355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Сорокин » Оберег » Текст книги (страница 9)
Оберег
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:56

Текст книги "Оберег"


Автор книги: Дмитрий Сорокин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Гуннар заинтересовался. Захотелось ему самому посмотреть на княжескую дочку, которую Владимир ни с того, ни с сего пообещал вдруг этому сопляку Руслану. Сам не зная почему, молодой варяг разволновался. Три дня кряду он придумывал, как бы ему проникнуть на княжий двор. Потом придумал. Напоил гусляра, украл у того гусли. Обращаться с ними он умел. Мастером, конечно, не являлся, но умения его вполне хватало, чтобы повеселить челядь. Ожидания Гуннара оправдались. С гуслями он без проблем проник на задний двор, и часа три кряду потешал прислугу частушками вольного содержания. Наконец, усилия его увенчались успехом: окошко на втором поверхе открылось, оттуда выглянула девушка красоты и впрямь неописуемой.

– Это кто? – прервавшись, спросил Гуннар внезапно севшим голосом.

– Это? А, Людмила, дочка княжеская. Добрая, не капризная.

Гуннар не мог отвести от нее глаз. Людмила же, поняв, что песен больше не будет, пожала плечами и закрыла окно. Почти сразу же Гуннар ушел. В тот вечер он напился, как и в три последующие. Он не мог спать по ночам, он бредил наяву. Страсть пожирала варяга. Наконец, он решился. Сбросил с себя рубище, отпарился хорошенько в бане, в общем, привел себя в полный порядок. И вечером, едва стемнело, неслышной тенью проскользнул он на княжий двор. Дождавшись, когда утихнет возня слуг, забрался по стене на второй поверх, постучался в заветное окно.

Людмила открыла. На лице ее был испуг пополам с удивлением, в руке кинжал.

– Не бойся меня, княжна, я не сделаю тебе ничего дурного! – прежде всего сказал Гуннар. Глаза его лихорадочно блестели, голос дрожал. – Люба ты мне. До того люба – жить без тебя мочи нет, есть; спать не могу, все о тебе одной думаю. Прошу тебя, бежим со мной к варягам! Будешь моей, ни в чем нужды знать не будешь! Все. Что хочешь, для тебя сделаю! Хочешь, Рим разрушу, хочешь?

– Нет, не хочу. – холодно ответила Людмила. – Рим и без тебя уже давно порушили, и не один раз, к тому же. Прощай. – с этими словами она толкнула его в лоб, от чего Гуннар сверзился с высоты второго поверха наземь. Людмила закрыла окно.

На шум падения прибежала стража, и Гуннару пришлось, кряхтя от боли, быстро уносить ноги. Унес. Но отнюдь не успокоился, получив отказ. Бражничал по корчмам пуще прежнего, стараясь залить вином пожар, бушующий в груди. Не помогало. Все равно Людмила снилась ему каждую ночь, ее образ пробивался даже сквозь самый тяжкий пьяный угар. Много дней промучился Варяжонок, строя несбыточные планы. То он думал дерзко ворваться в княжий терем и увести Людмилу прямо из-под носа у князя и всей его дружины. Потом он вспомнил, какие бойцы сторожат дворец да пируют в нем, и боевой пыл его приугас. Перебрав несколько подобных вариантов, Гуннар остановился на не самом честном, зато, пожалуй, самом действенном. Приворожить – и дело с концом! Сама прибежит, никуда не денется. Затратив три гривны золота, кучу нервов и сил, он раздобыл несколько локонов своей возлюбленной, и с бесценной этой добычей пошел на поиски ворожеи. Радость, с которой Гуннар носился по Киеву, позабыв о том, что он вне закона и положено ему прятаться, сослужила ему плохую службу. Сначала его узнал Микула, богатырь известный, могущественный и влиятельный, но мало кто понимал, чем таким особо важным этот человек занимается. Поговаривали, что с ночным воеводой у них какие-то общие дела. Потом на Гуннара наткнулись сразу несколько воинов из младшей дружины, но к тому времени Варяжонок уже вырвался за городские ворота. Произошла долгая увлекательная погоня, ушел от нее Гуннар лишь чудом, скрывшись в Черном лесу. Полдня проплутал он по оврагам да буреломам, прежде чем вышел на поляну с покосившейся избушкой. Быстро сообразив, кто в ней обитает, Варяжонок пинком распахнул дверь.

– Здорово, старая! Во-первых, все, что есть в печи, на стол мечи. Во-вторых, сделаешь мне приворотное зелье.

– Да? С чего это я пред тобой эдак распинаться должна?

