Текст книги "Житие Одинокова"

Автор книги: Дмитрий Калюжный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Дмитрий Калюжный
ЖИТИЕ ОДИНОКОВА
Документальный роман

Вступление

Детство я провёл в коммуналке, в Москве.

Дом наш был знатный! Возвели его, пятиэтажного, аккурат перед началом Первой мировой, и заселилась в него богатая знать: купчины, промышленники, генералы и чиновники московского правительства. В каждой квартире семь комнат, да при кухне закуток для кухарки, и в прихожей ещё «служебная» комнатушка для горничной.

Но после 1917 года вся эта публика куда-то сгинула, а дом наполнили люди простые: крестьяне, бросившие нивы, чтобы стать пролетариями, и пролетарии, возжелавшие стать студентами. Селился и прочий всякий народ, включая прощелыг и милиционеров.

Сначала в доме часто менялись жильцы: одни въезжали, другие уезжали, но с установлением контроля властей за порядком всё кое-как успокоилось. Когда я родился, комнаты были заняты разными семьями, на входной двери было приколочено несколько почтовых ящиков, а косяк украшали восемь разномастных кнопок от электрических звонков. И при каждом звонке имелась табличка с фамилией. Помимо нашей, помню несколько: «Туголесовы», «Бреннер» (эта Бреннер уже на моей памяти чудесным образом превратилась в Иванову и сменила табличку), «Сидоровы»…

Один из моих соседей был журналистом: писал статьи, репортажи – в общем, производил контент для наполнения страниц журналов и газет. Начинал в тридцатые годы на Алтае, был военным корреспондентом во время Великой Отечественной. После Всемирного фестиваля молодёжи и студентов (1957) поселился в Москве и работал в «Огоньке». Когда мы с ним стали общаться, уже пенсионерствовал.

По сути, он – автор книги, которую вы держите в руках.

Написал он её о своём друге Василии Одинокове, которого на фронте звали Васей Блаженным. Самого себя тоже «вставил» в книгу, но под выдуманным именем: Семёнов Мирон Васильевич. Это имя он использовал как псевдоним для статей в «Вечёрке». Придумал себе замечательную подпись: «Мир. В. Сем», в таких завитушечках, что получалось «Мир всем». Я его только под этим именем и знал.

Книгу его советские издательства печатать отказались.

Много позже я, ознакомившись с архивом писателя, понял, в чём была причина отказов. Редакторы наверняка углядели в тексте «мистику» и «религиозное мракобесие». Кроме того, ещё одного героя романа – И. В. Сталина – Мирон Васильевич показал не так, как это было принято после ХХ съезда партии.

Наша семья в конце концов получила квартиру, и мы уехали из той коммуналки. За следующие годы я виделся с Мироном Васильевичем только два или три раза. А в 1993 году мне позвонила оттуда соседка Света, поселившаяся в комнате Бреннер-Ивановой в 1975-м, после того как та уехала в Израиль, и сообщила, что старик умер, и уже даже похоронили. Я немедленно приехал. Наследников у покойного не оказалось: жена умерла давным-давно, дочь сгинула в нетях. Взять в его комнате соседям было нечего, кроме дряхлой мебели, книг и бумаг. Мебель они поделили, а выносить оставшееся барахло на помойку всем было лень – вот меня и позвали.

Я стал владельцем бюстика Сталина и нескольких коробок, набитых рукописями, газетными вырезками, блокнотами и прочими записями. Была среди них и папочка, озаглавленная «Житие Василия Блаженного. Документальный роман». Бывая на даче, где эти коробки лежали у меня долгие годы, я иногда просматривал папки старого журналиста. И вызрела у меня мысль переработать его книгу – в том виде, в каком она была, её всё равно никто бы не издал. И вообще, так, как он, сейчас не пишут.

Переделав начисто главы романа, я вставил между ними документы, письма, выдержки из записной книжки Мирона Семёнова (которые не всегда понятно, к какому времени относятся), хранившиеся в его папках.

