Текст книги "Оберег"
Автор книги: Дмитрий Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Хмурый выдался вечер. Небо затянуло густыми серыми тучами, подул холодный ветер, а ближе к полуночи начал накрапывать дождь. Несмотря на довольно сильный ветер, лес шумел как-то приглушенно, и все вместе это действовало на усталых путников угнетающе.
– Руслан, – начал Молчан; и голос его тоже прозвучал глухо, – мертвяк где-то совсем близко.
– Вот и славно. Кольями проткнем, и вся недолга. Больше он тебя за сердце хватать уж не станет!
– А не боишься?
– Знаешь, как старые охотники говорят? "Волков бояться – в лес не ходить"! А от себя могу добавить: "Если бояться каждого степняка, мертвяка, упыря... ну, вообще всякого, то лучше уж с младых ногтей до седых кудрей на печке просидеть, и за околицу носа не казать"!
– Оно, конечно, так, но все же как-то... Ох, балда я, балда!
– Да? Два балды у нас уже есть, ты теперь третий. Заразился, что ль?
– Сам дурак! Я ж круг защитный начертать забыл!
– Да, это ты зря, конечно. А чем чертить будешь? – поинтересовался Рыбий Сын, до того погруженный в шептания с Фатимой.
– Чем угодно. Да хоть головней из костра...
– Головней – оно бы здорово, да костер ты нынче опять бездровный развел! Руслан, казалось, никогда не устанет подтрунивать над другом.
– Тогда веревку выложу, как вчера! – Молчан набросился на свой мешок, вытащил из него веревку, размотал, аккуратно окружил ей место ночлега. Затем он прошел вдоль сотворенной преграды, нашептывая при этом что-то. Закончив, смущенно улыбнулся, развел руками, сел на свое место.
– Вот теперь я, по крайней мере, буду точно знать, когда этот мертвяк подойдет к нам совсем близко. Хотя, по моим ощущениям, он уже и так – ближе некуда.
– Конечно. – медленно ответил Руслан, нашаривая осиновый кол. В голосе богатыря не было ни намека на веселость. – Если обернешься, ты его увидишь.
Молчан оглянулся, и увидел. К костру неслышно подходил мертвец. Ростом он был не сильно высок, но плечи широкие. Сгнить он еще не успел, видно, что недавно помер, но на лицо лучше не смотреть: вместо правого глаза – нечто, напоминающее тлеющий уголек, левый лишен и зрачка, и радужки, просто мутно-белый. Половины волос на голове не хватало, оставшиеся длинные, грязные, частью слипшиеся от крови. С носом тоже что-то не то... Молчан почувствовал, как от ужаса зашевелились волосы на голове, даже борода встала дыбом, а по спине потекла предательская липкая струйка холодного пота... Фатима вскрикнула и ткнулась лицом в траву, лишившись чувств. Рыбий Сын, ругаясь по-своему, высыпал на ладонь несколько своих метательных звездочек, коими пользовался крайне редко. А Руслан встал, сжимая в руках осиновый кол, сделал шаг к границе круга.
– Привет, Гуннар. – медленно произнес он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Каким, однако, ты стал красавцем! Просто загляденье.
– Наконец-то я до тебя добрался. – произнес хриплым голосом Гуннар.
– Что, две гривны жалко, оттого и прирезать меня задумал? – прикинулся дурачком Руслан. И, вот ведь чудо! Стоило ему начать шутить, как ощущение собственной силы наполнило его, и говорить с мертвым варягом сразу стало легче. – Так ты расслабься: я с мертвых денег не беру.
– Мне нет дела до твоих денег, сопляк! – прохрипел Гуннар. – Мне нужна Людмила. А пока ты жив, она на меня и смотреть не станет...
– А на тебя, даже если и убьешь, рази станет? Ты-то уж сколько ден, как помер! Выглядишь довольно погано. Запашок, опять же. В домовину краше кладут, это точно.
– Все шутки шутишь? Ну-ну.
– Кстати, а чтой-то ты еще не у Ящера? Разгулялся тут, девушек пугаешь...
– А я ему тебя приволочь обещал. – недобро оскалился варяг. – Вот он меня и выпустил. Порезвиться.
– Ладно, Гуннар. Ты и при жизни сволочью был той еще, а по смерти нрав твой и вовсе испортился. Надоело мне с тобой лясы точить, пора к делу переходить.