– А вот с чего. – недобро усмехнулся Гуннар, доставая меч. – Зарублю к ящеровой матери, и дело с концом.

– Ага, понятно. А в-третьих что? Отдаться тебе, что ли?

– Сбрендила, старая? Дочку свою дашь мне побаловаться, и достаточно.

– Дочку, говоришь? Добро, добро. С чего начнем? С еды, зелья или с дочки?

– Давай с дочки. Пожрать я всегда успею.

– Ну, что ж, тогда зайди за избой в лес, пройди немного, и крикни: "Красна девица, я тебя жду!". Она и придет.

– По ягоды, что ли пошла?

– Ага, и травок присобрать.

– Ну, жди меня, старая, да готовь жратвы побольше! – и Гуннар вышел из избы.

– И чего дальше? – спросил Руслан, видя нехороший блеск в бабкиных глазах.

– Чего-чего... Ну, поорал он там, дурак. На весь лес... В общем, с тех пор не возвращался. Думаю, мавки с полуденницами до сих пор с ним развлекаются, морочат его непутевую головушку. Так что коня его можешь забрать. Мне он без надобности. "Конь на обед..." – это только в глупых сказках, которые скоморохи рассказывают. – баба-яга недвусмысленно кивнула на Вьюна.

– Погадала бы ты ему что ли, бабушка. – попросил Вьюн.

– Это еще зачем? – сразу взъерошилась бабка.

– Ну, как же, как в песнях поется: нагадала герою колдунья жизнь славную, а смерть лютую, и прожил герой жизнь свою в доблести, а все равно помер предсказанной смертью.

– Хренушки. Ты что, скоморох, белены объелся? Где это ты таких песен понаслушался?

– Да везде их поют. – недоуменно пожал плечами Вьюн. – и у франков, и на Оловянных островах, и у варягов, и у германцев...

– А у нас поют другие песни. – обрезала его баба-яга.

– Это какие же?

– Видать, долго ты дома не был, скоморох, коли память отшибло. Походи по Руси, послушай. Поймешь, может быть, почему не стану я гадать ни Руслану, ни тебе.

– Ладно. – подвел итог трудного дня Руслан. – ложитесь спать, а я пока покараулю.

– Да брось ты, ложись тоже спать. Котофей в случае чего так заорет, в один миг пробудишься. – сказала баба-яга, убирая со стола.

С рассветом начисто вымытый дождем лес пробудился, наполнился птичьим пением, стрекотом кузнечиков на опушках, криками зверей, шорохами, шелестами... Бобры на ручье деловито подрезали молодые деревца: пришла пора укрепить плотину. Заспанный хорек вылез из норы, повертел носом туда-сюда, прикидывая, чем бы поживиться. Медведь вылез из ямы и побрел к малиннику, откуда вчера его выгнал сильный дождь. Ягоды только-только начинали краснеть, набирать сок, но нетерпеливый топтыгин уже ободрал больше половины... Дождь кончился, ночь прошла, и все вернулись к своей обычной жизни. Легкий ветерок лениво гонял по небу белые барашки облаков, солнце дарило свое тепло всем.

Руслан вышел во двор, сладко потянулся, зевнул. Подошел к колодцу, достал ведро воды, вылил на себя. Ух, хорошо! Растерся холстиной. Так, чтоб стало горячо. Сходил за мечом, поупражнялся с полчаса. Тело пело, душа рвалась вперед, на подвиги. То есть, назад, в Таврику. К Черноморду, будь он неладен. Сзади послышался шорох. Руслан, как был, голый по пояс, с мечом в руке, резко обернулся. На полянке стоял леший. Старенький, тощий, весь высохший.

– Лепо рубишь, богатырь. Разумею, на змея нацелился?

– Доброе утро, дедушка. Нет, на колдуна иду.

– Утро доброе. Ты с этой бляхой, что на шее носишь, поостерегись лучше. А то, не приведи боги, такого наколдуешь, сам того не зная... Бабка-то жива еще?

– Жива, почивает. А ты, дед, никак, тот самый леший?

– Это какой еще "тот самый"? – с подозрением спросил леший.

– Который исчез неведомо куда.

– А... Тогда точно я. Помимо меня в ту сторону точно никто не исчезал, я бы встретил.

– Ой, хто это? – выглянул из избы заспанный Вьюн. – Леший, что ли?

– Он самый. – ответил Руслан. – Иди, буди бабулю, скажи, гость дорогой пожаловал.

