Текст книги "Русский американец"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

   – Этого вы не сделаете, господин капитан. Вам отвечать придется.

   – И отвечу, зато от вас избавлюсь...

   – Вернитесь и ссадите меня хоть в Швеции.

   – Я ссажу вас, но только не в Швеции. А теперь прошу оставить мою каюту!

   – Охотно, господин капитан, подчиняюсь этому. – И Тольский вышел.

   Иван Иванович послал ему вслед отборную брань.

   Однако эта сцена не образумила московского вертопраха. Действительно, он и его камердинер Иван Кудряш задались мыслью посеять вражду между капитаном и матросами. Почва для этого была благоприятная: многие матросы были недовольны строгим и требовательным капитаном и рады были чем-нибудь насолить ему.

   Особенно доволен был старик матрос, прозванный Волком за свой мрачный и нелюдимый нрав; никто из матросов никогда не видел улыбки на его хмуром лице, не слышал от него веселого разговора или смеха.

   Волк был опытным моряком, аккуратным и исполнительным; в своей жизни побывал он во многих экспедициях и отличался необыкновенной смелостью. В обращении со всеми, даже со своим начальством, Волк был груб. Однако на корабле его терпели как незаменимого матроса, и на его грубость капитан и другое корабельное начальство смотрели сквозь пальцы.

   Но как-то Иван Иванович, выведенный из терпения наглым ответом Волка, ударил его по лицу. Волк побледнел; его глаза сверкнули страшной злобой, но он все же сдержал себя и молча отошел от капитана, затаив в своем сердце жгучую к нему ненависть.

   Враждебное отношение Тольского к капитану Львову было известно всем матросам; недовольные капитаном радовались этой вражде и поощряли Тольского. К недовольным пристал и Волк.

   – Ты, барин, положись на меня, я буду хорошим тебе помощником и слугою, – хмуро сказал он Тольскому.

   – Ты тоже недоволен капитаном?

   – Разумеется... Кто же будет доволен таким зверем? Я никогда не забуду, как он меня ударил... У меня, барин, и сейчас горит лицо от того удара. Надо же, при всей команде стукнул... Ведь в моряках-то я служу тридцать лет, и вдруг оплеуха! Суди, барин, легко ли мне?

   – Да, да... Капитан к тебе, старина, несправедлив.

   – Я за этот удар отплатил бы ему ножом, да боюсь греха, а не того, что за убийство меня самого предали бы лютой казни.

   – А ты знаешь, Волк, что я затеваю у вас на корабле?

   – Нет. Товарищи болтали, что ты сам хочешь быть капитаном, но я этому не верю.

   – А если это – правда? – тихо выговорил Тольский, оглядываясь, чтобы кто не подслушал.

   – Право же, барин, чудной ты. Ну какой ты капитан? Не знаешь команды.

   – Научиться не трудно. Да, наконец, мы другого поставим капитаном, человека опытного.

   – Вот это – другое дело. А со Львовым ты что задумал сделать?

   – Ничего особенного. Он будет служить на корабле, только уже не капитаном, а вот хотя бы в твоей должности.

   – Вот это хорошо, больно хорошо. Пусть он послужит простым матросом, пусть и над ним покомандуют. Тогда можно будет и его по лицу ударить, как он меня ударил! – злобным голосом произнес Волк, потирая от удовольствия свои мозолистые руки. – А когда ты, барин, расправу с капитаном учинишь? – спросил он.

   – Когда на нашей стороне побольше будет людей.

   – Их и так немало. Большая часть команды стоит за нас.

   – Хорошо, Волк, если бы все матросы захотели сменить капитана.

   – Подождем, барин, немного – и нашего полку еще прибудет.

   – Что же, подождать можно. Только надо остерегаться, чтобы капитан как-нибудь не пронюхал про наш заговор.

   – А ты, барин, думаешь, что он ничего не знает про твою затею?

   – Он знает, да только далеко не все.

   Тольский с Волком стали усердно подготавливать смуту; они решили во что бы то ни стало отнять у капитана Львова его должность. Недовольных капитаном набралось порядочно.

   Однажды утром капитан Львов, выйдя из своей каюты на палубу, обратился к команде с обычным приветствием и не получил никакого ответа.