– Давно пора! – прорычал мертвец, протягивая к богатырю руки и тут же их отдергивая: стоял он вплотную к веревке. – Жжется! – удивленно пожаловался он, рассматривая ладони с лохмотьями облезающей кожи.
– А ты как думал! – подал голос Молчан. – Древние заклятия – это, паря, не хухры-мухры!
Тут выяснилось, что древние заклятия – это, действительно, штука серьезная: Руслан попробовал проткнуть Гуннара колом, стоя в круге свежесрубленная осина вспыхнула, как сухая лучина, и сгорела дотла во мгновение ока, Руслан едва успел отбросить горящий кол. Гуннар, отпрянувший было, рассмеялся. Руслан невозмутимо взял следующую осину и... вышел из круга. И ничего не произошло. Только мертвяк, хищно пригнувшись, метнулся было к нему, но получил по рукам и опять отступил. Руслан, поигрывая пятисаженным колом, пошел прямо на него. Гуннар попятился, сверля богатыря взглядом своих страшных глаз и выискивая момент для нападения. Сунулся было снова, но остро отесанный кол чиркнул его по груди. Варяг взвыл, совершил нечеловечески длинный прыжок назад, вломился в кусты. Послышался удаляющийся треск: мертвяк без оглядки бежал в глубь леса.
– Трусоват оказался наш мертвячок! – громко сказал Руслан, и все облегченно рассмеялись.– Молчан, давай я завтра своим ходом пойду, а? Мочи моей нет в этом дурацком ящике сидеть, к тому же укачивает сильно...
– Ладно. Но если бледность какую замечу – сыграешь... в смысле, залезешь в ящик, ящернуться не успеешь!
– Какой ты стал суровый, смотри-ка! – улыбнулся богатырь.
– Потаскаешься по степям с караваном девок, посмотрю я потом на тебя...
– Ладно вам, други. – примирительно сказал Рыбий Сын. – Ложитесь-ка вы спать, а я покараулю.
Утром их разбудил все тот же Рыбий Сын, усталый донельзя, но лицо лучится счастьем. Руслан посмотрел на него, усмехнулся в усы и ничего не сказал. Фатима, улыбаясь и напевая что-то под нос, готовила завтрак. Что-то с ней было не так, как обычно, только Руслан никак не мог понять, что именно. Потом понял и ахнул: девушка сняла свою занавеску, так что стало видно прекрасное лицо, которое она столь долго прятала от чужих взглядов. Не по-русски прекрасное, но кто сказал, что абсолютно все красивые женщины рождаются на Руси? Их всего лишь большинство... Да и Русь поболе иного королевства или эмирата будет!
После завтрака Молчан предложил, пользуясь тем, что вокруг лес, пополнить запасы еды и целебных трав.
– Грибы давно уже пошли, вчера сам парочку видал... Да и охотиться здесь проще: дичь чуть не под каждым кустом, не то, что по полю за случайными зайцами гоняться...
– По мухоморам, поди, стосковался? – ехидно прищурился Руслан.
– Нет, мухоморы собирать еще рано. – совершенно серьезно ответил Молчан. Вот ближе к осени – совсем другое дело. Через месячишко в самый раз.
Тем не менее, все согласились. Руслан и Рыбий Сын, вооружившись луками, с ребяческим гиканьем унеслись в лес на охоту. Краем глаза Молчан заметил привязанный к поясу богатыря маленький деревянный колышек. А вот с Фатимой волхв намучился. В жизни не видавшая грибов девушка долго не могла понять, что это такое и зачем оно надо, а когда Молчан, призвав на подмогу всех богов, все же ей растолковал и даже наглядно показал, с восторгом бросилась собирать грибы. Через несколько минут она уже принесла полный подол поганок. Молчан придирчиво осмотрел ее "улов", отобрал несколько грибов для своих каких-то целей, остальные выбросил. После чего ему долго пришлось объяснять обиженной девушке, чем съедобные грибы отличаются от ядовитых.