– Кто ходит в гости по утрам, бывает с тем тарам-парам...– послышалось через некоторое время ворчание бабы-яги. – Устроили из бабкиной избы постоялый двор, лишили покоя несчастную старушку... Кого там еще принесла нелегкая? она выглянула во двор, увидела лешего и дурное настроение как рукой сняло. Ой, глянь, кто к нам пожаловал! Живой! А что черный такой? Вчера ж дождь был!

– Потом расскажу. – устало сказал старик. – Попить бы!

Руслан поспешно вытащил из колодца ведро воды, протянул лешему. Тот с благодарностью принял, пил степенно, но жадно. Когда ведро опустело, вернул Руслану:

– Повтори, ладно?

Богатырь пожал плечами и повторил. А потом еще повторил... После пятого ведра старый леший взбодрился, и, хотя толще не стал, смотрел уже озорным глазом.

– А помнишь, бабка, как мы с тобой, бывалоча...

– Тихо, тихо ты, дурило зеленый, перед молодыми неудобно... – испуганно замахала на него руками баба-яга. – Лучше расскажи, куда это тебя, хрен старый, забросило, что ты домой не сильно торопился?

– Да, дедушка, расскажите. – попросил Вьюн, присаживаясь на траву.

– Да что там рассказывать... – смутился Леший. – Было бы о чем... В общем, так. Сидели мы с бабкой туточки, чагу попивали. Я помыслил с энтой деревяхой поморочиться, ну, бабка мне ее и дала. Первым делом я нашел, что одна загогулина дает понятие языков зверинских и пташьих. Ну, мне-то оно ни к чему, я все энто дело отродясь понимаю. А потом я покрутил вон тот, самый длинный сучок. И миг единый, охнуть не успев, оказался незнамо где. Кругом лес, да не мой. Высоченные деревья, меж них болтаются тоже как бы деревья, но не твердые, а хоть узлы вяжи. Трава, в общем, но в руку толщиной. Кусты лохматые, цветы пахучие, жарища, духотень, и птицы не по-нашему поют. Потом змеюку видал. Толщиной с меня, а длиною со всю энту поляну будет. Опосля на меня кот спрыгнул. Черный, как твой Котофей, но здоровый, как лось. Крепко так прижал, сожрать хотел. Зубищи – во! Но он быстро понял, что я невкусный, и убрался.

Иду я дальше по энтому непонятному лесу, страшно до дрожи. И тут вылазит на поляну ихний леший. Низенький, черный, не по-нашему лопочет, но я его понял. Не зря, видать, деревяху-то в руках вертел. "Убирайся, – говорит, отсюда! Это мой лес! Никого сюды не пущу!", и с кулаками лезет. Ну, энто дело нам привычное, сколько я волтузил лешака из соседнего бора, когда он у меня две дюжины птиц спер, а потом еще кабана племенного сманил, стервец... Ну, понятно, я тому черному врезал, по-нашему, от души, а он наземь брык! И дуба дал. Помер, значить. Пришлось мне занять его место. Не оставлять же лес без присмотра. Лес, хоть и чужой, а все же лес, и пригляд ему надобен. А там, кумекаю, глядишь, и еще какой пенек чернявый забредет...

Ну, за год худо-бедно освоился я там. Все в порядок привел, многое по-нашенски наладил. Только одна беда: зимы у них нет совсем. Одно сплошное лето. Я-то думал, сейчас навкалываюсь, зато зимой отосплюсь. Нет, шмеля тебе в ухо. Не то что зима, но и осень где-то заблудилась. Просто беда! Добро, хоть дожди шли довольно часто. Так, не спамши, я дюжину лет там проторчал. Отошшал, почернел, да и вообще, умом чуть не тронулся от тоски. Там все настолько не наше, что... А, – махнул он рукой, – вам все равно не понять. На тринадцатый год заявились вдруг родичи того лешего, что я нечаянно пришиб. "Куда, спрашивают, – братуху подевал?". Ну, я им ответствую, мол, не хотел я, так, мол, получилось. А они и говорят мне: "Если сам уйдешь отсюда, никто тебя не тронет. Если нет – биться будем". Ну, на кой мне с ними биться? Чтоб еще в десятке лесов горбатиться?! Нетушки! Дома-то завсегда милее! Ушел я из того леса. Шел-шел, вообще леса кончились. Началась степь. Не такая, как у нас, но нечто вроде. Звери там тоже диковинные: то лошади полосатые, а то... помнишь, старая, у нас раньше такие водились: огромные, лохматые и с двумя хвостами, один спереду, другой сзаду? Вот там такие же, только лысые и ростом поменьше. Нашел я в той степи пень агромадный, залез в него, да заснул. Дюжину лет не спать – не шутка, знаете ли. Сколько я спал – про то не ведаю. Проснулся когда, стал домой пробираться. По степи, потом по пескам – вспомнить страшно. Потом через море, по горам, по долам... Вот, домой вернулся. Седмицу отдыхать буду, потом приберусь. Эвон, лес-то какой запущенный стал! Это я к чему все рассказал, тебе, витязь хоробрый – в первую голову. Неча баловаться с незнакомой магией. А то поработаешь лешим без сна и отдыха дюжину лет незнамо где – узнаешь, почем пуд лиха! Ладно, пойду я отдохну с дороги. Как в себя приду – жди, бабка, меня в гости. Вспомним былое... – леший со скрипом поднялся и заковылял в лес. У самой кромки обернулся:

– Да, забыл совсем. Когда сюды шел, уже в моем лесу, девок наших встретил. Они просили поблагодарить тебя, бабуся, за развлечение доброе. Очень уж им этот молодец, что ты послала, по нраву пришелся!

– Он что, живой еще? – спросил Руслан, предвкушая поединок с Гуннаром.

– Нет, что ты. Уж дня три, как мертв. Но им нравится. – леший скрылся в лесу.

– Так что, касатик, тебе повезло несказанно. – подвела итог баба-яга. – А то лешачил бы ты сейчас где-нибудь в Чайной стране, а то и в Стране Восходящего Солнца...

– А это где такая? – спросил Руслан. – Про Чайную еще краем уха слыхивал, а это где?

– Да примерно в тех же краях, – махнула рукой бабка – далече отседова, да и делать тебе там нечего. Ладно, пора подкрепить ваши молодые силы. Ты, скоморох, поди со мной, по хозяйству поможешь. А ты, Руслан, иди Слепня лови.

– Да на кой мне эта муха кусачая?

– Да не муху, балда, коня! Этот, Гуннар ваш, он коня своего Слепнем назвал. Говорит, в честь коня варяжского бога Вотана. Я, правда, вроде бы помню, что того коня немного не так звали, да сейчас это не важно.

Руслан пошел по следам лешего, и вскоре наткнулся на крупного вороного коня, ощипывавшего листья с лещины. Конь покосился на него настороженно, но трапезу не прервал.

– Слепень, Слепень, у, хорошая конячка. Иди сюда. Дальше вместе поедем.

– Ага, сейчас. – пробурчал конь себе под нос. – Сначала "хорошая конячка", а потом шпоры в бок, хлыстом по морде, и вперед полным ходом, пока не издохну. Хватит.

– Ну, здесь ты, дружище, ошибаешься. Будешь нормально слушаться, и бить не стану.

– Э... Ты что, понял, что я сказал?

– Ну, понял, а что? К тому же, прикинь: пойдешь со мной, много чего повидаешь. А останешься здесь – сгинешь. Волки-то, они знаешь, какие страшные? У-у-у... И вечно голодные. Так что думай, Слепень.

– Да какой я, ко всем волкам, Слепень? Шмелем меня звать. Этот, бесноватый, спер меня у корчмы, пока мой хозяин пошел пивка попить. И сразу Слепнем назвал. Почти угадал, конечно, но, по-моему, Шмель – гораздо красивее.

– Так ты согласен? А то недосуг мне тут с тобой пререкаться, в путь пора.

– Далече?

– Для начала в Таврику.

– Добро, там, говорят, тепло и травы много... Ладно, будь по-твоему, человек. Только, чур, не драться. Со мной договориться всегда можно.

– Тогда вылезай из лесу, жди меня у избы.

Перекусив, Руслан собрался в путь. Вьюн нерешительно топтался на пороге.

– Погодь, богатырь. Сколько раз тебе говорено: торопись, да медленно. сказала баба-яга. – Так с голым торсом путешествовать и собрался?

– А чо? – осклабился Руслан. – Я ж не немощен телом. Мне от чужих взглядов прятать нечего.

– Ну, как хошь, только рубахой одарить хотела... Навязывать не буду.

– Гм... А вдруг да похолодает? Ты права, бабуся. Погорячился я, как обычно. Давай рубаху.

– Держи. – бабка кинула ему загодя вытащенную из сундука рубашку. Теперь езжай, а то солнце высоко уже. Ежли что – заходи, всегда рада буду. Только постарайся своим ходом, с оберегом не больно играй-то. И тебе, скоморох, скатертью дорога.

– Благодарень тебе, бабуся. – поклонился Руслан. Вьюн тоже попрощался, богатырь позвал Шмеля, и все трое углубились в лес.