Дмитрий Калюжный

Глава первая

Экзамены по общественным дисциплинам на геологическом факультете, проходившие по традиции при открытых дверях, превратились в дискуссию! Понятно, почему. В зале сидели не только ожидавшие своей очереди студенты, но и зрители. Преподаватель, доцент Иван Степанович Загребский, пригласил старшекурсников, а некоторые экзаменуемые пришли с девушками, ведь сдачей общественных дисциплин заканчивался учебный 1940/1941 год, и, сдав экзамен, можно уже было идти гулять. Отдохнуть давали всего несколько дней, а в последнюю неделю июня у всех студентов начиналась производственная практика «в поле». Иначе говоря, они, будущие геологи, скоро отправятся в неведомые края.

В таких условиях хочешь не хочешь, а дискуссия разгорится обязательно! Кто-то хочет перед девушкой своей блеснуть эрудицией, а кто-то… А неважно, по какой причине – но факт есть факт: плавное течение экзамена прервалось.

Отвечала Надя Присыпкина, одна из пяти в их учебной группе девиц, и отвечала на вопрос о разнице между организацией труда при капитализме и при социализме. Оттарабанив мнения классиков марксизма о капиталистической эксплуатации наёмного труда, она затем восторженным голосом поведала о преимуществах свободного труда при социализме и перешла к описанию счастья, которое ждёт человечество, поскольку свободный труд намного производительнее несвободного и социалистическая экономика непременно побьёт капиталистическую.

Кто-то крикнул с места, не поднимая руки:

– Социализм велик не потому, что экономически выгоден, а потому, что справедлив!

– Одно другому не мешает! – весело возразил другой.

– Это что за неорганизованные вопли? – возмутился доцент Загребский. – Извольте придерживаться общепринятых правил диспута.

Тут-то и началось.

Капитализму припомнили и хищничество колонизаторов, и кризисы, и ссудный процент. Один из старшекурсников привёл известный случай, произошедший в США несколько лет назад: ради того, чтобы сохранить высокую цену на апельсины и бензин, монополисты уничтожили «лишние» апельсины, заливая их «лишним» бензином.

– В голодной Америке империалистический президент Рузвельт приказал уничтожить шесть миллионов голов свиней! И запахать десять миллионов акров хлопковых плантаций!

– Это не по теме, – заметил преподаватель. – Мы говорим об организации труда.

Старшекурсник засмеялся и сел, а руку поднял Вася Одиноков. Дождавшись разрешения преподавателя, саркастически сказал:

– Конечно, организация труда по уничтожению апельсинов и свиней была на высшем уровне. И этот труд оплатили! А вот основной закон социализма – в справедливой оплате не просто какого-то, а общественно полезного труда! От каждого по способностям, каждому по труду. Вся проблема в полезности труда. Разве уничтожение продуктов питания полезно обществу? Вот если бы зарплату платили не за уничтожение, а за распределение апельсинов и бензина среди бедных, тогда…

– Так ведь нет же критерия определения полезности труда, – вмешался однокурсник Васи, Гарик Вяльев. – Возьми бульварные романчики. Труд тех, кто их пишет – он общественно полезный или как?

Тут все просто взбесились. Примеры труда общественно полезного и бесполезного, на потребу мещанства, посыпались как из рога изобилия. Но очень быстро перешли на темы международного положения: в последнее время так было везде и всегда.

– Разве это война, – кричал кто-то. – Вот англичане в Афганистане, это да, это была война – убивали всех подряд.

– Цели-то войны не в убийстве, дубина! А чтобы захватить ресурсы!

– Какие у них там ресурсы?

– Ты ещё про Эфиопию скажи. Италия с Эфиопией воевала просто так, что ли?

Обсудили доблестных эфиопских партизан. Саша Басин, читающий по-английски как по-русски, вылез со своим сообщением, почерпнутым из английской коммунистической газеты «Дейли уоркер»:

– Империалисты делят мир. Кто сумеет захапать больше, тот и в барышах. О чём тут спорить? Африку поделили давным-давно, теперь делят вторично. Германии не досталось Африки, вот немцы и устроили войну. И Англия будет драться с ними в Африке, английским империалистам важнее удержаться там, чем спасать Европу от фашизма.