К полудню Фатима вышла на поляну, где они ночевали. Никого не было, только Шмель лениво щипал траву, стараясь, между тем, не покидать веревочный круг, который так и не убрали с ночи. Девушка высыпала собранные грибы, присела отдохнуть. Никто не появлялся. Передохнув, Фатима принялась чистить свою "добычу". Никто никогда не объяснял ей, как это нужно делать; она сама догадалась, что приставший мох и изгрызенные червями ножки в пищу вряд ли годятся. Покончив с этой работой, девушка встала, оглядела поляну. По-прежнему никого, и кроме пения птиц и шелеста деревьев – обычных лесных звуков, – не слышно ничего. Тут испуганно заржал Шмель.
Фатима резко обернулась, и краска схлынула с ее лица. У границы круга, на том же месте, что и вчера, стоял мертвяк. Не обращая внимания на девушку, Гуннар сверлил страшным взглядом коня и хрипло приговаривал:
– Слепень, иди сюда. Сюда иди. Ко мне, скотина, кому говорят!
Шмель, выпучив глаза, дрожал всем своим немаленьким телом. Мертвяк, не отрываясь, смотрел на него, проговаривая одни и те же слова. Конь был смертельно испуган. Фатима, впрочем, тоже. Но она заставила себя поверить, что при свете дня, во-первых, мертвяк не так силен, как ночью, а во-вторых, ну разве он страшный? Жалкий – да. Противный – очень. Но не страшный. И, раз уж мужчины до сих пор увлеченно занимаются своими мужскими делами, почему бы не помочь им сделать грязную мужскую же работу? Уговаривая себя таким образом, Фатима подхватила осиновый кол, и бочком-бочком, на негнущихся ногах, вышла из круга. До того мертвяк, казалось, ее не замечал. Но стоило девушке покинуть спасительный круг, он повернулся к ней. Мертвое лицо оскалилось в хищной улыбке.
– А вот и нежное девичье мясцо! – прохрипел он. – Добрый обед для несчастного Гуннара! – С этими словами он прыгнул к Фатиме. Девушка вскрикнула и выставила перед собой кол. То ли Гуннар не верил, что ей хватит на это храбрости, то ли просто не рассчитал прыжок, но заостренная осина вонзилась в его правый бок. Он дернулся назад, и это его спасло: Фатима уже приготовилась насадить мертвяка на кол поглубже. Варяг, отпрыгнув саженей на пять, орал так, что уши закладывало. Потом, держась за раненый бок, как мог быстро он убежал в кусты, продолжая подвывать. Вскоре треск ломаемых сучьев и вопли затихли вдали. Фатима, пошатываясь, вернулась в круг, села на траву, закрыла лицо ладонями.
Молчан пер сквозь лес как лось, не разбирая дороги. Услышав истошные мертвяцкие вопли, он подхватил все собранные травы, посох, с которым теперь старался не расставаться, и помчался к поляне. От быстрого бега он стал задыхаться, но темп старался не сбавлять. Выломившись из кустов на поляну, волхв увидел содрогающуюся от рыданий Фатиму в центре круга. "Хвала богам, жива!" – пронеслась мысль. Рядом с девушкой лежал кол с почерневшим острием. Шмель находился в ступоре. Коня трясло, и на окружающее он не реагировал. Молчан подбежал к Фатиме и потряс ее за плечо.
– Что... случилось? – отрывисто спросил он.
– Ме... мерт-твяк. – всхлипнула девушка.
– И... что?
– Убежал! – в голос заревела она.
– Так что ж ты ревешь-то? – Молчан недоумевал.
– Не добила...
– Да, дела... – волхв присел рядом и расхохотался. – Уф, словно гора с плеч свалилась! Воистину, с кем поведешься, от того и наберешься! Надо же, еще месяц назад от каждой тени шарахалась, а теперь ревет, что мертвяка не добила! Ну ты даешь! Кстати, а где ребята? Что-то их не видно и не слышно. – Молчан посерьезнел.
– Не знаю...
– Давно ждешь?
– Давно... Уж и отдохнула, и грибов начистила... и с мертвяком...
– Да, дела... – повторил Молчан с глубоким вздохом. – Ну, тогда давай собираться и пойдем их искать. Шмель, очнись! Очнись, говорю! – Конь не откликался. Все так же стоял, свесив морду, и дрожал. – Как бы он у нас с глузду не съехал... – озабоченно пробормотал волхв, а затем крепко треснул коня посохом промеж ушей. Тот тут же заморгал, замотал головой, взгляд его принял осмысленное с лошадиной точки зрения выражение.
– Что? Что это было? – осведомился конь.