После полудня они вышли на тракт. Здесь пути их разошлись: Вьюн пошел в Киев, веселить почтеннейшую публику описанием странствий удалого богатыря Руслана Лазоревича и сказкой о приключениях лешего в далеких заморских лесах, где и кони полосатые, и вообще все не то и не так; а Руслан вскочил в седло и вежественно сказал Шмелю:

– Ну, волчья сыть, давай-ка посмотрим, на что ты способен! – и направились они на юг.

Глава 17

Таврика давно осталась позади. Впереди, за степью, ждала Русь. Молчан и Рыбий Сын планировали дойти до обитаемых мест, оставить там девушек-славянок и варяжку каким-нибудь заслуживающим доверия людям, и повернуть на восход, откуда происходило большинство обитательниц черномордова гарема. Погода радовала постоянной солнечностью, дождя пока не было. Единственное, с чем возникали проблемы – это с прокормом всей оравы бывших наложниц Черноморда. Половецкая конина и еда из дворца давно закончились, "мышатину" – то есть сурков да сусликов, девки есть отказались все, как одна. Молчан охотником оказался никудышным. Он. Конечно, не брезговал мясом, еще как не брезговал! Но убивать зверушек, которые были единственными его молчаливыми соседями в течение пяти лет – это было выше его сил. И пришлось Рыбьему Сыну целыми днями носиться по степи, охотясь на дроф и вообще на любую живность крупнее суслика. Сурками они с волхвом питались сами. Как-то раз сбил коршуна, но хищник оказался невкусным. Со скатертью же самобранкой, прихваченной из колдовской хламовки, приключился конфуз, и нешуточный.

Дело было на двенадцатый день пути. Вечером путники доедали последние запасы. Поев, стали устраиваться на ночлег. Две очередные девки, по установившейся традиции, в полуодетом виде принялись обольщать своих провожатых. Рыбий Сын смотрел на них совершенно невозмутимо, но любые попытки установить контакт пресекал моментально: доставал свою печенежскую саблю, и недвусмысленно намекал: девка, плясать можешь сколько угодно, хоть совсем разденься, но если полезешь обниматься и так далее – мой меч твой башка с плеч. Понятно? Вот так-то. Молчану же эти ежевечерние представления давались тяжело. Его очень тянуло к девкам, но он боялся, что, попробовав женских ласк, не сможет более ни на чем ином сосредоточиться, вернуться на путь поиска Истины. Не помогали и увещевания Рыбьего Сына: мол, Черноморд и с девками запросто, и колдун вон какой серьезный... Волхв, конечно, терпел, но при виде гологрудых танцовщиц его просто трясло.

Итак, в тот достопамятный вечер девки, так и не добившись взаимности, оттанцевали свое и с горестными вздохами пошли укладываться спать. Молчан же вздохнул с явным облегчением.

– Что, Молчан, достали тебя эти дурочки? – усмехаясь, спросил Рыбий Сын.

– Уй, достали...

– Хочешь, скажу им, чтоб перестали плясать, а то им всем головы поотрубаю? – скорчил он кровожадную гримасу. Получилось очень устрашающе: ожоги на лице словенина еще не до конца зажили, волосы только-только прорезались светлой щетиной на обожженной голове. Без содрогания не взглянешь...

– Да пусть их пляшут. – махнул рукой Молчан. – Смотреть-то ведь не запрещается...

Рыбий Сын ничего не сказал, только рассмеялся сухим смехом.

– Знаешь что, – начал снова Молчан, – а на завтра у нас жратвы совсем нет. Что делать будем? Как девок прокормим?

– Что ты переживаешь, Молчан? Ты же у Черноморда взял эту... как ее... скатерть-перебранку... нет, не так. Забыл, как эта тряпка зовется.

– Точно! – хлопнул себя по лбу волхв. – Как это я про самобранку-то забыл? Я ж ее и не испытал ни разу. Вот сейчас и испытаем!

Он как стервятник набросился на свой мешок, глаза загорелись, руки затряслись от возбуждения. Наконец, совладал с узлами, нашарил скатерть, извлек.

– Сейчас увидим, как в старину делать умели! – воскликнул он. Рыбий Сын заинтересованно подошел поближе. Молчан осторожно расстелил скатерть. Некоторое время ничего не происходило, и волхв начал нетерпеливо покусывать костяшки пальцев. – Неужели колдун простую тряпку в кладовку положил? пробормотал он.