– А на СССР немцы нападут, как вы думаете? – рыжая Соня спрашивала Загребского, но крик подняли все. Тут было уже не понять, кто какого мнения придерживается.

В дверь заглянул декан. Все замолчали и стали смотреть в разные стороны, а декан вопросительно вздел бровь, глядя на Загребского.

– Экзамен принимаю, Николай Трофимович, – весело пояснил тот декану.

– А-а-а… – понял декан и усмехнулся. – То-то, я слышу, тихо у вас.

Одна из девчонок негромко хихикнула.

– Ребята живо интересуются политэкономией, – пояснил преподаватель. – Студент Одиноков привёл примеры действия основного закона социализма.

– Не буду мешать, – сказал декан и скрылся.

– Чего вы испугались-то? – спросил доцент аудиторию. – Это же Николай Трофимович! Декан!

– То-то, что декан, – буркнул здоровяк Петров. – Кто его знает, что у него на уме. Начальство!

– Вы просто, ребятишки, не в курсе, – засмеялся Загребский. – Николай Трофимович – наш человек, из рабочих. Я с ним знаком уже лет двадцать, даже больше. Он был командиром эскадрона, в котором я служил, у Семёна Михайловича Будённого.

– Вы что, и Будённого видели? – недоверчиво спросил один из старшекурсников.

– Конечно. И не только «видел», а мы и сейчас… Была встреча конармейцев, собирались, выпили, поговорили.

– Ух ты! Вот это да! – оживились все, и даже Вася Одиноков, не склонный к бурному выражению чувств, заметил:

– Ничего себе, у вас биография…

– А теперь, друзья, вернёмся к экзамену. И услышим, наконец, от студентки Нади Присыпкиной, какие она знает формы организации труда…

Вася Одиноков задумался. У него у самого биография была будь здоров. Конечно, служить в Первой конной армии у Будённого он не мог никак, потому что родился в последний год Гражданской войны. Но по стране с отцом и матерью поездил изрядно: всё видел, везде бывал.

…Экзамен закончился, студенты высыпали на жаркую улицу. Вася остановился, думая, бежать до метро пешком или ехать троллейбусом. Ветерок прогнал мимо низку тополиного пуха. Судя по следам на асфальте, недавно проехала поливальная машина, но в такую жару всё сохло быстро.

Выбежала из дверей Надя Присыпкина, какая-то встревоженная. Огляделась, увидела Васю, успокоилась. Подошла к нему, вроде просто так.

Она была влюблена в Васю, и он в свои-то двадцать лет мог бы догадаться об этом. Но не догадывался. Он, как написали бы авторы бульварных романчиков, тайно вожделел своей соседки Кати, но не знал, как взяться за дело. Те, кто, отвлекаясь от ударного труда на стройках социализма, учили его математике, физике и истории, эту тему обошли, а любовных романчиков Вася не читал. Да и не печатали их в Советском Союзе.

– Куда едешь на практику? – спросила Надя дрогнувшим голосом.

– На Алтай.

– Далеко! – Надя задумалась. – А меня записали на Украину, обследовать мраморные карьеры. Надо выбрать мраморы для новых станций метро.

– Поздравляю, – без особого интереса отозвался он.

– У вас кто в группе?..

– Лёша Сонин и Гарик Вяльев. Но Сонин получил повестку из военкомата. Сборы у него. Так что поедем вдвоём с Гариком.

– А! Так Вяльев должен был ехать с тобой?! – сказала она так естественно, будто и на самом деле не знала, кто, куда и с кем едет.

– Что значит «должен был»? – удивился Василий.

– Ему поменяли поездку на практику в наркомате. Он остаётся в Москве.

– Не может этого быть! Где он? – Василий огляделся и, не обнаружив Гарика рядом, метнулся обратно в здание института.

– Вася! – крикнула ему вслед Присыпкина. Одиноков не обратил на её крик никакого внимания. Пробежал по коридору – Гарика нет. В аудитории – нет. Только пятеро ребят с его курса.

– Никто не видел Вяльева?

– Спохватился, красавчик! – ответили ему. – Гарик уехал на пляж с Дыбовым и рыжей Соней. На папиной машине.