– Очухался? Вот и славно. – сказал Молчан. – А ничего особенного и не было, друг мой. Так, морок полуденный.
– Морок? – недоверчиво переспросил Шмель.
– Ну да, он самый. Ты, небось, все время на солнцепеке пасся? Вот и перегрелся. Давай, быстренько приходи в себя, пойдем искать Рыбьего Сына и хозяина твоего. Тебе предстоит ответственная работа: протащить все наши мешки да колья осиновые через лес и ничего не потерять.
– Я тяжеловозом не нанимался... – проворчал конь.
– Что?! А еще раз по ушам?! – возмутился Молчан. – Не везет Руслану с конями. У всех богатырей конь – что гора. Огромный, выносливый, быстрый, как ветер. И молчаливый, что характерно. А нашему витязю все какие-то капризные попадаются. Смотри, Руслан парень терпеливый, но до определенных пределов. Отдаст тебя пахарям, будешь до конца своих коняжьих дней плуг тягать...
Собравшись, пошли в ту сторону. Перед уходом с поляны Молчан с ненавистью посмотрел на очередной свой негасимый костер, плюнул в него и процедил сквозь зубы:
– Потухни ж ты наконец! – и, убедившись, что Фатима отошла на приличное расстояние, прибавил замысловатое ругательство. Язык пламени с ладонь величиной, плясавший с вечера над голой землей, послушно мигнул и исчез. Несколько мгновений волхв оторопело смотрел на место, где только что горел костер, затем произнес: – Ничего себе, однако! – и снова выругался.
Они долго шли через лес, аукали, кричали, звали по именам. На их крики прибежали три мавки, их тут же шуганул Молчан; больше не откликался никто. Солнце уже клонилось к закату, когда Молчан и Фатима вышли на большую поляну. В самом ее центре стоял огромнейший – вдесятером не обхватишь! – пень. По краям стояло несколько могучих дубов. К двум из них ветками накрепко оказались прижаты злополучные охотники. Оба синие от натуги: видно, что давно пытаются освободиться, да не выходит ничего.
– Бегите! – прохрипели они едва ли не хором.
– Зачем? – озираясь, спросил Молчан. Посох он на всякий случай взял наизготовку.
– Скажи ты. – буркнул Руслан Рыбьему Сыну. – У меня все человеческие слова уже кончились.
– Мы охотились, – начал Рыбий Сын чуть слышно, не громче шелеста травы под утренним ветерком. – и удача была на нашей стороне. Я подстрелил зайца, а Руслан – глухаря, когда за нами погнались эти дубы. Никогда не думал, что дерево может передвигаться, да еще и так быстро! Они догнали нас, схватили, притащили сюда. С тех пор мы пытаемся освободиться, но ничего совсем не выходит... Наверное, мы прогневали какого-нибудь лесного духа или просто местного лешего... Пошевелиться совсем невозможно! – закончил он печально.
– Погодите, ребята, я сейчас что-нибудь придумаю. – засуетился Молчан. – В крайнем случае, запалю все это к кощееву дедушке... Благо, теперь и гасить научился.
– Ага, и сгорим мы вместе с этими дубами... – просипел Руслан.
– Что делать, что делать?.. – Молчан расхаживал взад и вперед, а Фатима припала к плененному деревом Рыбьему Сыну и принялась обильно орошать его слезами.
– А ничего делать не надо. – послышался насмешливый старческий голос, и на поляну вышел низенький старичок с длинной зеленой бородой.
Глава 29
Молчан, недобро прищурившись, перехватил посох поудобнее. Ох, не нравился ему этот зеленый дед! Тянуло от него волшбой. Но не разобрать, светлой, али темной. А таких Молчан всю жизнь не любил. Либо ты за добро, и тогда исполать тебе, друже. Либо – за зло, и тогда уж не обессудь, получай крепким посохом по голове да по ребрам.
– А ты кто таков, дедушка? – настороженно спросил волхв. Дед посмотрел на него глумливо, и поговорил:
– Ай, не вежественные нынче волхвы пошли! Да еще и невежественные. Здороваться тебя не учили, да?
– А я еще не разобрался, желать ли тебе здравия и доброго дня. – буркнул Молчан.
– Ишь, грозный какой! – фыркнул старик.
– Ты, дед, почто другов моих повязал?
– А почто они моих зайчиков да глухариков бьют? – передразнил дед.
– Как это "почто"? – опешил Молчан. – Ты, дедушка, никак, с луны свалился! Это ж охота! Мясо в пищу! Кушать-то надо? Надо. Вот ребята и пошли поохотиться...
– Кушать можно. Убивать – нельзя.
– Так что, живьем их глотать, что ли?! У меня глотка, знаешь, да и брюхо не такие богатырские, чтоб зайца вместе со шкурой и ушами за один присест глотать!
– Не мясом единым сыт человек! – наставительно произнес дед. – Ну, скажи на милость, кто сказал тебе, что вы обязаны питаться одними гусями, зайцами да кабанчиками? Почти все, что земля родит, пригодно в пищу. И не обязательно гоняться за будущим обедом с луком или копьем. Обед можно просто сорвать.
– Одной кашей питаться?! – скривился Молчан.
– А ты вспомни, что ты хряпал, пока в лесу своем сидел? Мед у пчел таскал? Кузнечиков ловил? Кислицу собирал? То-то же, искатель истины! А теперь считаешь, что, ежели мяса не поел, так и день впустую прошел?! Эх, Молчан, Молчан... Хотел стать волхвом, а стал героем...
– А ты, дедушка, откуда меня знаешь? Я вот тебя что-то не припомню. Как нам хоть тебя звать-величать?
– Я многих знаю. – уклончиво ответил тот. – А называть меня можешь старик-лесовик. Ладно, этих олухов я сейчас отпущу, но запомните: в моем лесу убивать никого нельзя. Грибы собирайте, ягоды – сколько влезет. А зверушек да птах в обиду не дам!
Старик поочередно подошел к каждому исполинскому дереву, что-то пошептал. Дубы ответили тихим скрипом, затем мощные ветви, державшие Рыбьего Сына и Руслана, медленно разошлись в стороны. Фатима попыталась было совсем повиснуть на шее возлюбленного, но тот ее мягко отстранил: требовалось поберечь и без того изрядно подрастраченные силы.
– Ну, что, добры молодцы, – сурово спросил старик-лесовик, – все поняли насчет охоты в моем лесу?
– Поняли. – просипел Руслан. – Ты бы, дедушка, указал хоть как, что место для охоты заповедное...
– А зачем? – искренне удивился дед. – надо же и мне на старости лет хоть как-то развлекаться? Ладно, понравились вы мне, ребята. Пойдем со мной, научу вас, как вкусно поесть и зверье при этом не обидеть. Все за мной.
Старик-лесовик повернулся, и ушел... в пень. В тот самый гигантский пень, что стоял посреди поляны.
– Опять колдовство... – вздохнул Рыбий Сын.– Ну, что? Пошли?
– Пошли. – ответил Молчан, зажмурился, и сделал шаг. Открыл глаза – он стоял в чистой светлице, из двух слюдяных окошек лился свет. Старик-лесовик стоял прямо перед ним и улыбался.
– Так и знал, что первым ты пойдешь. Все-таки эти походы во имя чего-то не до конца убили в тебе тягу к знаниям, ко всему новому.
Молчан обернулся, и увидел дверной проем. Перед ним в нерешительности топтались все остальные.
– Идите сюда. – позвал он. – Стены там нет, она вам только кажется.
Руслан, за ним Фатима, последним Рыбий Сын шагнули в проем. Стояли, озадаченно озираясь.
– Прошу, гости мои дорогие, за стол! – теперь лесовик старательно разыгрывал из себя радушного хозяина. – Вот, рекомендую, пареная репа, самое простое блюдо, проще не бывает. Вот окрошка, вот щавелевый суп на грибном отваре, вот молодая морковь, вот камышовая каша, настоятельно рекомендую, вкуснятина редкостная и для здоровья зело полезная. А вот это поешьте обязательно, когда еще доведется. Это называется рис. Он растет за тридевять земель отсюда. Два года назад иноземный обоз шел мимо, караван, по-ихнему; пожелали караванщики охотой развлечься, мир их праху...
Четверо путников переглянулись, Рыбий Сын как бы невзначай погладил рукоять сабли. Руслан покачал головой. Молчан вздохнул. Тут они одновременно подумали, что за всеми утренними работами и приключениями успели основательно проголодаться, и решение прочих проблем можно отложить на потом; так что второй раз приглашать за стол их не потребовалось. Да и вино с пивом у хозяина вроде как добрые... А злодей он там или нет – после обеда разберемся.
Уплетая за обе щеки репу, морковку, соленые грибы, какие-то пахучие травы и расхваленный хозяином заморский рис, Руслан все-таки не мог отделаться от ощущения, что неправильно старик живет, не по правде. Возмездие неправое – за жизнь какого-то глухаря – жизнь человека. А то и не одного. Не может, не должно так быть! Хотя... Чего только не сыщешь в этом богатом на чудеса и неожиданности мире!
– А почем ты знаешь, как я живу? – лесовик, похоже, свободно читал мысли. – Я сам себе хозяин, и правда у меня своя. Лешие, что раньше тут обитали, поначалу с радостью мне помогали, а потом им тоже что-то не занравилось, и ушли они. А мне-то что? Я сам себе леший, видали, каких себе помощников сделал? И вообще, за что людей жалеть? Человек – самое гнусное порождение природы, потому что убивает не только и не столько ради пропитания, но чаще просто так, для удовольствия, для бахвальства пустого. А чем зверики да пичужки виновны, а? Кто их защитит от самого страшного, лютого в мире зверя человека? Я долго жил в мире людей, и так мне это обрыдло, что... А, – махнул он рукой. – Вам этого не понять. Особенно Молчану, который почти пришел уже если не к самой Истине, то к такой штуке, которую греки гармонией величают. Это полное соответствие духа, тела и окружающего мира. А истина может открыться только гармоничному человеку, такое мое мнение. Так что сидел бы ты в лесу, Молчан-Балабол, да помалкивал себе дальше... Здесь, в лесу – настоящая жизнь! Такая, какой Род себе ее представлял.
– Постой, дедушка. – недоуменно прервал его Молчан, как ни в чем не бывало проглотивший перед этим колкость лесовика в свой адрес. – Но ведь человека тоже Род создал!
– Верно. – довольно кивнул Лесовик, явно ждавший этого вопроса. – Только где Род поселил сотворенного им человека, а? В лесу! И, пока жил человек в лесу, в мире было полное равновесие. А как из лесу вышел – тут вся кутерьма и началась. Утратив связь с лесом, человек быстро испортился. Стал убивать просто так, стал рубить лес, из которого вышел... В общем, стал делать всякие гадости...
Молчан внимательно слушал старика-лесовика, и умом вполне мог с ним согласиться, но вот сердцем... "Какой же ты волхв, дурак, если сердце свое слушаешь?" – вопила какая-то его часть, но другая тут же возражала: "А боги с нами только через сердце и говорят. То, что через разум – это уж мы, сами"...
Рыбий Сын, с достоинством поглощая рис, оказавшийся вполне съедобным, ушки держал на макушке и прекрасно чувствовал двоякость настроения друзей. Сам он определился сразу, еще когда гигантский дуб поймал его в неуютные объятия: тот, кто забавы ради охотится на людей, какими бы благими намерениями он ни прикрывался, хорошим человеком быть не может. Посмотреть с этой же точки зрения на свою жизнь и поступки, на поступки своих друзей ему в голову не приходило. И потому в любой момент отважный словенин был готов выхватить из ножен и свою печенежскую саблю, и меч, и обрушить их на голову пока что радушного хозяина, который недавно их самих едва не убил.
Фатима понимала от силы половину того, о чем говорили ее друзья и покровители с этим странным лесным человеком, но чувствовала нарастающую напряженность и гадала, как бы ее разрядить. Набравшись храбрости, отчаянно краснея, девушка встряла в начинающий становиться опасным разговор.
– Дозволено ли будет недостойной внимания женщине нарушить степенный ход вашей высокомудрой беседы своими неумными раздумьями? – спросила она. Рыбий Сын давно уже заметил, что чем больше его возлюбленная волнуется, тем витиеватее говорит.
– Говори, Фатима. – разрешил он, старательно пряча улыбку. Все удивленно притихли, обратив взоры на девушку.
– Дошло до меня, о блистательнейшие из мужей, что некогда в Медине жил Али ибн Фатех аль-Газневи, и был сей достойный юноша поэтом. Как и большинство поэтов, был он беден и частенько довольствовался всего парой пресных лепешек в день да простой водой. Но славу он себе снискал немалую, ибо Аллах – да святится имя его на небе и на земле вечно! – наградил его изрядным талантом. А в Багдаде, при дворе халифа, правителя всех правоверных, да будет вечно прочен трон всех халифов багдадских, жил другой поэт. То был умудренный годами, но не обласканный славой Фархад ибн Абдаллах ас-Душман. Халиф ценил его тонкие высказывания и витиеватые хвалы, и щедро вознаграждал золотом за каждую строчку, но за пределами дворца лишь один человек любил поэзию ас-Душмана. Это был молодой аль-Газневи из Медины, тот самый человек, чьи воистину прекрасные стихи звучали повсеместно: в казармах, хижинах, караван-сараях, зинданах и даже в медресе. Аль-Газневи никогда не завидовал ас-Душману, он вообще никогда никому не завидовал. Он просто творил стихи и радовался жизни, как умел. Но в иссушенной многолетней безвестностью душе Фархада ибн Абдаллаха ас-Душмана уже поселилась гюрза черной зависти. Старый и сказочно богатый, но почти никому не известный поэт смертельно завидовал молодому, нищему, но повсеместно знаменитому.
Как-то аль-Газневи приехал в Багдад: некий богатый господин, имени которого, к моему величайшему сожалению, время не сохранило, соизволил заказать прославленному аль-Газневи поэму о своей юности, проведенной в тюрьме. Получив задаток, аль-Газневи половину тут же промотал с прихлебателями из числа своих почитателей, коих за ним всегда таскалось без счета, а вторую половину раздал нищим на базаре. На следующий же день он засел за свою знаменитую "Зиндан-намэ", и все, кто когда-либо читал эту книгу, в один голос утверждали, что никогда и никто, за исключением, конечно, самого Аллаха, не писал ничего столь прекрасного. В те дни и познакомился с ним ас-Душман. Они проводили вместе долгие вечера, много беседовали о поэзии. От ас-Душмана аль-Газневи узнал правила написания стихов, какие слова следует ставить вослед каким, и прочие, как это ни странно, ранее ему не известные вещи. А пожилой ас-Душман так и не узнал секрета своего молодого удачливого соперника: ведь никакого секрета никогда и не было. Стихи просто возникали в голове аль-Газневи по воле Аллаха, так что ему оставалось лишь перенести их на пергамент, или пару раз громко прочесть в людном месте – и их тут же подхватывали и несли по земле...
И тогда в припадке отчаяния и самой черной зависти, какая по попущению Аллаха все еще существует на Земле, ас-Душман отравил аль-Газневи, и молодой поэт умер. Прошел год, и все по-прежнему распевали песни на слова аль-Газневи, а о стихах ас-Душмана никто и не слыхивал, кроме халифа и его свиты. Старый поэт принялся читать свои прекрасные, написанные в полном соответствии со всеми канонами стихи на базаре, на площадях, в караван-сараях, но снискал себе лишь славу буйнопомешанного. Отсидев три года в зиндане, куда он попал после пьяной драки, что прогневило не только Аллаха, но и халифа, он вышел на свободу, поселился в бедном доме на окраине города, и стихов больше не писал никогда. Говорят, что до самой смерти ходил он вечерами по улицам Багдада, плача: "О, аль-Газневи, бедный, несчастный аль-Газневи! Прости меня, ради Аллаха! Прости!". И вот все об этом человеке. Засим, о терпеливейшие из мужей, я умолкаю. Скажу лишь, что тот, кто хочет оставить по себе добрую память, не должен совершать дурных поступков, огорчающих Аллаха и демонов, коих многие неверные все еще почитают, как богов.
– Благодарим, хозяин, за хлеб да соль, за рис да репу. – тут же поднялся Руслан, коротко поклонился. – Путь наш неблизок, а вечер уж недалек, так что до темна хотим мы уйти из твоих владений.
– Добро, путники, надеюсь, что внушил я вам мысли пристойные о травоядстве... – засуетился старик-лесовик, но во взгляде его читалось некоторое облегчение: "скатертью дорога!".
Раскланявшись, друзья вышли из обманчивого пня – жилища обманчивого человека, о котором нельзя сказать однозначно, хороший он или плохой, и вскоре были уже далеко от той поляны.
В глазах дочери Владимир мог прочесть все, что угодно, кроме радости от того, что вернулась домой. Была там и усталость от дороги, и гордость за жениха ( а ведь отец обещал, правда?), и досада, что сбежал он от нее дальше подвижничать, оставив княжну под крепким доглядом Лешака Поповича. Тот оказался тверже кремня – как ни упрашивала, не сжалился, не отпустил догонять Руслана. Еще и связать пригрозил, аспид... А вот радости от возвращения – не было. Ну и что? Владимир недоуменно пожал плечами. И впрямь, стоит ли носиться с какой-то девкой, пусть даже и дочерью родной, когда полон короб дел поважнее? Детей у него много; да, если разобраться, теперь вся Русь – его дети, от кичливого боярина до простого холопа. Вздохнув, князь пошел в Золотую палату, где гудел бесконечный пир.
Глава 30
Любовь настигла Рыбьего Сына неожиданно и бесшумно, как настигает беспечного караульного брошенный умелой рукой швыряльный нож. С той памятной ночи, когда он под действием страшных чар заснул у костра, Фатима стремительно ворвалась в его жизнь, заставляя сердце то трепетать в груди перепуганной птахой, то громко стучать, так, что голова раскалывалась. Никогда с ним не было ничего подобного! Каган Хичак Непримиримый не один год пытался женить его; лучшие печенежские воины стремились отдать за него, обласканного каганом, своих дочерей, отнюдь не последних по печенежским меркам красавиц. Но он не испытывал такой страсти, не сходил с ума от одного лишь взгляда. Что же происходит с ним сейчас? Почему это именно сейчас? Непростые вопросы всплывали в его голове, и далеко не на все он мог найти ответ. Но от любви деваться было некуда, да и не хотелось никуда деваться, честно говоря.
Покинув гостеприимного лесного человеконенавистника, друзья старались идти так быстро, как только могли. Когда устала Фатима, ее посадили на Шмеля. Тот попробовал было поканючить, но Руслан с Молчаном одновременно грозно зыркнули на него, и неглупый конь прочел в их глазах, что дорога, конечно, еще неблизкая, но по пути будет много деревень и весей, а поди найди дурака, чтоб от такого доброго коня отказался. И потому конь вздохнул и поплелся дальше. К закату снова вышли на тракт, миновали весь, другую, третью...
Молчан шагал задумчивый, под ноги не смотрел, из-за чего несколько раз чуть не упал. Он продолжал размышлять о гнусной человеческой природе: что угодно, хоть новых богов придумают, лишь бы оправдать собственную злобу, ненависть, слабость, подлость или еще что неприглядное... Дураку понятно, что старик-лесовик – очень не простой человек. Умный, начитанный – эвон, сколько у него книг во пне! – да и маг не последний. Причем веет от него не старой магией, а новой, той, что бывает и черная, и белая. В лесовике обе они так переплелись, что воспринимались как одна, серая магия. Ни вашим, ни нашим, так сказать. Ни богам, ни Ящеру. Опасно это, ох как опасно! Эвон, полвека еще не прошло с тех пор, как жил недалече от Новгорода дерзкий волхв Ступка. Пойдя с детства по пути Старых Волхвов, по пути магии, к пятидесяти годам стал он сильномогучим колдуном, но возгордился от этого. Ему не было дела до нужд людей, он жаждал знаний и счастья лишь для себя. И что же? Однажды вздумалось Ступке призвать самих Белобога с Чернобогом, ибо возомнил он себя выше их и хотел заставить их служить себе и прославлять повсеместно безграничное могущество не бога, но смертного человека, сумевшего достичь неизмеримых высот познания и мастерства, вплотную приблизившись к богам... И боги явились, и утащили они наглеца незнамо куда... А тоже ведь непростой человек был! А когда непростой человек берется за какое дело, ждать от него можно всякое. Это пока старик-лесовик сидит в своем лесу и охотится на охотников. А дальше? Вдруг ему взбредет в голову выйти из леса и пойти истреблять население окрестных весей? Или наслать свои чудовищные дубы вместе, скажем, с большой стаей волков на какой-нибудь город? Человеческая природа, конечно, гнусна, но ведь лесовик и сам такой же человек, как те, кого он так страстно ненавидит. Впрочем, об этом лучше поразмышлять неспешно, как-нибудь тихим вечером, глядя на пляшущие лепестки костра...