Оказалось, что все же не простую. Воздух над скатертью начал сгущаться, превращаясь в белесый туман. Молчан и Рыбий Сын подались вперед – всегда интересно присутствовать при чуде. Туман тем временем густел, из него вылепливалось нечто, менее всего похожее на, скажем, запеченного гуся и кувшин вина. Когда процесс сотворения закончился и туман развеялся, на скатерти осталась лежать совершенно голая женщина, пряно пахнущая какими-то благовониями. Она томно застонала и сделала несколько не допускающих двойного толкования приглашающих жестов. Рыбий Сын захохотал, Молчан побледнел. Женщина, видя, что никто не решается ответить на ее призыв, грациозно поднялась, подошла к Молчану и, запрокинув голову, обвила его шею тонкими руками, украшенными многочисленными перстнями и браслетами. Волхв почувствовал, что еще чуть-чуть – и он либо поддастся искушению, либо провалится в забытье. Выручил его продолжавший смеяться Рыбий Сын, который подошел к опустевшей скатерти и аккуратно сложил ее. Женщина вскрикнула, ее фигура задрожала и медленно растворилась в вечернем воздухе. Молчан сел. Лоб его покрывала испарина.

– Что, куда ни плюнь – а всюду девки? Только держись! – Рыбий Сын дружески хлопнул волхва пор плечу, отчего у того ненадолго онемела рука. – А вообще, правильно! Будем девками питаться! Волшебными! Заодно и настоящие от нас отстанут, как посмотрят, какая участь их ждет в случае чего...

– Это же надо было так ошибиться! – пробормотал ошалевший Молчан. – Вместо скатерти-самобранки цапнул простынь-самостилку...

– А что это за штука? – заинтересовался Рыбий Сын.

– Давным-давно в одной восточной стране тамошний князь решил извести всех гулящих девок. И извел. Ни одной не осталось. И оказалось, что в той стране полным-полно бобылей, да и в походе многие воины привыкли развлекаться с девками. И тогда тамошние колдуны наловчились делать простыни-самостилки и продавать их за большие деньги. Очень удобно: достал из мешка тряпку, расстелил где угодно – и вот вам, пожалуйста. Потом тряпку свернул, в мешок засунул, и дальше пошел... Жрать не просит, да срамных напастей не подарит... Мне про это волхв один старый рассказывал, а я все не верил... Надо же, и в конце концов сам нарвался! Как это я перепутал...

– Первый раз в жизни увидел, вот и не понял толком, что это... – успокоил его Рыбий Сын. – На ней же не написано, что это такое.

Хуже всего было то, что девки видели всю эту сцену и сильно обиделись на Молчана: мы, дескать, недостаточно для него хороши, что он мороки какие-то вызывает для потехи...

Так что теперь все в отряде зависели от охотничьей удачи Рыбьего Сына. Удача же его баловала не слишком, так что едва хватало, чтобы ноги не протянуть. Шутка ли, полсотни человек накормить! На восемнадцатый день пути капризная удача окончательно оставила его. После голодного дня девки вдруг пересмотрели свои вкусы, и с радостью сварили и съели похлебку из сурков. На двадцатый день степная трава стала отчетливо пониже, пожиже да посуше. Воздух дышал жаром. На двадцать второй день исчезли сурки и прочая "мышатина". Пришлось довольствоваться ящерицами.

– Куда это мы забрели? – недоумевал Рыбий Сын, когда они остановились на ночлег. . – Вроде, прямо шли, никуда не сворачивали, а кругом, куда ни кинь взгляд – степь. Вроде бы, кочевали мы тут как-то, но недолго: мало воды, мало травы для коней, и слишком уж жарко. Где же Русь? Далеко еще? По моим представлениям, мы уж дней пять как там должны быть. Выходит, заплутали.

– Подожди, стемнеет, посмотрим... Что ж это я, совсем забыл на звезды-то смотреть... – засуетился Молчан. – Наверное, и впрямь, сбились мы с пути немного...

Вскоре высыпали на небо звезды. Молчан долго смотрел на созвездия, бормотал что-то вроде "Да нет, не может быть!", снова смотрел, снова бормотал. Наконец, с глухим стоном повалился на сухую траву.

– Ну, и что случилось? – заблудились, да?

– Что-что... Ох, пропадать нам всем из-за головы моей непутевой... Я ж нас всех прямиком в хазарские земли веду! Хазары, конечно, уже не те, что прежде, но на нас вполне хватит... Да и печенегов здесь полно. Несколько дней пути – и Дон-река, а (ам уж и хазары. А здесь, в этой степи, печенег на печенег сидит, да еще и печенегом погоняет!

– Странно тогда, что мы до сих пор ни одного не встретили...