   – Что это значит? Вы, ребята, не хотите отвечать мне? – удивленно спросил он.

   Матросы молчали, хмуро посматривая на своего начальника.

   – Вы... вы недовольны мною, так, что ли? Ну, говорите, чем недовольны?

   Матросы наперебой стали кричать.

   – Недовольны и есть. Голодаем мы на корабле, водки совсем не дают, а если дают, то водой разбавляют.

   – Есть не дают, а службу спрашивают! За всякую провинность бьют. Разве это жизнь? От такой жизни хоть в море бросайся.

   – Не хотим такой жизни! Не хотим служить! Не вперед, а назад повернем корабль.

   Однако эти крики и угрожающие жесты нисколько не испугали мужественного капитана. Он сделал шаг вперед к возмущающимся матросам и грозно крикнул:

   – Молчать! Смирно!

   И матросы, грозно кричавшие, вдруг, как по мановению волшебной палочки, смолкли.

   – Если вы недовольны мною, то пусть каждый из вас говорит поодиночке... Ну, выходи кто-нибудь первым.

   От кучи матросов отделился Волк и сделал несколько шагов к капитану.

   – А, Волк... Так я и знал!.. Так это ты настроил против меня команду и, наверное, не один, а вот с ним? – сказал Иван Иванович, показывая на безмолвно стоявшего на палубе Тольского.

   – Прошу, господин капитан, меня не припутывать,– резко произнес вертопрах, делая вид, будто он ни при чем.

   – С вами я после разберусь, господин Тольский, а теперь мне надо поговорить со старым Волком. Ну, отвечай, чем ты недоволен?

   – Не я один... Все мы недовольны, – пробурчал старый матрос.

   – Кто все-то? Горсть этих дураков, сумасбродов, изменников, готовых первому встречному негодяю продать своего капитана?

   Тольский понял намек и грозно промолвил:

   – Господин капитан!

   – Молчать! – так же грозно остановил его Иван Иванович и обратился к Волку: – Выкладывай же, старый бунтовщик, претензии! Чем вы недовольны?

   – Всем, – коротко ответил Волк. – Служба тяжелая, пища плохая... А еще погибель нас страшит: время к зиме подвигается, а мы идем по Ледовитому океану. В порошок сотрут льды наш корабль вместе с нами... А жизнь нам дорога: на родине нас ждут семьи. Не хотим мы гибнуть во льдах!

   – Не хотим, не хотим! Домой хотим! Корабль назад! – опять раздались грозные голоса матросов.

   – Безумцы, не того вы хотите, что требуете! – не теряя спокойствия и присутствия духа, сказал Львов. – Вы хотите или, скорее, вас подговорили требовать, чтобы я сложил с себя звание капитана, ведь так?

   – Будет, покапитанствовал, отдохни теперь! – грубо вымолвил Волк, злобно сверкнув глазами на Львова.

   – Я знаю, старый бунтовщик, за что ты на меня обозлился: я раз тебя ударил, так вот получай второй...

   Размахнувшись, он влепил Волку звонкую пощечину.

   Старый матрос закричал и в бешенстве кинулся на капитана. Но тот был силен, ловок и одним ударом в грудь опрокинул Волка на палубу.

   – Скрутите ему руки и бросьте в трюм! – распорядился Иван Иванович, с презрением показывая на старого моряка.

   Волк не успел опомниться, как его руки были крепко скручены; еще несколько секунд – и старый моряк очутился в трюме.

   Партия недовольных матросов с Тольским заволновалась было, но капитан Львов сумел скоро укротить их.

   – Марш по местам! Первого, кто осмелится поднять на меня руку, прикажу выбросить за борт! – грозно крикнул он.

   Бунтовщики, повесив головы, как бы сознавая свою виновность, стали расходиться.

   Тольский, проклиная неудачу, тоже хотел было улизнуть в свою каюту, но его остановил капитан:

   – А вы, господин главный зачинщик, куда же? Прошу остаться здесь.

   – Что же мне здесь делать? Ругаться с вами, что ли?

   – Ну, ругаться со мной вы не смеете... Я – ваш судья, а вы – подсудимый!..

   – Вот что... Никак вы судить меня собираетесь? – не меняя своего насмешливого тона, спросил Тольский.

   – Да, собираюсь... И предупреждаю: суд будет строгий, очень строгий.

   – К чему же вы присудите меня? Не забывайте, я – дворянин и с людьми моего ранга обращаются...

   – Их выбрасывают за борт! – грозно крикнул капитан.

   – Что? Что такое? Меня за борт?.. – закипятился было Тольский, но тотчас утратил свое хладнокровие и побледнел.

   – Струсил! – презрительно сказал капитан. – Эх, мишурный герой!.. Ну успокойся, хоть ты и заслужил, я за борт тебя не выброшу. Имеется для тебя другое наказание.

   – Какое?

   – Об этом ты узнаешь своевременно...

   – Однако послушайте, капитан! Вы обращаетесь со мною, как с последним матросом.

   – Последний матрос честнее и благороднее тебя.

   – Капитан, вы ответите... вы... вы не можете и не должны оскорблять меня, – горячился Тольский.

   – Я не хочу продолжать с вами разговор, уходите...

   Тольский направился в свою каюту, где поджидал его Кудряш, и рассказал ему о неудавшемся бунте.

   Кудряш чуть не плакал. Но они не могли ничего поделать: к двери их каюты был приставлен часовой – оба они очутились под арестом, капитан приказал никуда не выпускать их.

   Как ни горячился Тольский, но принужден был покориться своей участи и ожидать, что будет дальше.

   Вечером в каюту Тольского тихо вошел Кудрин.

   – А, господин доктор, рад вас видеть, – радушно приветствовал его Тольский. – Что скажете хорошенького?

   – Да хорошего мало! Ведь я послом от капитана.

   – Что ему надо от меня?

   – Видите ли, сударь мой, через два-три дня наш корабль бросит якорь у берегов Аляски. Капитан решил высадить на этом берегу вас, а также и вашего слугу.

   – Что?.. Что такое? Меня высадить на Аляске?! – с испугом и удивлением воскликнул Тольский.

   – Да... Так постановили капитан и офицеры.

   – Как же это... без суда?

   – Зачем без суда? У нас на корабле делается все по закону. Суд был над вами...

   – Стало быть, меня судили? Что же меня на суд не позвали? Да и в чем обвиняли меня? – нервно крикнул Тольский.

   – В подстрекательстве к бунту.

   – Почему меня не позвали на суд? Я мог бы оправдаться.

   – Так постановили судьи. Заочно вам, сударь, приговор произнесли.

   – Судьи, говорите вы? А кто такие судьи?

   – Капитан и другие офицеры...

   – Такого суда над собою я не признаю, не признаю! – закричал Тольский. – Это какой-то Шемякин суд... Если я виновен, пусть меня судят по закону настоящие судьи...

   – Еде же их возьмешь? Ведь мы с вами не в Петербурге, не в Москве... И вы напрасно изволите горячиться... Вы с корабельным уставом не знакомы? А ведь там ясно сказано, что на корабле капитан – все. Всему хозяин, всему глава, он же – и судья...

   – Из ваших слов видно, что капитан может распорядиться мною, как он хочет. Захочет – прикажет выбросить за борт или оставит на каком-нибудь необитаемом острове, обрекая на голодную смерть.

   – Аляска обитаема.

   – Знаю, что обитаема, но кем? Дикарями, людоедами.

   – Что вы, что вы, господин Тольский! На Аляске теперь и русские живут, там есть даже русский город. Народ там добрый, вам жить на Аляске неплохо будет. – И Кудрин, стараясь успокоить Тольского, стал расхваливать ему природу и жителей Аляски.

   – Эх, завей горе веревочкой... Как ни жить и где ни жить, лишь бы жить!.. Попробуем пожить на Аляске, коли в столице не сумел, – несколько подумав, весело произнес Тольский.

   Но в действительности на душе у него было неспокойно: Аляска страшила его; да и всякий испугался бы после шумной столичной жизни очутиться в неведомой стране, за несколько тысяч верст от родины, среди дикарей.

   В конце концов Тольскому и Кудряшу волей-неволей пришлось покориться приговору капитана Львова и отдать себя на милость судьбы.

XXII

   Полуостров Аляска – крайний северо-восток Америки, был продан ей Россией в 1867 году. Область занимает пространство в 846 700 квадратных верст, богатое высокими снеговыми вершинами и вулканами; долины и предгорья там покрыты девственными лесами: есть даже такие места, куда не проникал еще человек. В географическом отношении Аляска разделяется на две части: западную, образуемую высокою террасою, над которой возвышаются скалистые горы, и восточную, представляющую собою низменность. Река Макензи, протекающая с юга на север, отделяет эти области одну от другой.

   Климат Аляски очень изменчив, но вообще мягче, чем на востоке Америки и на той же широте Восточно-Азиатского побережья. На Аляске всегда прохладное лето с обильными дождями; сырость здесь так велика, что овощи не могут созревать. То же относится и к овсу, ячменю или пшенице. Так как земледелие не служит источником прибыли, то охота на пушных зверей и тюленей – главное занятие жителей.

   До присоединения к Северо-Американским Штатам, то есть до 1867 года, Аляска была под управлением Российско-Американской торговой компании, основанной в 1797 году и утвержденной императором Павлом I в 1799 году. Ей принадлежало исключительное право торговли и сношений со всей территорией Аляски.

   В числе туземцев есть креолы, происшедшие от смешения русских с индейцами; на восточной половине Аляски живут эскимосы, на западных островах – алеуты, в центре, в лесах и долинах – индейцы.

   Резиденция русского управления находилась в небольшом городке Новоархангельске, иначе Ситхе. Город, основанный в 1804 году, своим происхождением был обязан выдре. Эти животные водятся там в большом изобилии, и охота на них, вследствие дороговизны шкуры, весьма выгодна.

   Здесь-то, на острове, где расположен город Новоархангельск, капитан "Витязя" и ссадил Тольского вместе со слугой. Это произошло следующим образом.

   Когда "Витязь" вошел в небольшую бухту у Новоархангельска и бросил якорь, по распоряжению капитана Львова спустили лодку, в нее перенесли все пожитки Феди Тольского, пригласили туда его самого вместе со слугою, Иваном Кудряшом, и отправили в город.

   Вслед за этой лодкой съехал на берег капитан Львов со своим помощником. Иван Иванович решил простоять у Аляски дня два-три: надо было запастись провизией и водой да, кроме того, сдать Тольского с рук на руки губернатору Аляски, так как Львов не хотел оставлять первого на произвол судьбы.

   Губернатором в то время на Аляске был старый бригадир Семен Ильич Бубнов; он же был и комендантом, и начальником гарнизона, состоявшего из сорока старых солдат.

   Едва только Тольский вступил в Новоархангельск, к нему подошел помощник капитана Львова и учтиво сказал, чтобы он следовал за ним к губернатору.

   – Что же мне делать у губернатора?

   – Он определит, где вам жить.

   – Как, разве и здесь я буду под надзором губернатора?

   – Никто вам этого не говорит; но все же вы должны быть представлены губернатору. Да вы не бойтесь его: он очень добрый старик.

   – Я не боялся и московского губернатора, а перед здешним мне и подавно трусить нечего, – резко сказал Тольский и молча пошел за офицером по кривым улицам.

   Город в то время имел своеобразный вид – нигде не было видно ни вывесок, ни лавок; русское управление снабжало жителей всем необходимым: одеждой, жизненными припасами, квартирой и прочим.

   Губернатор принял офицера и Тольского очень радушно (сам капитан Львов обещал зайти после). Офицер ушел с губернатором в другую комнату и объяснил ему, что за человек Тольский и за что его ссадили с корабля "Витязь". Бубнов приуныл: он не особенно был рад такому жителю.

   – Ну на что мне такой гражданин?.. Если он у вас на корабле будоражил команду, то может и мой гарнизон взбудоражить, – с неудовольствием сказал он.

   – Не беспокойтесь, у вас Тольский принужден будет изменить свой характер и безусловно во всем повиноваться вам. Ведь он весь в ваших руках...

   – Да и на корабле он был в ваших руках. Нет, как хотите, а от этого человека я отказываюсь. Ссадите его в другом месте, а мне он не нужен, – решительным голосом заявил старик бригадир.

   – К вам скоро придет наш капитан, вы уже с ним переговорите об этом.

   Немало трудов стоило капитану Львову убедить губернатора хоть на время взять под свой надзор опального дворянина Тольского.

   – Только для вас разрешаю, господин капитан, поселиться этому сомнительному человеку у меня, а то бы ни за какие сокровища не позволил... У меня и своих негодяев достаточно, – проговорил губернатор, уступая просьбам Ивана Ивановича.

   Львов и Бубнов были издавна знакомы друг с другом и считались сослуживцами; Семен Ильич прежде служил во флоте, а потом перешел в армию.

   – Спасибо, спасибо! Никогда не забуду... Я завез бы Тольского и высадил на первом попавшемся острове, но не могу сделать этого... Начальство приказало мне вернуть его в Россию.

   – Так, стало быть, вы за ним заедете? – спросил губернатор.

   – Боже избавь... Я несказанно рад, что от него отделался.

   – Сами отделались, господин капитан, а мне своего неспокойного пассажира на шею навязали.

   – Я уверен, что если Тольский и здесь забунтует, то вы сумеете унять его. Не давайте ему воли, постарайтесь исправить, и тем заслужите расположение начальства... А я, со своей стороны, за вас похлопочу: словцо доброе замолвлю кому следует.

   – Премного обяжете, Иван Иванович: я только что хотел просить вас похлопотать, чтобы меня отсюда перевели и дали какую-нибудь другую службу.

   – Что же, можно... Видно, соскучились по родной сторонушке?

   – Я-то ничего, мне все равно, где бы ни служить, а вот жена сильно скучает здесь.

   – Понятно, вашей жене не весело; женщина она молодая, красивая, ей нужно общество, а у вас его нет...

   – Какое здесь общество... Индейцы да дикари... Так уж, пожалуйста, Иван Иванович, похлопочите о переводе! Я же со своей стороны приложу все старания к исправлению Тольского.

   Еще долго беседовали за бутылкой хорошего вина капитан Львов и губернатор Бубнов. Наконец капитан ушел, а вскоре снялся с якоря и "Витязь". Тольский остался в чужом краю. Однако он и тут не потерялся, а быстро сумел создать себе приличное положение, использовав для этого свое умение ухаживать за дамами.

   Жена губернатора Аляски, Федосья Дмитриевна, была красивой молодой женщиной; Семен Ильич был почти на тридцать лет старше ее: ему было уже под шестьдесят, а ей всего тридцать. Бубнов до своего назначения губернатором жил старым холостяком и женился только за несколько недель до переезда на Аляску.

   Федосья Дмитриевна – дочь бедного чиновника – обрадовалась, когда за нее посватался Бубнов: она была бесприданницей и потому не выбирала женихов; притом же ее отец-чиновник сильно пил и во хмелю был буен и драчлив. Плохо жилось красавице Фене с таким отцом; мать же ее, бессловесная раба, во всем покорялась воле своего пьяного мужа.

   Подруги отсоветовали было Фене выходить за Семена Ильича, ссылаясь на неравенство лет. Но Феня не послушалась и связала свою судьбу со стариком Бубновым.

   – Хоть и стар мой жених, да зато губернатор, и я стану губернаторшей, – с напускною веселостью говорила она, хотя хорошо сознавала, что Бубнов годится ей не в мужья, а в отцы и что она любить его не может.

   – Хорош губернатор!.. За тридевять земель в тридесятом царстве, – возражали ей.

   – Что же, и там живут люди.

   – Какие люди!.. Дикари, людоеды; пожалуй, Феня, они тебя съедят...

   Но людоеды не съели красивой губернаторши, а заел ее молодую жизнь старый муж. Крепко любил и ласкал старик Бубнов свою красавицу жену; но его ласки были постылы Федосье Дмитриевне. Хотела бы она пересилить себя и полюбить старого мужа, но не могла: не любовь, а отвращение внушал он ей.

   Заскучала молодая женщина. Да и как ей было не скучать, живя с немилым мужем почти на краю света белого? Не раз пожалела она, что не послушала своих подруг, отговаривавших ее выходить за Семена Ильича, но было уже поздно.

   Федосья Дмитриевна пыталась завести знакомства с подчиненными своего мужа и их женами, но из этого ничего не вышло. Подчиненные губернатора были такие же старики, как и сам он, а их жены – сплетницы и тоже старухи. Поэтому она бывала очень рада, когда какой-нибудь корабль приставал к берегу: ведь появлялись новые люди, с которыми можно было обменяться несколькими словами.

   Федосья Дмитриевна не могла не обратить внимания на красавца-богатыря Федю Тольского: он с первого раза произвел на молодую губернаторшу хорошее впечатление, а скоро она вовсе перестала скучать и стала совсем неузнаваема. Ее красивые глаза смотрели весело и радостно. Всегда молчаливая, без улыбки на лице, теперь она говорила без умолку; ее заливистый, звонкий смех то и дело раздавался в комнатах губернаторского дома.

   А ее муж только дивился и радовался перемене, происшедшей с женой, не догадываясь о причине этого.

   Занятый делами, он обращал мало внимания на Тольского, которому отвели в городе маленький особняк, стоявший близ губернаторского.

   Тольскому жилось неплохо: его квартирка была уютна и хорошо обставлена; обустройством занималась сама губернаторша. Везде были видны ее руки, и эти руки награждались жаркими, страстными поцелуями молодого красавца квартиранта. Тольский часто бывал в губернаторском доме, причем старался делать это в такое время, когда губернатор отсутствовал. А это случалось часто: Семену Ильичу приходилось немало трудиться и предпринимать отдаленные продолжительные поездки...

   Его жена и прежде-то не скучала в его отсутствие, а теперь и совсем расцвела – ведь благодаря отъездам мужа она могла беспрепятственно видеться с Тольским. Ее хорошее настроение, рождаемое близостью с последним, сохранялось и по возвращении мужа, а тот только радовался этому.

   Для многих сослуживцев и подчиненных губернатора не было тайной, отчего так повеселела молодая губернаторша и зачем так часто повадился ходить в ее дом Тольский.

   Как-то один из сослуживцев Семена Ильича, старый и преданный его приятель Никита Васильевич Чурухин, задался мыслью открыть ему глаза и рассказал о предосудительных слухах, которые ходят о его жене и "питерском госте". Однако Бубнов не хотел ничему верить.

   – Быть не может, быть не может! – воскликнул он. – Тебе, Никита, наплели про мою жену; из зависти ко мне на Фенюшку наговорили, задумали мои враги между мною и ею ад кромешный устроить. Не верю я этому, не верю!

   – Пожалуй, не верь. Дело твое, – спокойно промолвил Никита Васильевич, – а все же за своей женой присматривай, за питерским гостем тоже гляди в оба... Приятельский даю тебе совет, Семен Ильич!

   – Да, да... хорошо... А все же повторяю тебе: люди-то злы и завистливы, счастью моему позавидовали... и Фенюшку, мою голубку, облыжно очернили... Я прикажу им молчать!.. Я... я заставлю их, – горячился добряк губернатор, стараясь заглушить появившуюся в его сердце ревность.

   Увы! Ему вскоре пришлось разубедиться в своем недоверии.

   Как-то он был принужден по делам службы на два дня покинуть Ситху. Семен Ильич прихватил с собой Чурухина. Уехали они в глубь страны, но вместо двух дней вернулись в Ситху несколько раньше, вследствие чего Бубнов застал врасплох свою жену-красавицу и молодого гостя питерского.

   Федосья Дмитриевна, проводив мужа на целых два дня, обрадовалась этому и послала за милым другом. Тольский не преминул явиться да так и остался с женой Семена Ильича на все время его отсутствия.

   Прислуга в доме губернатора была подкуплена Федосьей Дмитриевной, так что она нисколько не боялась, в полной уверенности, что никто из слуг не проговорится мужу.

   – Ну, милый, теперь наше время: мой старик уехал на целых два дня, – весело сказала молодая женщина, обнимая и крепко целуя вошедшего Тольского.

   – Вот хорошо бы твой старикан совсем не вернулся! Пожелаем ему попасть на обед дикарям, пусть они съедят его, – с усмешкой произнес Тольский.

   – Ах, Федя, какой ты злой!

   – Прибавь, я ревнив, страшно ревнив.

   – Что же, ты ревнуешь меня к мужу? Да ведь я не раз говорила, что люблю тебя одного...

   – Слышал, слышал... Давай, Феня, о чем-нибудь другом.

   – Ладно, давай...

   Губернаторша надула свои хорошенькие губки.

   – Феня, милая, ты никак на меня обиделась? Прости, я... я резок с тобою... я сознаю... я раздражен... Мне нужны деньги, а у меня их нет...

   – Так бы и сказали, что вам нужны деньги. Сколько, говорите?

   – Давай больше, моя дорогая!.. Мне представляется удобный случай обыграть одного богатого американца, а денег, как на грех, нет.

   – У меня есть, да только немного.

   – Давай что есть... Завтра я верну с большими процентами. Хочешь, выигрыш пополам?

   – Мне, Федор Иванович, кроме вашей любви, ничего не надо... Ведь я для вас все-все забыла – и Божий страх, и женский стыд, и клятвы венчальные... Ведь мне на мужа-то глядеть совестно... Грешница я... великая грешница...

   – Послушай, Феня, если ты будешь хныкать и поминать своего мужа, то я – честное слово! – уйду.

   – Ну, ну... не буду, прости, милый! – И губернаторша бросилась на шею своему возлюбленному.

   Федосья Дмитриевна все свои деньги, которые копила не один год, получая от мужа, отдала Тольскому. Последний задумал присоединить к ним еще деньги американца, обыграв его, но сделать это ему не пришлось: американец в картах был искуснее Тольского, и Федор Иванович остался без копейки в кармане. Проклиная американца, он отправился в дом губернатора, собираясь взять у Федосьи Дмитриевны еще немного денег, и, чтобы скорее достичь цели, притворился нежно влюбленным. Он обнимал и целовал молодую женщину, клялся ей в вечной любви, обещал увезти от постылого мужа на первом же корабле в Москву и жениться там на ней.

   Федосья Дмитриевна вся растаяла под влиянием его слов. В жаркой беседе наши влюбленные не услыхали, как дверь быстро отворилась и на пороге появились вернувшиеся из своей поездки Бубнов и Чурухин.

   Увидев свою жену в объятиях Тольского, губернатор побледнел и задрожал как в лихорадке. Вне себя он выхватил из ножен саблю и бросился было на Тольского. Последнему пришлось бы плохо, если бы Никита Васильевич вовремя не схватил за руку губернатора.

   – Пусти, пусти, Никита, я зарублю эту гадину... Обоих, обоих зарублю! – крикнул Семен Ильич.

   – Полно, друг, полно, брат. И его, подлеца, и жену свою, негодную бабу, ты еще успеешь наказать, только не теперь. Обдумать ведь все надо. Пойми, Семен Ильич, их убьешь – и сам погибнешь, – уговаривал его Чурухин. Затем он сурово обратился к Тольскому: – А ты чего торчишь? Ступай вон.

   Тольский направился было к двери, но ему преградил дорогу Бубнов.

   – Ни с места, подлец! Или ты думаешь уйти ненаказанным из моего дома?.. Нет, зачем же... И она, и ты – оба вы получите должное...

   – В подобных случаях, господин губернатор, не ругаются, а кончают поединком, – смело проговорил Тольский.

   – Поединком? Дуэлью?.. Дуэли между нами быть не может! Разве ты – дворянин? Нет, ты – вор, хуже вора... Гей, солдат ко мне! – крикнул губернатор.

   На призыв губернатора вошли солдаты.

   – Возьмите его – и в тюрьму, – показывая на Тольского, сказал Семен Ильич.

   – Меня? Меня в тюрьму?.. За что же?

   – И у тебя, подлец, хватает наглости спрашивать? Ведите, а станет упираться – связать. Тащите его!..

   Сколько Тольский ни сопротивлялся, но принужден был уступить силе солдат, которые не совсем учтиво потащили его из губернаторского дома в мрачную тюрьму.

   – Ну а с тобой, сударушка, что мне делать? – обратился Семен Ильич к своей бледной как смерть жене.

   – Делайте что хотите. Я... я в вашей власти, – тихо промолвила она.

   – Верно, ты вся в моей власти, и за твой подлый и греховный проступок я должен судить тебя. Я – твой муж, и я – судья твой.

   – Но не забывай и того, Семен Ильич, что у тебя есть сердце любящее, милующее, – робко произнес Никита Чурухин. – С несчастьем борись и сумей сдержать гнев свой. Прости, Семен Ильич, что напоминаю тебе об этом!

   – Хорошо, хорошо. Ступай к себе, Никита.

   – Как же ты здесь один? Нет, я не уйду. Ох, Семен Ильич, боюсь я за тебя.

   – Да ступай же, братец! Ну что за меня бояться? Преступления я не учиню... Жены не убью, хотя она и достойна этого! – сказал Бубнов, бросив злобный и презрительный взгляд на жену.

   После ухода Чурухина в горнице водворилось гробовое молчание, прерываемое только тяжелыми вздохами молодой женщины. Семен Ильич задумчиво сидел в кресле; черные, тяжелые мысли бродили у него в голове, отуманивали, не давали ни покоя, ни отдыха.

   – Как же я любил тебя, как любил!.. А ты позором отплатила мне... – тихо заговорил он. – Я чуть не преклонялся перед тобой, а ты, преступная, осрамила меня, обесславила...

   – Убейте меня!..

   – И убил бы, если бы не боялся греха.

   – Так отпустите... Я уеду отсюда, в монастырь поступлю.

   – От мужа тебе одна дорога – в могилу. Ты будешь жить в этом доме, только уже на другом положении... Прежде ты была здесь полной госпожой, а теперь будешь рабой, батрачкой.

   – Лучше бы отпустили меня, Семен Ильич... Не отпустите – хуже будет.

   – А что же ты сделаешь? – гневно спросил губернатор.

   – Руки на себя наложу, – чуть слышно ответила Федосья Дмитриевна.

   – Что же, вздумаешь удавиться, я веревку тебе дам, а зарезаться захочешь – нож... Ну, марш в свою горницу, оттуда ты никуда не выйдешь... Будешь сидеть под замком. Знай, нас разлучит только смерть.

XXIII

   Тольский очутился в тяжелом положении. Камера одиночного заключения была мала, низка, грязна. Удушливый, сырой воздух кружил голову Тольскому, а холод пронизывал до костей. Время было зимнее, стояли лютые морозы, а тюрьма почти не отапливалась.

   "Чертовски холодно в этой берлоге!.. Уж не думает ли старикашка губернатор превратить меня в сосульку или уморить голодом?.. Вот уже несколько часов я здесь сижу, а мне не дают ни пить, ни есть... Фу! Я весь дрожу. Пройдет еще несколько времени, и я на самом деле замерзну... А не хотелось бы мне умирать теперь, в мои годы... Да нет, я не умру! Мой верный Кудряш на свободе... Он уже раз спас меня, вывел из тюрьмы – спасет и теперь", – рассуждал Тольский.

   И он действительно не ошибся.

   Иван Кудряш, услыхав, что его барин опять очутился в тюрьме, не знал, что ему предпринять для его освобождения. Губернатор теперь косо посматривал и на него, подыскивая случай и слугу отправить к барину. Но Кудряш был хитер, ловок и вел себя в городе, как говорится, тише воды, ниже травы.

   Прошло несколько дней с того момента, как Тольского посадили в тюрьму, и во все это время к нему никого не пускали, строго выполняя приказ губернатора.

   Ивану Кудряшу очень хотелось повидать своего барина, поговорить с ним, но его не пускали. Тогда Кудряш стал придумывать, как бы ему проникнуть в тюрьму, и решил подкупить тюремную стражу.

   Однажды поздним вечером он, захватив с собою бутылку водки, направился к тюрьме. Вечер был холодный и сырой, и старый солдат из алеутов, стоявший на часах у башенных ворот тюрьмы, корчась от стужи, бегал взад и вперед.