– Кто-нибудь слышал, что ему назначили практику в наркомате?

– Все, кроме тебя. Он тут хвастался, какой ловкий. А ты чего кипятишься?

– Как же так! Списки утверждены, деньги на поездку выделены, билеты до Барнаула куплены. Нас ждут, в конце концов. А он… Ловчила чёртов…

– Блат выше Совнаркома, – захохотал здоровяк Петров. – Вот это, Вася, и есть основной закон социализма. Твой отец кто?

– Главный механик на заводе имени Сталина.

– А его папахен – замнаркома. Поэтому ты поедешь в Барнаул, а Гарик – нет.

Вася Одиноков не был особо дружен с Гариком. Просто однокурсники. И за те три года, что они провели в одних и тех же аудиториях, не узнал он о нём никаких подробностей, ни адреса, ни телефона. Пришлось идти в деканат, а там в конце учебного года было не до таких мелочей – проваландался едва не час, пока выпросил номер телефона студента Игоря Вяльева.

Опять выйдя на улицу, обнаружил там Надю. Даже удивился:

– Ты ещё здесь? Представляешь, Гарик оказался подлецом. В самом деле отбодался от поездки на Алтай.

Она смотрела на него красивыми своими, круглыми глазами, не моргая:

– Как же ты один поедешь, Вася?.. Все группами, а ты один. Это несправедливо.

Вася продолжал бубнить, не слушая её:

– Он чего-то нахимичил, а я бы его ждал на вокзале. Ничего себе?

– Я придумала! – вскрикнула она, будто некая мысль только что посетила её. – Давай договоримся, чтобы с тобой ехал кто-нибудь ещё, из другой группы. Например, в нашей группе три человека – поедут двое, подумаешь… А я с тобой.

– Надя! Дело не в количестве, а в принципе!

– Нужно только поговорить с Верой Симоновой, ассистентом кафедры, – оживлённо тараторила Надя, нервно улыбаясь. – Она всё оформит. Точно-точно. Я её уже спрашивала… И поедем на Алтай вместе.

– А как же мраморы для метро? – спросил он.

– А что мраморы? Справедливость важнее. Ты согласен?

– Такие жертвы… Зачем? – возразил он. – Не надо всей этой возни. Ну, бывай.

И пошёл в сторону метро, мгновенно забыв о Наде и думая, как позвонит Гарику и скажет ему: «Это поступок не комсомольца, а труса», «Ты не сможешь стать настоящим геологом, если не поработаешь в поле»… А кстати: ведь Гарик и в прошлое лето в поле не ездил! Ну и ловчила, вот это да!..

Вася ещё не знал, что все придуманные им умные и правильные доводы ни к чему. Позже он позвонил Гарику, тот просто рассмеялся и прокричал, что Вася ничего не понимает в жизни: «Красавчик, нельзя быть таким наивным!»

Но это позже, а сейчас Одиноков уходил, и Надя смотрела ему вслед. Тополиный пух кружил вокруг её головы, и никто не мог сказать ей, что они не увидятся больше никогда.

Из записных книжек Мирона Семёнова

Черновик пояснительной записки неизвестному

Дата не проставлена

Я познакомился с В. А. Одиноковым накануне войны, в конце июня 1941 года, и потом некоторое время, пока меня не забрали в политотдел фронта, служили вместе. Но знаю о нём я больше того, что слышал от него самого. После войны нашлись многие, кто мог хоть что-то рассказать о нём. Его соседи, знакомцы по геофаку – в частности, в 1952 году я встречался с доцентом Загребским, а годом раньше с однокурсницей Василия, Надей Присыпкиной (по мужу Сырцова). Наконец, многое поведала его мама.

Но кое-что пришлось додумывать, почему я и назвал книгу документальным романом.

Отец Василия, Андрей Владимирович Одиноков, окончил курс Московского высшего технического училища (ныне им. Баумана) в 1914 году. На Первой империалистической был ранен, уволили от службы вчистую в чине поручика, а тут – революции, одна за другой. А он – происхождения совсем не пролетарского! Жил в небольших сёлах, в основном на севере страны, работая то механиком, то кузнецом. В 1920 году женился на простой девушке Анне Лазаревой, ей было восемнадцать лет, а ему уж под тридцать. По настоянию тёщи не только расписались, но и венчались.

В 1921 году у молодых родился сын; по документам он записан Вассианом, но все и всегда звали его Василием. Мне это обстоятельство, надо сказать, немало повредило: я искал следы Василия Андреевича Одинокова, а он в реестрах проходил как Вассиан.

Вскоре после рождения ребёнка семья примкнула к «команде» знатного строителя заводов, первопроходца Ивана Абрамовича Ухватова. Чего он только не строил! Заводы целлюлозно-бумажные и пороховые, красильные цеха и бензиновые фабрики – в общем, всё, связанное с химией. Инженер Одиноков в этой «команде» отвечал за технику, его жена Анна занималась всем подряд, благо грамоту знала. Когда они приходили на новое место, там была пустыня, когда уходили – оставляли за собой цивилизованный посёлок.

Школ поначалу не было, а потому Васю и других детей этой строительной «команды» учили сами родители, кто чему мог. А они были людьми практического образования. Математику и химию, физику и другие науки знали реально. Конечно, работая с зарубежной техникой, прежде всего германской, знали и языки. Когда Вася оказался в московской школе, он среди столичной пацанвы не выглядел неучем. Даже так: кое в чём превосходил.

В Москву он попал так. Родители решили, что сыну до вуза надо бы поучиться в нормальной школе, а скитания по стройкам социализма пора заканчивать. Пошли к Ухватову. Иван Абрамович знал всех – и секретарей обкомов, и народных комиссаров. Отбил телеграмму Серго Орджоникидзе: дескать, есть классный специалист-механик, не нужен ли такой на Москве? Серго их вызвал. Стояло лето 1936 года. Москва гудела, празднуя возвращение героев-лётчиков, перелетевших через Северный полюс. Когда Ухватов и Одиноковы прибыли в Наркомтяжпром, оставив Васю гулять в сквере возле часовни героям Плевны, в наркомате как раз заседали по этому поводу.

После речей перешли к танцам, тостам и выпивке. Тухачевский кружил в танце Ольгу Чкалову, Ворошилов подхватил Аню Одинокову. Чкалов приставал к Сталину с предложениями ещё поддать. Серго остался в одиночестве; тут-то Ухватов и познакомил его со своим механиком.

Всё решилось быстро. Недельку семья Одиноковых жила на квартире Орджоникидзе, потом Моссовет выделил им жилплощадь. Васю зачислили в девятый класс. В комсомол он вступил уже на первом курсе института…

Глава вторая

16 июня ближе к вечеру Вася Одиноков стоял в тамбуре вагона со своим новым другом, Мироном Семёновым. Познакомились они несколькими днями раньше при посадке в поезд, а точнее – в вагон с табличкой «Москва – Барнаул». По пути наговорились всласть, поскольку никто не мешал: они ехали в четырёхместном купе вдвоём. Ещё два места были оплачены Наркоматом просвещения для доставки в Барнаул практикантов Сонина и Вяльева, но Сонин уже маршировал на сборах, а Вяльев, о чём Вася не преминул поведать Мирону, оказался ловчилой и хамом. Проводник, правда, на второй день поездки сообразил, что к чему, и стал подсаживать к ним в купе всяких-разных попутчиков, но все они ехали на небольшие расстояния.

А в Челябинске к ним подселили попа! Настоящего: громадного, громкоголосого, в бороде, рясе и с крестом. Их обуял такой смех, что они сбежали в тамбур. Теперь стояли здесь и, посмеиваясь, курили. Вернее, курил Мирон, Вася курить никогда и не пробовал.

– У нас на Алтае, – говорил Мирон, – с мракобесием давно покончили. Ни одного попа не осталось. Я даже удивляюсь, зачем он к нам едет.

Мирон был на несколько лет старше Васи, уже отслужил в армии, окончил вуз, успел жениться и даже имел ребёнка. Работал журналистом, в Москве повышал квалификацию. Хвастался, что скоро станет не просто журналистом, а главным редактором газеты, и его красавице-жене Анисье это будет лестно. Васин рассказ о подлом Гарике ему очень понравился, он захотел написать о Гарике очерк и первый день поездки изводил попутчика вопросами о жизни геофака, делая заметки в своём блокноте. Заодно выяснил, кто Васины родители. Узнав, что его матушка работает в метро, ходит там по перрону в красной шапке и с жезлом, пришёл в полный восторг и, бросив статью «Подлый Гарик», перекинулся на тему «Простые герои социалистического метро»:

– Ты мне расскажи, как там у них под землёй всё устроено, какие бывают случаи, а я твой рассказ литературно обработаю и опубликую в газете.

– Не знаю я никаких случаев, – отбивался Василий. – Метро работает с шести часов утра. Мать на работу уходит затемно, я сплю ещё. Чего она там делает, не спрашивал…

Теперь у них появилось новое развлечение: настоящий поп.

– А ведь билетов на эти два свободных места не продают? – осенило Мирона. – Их оплатил Наркомпрос.

– Не продают, – согласился Василий, отшатываясь от окна, в которое влетел изрядный клуб паровозного дыма.

– А проводник попа подсадил?

– Подсадил.

– Вот! Мы его сейчас выведем на чистую воду.

– Кого? Проводника?

– Попа!

Они, предвкушая развлечение, вернулись в купе. Поп уже расположился, распаковал свой саквояж и пил чай с сушками.

– Приятного аппетита, батюшка, – елейным тоном проблеял Мирон. – Можно вас так звать?

– Спасибо на добром слове, отрок. Звать меня можно отцом Анатолием. А вас как?

Ребята представились, причём Мирон со значением добавил:

– Я журналист.

Отец Анатолий благодушно покивал.

– Вам, отец Анатолий, можно разговаривать с журналистами?

– Мне, Мирон, сын мой, можно разговаривать с кем угодно.

– Тогда разрешите спросить?

– Спрашивай.

– Вот вы священник. Проповедуете правильные вещи. Вроде «не укради», «не возжелай» и прочее.

– По мере сил, сын мой, – ответил отец Анатолий, отхлёбывая чайку.

– Но вот вы едете в поезде, как мы понимаем, дав проводнику взятку, чтобы он посадил вас в вагон без билета.

– Так билетов-то нет, – удивился поп. – А ехать надо.

– Но ведь взятка?

– Где взятка? Я Николаю, проводнику нашему, ничего не предлагал и не давал. Он меня сам, по доброте душевной, пригласил. Бесплатно.

– Хитро. Ой, хитро! – закричал Мирон. Тут уже вмешался Василий:

– Но всё равно получается воровство, ведь государство с вас денежку не получило.

– Правильно, сын мой. С меня – не получило. Но Николай сообщил мне, что место всё равно оплачено.

Ребята засмеялись:

– Это ещё хитрее! Выходит, Наркомат просвещения оплатил проезд священника?

Отец Анатолий развёл руками, улыбнулся в бороду:

– В том и есть суть справедливости. Добро делать надо! Ибо сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». – И спросил в свою очередь: – Не желаете ли чаю, дети мои?

– Чая здесь ждать два часа, – скривился Мирон. – И то принесут без сахара. Никак не желают возлюбить ближнего. Надо бы про такие порядки написать фельетон.

Священник встал, выглянул в коридор, крикнул зычно:

– Николай!

Появился пожилой проводник:

– Чего желаете, батюшка?

– Чаю нам подай на всех, будь добр.

Проводник склонил голову в поклоне:

– Сей момент принесу, батюшка, отец Анатолий, – и мгновенно убежал.

– Вот это да! – изумился Мирон. – С нами он иначе себя вёл. А тут, смотрите, забегал!

– Уважает, верующий человек, – пояснил отец Анатолий.

– Это какой-то парадокс, – заметил Вася. – Ведь с религией в стране покончено?

– Не соглашусь я с тобою, Василий, ибо неверна сама посылка твоего тезиса: с религией вовсе не покончено. Созданы некоторые условия для её исчезновения, а многие храмы закрыты – это верно, да только не исчезла церковь наша православная. Тысячи священников продолжают окормлять верующих.

– И вы теперь, что же, в состоянии войны с Советской властью?

– Опять не так. Православие ни с какой властью не воюет, ибо, по мнению церкви нашей, любая власть от Бога. А поле деятельности Иисуса Христа – вне мира земного.

– А вот у нас на Алтае многие священники агитировали против Советской власти, – Мирон никак не мог удержаться, чтоб не ввернуть словечка про свой Алтай.

– Да, сын мой. Было такое, знаю. И не только на Алтае. Навлекли те священники большие беды и на себя самих, и на церковь.

– А вы, стало быть, правильный поп? Дружите с властью?

Отец Анатолий негромко засмеялся, посверкивая глазками:

– Дружите, не дружите… Даже в седую старину святые отцы не разрывали отношения с языческой властью, с уважением обращались ко властителям, кои гнали церковь! В конце концов пришло время – и те самые властители уверовали, крестились. Это нам пример. Церковь не уходит от диалога с властью, и не должна этого делать.

– Ничего не понимаю… Я давно не видел попов. Храмы у нас на Алтае все уже закрыты. А у вас, оказывается, диалог?!

– Молиться надо за вразумление гонителей веры, и Господь поможет.

– Вы молились?

– Да.

– Господь помог?

– Конечно. Вот смотрите: после революции гонения были жестокие. Не по закону, а по произволу закрывали храмы. В 1937–1938 годах особенно сильно разгулялись бесы, посадили в тюрьмы и даже убили многих священников. Стенали мы, и сильна была молитва наша, и вот товарищ Сталин покончил с бесами, которые давили веру. Он их самих вверг в узилище, а безвинно ими замурованных освободил.

– Как это?

Священник удивлённо воздел брови:

– Не знаете разве? В 1939 году больше миллиона человек вышли на свободу, если считать со ссыльными.

– Сколько?!

Отец Анатолий начал что-то говорить, но протяжный паровозный гудок заглушил его слова. Открылась дверь, проводник внёс стаканы с чаем, в подстаканниках, и сахар.

– Пейте на здоровье, батюшка, – умильно улыбаясь, сказал он. – И вы откушайте, ребятишки. Путь далёкий, за чайком и время пробежит быстрее.

– Спасибо, Николай, – благодушно проговорил священник.

– Спаси, Господи, – и Николай вышел.

Всё время, пока проводник был в купе, пока расставлял он стаканы, Василий сидел как на иголках. С уходом проводника его пробило:

– Вы что же, хотите сказать, в тюрьмах и ссылках содержался миллион священников?!

– Что ты, что ты! Священников не так много. Но, говорят, по просьбе самого Сталина первыми освободили именно нас.

– Вы тоже сидели?

– Я был в ссылке. Потом обретался в Оренбурге. Теперь еду в Томск. В Томской области храмы закрыты, епархия Томско-Алтайская перестала существовать. По решению патриаршего местоблюстителя буду вести переговоры с областным руководством, а местоблюститель, митрополит Сергий – с центральным.

– Вам в Томск надо? – спросил Василий. – А наш вагон идёт в Барнаул.

– Доеду до Новосибирска, а там, с Божьей помощью, доберусь и до Томска.

– Удивительные вы нам тут вещи рассказываете, – заметил Мирон. – Я, вроде, работник прессы, но ни о чём подобном не информирован. Знаю только, что борьба с религиозным дурманом – важная задача партии и комсомола.

– Ну это уж я не знаю, сын мой, кто тебя о чём информировал. Но всё же думаю, что со сталинской Конституцией, принятой в 1936 году, ты знаком.

– А как же! Я гражданин!

– Во-от! А в Конституции провозглашено равноправие всех граждан, в том числе и служителей культа. В статье 124-й записано: «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами». Я эти пункты, сын мой, наизусть знаю! Участвовать в выборах депутатов и быть избранными тоже имеют право все граждане СССР, независимо от их вероисповедания.

– Да, что-то такое я помню… – признался Мирон, а Вася буркнул, недоверчиво глядя на попа:

– Но ведь религия – отживший пласт культуры, согласитесь.

– Вы оба имеете право так думать, можете смело меня переубеждать. Попробуйте.

Они попробовали. Спорить с хорошо подкованным священником было трудно! Они ему про равенство в труде, а он им цитату из Писания о том же самом; они про созидание ради общего интереса – а он опять цитату; прямо-таки получалось, что коммунизм и христианство – едва ли не одно и то же.

– Коммунизм желает уничтожения частной собственности, – горячился Мирон. – А при царизме церковь поддерживала существовавший тогда порядок, то есть частную собственность и эксплуатацию человека человеком. И сама эксплуатировала крестьян.

– Церковь призывала к человеколюбию, – возражал отец Анатолий. – И разве не находим мы в трудах святого Иоанна Златоуста слов: «Для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение»?

– Какой вы трудный собеседник, отец Анатолий, – пожаловался Мирон. – Ничем вас не проймёшь. Наверное, оттого, что вы знаете свои тексты, а мы свои: Маркса, Энгельса – и не можем спорить на равных.

– Маркса и Энгельса мне довелось читать, – не согласился с ним священник. – В ссылке была, знаете ли, библиотека. Фонды её небогатые я все осилил. Энгельс писал, что социализм существует давно, а своего господства он достиг в виде христианства. И Ленин говорил, что классовая борьба вначале велась под знаком религии.

– Где это он такое говорил?

– Я не помню. Вам виднее, вы знатоки текстов своих кумиров.

– Ни Энгельс, ни Ленин не были верующими. И товарищ Сталин тоже атеист.

– Сталин – первый в России глава государства, имеющий семинарское образование.

– Это он нарочно там учился, чтобы обмануть царизм, – отверг этот довод Мирон.

– Помяните моё слово, со Сталиным православие получит свой шанс.

– Скорее рак свистнет, батюшка, – смеялся Мирон.

– Это вы зря, – покачал бородой батюшка. – Сталин очень умный человек, уж вы мне поверьте. Он не может не учитывать, что советский народ – в основном верующий. Перепись населения показала в 1937 году, что две трети сельских жителей и одна треть городских – верующие.

– Данные той переписи признаны ошибочными… – начал Мирон, но Вася прервал его. Он, когда дошло до цитат из Писания, как-то задумался. Сидел, морщил лоб, шевелил пальцами, будто пытаясь что-то вспомнить, и вдруг выдал:

– «Все верующие были вместе и имели всё общее. И всякую собственность разделяли всем по нужде каждого».

Священник посмотрел на него с одобрением, а новый друг-журналист просто застыл с открытым ртом. Одиноков смущённо засмеялся:

– Вот, вспомнилось, не помню, откуда. Но не Энгельс, точно.

Отец Анатолий взморщил свой лоб:

– Если не ошибаюсь, это фраза из «Деяний апостолов». Но каким чудом?..

Мирона всего корёжило, он не мог говорить. Наконец прошептал:

– Вася! Ты что, учил наизусть поповские бредни?!

– Неужели, сын мой, ты верующий? – как эхо, проговорил отец Анатолий.

– Нет! Что вы! Это из детства… Родители по всей стране возили, заводы какие-то строили, а школ там не было, ну и учили меня все кому не лень. Один старик был, химик, он ещё с Менделеевым знался, натаскивал меня по химии. А заодно преподал Слово Божие. Я маленький был, мне нравилось читать. Хорошо запоминал. Но я атеист! Комсомолец! Понимаю, что это всё сказки старых времён.

– Ладно, – махнул рукой отец Анатолий. – Ни до чего мы не договоримся. Может, лучше ещё по стакану чаю?

– Можно, – согласился Мирон, всё ещё не сводя изумлённых глаз с Василия.

– Да, батюшка, – вздохнул Василий. – Чего там спорить. Давайте чаю.

– Николай! – позвал проводника батюшка…

На другой день, в Новосибирске, отец Анатолий попрощался с ними, с проводником Николаем, с другими пассажирами. Он уходил по перрону, с саквояжем в руке – большой, заметный; некоторые встречные отворачивались, но были и такие, кто подходил за благословением. Ребята и проводник стояли у окон, смотрели.

– Этот нигде не пропадёт, – завистливо сказал Мирон.