– Не накаркай! О! Слышишь топот? Это они, я тебе точно говорю, легки на помине... Про печенегов вспомни, они и появятся... Придется драться бежать-то некуда...

– Это не печенеги. – покачал головой Рыбий Сын. – Это всего один печенег. А с одним печенегом я, надеюсь, управлюсь сам. А то и вовсе драться не придется. Не зря же я прожил столько лет среди племени кагана Хичака Непримиримого!

Молчан ему не ответил, только облизнул пересохшие губы и перехватил посох поудобнее. Топот приближался. Девки, тоже чуя недоброе, зашептались, загудели, как потревоженный улей – еще чуть-чуть, и резанет по ушам дикий визг. Из темноты вынырнул всадник на огромном коне. Девки, как по команде, хором завизжали. Испуганный конь встал на дыбы, наездник не удержался и вылетел из седла. Рыбий Сын тут же подскочил к нему, приставил меч к горлу. На всякий случай спросил по-русски:

– Кто таков?

Упавший посмотрел на него широко раскрытыми глазами.

– Ну вы даете, ребята! Вы что, Соловья-разбойника тут выгуливаете?

– Кто ты такой? – настойчиво повторил Рыбий Сын. Глаза его сузились, не предвещая одинокому ночному путнику ничего хорошего.

– Мне ни к чему скрывать свое имя. Я – воин на службе русского князя Владимира, по имени Лешак, по прозванию Поповский сын.

– Лешак? Молчан, иди сюда. Ты на Руси недавно был, лучше меня знаешь тамошних воинов. Этот человек может быть богатырем по имени Лешак? С виду я и то кажусь покрепче.

– Да, это, скорее всего, именно он, у него... – начал Молчан, но Рыбий Сын жестом прервал его.

– Тогда скажи мне, Лешак... – и тут лежащий вскочил, меч Рыбьего Сына полетел в сторону, а легкая с виду сабелька Лешака замерла в вершке от шеи словенина.

– Советую не делать лишних движений. – предостерег Лешак. – А теперь вы мне скажите, кто вы такие, и что позабыли в такой глухомани? Если поединщики, силой бахвалящиеся, то я к вашим услугам.

– Будь нашим гостем, Лешак. – медленно проговорил словенин, не отрывая взгляд от сабли богатыря. – Незачем нам силами мериться, глядишь, еще повоюем под одним прапором. Я – Рыбий Сын. Это – волхв Молчан.

– Суровые вы ребята, как я погляжу! – сказал Лешак, убирая саблю в ножны. – Молчан, ты, взаправду что ли, наш? Хотя, имя вроде как нашенское...

– Да, из ильменских словен я. – Молчан подошел поближе.

– А ты, Рыбий Сын, – ну и имечко! – откуда будешь? Из местных, то есть, из печенегов?

– Нет, я тоже из ильменских. Обгорел давеча, потому так и выгляжу. – о своем печенежском прошлом Рыбий Сын счел разумным пока промолчать. – А когда-то меня звали Жданом. Но с тех пор минуло немало лет, и я давно свыкся с прозвищем.

– Добро, славяне. Ладно, с вами все понятно. А вот кто так громко визжал? Соловья, вроде бы, Илья давно уже отловил. Разве что, детки соловьиные шалят?

– Нет, – махнул рукой Рыбий Сын. – Это девки.

– Какие девки? – вылупил глаза Лешак.

– А всякие. – пожал плечами волхв.– Четыре дюжины девок из сгоревшего дворца колдуна Черноморда. Мы их теперь по домам разводим.

– Значит, Руслан все же добрался до колдуна. – кивнул Лешак. – Добро, я в него верил. А где он сам? Погиб?

– Нет, он во дворце остался, Черноморда ждать.

– Ничего не понимаю... Ладно, давайте по порядку. Кто спалил дворец?

– Черноморд.

– Зачем?!

– Печенегов громил.

– Разгромил?

– Напрочь.

– Понятно. А потом?

– Потом Черноморд куда-то пропал, а мы с Русланом как раз пришли. – вновь вступил в беседу Молчан. – Нашли в кустах раненого Рыбьего Сына, ну, я его выходил. Потом Руслан послал нас провожать девок по домам, а сам остался колдуна ждать.

– Вот теперь все совсем понятно.

– А ты, Лешак, как ты-то здесь очутился? Самое ж время на заставе силушку казать да с недругами сражаться!

