стал видеть, кто войну не переживёт.

– А я переживу?

– Ты да.

– Спасибо, друг. Давай выпьем за тебя!

– За меня уже пили…

Сидели давно. Началось с того, что Мирон, явившись вечером в монастырь, с ходу спросил, есть ли у Одинокова водка.

– Смеёшься ты, что ли. Я же комбат, – ответил Василий. – Конечно есть.

– Я к тому, что мы в тылу, а выдают-то на передовой, и то к праздникам.

– У меня заместитель такой проныра! Привёз. Выдали на День физкультурника.

– Ну и ладушки. А то я только одну пол-литру спроворил. И консервов притащил.

– Тогда садись.

Они сели и хорошо поговорили. Вспомнили Барнаул, учебную часть, выход из окружения. Время от времени Мирон затевал речь о Васиных способностях. Крутил головой, восхищался – и верил, и не верил.

– Сейчас поповщине потачка, – говорил он, посыпая кусок серого хлеба солью. – На совещании актива краёв и областей товарищ Сталин упирал на обеспечение населения всем необходимым. Что в некоторых местах нет спичек, мыла, керосина и соли. Приводил примеры. И конкретно сказал, что Великий пост без соли не обходится.

– Я слышал, Пасху разрешили праздновать.

– И Пасху тоже. В церковные праздники колхозники не работают, гуляют, и за это им ничего! Коммунисты крестят своих детей! Правда, скрытно, за явные такие штуки наказывают. Но у нас в прессе, – Мирон помахал кистью руки, – ни-ни. Устно что хошь говори, в прессе – ни-ни. Не было же прямого указания, что можно…

– Перестраховщики вы все.

– Беречься надо, а как же. Ты тоже смотри. У Жукова на фронте один вот помолился перед боем, так его из партии вышибли и в должности понизили. Хотя сам Жуков с собой икону возит и молится. Хорошо, что ты беспартийный.

– Чего это я беспартийный? Не хуже людей. У меня партийного стажу почти год, если считать с кандидатским.

– Да ты что?! Блаженный коммунист, охренеть.

В дверь поскреблись.

– Кто там? – крикнул Василий.

– Это я, товарищ комбат, Сыров.

– А, заходите, Николай Иванович.

– Я вам, Василий Андреевич, принёс пластинки, – сообщил Сыров, косясь на бутыль в центре стола. – А то непорядок: патефон есть, пластинок нет.

– Патефон есть? – обрадовался Мирон.

Василий познакомил их, пригласил Сырова присоединиться к застолью.

– Это чего? – бормотал Мирон, пересматривая пластинки. – Эту я слышал… Это нудота… А вот новенькое что-то. Изабелла Юрьева! Обожаю Беллочку. Называется… Братцы! Называется «Наш тост»! Прямо в тему песня. Музыку накатал Исаак Любан, слова сочинил Арсений Тарковский. Кто такой? Ну-ка, ну-ка…

 
Если на Родине с нами встречаются
Несколько старых друзей,
Всё, что нам дорого, припоминается
Песня звучит веселей.
 
 
Ну-ка, товарищи, грянем застольную,
Выше стаканы с вином,
Выпьем за Родину нашу привольную,
Выпьем и снова нальём.
 
 
Выпьем за русскую удаль кипучую,
За богатырский народ!
Выпьем за армию нашу могучую,
Выпьем за доблестный флот!
 
 
Встанем, товарищи, выпьем за гвардию,
Равной ей в мужестве нет.
Выпьем за Сталина! Выпьем за Партию!
Тост наш за знамя побед!
 

Глава двадцать третья

Сталин усмехнулся, подчеркнул красным карандашом: «Как Вы знаете, правительства Австралии и Новой Зеландии склонны считать крайне необходимым, чтобы Объединенные Нации предприняли немедленное и генеральное наступление против Японии. Я хочу, чтобы генерал Хэрли после своего визита в Советский Союз смог бы сказать этим двум Правительствам, что наилучшая стратегия состоит в том, чтобы прежде всего объединиться для обеспечения возможности поражения Гитлера».

Подумал: Рузвельт большой хитрец. Или у него такое чувство юмора. Численность вооружённых сил США и Великобритании, если взять их вместе, в полтора раза превышает численность РККА. Но 70 процентов гитлеровских войск воюет с нашей армией. Союзники обещали открыть второй фронт в 1942 году. Открыли? Нет, не открыли. Черчилль, приехав в Москву в августе, уверял, что уж в 1943 году высадятся в Европе обязательно. Посмотрим… А пока мы видим, что они увиливают от войны. Используют минимум своих сил. Тратят время на то, чтобы подбить правительства Австралии и Новой Зеландии объединиться, но не для высадки совместных войск в Европе, а для обеспечения абстрактной «возможности поражения Гитлера».

Сталин отпил из стакана чай, разгладил усы. Что такое государство? Не все это понимают, товарищи. Подумал: никто не понимает. А государство, всего-навсего, это тот представитель народа или маленькая группа, которая определяет отношения страны с другими странами. Дипломатические, торговые, культурные, мирные или военные – ради сохранения своей страны, своего народа. Государство при помощи подчинённой бюрократии сорганизует народ для созидательного труда именно в целях этих взаимоотношений. Не справился – страну подавят экономически или разгромят в бою. А не уследишь, так и собственная бюрократия продастся иностранцам за ящик пряников.

Прав был Людовик номер четырнадцатый, прав: «Государство – это я».

С этой точки зрения поведение Рузвельта и Черчилля понятно. Они думают об интересе своих стран. Но, вступив в союз с кем-либо, надо выполнять союзнические обязательства! Им не хочется. Их страны воевали с Советской Россией. Они натравляли Гитлера на СССР. А Гитлер сообразил, что справиться с нами может, лишь подмяв под себя экономику нескольких стран. Так Европа получила войну. Теперь американцы и британцы пошли на союз с нами, но союз этот – вынужденный! Потому они и виляют.

Надо написать Рузвельту так: «Я хорошо понимаю Ваше стремление разъяснить сложившуюся военную обстановку людям Австралии и Новой Зеландии, но…»

Нет, пикировку отложим на потом.

У немцев оказался большой резерв самолётов. У них в районе Сталинграда двойное превосходство в воздухе. Нам нужны самолёты, истребители. Союзники сорвали свои обязательства по прямому военному участию? Пусть поставляют технику и сырьё. Но они и тут кроят свой интерес. Продают нам технику за золото, а сырьё в кредит. Мы не будем спорить. Нам надо спасать страну. Мы напишем Рузвельту, что готовы временно полностью отказаться от поставок танков, артиллерии, боеприпасов, пистолетов. Но просим увеличить поставки самолётов-истребителей! Например, «Аэрокобр». А самолёты «Китигаук» нам не нужны, слабоваты они против немецкой авиации…

Неслышно вошёл Поскрёбышев:

– Товарищ Сталин, двенадцать часов. Пришёл товарищ Калинин.

– Пусть войдёт.

Начинался учебный год, и начинался скверно. По некоторым вопросам требовались указы высшего органа власти, Верховного Совета СССР. Это и нужно было обсудить со «Всесоюзным старостой», председателем Президиума Верховного Совета Калининым.

– Здравствуй, дорогой, – Сталин поднялся навстречу старому другу.

– Здравствуй, Коба, – ответил тот.

Сталин щепетильно относился к этикету общения. Руководителя должны уважать, обращаться к нему только на «вы», причём взаимно. Никакой фамильярности, особенно с иностранцами, будь они даже равными ему по рангу. Но с Калининым и ещё несколькими людьми в стране он был на «ты» – они знали друг друга очень давно.

– Давай сразу к делу. Совнарком ещё летом потребовал вовлечь в школы всех детей школьного возраста.

Калинин кивнул:

– Полностью поддерживаю.

– На словах все поддерживают. Но школ нет! На восток эвакуированы миллионы людей. Количество учащихся увеличилось. А школьные здания во многих местах заняты под госпитали и другие нужные учреждения. Раненых тоже нельзя выкинуть на улицу.

– Коба, я знаю, знаю. Советы на местах получили циркулярное письмо с просьбой максимально быстро изыскать помещения для занятий.

– Отправь письмо ещё раз, только убери слово «просьба» и впиши «требование».

– Согласен. И сразу спрошу тебя: а парты и доски будут? Учебники?

– Будут. Линейки, указки и пеналы, карандаши тоже будут. Наркомат лесной промышленности получил задание, и пока справляются. С учебниками хуже, но до декабря будет решено. Ответственный – нарком просвещения РСФСР Потёмкин.

– По всей стране?

– Да, он курирует национальные наркоматы. Главная проблема в учителях.

– Надо готовить.

– Когда?! Некогда. А детей нужно учить сейчас. Упустим время, потом не наверстаем. Техника всё сложнее, для науки надо готовить кадры со школьной скамьи. Вы обсудили на Президиуме наше предложение освободить учителей от воинского призыва?

– Предварительно обсудили, завтра заседание. Большинство проголосует «за». Но некоторые товарищи сомневаются, – сказал Калинин. – Ведь школьных учителей-мужчин могут заменить учителя-женщины.

– Не-ет, – улыбнулся Сталин, помахав пальцем. – Объясни «некоторым товарищам», что они узко мыслят. Не понимают диалектической связи образования и воспитания. В воспитании мальчиков, как будущих защитников Родины, никто не заменит учителя-мужчину. Тем более и заменять-то некем, учителей-женщин тоже большая нехватка.

– Коба, у людей недоумение вот отчего. Мы только что разрешили мобилизацию в войска женщин для замены красноармейцев, которых можно использовать на фронтах. А теперь предлагаем голосовать за освобождение от призыва мужчин.

– Мы говорим не о мужчинах и женщинах, а о детях, дорогой. Они – будущее страны. Войны начинаются и заканчиваются, страна остаётся. Постарайся убедить в этом своих коллег. Тем более мы хотим предложить дополнительные меры для решения проблемы нехватки учителей. Мы предлагаем не только освободить школьных учителей от призыва, но и отозвать из армии уже призванных. Вот расчёты, – с этими словами Сталин передал «Всесоюзному старосте» листки с таблицами наличия учителей и их нехватки в разбивке по дисциплинам и по регионам, а также с таблицами количества призванных.

– Эти материалы помогут тебе убедить «некоторых товарищей», – сказал он, усмехаясь. – Посмотри. Ты увидишь, даже возврат учителей из армии не покрывает их дефицита. А ведь это – чистое количество учителей, мобилизованных в армию, без учёта убитых и раненых за прошедшее время.

– Я вижу, да.

– Поэтому мы предлагаем отозвать из действующей армии также тех военнослужащих с образованием, которые выразят желание работать школьными учителями…

* * *

Опять засвистел маневровый паровозик, застучали буфера сцепляемых вагонов. Казалось бы, до Киевской сортировочной полтора километра, а как слышно! Десять лет назад, когда принимали решение строить здесь дачу, этого не было. Или не обращал внимания… Или не было ещё такой интенсивной работы на железной дороге.

Сталин, с садовыми ножницами в руках, стоял возле розовых кустов, обрезал сухие ветки и бормотал строчки из своего любимого Шота Руставели: «Все равны мы перед смертью, всех разит её копьё. Лучше славная кончина, чем позорное житьё».

Накануне приняли решение о создании полководческих орденов: Кутузова, Суворова и Александра Невского. Разработку статýта орденов поручили Хрулёву, начальнику тыла Красной Армии. Он с этим делом тянуть не станет. Чем каждый полководец отличался от других в этой «троице», какие качества и достижения военачальников следует отразить в статуте орденов – было многажды обсуждено в предшествующие месяцы.

«Награждая орденами лучших, мы даём сигнал всем офицерам, от командира батальона до командующего фронтом, – подумал Сталин, – что Ставка знает, кто и чем отличился. И отмечает победителей персонально: за хорошо разработанный и проведённый план операции, или за выдающиеся успехи в деле управления войсками, или за личную отвагу, мужество и храбрость, обеспечившие успешные действия частей. Командиры смогут сопоставлять свои действия с лучшими примерами из военной истории Отечества…

Однако не должны ли мы сами сделать кое-какие выводы из нашей военной истории, товарищи? Суворова, Кутузова и Александра Невского никто не подталкивал под руку, когда они проводили свои победоносные операции. В их войсках не было комиссаров! Да, там были священнослужители, но они не вмешивались в оперативное руководство. Они отвечали за свой узкий участок работы, помогая, а не мешая командирам».

Усы его поднялись в улыбке: Сталин вспомнил, как горячился на последнем заседании Конев. Наболело, видать:

– Комиссары вообще не нужны! Зачем мне комиссар, я сам им был! Мне нужен помощник, заместитель по политической работе в войсках, чтобы я был спокоен за этот участок работы, а с остальным я и сам справлюсь…

Государство трудящихся мы создали. Эксплуататорских классов у нас нет. С заговорщиками всех мастей, тянувшими нас обратно в капитализм, покончили. Командирами становятся дети рабочих и крестьян, получившие хорошее образование, усвоившие социалистическую идеологию. В самом деле, зачем им комиссары?

Василевский тоже поддержал идею введения в армии единоначалия. Зато Щербаков, новый начальник Главного политуправления армии, недавно сменивший на этом посту Льва Мехлиса, был осторожнее:

– Совсем сворачивать политическую работу в войсках нельзя, – сказал он.

Подстригая кусты роз под вопли далёкого паровозного гудка, Сталин подумал, что особо ярким примером вредности комиссарства в армии можно считать как раз Мехлиса. Попав на Крымский фронт, он оказался «комиссаром в квадрате»: как начальник Политуправления РККА он был комиссаром над комиссарами, а прибыл на фронт как представитель Ставки. И естественно, взялся командовать сам, отменял приказы комфронта Козлова, разругался с Будённым, совершил массу ошибок, а в неудачах обвинял мифических «шпионов и вредителей». Пришлось его одёрнуть. Но он не унялся, довёл фронт до военной катастрофы. Следовало отдать его суду военного трибунала. Он прибежал к Сталину, упал на колени:

– Товарищ Сталин! Прикажите расстрелять эту дурацкую жидовскую башку!

– Будьте вы прокляты! – с чувством сказал Сталин. – Прошляпить Керчь! Хотя с теми силами, что там были, могли дать немцам по зубам! Теперь Севастополь под угрозой.

Мехлис продолжал валяться на полу, рыдал… «Комиссар в квадрате»…

Сталин лучше многих знал, сколь многослойна политическая жизнь. Единство партии, цельность идеологии часто оказывались фикцией. Поворот «линии» мог произойти не для достижения каких-то общезначимых целей, а из-за чьего-то просчёта, ошибки или злонамеренности. Групповые и частные интересы «людей элиты» переплетаются, ветвятся, порождая интриги и заговоры, наветы и обманы. В этом террариуме ему, Сталину, всегда нужны «свои змеи»: беспринципные, безжалостные, пусть даже глупые – но беспредельно преданные именно ему.