– Да скучно там одному! Я седмицу постоял – тишина. Илья прихворнул что-то, да затосковал. Так что он то гуляет по корчмам, тоску свою лечит; то волхвы со знахарями его от всякой хвори травами пользуют. Или наоборот волхвы от тоски, а вино от хвори, это уж ему виднее, что чем лечат. Киевские корчмари скинулись и десять гривен волхвам дали, лишь бы Илья поскорее поправился да из города уехал... Добрыню князь послом в Царьград заслал, опять грекам головы морочить. Все никак не успокоится, царевну свою выцарапать хочет... Во как. Один я здоровый, для посольства не сильно пригодный по причине природной болтливости и исключительной честности, но храбрый, сильный, весьма мужественный и очень скромный. Так чего мне зря штаны протирать за княжьим столом? Сначала хотел было Гуннарку-вора ловить, да за него ночная дружина, вроде, плотно взялась, мне там делать неча. Ну, я в чисто поле, по привычке. А в чистом поле скучно. Никто из чужаков своей силой бахвалиться так и не приехал; Извек вот, разве что, мимо по своим делам проезжал; да зачем с хорошим-то человеком драться? Тогда поехал сам подвигов искать. Кроме вашей веселой ватаги пока никого не встретил. И давно вы этак путешествуете?

– Да с месяц почти.

– Значит, так, ребята. Я готов вам помочь. Я немного в долгу перед Русланом – это ведь после моей байки он сорвался Черноморда ловить. Я могу отвести тех девок, что в наших краях и поблизости проживают. А вы уж, коли прете на восход, так и продолжайте. У вас тут и степнячки должны быть, насколько я понимаю... Их вы лучше сразу отпустите, а то когда их мужья с дядьями, отцами да братьями прискачут, разбираться, что к чему, придется много драться. Боюсь, что даже слишком много. Вы, конечно, орлы, каких свет не видывал и все такое, но я бы вам не советовал пока что приключений себе искать. Вот проводите всех – тогда и деритесь, сколько влезет... Кстати, жена кагана Хичака здесь? Красивая, говорят, девка! Хоть бы посмотреть одним глазком!

Рыбий Сын покачал головой:

– Она лишила себя жизни возле башни, на месте, где пал каган Хичак.

– Как?!

– Зарезалась. – пояснил Молчан.

– Вот ведь как бывает... А наши певцы поют, что степняки и не люди вовсе... А у них как у нас, и любовь, и честь... Добро, орлы, ложитесь-ка вы оба спать, я покараулю. Заодно и с девками познакомлюсь...

Утром Лешак растолкал их. Он не то, что не выглядел уставшим после якобы бессонной ночи, но, наоборот, был свеж, бодр, и весел. Молчан почуял запах жареного мяса. Скосил глаза и изумился: над негасимым костром, который он в последнее время разводил легко, даже не задумываясь, жарилась туша огромного быка. "Это голодный морок" – подумал он, старательно щипая себя за уши, щеки, глаза. Мясо не пропадало.

– О... о... от-ку-да?! – от удивления волхв едва дара речи не лишился.

– Не поверишь – твой друг добыл! – усмехнулся Лешак. Рыбий Сын открыл глаза, блаженно улыбнулся, потянулся, нехотя поднялся. А Лешак продолжил: Сижу это я у девок, мы там... гм... общались, в общем. А тут вдруг земля трясется, грохот страшный, не понять, в чем дело. Все пробудились, один ты и дрых, как убитый. Но такой интересный у меня сложился с девками разговор, что отвлечься ну никак не можно. Тогда твой друг вскакивает, сам ругается по-печенежски, хватает мой лук со стрелами, – они к нему ближе лежали, – и куда-то в темноту стрелу пускает. Потом вторую. Третью не смог. Оно и понятно, я вообще удивился, как он мой лук натянуть сумел, это и средь княжьих воев далеко не всякий может, скажу без ложной скромности. Потом, когда грохот стих, бежит он в ночь. Ну, мы с девками к тому временем все тары-бары закончили, так что я – за ним. И гляжу – валяется здоровый бычара, а в яремной жиле у него стрела торчит! Вот это, думаю, да... Много видал на своем веку, но чтоб вот так, на звук, да еще из чужого лука... Разве что, Ветробой Большие Уши, но он стрелок плоховатый, хоть наводчик и первостатейный... Мда. Ну, помог я другу твоему тушу сюда затащить, хотел освежевать, так этот Рыбий сукин Сын сначала обругал меня по-степняцки, потом извинился по-нашенски. Мол, я добыл, мне и шкуру снимать. Шкуру снял, ну, тут уж я говорю: ты, дружок, досыпай иди, а я покамест завтрак сготовлю. Так что – дружина, подъем, кушать подано!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю