Текст книги "Русский американец"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

   Однако Тольский не обращал никакого внимания на слова дворецкого и продолжал трудиться со своими дворовыми около железной двери; но последняя не поддавалась, так что они волей-неволей были принуждены приостановить свою бесполезную работу.

   – Ну а я все же проникну в этот проклятый мезонин и узнаю, что там за шутники скрываются. Я до таких шуток не охотник и часто шутнику за это плачу смертью, – сердито проговорил Тольский, бросая лом.

   – Мне, сударь, с вашего разрешения придется позвать плотника, чтобы поправить эту дверь. Я прикажу наглухо заколотить ее досками, – проговорил старичощ дворецкий.

   – Делай что хочешь; заложи эту дверь хоть кирпичами, а все же в мезонин я проникну. Я хочу узнать, что у вас в мезонине, и узнаю, – стукнув кулаком об стол, громко сказал Тольский.

   – Едва ли, сударь, это возможно!

   – Плохо же ты знаешь меня. Повторяю: меня никакие запоры, никакая сила не удержит; раз я задумал, так тому и быть.

   – А вас, сударь, покорнейше просить буду очистить квартирку, – тихо промолвил старичок дворецкий и как-то съежился, испугавшись своих слов.

   – Что такое? Да как ты смеешь говорить мне это? Я съеду только тогда, когда захочу сам. Мне эта квартира понравилась, и я буду жить в ней до тех пор, пока не надоест.

   – В чужом доме, сударь, смею вам сказать, нельзя так.

   – Может быть, кому и нельзя, только не мне. Ну довольно! Можешь уходить.

   – Я о вашем сопротивлении принужден буду известить письменно своего господина.

   – Извещай хоть самого сатану, я и того не побоюсь. Ступай, надоел, убирайся!

   – Слушаюсь.

   В тот же день старик дворецкий прислал двух плотников; те и заделали дверь мезонина, наглухо забив ее досками.

   Однако Тольский только посмеивался над этой работой. Он твердо решил проникнуть в таинственный мезонин и стал ждать удобного для того случая.

   У него теперь были две идеи, которые гвоздем засели в голове: первая – жениться на Насте против ее желания, вторая – проникнуть в загадочный мезонин вопреки желаниям старика дворецкого.

XIII

   Похищение Насти произвело переполох в доме Лугового и повергло всех в страшное горе.

   Нянька Насти, старушка Мавра, от сильного потрясения чуть не лишилась ума. Старый дворецкий тоже потерял голову и не знал, что ему делать, как быть. Да и все дворовые ходили, как к смерти приговоренные. Они любили свою "раделыцицу и заступницу" перед грозным барином.

   – Вот когда пришла беда-то, нежданно-негаданно нагрянула! Теперь ложись да умирай. И что нам будет, что будет! Вернется барин, спросит, где его дочь, что мы скажем, какой ответ дадим? Беда, одно слово беда! – сказал дворецкий, обращаясь к Мавре.

   – И не говори, Савелий Гурьич! Посетило нас горе великое, беда неисходная. Не за себя я скорблю – мне что: пусть барин хоть убьет меня, я и то одной ногой в гробу стою... А что с Настюшкой? Жаль ее, голубку! В какие руки попала она, сердешная! – со слезами промолвила старушка.

   – Сдается мне, это шутки того барина, который нахрапом к нам в гости ездил. Его лица я не разглядел, а думается, что это он, разбойник, выкрал у нас барышню. Приедет барин, так и скажем ему: "Так, мол, и так, сударь, похититель барышни имеет большое сходство с Тольским".

   – Ты бы, Савелушка, барину-то нашему послал весточку.

   – Давно послана! Того и гляди, сам нагрянет. Вот пойдет переборка-то, только держись! Беда!

   – Всем достанется – и правому и виноватому. Чудо, да и только! Это не человек, а какой-то дьявол. Колдун какой-то, право! Замок с ворот сшиб, на двор въехал, собак придушил, в дом забрался, и никто из дворовых не слыхал.

   – Разбойник-то, поди, не один был, Савелушка?

   – Уж понятно: разве один на такое дело пойдет!

   Вернулся из подмосковной и старый майор Луговой. Он пережил тяжелые минуты. Когда он услышал, что его дочь похищена неизвестным злоумышленником, с ним чуть не случился удар.

   Он не понимал, что ему рассказывали дворецкий и старая Мавра о похищении его дочери, и заставлял пересказывать снова.

   Дворовые с замиранием сердца ждали барской расправы и были страшно удивлены, когда Гавриил Васильевич с бледным лицом и со слезами на глазах, дрожащим голосом проговорил:

   – Божья воля... Кара послана мне Богом по моим деяниям. За грехи отца расплачивается дочь, ни в чем не повинная! Ну да я разыщу ее! Сейчас же к губернатору поеду. – И он обратился к дворецкому: – Так ты, Савелий, говоришь, что похититель похож на Тольского?

   – Очень, баринушка, похож, и по лицу и по обличию. Я-то его в ту пору не видал, а нянька Мавра видела. Ведь в ее каморке злодей-то был, разбудил ее, в барышнину горенку послал с приказом, чтобы барышня скорее одевалась.

   – О Господи! Что же делается, что происходит! В большом городе врываются по-разбойничьи в дом, похищают девиц. Удивительно! Как это из вас никто не слыхал? Ведь собаки-то лаяли?

   – Собак-то, сударь, передушили.

   – Догадлив же, злодей! А ты, старуха, не плачь, бери пример с меня: ведь я не плачу, а горя у меня побольше твоего. Питаю я надежду, что Бог вернет мне дочку. Сейчас поеду к губернатору, просить его буду и прямо на Тольского покажу: это – его дело.

   Однако прежде чем поехать к губернатору, майор заехал в дом генерала Намекина: сына последнего он считал женихом своей Насти, а потому счел нужным известить его о похищении.

   Гавриил Васильевич ничего не знал о дуэли Алеши с Тольским и был немало удивлен, когда лакей сказал ему:

   – Молодой барин Алексей Михайлович больны.

   – Как болен? – удивился майор. – Давно ли он был у меня? Ты что-то путаешь. Пойди скажи, что Гавриил Васильевич Луговой желает видеть Алексея Михайловича по нужному и спешному делу.

   – В комнату молодого барина нам запрещено входить; я лучше доложу барышне, Марии Михайловне.

   – Разве она здесь?

   – Как же, с их превосходительством, со старым барином приехать изволили.

   – Как, и генерал здесь? Стало быть, Алексей Михайлович серьезно болен? Да с чего же он заболел?

   – Не могу знать. Извольте спросить у барышни; я сейчас доложу.

   Лакей быстро пошел докладывать.

   "Что это все значит? Алексей Михайлович болен, и, как видно, серьезно. Очевидно, лакей что-то скрывает от меня. Беда за бедой..." – подумал майор.

   – Здравствуйте! Вы – отец Настеньки? Рада познакомиться с вами. А ведь у нас несчастье: Алеша болен, – сказала Мария Михайловна, пожимая руку Лугового.

   – У меня, сударыня, тоже несчастье: дочь похитили.

   – Настю? Что вы говорите! Возможно ли? – переменившись в лице, с испугом воскликнула Мария Михайловна. – Когда? Кто смел это сделать?

   – Вчера ночью, в мое отсутствие, а кто похитил, верно сказать вам не могу, хотя догадываюсь.

   – Кто же? Кого вы подозреваете?

   – В числе московских негодяев, прожигателей жизни, кутил и шулеров есть один, который превзошел других в своих безобразиях. Фамилия его Тольский. Его-то я и подозреваю в похищении Насти.

   – Вы говорите – Тольский? – переспросила Мария Михайловна. – Представьте, ведь у него-то и была дуэль с Алешей, и как раз из-за вашей дочери!

   – Возможно ли? Так Алексей Михайлович ранен этим негодяем? Ну, теперь мои подозрения еще более усугубляются.

   К говорившим вышел старый генерал Намекин. Ему тоже сказали о приезде майора Лугового.

   Гавриил Васильевич с глазами, полными слез, рассказал генералу о своем горе.

   – Если можете, ваше превосходительство, учините доброе дело: помогите мне вернуть дочку и наказать похитителя. По гроб обяжете! – И майор низко поклонился, причем голос у него дрожал, а слезы мешали говорить.

   Это тронуло старого Намекина и заставило на время забыть, что перед ним стоит тот человек, на дочери которого хочет жениться против его желания Алексей.

   – Успокойтесь, господин майор, успокойтесь! – сказал он. – Я непременно помогу вам разыскать и вернуть дочь, и если ее похитил этот негодяй Тольский, то он жестоко поплатится за это. С губернатором я в дружеских отношениях, и мы вместе сейчас же поедем к нему. Он сделает распоряжение, и, поверьте, не пройдет и двух дней, как ваша дочь будет разыскана. В Москве есть хорошие сыщики, они на дне морском найдут. Только, пожалуйста, о похищении вашей дочери Алексею ни слова. Вы можете пойти к моему сыну и говорить с ним, о чем хотите, но только, ради Бога, повторяю, не говорите о похищении; он так любит вашу дочь, так любит, что это печальное известие может тяжело отозваться на его здоровье. Маша, проводи господина майора к Алеше! – проговорил Михаил Семенович, обращаясь к дочери.

   Алексей Михайлович очень обрадовался приходу отца своей возлюбленной и засыпал его вопросами о Насте. Как ни скрывал майор свое великое горе, но Алеша все заметил и с тревогою спросил:

   – Гавриил Васильевич, что с вами? У вас непременно случилось что-нибудь печальное.

   – Нет, ничего. У нас все благополучно.

   – Нет-нет, вы что-то скрываете от меня. Уж не больна ли Настя?

   – Нет, Настя здорова, совершенно здорова.

   – С чего же вы такой печальный?

   – Да это вам только кажется.

   Немалого труда стоило майору Луговому и Марии Михайловне уверить Алешу, что Настя совершенно здорова и дня через три придет навестить его.

   – Да, да, пожалуйста, пришлите!.. Я только тогда успокоюсь, когда увижу ее, – проговорил Алексей Михайлович.

   – Увидите непременно, через три дня увидите. Настя уехала прокатиться в усадьбу и дня через два вернется.

   – Хорошо, я буду ждать. Три дня – немного времени. Я так люблю вашу дочь, что не желал бы никогда ни на одну минуту с нею расстаться.

   – И не расстанетесь, Бог даст; а вы только выздоравливайте поскорее.

   – Да, да, я скоро выздоровею. Настя придет ко мне и принесет с собою здоровье. И вы с нею приезжайте, Гавриил Васильевич, я вам обоим буду очень рад...

   Луговой вышел из комнаты больного и в сопровождении Михаила Семеновича Намекина отправился в дом губернатора.

   Последний ласково принял их, сочувственно отнесся к горю бедного отца и обещал ему свое содействие.

   – Успокойтесь, господин майор, мы непременно отыщем вашу дочь и накажем похитителя. Не подозреваете ли вы кого-либо в похищении? – спросил он у майора.

   – Подозреваю, ваше превосходительство... Федора Тольского.

   – Тольского! От этого человека всего можно ожидать, и если ваше подозрение оправдается, то на этот раз ему придется худо. Много разных жалоб поступает ко мне на этого негодяя, и его давно следовало бы выслать из Москвы.

   – Доброе дело сделаете, ваше превосходительство, если очистите Москву от негодяя. Ведь он чуть не убил моего сына на дуэли! – сказал старик Намекин.

   – Что же вы не сообщили мне? Ведь дуэли запрещены.

   – Да, но они, ваше превосходительство, совершаются чуть ли не каждый день – и секретно, и въявь. Разве Тольский мало людей отправил на дуэлях на тот свет?

   – Ну на этот раз он не отвертится от наказания, он мне за все ответит, за все! И в Москве ему больше не жить. А для розысков вашей дочери, господин майор, я приму все меры. Сейчас же вызову начальника полиции и распоряжусь, чтобы он немедленно сделал обыск в квартире Тольского, а если там не окажется вашей дочери, то отрядим сыщиков для ее розысков. Будьте уверены, она будет найдена.

   Губернатор сдержал свое обещание, и в тот же день сыщики и вся московская полиция были поставлены на ноги. В квартире Тольского – правда, в его отсутствие – произвели тщательный обыск, но, разумеется, Насти не нашли. Сыщики принялись искать ее по всей Москве, однако, несмотря на их энергичные розыски, дочь майора не находилась, – она как в воду канула. Искали в домах наиболее подозрительных; полиция и сыщики с ног сбились, но все было тщетно. Почему-то только подозрительный дом Джимковского был пропущен, и зоркий глаз сыщика туда не заглядывал.

   В безуспешных розысках прошел день, другой, а Настя все не находилась. Бедняга майор упал духом, считая свою дочь погибшей.

   Федор Тольский торжествовал:

   "Попробуйте-ка, разыщите! Пан Джимковский – хороший помощник мне, умеет концы прятать. А если разыщут, мое дело плохо. С матушкой Москвой мне, пожалуй, придется проститься. А все же надо Джимковского предупредить и эту красотку убрать куда-нибудь подальше, а то как раз и к поляку нагрянут незваные гости. Положим, с сыщиками-то он дружбу ведет, но все же для безопасности Настю убрать следует".

   Тут размышления Тольского были прерваны неожиданным приходом Джимковского; он был бледен и чем-то сильно взволнован.

   – Что случилось, Джимковский? – с тревогою спросил Тольский.

   – Большая беда, пан, большая! Ваша кралечка, пан...

   – Что, сыщики ее нашли?

   – Нет, нет, ну где им найти; я любого сыщика проведу и выведу, да они ко мне и не заглядывали. Кралечка ваша, пан, сбежала.

   – Как, как ты сказал? – меняясь в лице, громко крикнул Тольский. – Как сбежала?

   – А прах ее знает, как! Может, ей сам сатана помог. Нынче утром вхожу в горенку, где дивчина сидела, а ее и след простыл... Только я не виноват, вельможный пан, совсем не виноват. Я ее хорошо стерег, очень хорошо; говорю, видно, ей сам сатана помог сбежать, и ключ от ее комнаты у меня был.

   – Как же она сбежала, если была заперта? Все, все пропало, все порушилось! Да знаешь ли ты, безмозглая башка, что ты сделал? Рассказывай, как это случилось!

   – Ой, пан, да не кричите же так!

   – Так ты, кажется, задумал отделаться от меня шуточками; говори, дьявол, а не то убью тебя, как собаку. – И Тольский, быстро сняв со стены пистолет, взвел курок.

   – Ой, ой, пан, положите пистолет, я все вам скажу, все, только уберите пистолет. Вы привезли дивчину, я при вас же запер ее в мезонин и ключ взял себе. Для услуг к ней была приставлена Афроська, девка глупая, но преданная мне; она носила вашей полоняночке обед и ужин, а на ночь я сам запирал ее и ключ брал себе. Утром опять же сам к ней в горницу входил и спрашивал, не нужно ли чего. Сегодня утром поднимаюсь в мезонин, дверь заперта. Отпираю, вхожу и глазам своим не верю: дивчины нет, как сквозь землю провалилась.

   – Как же это? Дверь заперта, а ее нет! Что-то загадочно. Как же могла она выйти?

   – Думается мне, милый пан, дивчина – колдунья или ведьма.

   – А я без думы скажу, что ты – дурак безмозглый. Из твоих людишек кто-нибудь выпустил ее.

   – Помилуйте, пан, ведь ключ-то был при мне.

   – Дурак! Разве ключ нельзя подобрать?

   – Как же подобрать, пан? Да кто будет подбирать?

   – Довольно! Ты, пан Джимковский, не выполнил условия. Я сказал тебе, что ты ответишь головой за дивчину... Ты не сберег ее и должен умереть...

   – Как, как умереть?! Не пугайте меня, пан!

   Толстое, круглое лицо поляка то бледнело, то покрывалось красными пятнами, голос дрожал, язык заплетался: он знал, что за человек Тольский.

   – Я тебя, пан, пугать не стану, а только застрелю, – совершенно невозмутимым тоном произнес Тольский, прицеливаясь в поляка.

   Тот упал на колени.

   Федор Иванович, может быть, и застрелил бы Джимковского, если бы в кабинет поспешно не вошел Кудряш и не сказал испуганным голосом:

   – Полиция в доме...

   Действительно, в дверях показался офицер; позади него стояло несколько полицейских.

   – Спасен! – радостно воскликнул Джимковский. При виде полицейских Тольский с досадой бросил пистолет.

   – Вы – дворянин Федор Тольский? – спросил у него офицер.

   – Да.

   – Я должен арестовать вас по приказу его превосходительства господина генерал-губернатора. А вы – господин Джимковский? – обратился полицейский к поляку.

   – Я, я... нет, у меня другая фамилия.

   – Врет, господин офицер, не верьте! Он – Джимковский, – промолвил Тольский, с презрением посмотрев на оробевшего и растерявшегося поляка.

   – Вас-то мне и надо. Мы только что были в вашем доме, вас там не оказалось. Господин Джимковский, я вас тоже арестую. Возьмите! – отрывисто сказал офицер, показывая на поляка.

   – Помилуйте... это – насилие... я... я стану жаловаться на вас. Я ни в чем не виновен, а меня арестовывают, – кричал Джимковский, отбиваясь от полицейских.

   – Жалуйтесь, кому хотите. Ведите его! – распорядился офицер.

   Джимковского и Федора Тольского повели.

   – Куда нас ведут? – спросил последний у сопровождавшего его офицера.

   – В канцелярию начальника полиции для допроса.

   – А в чем меня обвиняют?

   – Вам об этом скажут.

   – А вы, господин офицер, не скажете?

   – Нет, – коротко ответил офицер и отошел от него, не желая больше разговаривать.

XIV

   Но как же удалось Насте Луговой уйти из-под замка?.. Молодой девушке помогла в этом ревность.

   У пана Джимковского была экономка, полная, дебелая Каролина Карловна; она-то и выпустила Настю из запертой горницы в мезонине, считая ее своей соперницей.

   Каролина Карловна, несмотря на свои почтенные годы, готова была ревновать пана Джимковского ко всем женщинам на свете. Джимковский, исполняя приказание Тольского, скрыл от своих домашних новость о прибытии Насти, скрыл и от Каролины Карловны. Но немка была хитра: ей удалось узнать все у глупой девки Афроськи. Та за ситцевый платок и выдала хозяйскую тайну Каролине Карловне.

   Ревнивая экономка устроила Джимковскому бурную сцену. Сколько ни оправдывался он, сколько ни старался уверить свою подругу жизни, что между ним и Настей нет ничего "непозволительного", разошедшаяся немка не верила и продолжала кричать, упрекая пана.

   – Ну как же мне убедить тебя, Каролинчик, что я тут ни при чем?.. Ведь эту красивую дивчину привез пан Тольский. Я и сам не рад гостье... Но ты знаешь, какой буйный нрав у пана Тольского: не сделай по его, так он убьет... Тольский привез девчонку и приказал беречь ее. Вот я и берегу... – успокаивая немку, сказал Джимковский.

   – О, ты очень хорошо бережешь эту паршивую девчонку! – на ломаном русском языке скандалила немка. – Сам ходишь к ней утром и вечером, подолгу говоришь с ней... о чем, интересно?

   – Да мало ли о чем, Каролинчик? Всего не запомнишь!

   – А я знаю, знаю... ты... ты о любви говоришь! Я вырву тебе глаза... Я сумею отомстить за себя... за свою честь...

   И ревнивая Каролина Карловна уже приготовилась привести свою угрозу в исполнение, то есть выцарапать глаза у Джимковского, но тот заперся в своей комнате; сколько ни грозила и ни стучала немка, он ее не впустил.

   В бессильной злобе Каролина Карловна поклялась избавиться от своей мнимой соперницы; она решила завладеть ключом от мезонина, который Джимковский всегда держал при себе, и это удалось ей в следующую же ночь.

   Наскоро одевшись, тихо вышла она из спальни и направилась в мезонин, вооружившись потайным фонарем.

   Настя еще не ложилась спать, хотя было довольно поздно. Она печально сидела у стола, предаваясь невеселым мыслям о своей участи.

   "От этого негодяя ждать мне хорошего нечего... Добровольно я не пойду с ним под венец, так ведь он и силою меня заставит. Или, еще хуже, просто так мною завладеет... Только совершить это злодеяние ему не придется: я скорее убью себя... его... Этот грех Господь простит мне: ведь я спасаю свою честь..."

   И вот среди тишины до слуха Насти донесся звук шагов.

   – По лестнице кто-то идет... Уж не Тольский ли?.. Наверное, он... Что же, пусть его – у меня теперь есть защита, – вслух произнесла молодая девушка и достала из небольшого шкафчика нож, припрятанный ею во время обеда.

   Настя услышала, что кто-то отпирает дверь, и, не выпуская ножа, сделала к ней шажок. Вот дверь отворилась, и Настя увидала не ненавистного ей человека, а толстую немку с фонарем в руках.

   – Вы кто? Что вам надо? – с удивлением глядя на смешную фигуру Каролины Карловны, спросила Настя.

   Пожираемая ревностью, немка кое-как объяснила, коверкая русский язык, причину своего прихода ночью в мезонин.

   – Как, вы... вы хотите, чтобы я отсюда ушла? – радостно воскликнула Настя. – Но как же сделать это?

   – Я выпущу вас за ворота. Скорее наденьте свою шубку и следуйте за мной! – повелительно сказала Каролина Карловна молодой девушке.

   – Сейчас, сейчас... Я... я так рада! Как и чем мне вас благодарить?

   – В благодарности я не нуждаюсь. Я ревнива... Мне нужен покой... Вы готовы?

   – Да, да, готова.

   Настя поспешно надела шубейку и последовала за толстой немкой, которая уже спускалась с лестницы. Вскоре они очутились во дворе. Каролина Карловна подошла к воротам и отворила калитку, запираемую только засовом.

   – Ступай на все четыре стороны! – выпуская Настю, как-то ехидно промолвила немка.

   Калитка за ней захлопнулась, и Настя очутилась на свободе.

   – Боже, благодарю Тебя! – с чувством проговорила она и перекрестилась.

   Молодая девушка огляделась: местность была ей незнакома; она не знала, куда ее привезли и где держали взаперти.

   – Пойду прямо, авось куда-нибудь выйду, – проговорила Настя и отправилась прямо по Пресне.

   Ночь стояла темная. Настя шла по незнакомым улицам, робко оглядываясь по сторонам. Вокруг было пусто: направо и налево тянулись одноэтажные деревянные домишки и нескончаемые заборы; ни одной живой души не попалось ей навстречу.

   Так дошла Настя до Пресненского моста, поднялась на гору и вышла на Малую Никитскую. Эта улица была уже знакома Насте, и она зашагала по ней смелее.

   Наконец она подошла к родному дому и принялась стучать в запертые ворота.

   Заспанный дворовый сторож, узнав голос Насти, отпер калитку и радостно воскликнул:

   – Барышня, голубушка, вы ли это?

   – Я, я, Иван. Что, папа дома?

   – Дома, барышня-голубушка, дома.

   – Чай, спит?

   – Уж где! До сна ли барину? По вас все тужит. Вон в оконце ихней горенки огонь виднеется, стало быть, не спит.

   Майор Луговой и на самом деле не спал. О сне и речи быть не могло: он исстрадался и нравственно и физически. Не прошло двух суток, как похитили его дочь, а он уже сильно изменился: похудел, как-то осунулся, сгорбился, не дотрагивался ни до еды, ни до питья. Мучительная неизвестность заставила его переменить свой нрав, дотоле сварливый, и стать совершенно другим человеком: ни упрека, ни даже грубого слова не слыхали дворовые за то, что дали увезти барышню.

   "Была дочка, единственная утеха, для которой я на свете жил, и ее теперь нет со мной! Где она, что с ней, про то ведомо одному Богу. Настюшка, голубушка, где ты, моя сердешная? Откликнись, подай голосок! Не пережить мне этого несчастья. Я не ропщу, да и роптать не смею: по делам и наказание мне послано..." – таким мыслям предавался старый майор, сидя ночью в своем кабинете.

   Он не слыхал, как стучали в ворота, до него донесся только стук в сенях.

   "Стучат? Кто бы это мог быть? Может, из дворовых кто-нибудь? Да что же это Савелий не отпирает? Разоспался старик!" – подумал Луговой и, разбудив камердинера, приказал узнать, кто там явился.

   – Кто стучит? – через закрытую дверь спросил Савелий Гурьич.

   – Я, я, отпирайте! – сказала Настя.

   Старик узнал ее по голосу и радостно воскликнул:

   – Как? Неужели это вы, барышня?

   Возглас дворецкого долетел до старого майора, и он поспешно вышел в сени.

   Настя бросилась обнимать рыдавшего от радости старика отца.

   – Настя, Настенька, да ты ли это, ты ли? Я просто глазам не верю. Ты, моя милая дочка, опять со мною! Господи, благодарю Тебя! – И майор стал усердно креститься. – Ну, дочка, рассказывай, кто смел увезти тебя.

   Настя рассказала отцу, как ворвался к ней злодей Тольский и увез в какое-то захолустье, как грозил насильно жениться и как совсем неожиданно освободила ее из-под замка какая-то немка.

   – Натерпелась я, папа, немало страху, сидя взаперти, будто полоненная; много я плакала и горевала, проклиная моего похитителя... Не ждала я так скоро помощи! – закончила молодая девушка свой рассказ.

   – Бог послал, дочка, тебе помощь, благодари Его... А с разбойника Тольского строго взыщется за его гнусный поступок... Еще хорошо, Настя, что он не успел причинить тебе ничего дурного. Ведь я убил бы его, как собаку.

   – За насилие и у меня не дрогнула бы рука убить злодея. Я уже и нож приготовила, и если бы не осилила Тольского, то себя убила бы...

   – Утром я поеду к губернатору и стану жаловаться на Тольского. Отец Алексея Михайловича, генерал Намекин, большое участие принял в моем горе, Настенька...

   – Неужели, папа? – с оживлением спросила девушка.

   – Да, да... генерал – хороший человек, чужой беде сочувствующий. Мы познакомились и вместе к губернатору ездили, жалобу на твоего похитителя отвозили. Мы с генералом Намекиным сразу догадались, кто тебя похитил. Губернатор всю полицию на ноги поставил. Всю Москву, говорят, обыскали, а тебя не нашли. Где же это спрятал тебя разбойник Тольский?

   – В доме какого-то поляка.

   – А где этот дом-то находится?

   – Как называется улица, папа, я не знаю, но она идет ниже Кудрина, за мостом.

   – Да это Пресня, а мост Пресненским зовут. Ты говоришь, Тольский держал тебя в доме поляка? А фамилии поляка не знаешь ли?

   – Нет, папа...

   – Жаль... А впрочем, полиция найдет и так...

   Ни старик майор, ни его дочь о сне не думали в эту счастливую ночь.

   Прибрела порадоваться на Настю и нянька Мавра, а на следующее утро ликованию всей майоровской дворни не было конца.

   В это же утро Луговой вместе с Настей поехал к губернатору с жалобой на Тольского. Губернатор принял их и, когда Настя подробно рассказала ему обо всем, сделал немедленное распоряжение об аресте дворянина Тольского и его сообщника – поляка Джимковского.

   Тольского оставили под арестом в доме предварительного заключения, а Джимковского отправили в острог.

   Тольского, кроме того, обвиняли еще в одном преступлении.

   Дня за два до похищения дочери майора он убил на дуэли молодого офицера Александра Ивановича Нарышкина. Убитый был сыном известного обер-церемониймейстера, Ивана Александровича Нарышкина, который пользовался любовью и уважением царствовавшего в то время императора Александра Павловича. Он жил на Пречистенке, в собственном доме, на широкую барскую ногу; это был очень добрый и милый человек лет пятидесяти, страстно любивший своих детей.

   Его старший сын, офицер Александр, находясь на балу в Благородном собрании, имел несчастье поспорить с Тольским, следствием чего стала дуэль, окончившаяся смертью Нарышкина.

   На бедного отца убийство сына так подействовало, что он чуть не потерял рассудок, но затем, похоронив Александра и придя в себя, послал с нарочным в Петербург к государю слезную жалобу на Тольского.

   У Тольского при дворе были благожелатели, которые старались смягчить все его проступки, по возможности выгораживая и избавляя от наказания. Но на этот раз им не удалось спасти Тольского от гнева императора. Московский губернатор получил из Петербурга высочайшее повеление о немедленном аресте дворянина Федора Тольского и предании его суду.

   Многие из москвичей вздохнули теперь свободно, уверенные в том, что песня отъявленного негодяя, шулера и дуэлянта спета и теперь ему не отвертеться от ссылки. Тольский сидел под замком, его зорко стерегли.

   Но вдруг по городу распространился слух, что Тольский бежал из-под ареста после пятидневного заключения.

   Как это случилось?

   У Тольского был преданный и верный слуга, Иван Кудряш. При аресте Тольский успел шепнуть ему:

   – Выручай, на тебя одна надежда: продай, заложи все, но выручи.

   Эти слова врезались в память камердинера, и он стал думать, как выручить из беды и неволи своего барина. Наконец средство такое нашлось.

   Деньги открыли доступ к тюремному начальнику, и ему разрешили свидание с барином; правда, при свидании присутствовал старый солдат-тюремщик, но, как видно, он не помешал Тольскому и его слуге условиться о побеге.

   На следующий день вечером Иван Кудряш в сопровождении кучера Тимошки опять пришел на тюремный двор, но, прежде чем идти к своему барину, направился в квартиру смотрителя, и последний отдал приказ допустить как Кудряша, так и Тимошку к заключенному Тольскому, прщем на этот раз сопровождавший их, сторож не вошел в камеру, а впустил туда только посетителей.

   – Я догадываюсь, Ванька, зачем ты привел ко мне этого борова, – встретил Тольский своего камердинера, показывая на массивную фигуру придурковатого кучера. (По росту и полноте Тольский имел некоторое сходство с этим кучером.) – Ты хочешь, чтобы на время я стал им? Так?..

   – Совершенно верно, сударь!

   – А как же Тимошка? Ведь ему придется поплатиться спиной, а может, еще и ссылкой?

   – Так что же, сударь! У Тимошки спина не купленная, вынесет не один десяток палок.

   – Тимошка, ты согласен? – спросил у кучера Тольский.

   – Согласен, сударь, – спокойно ответил тот.

   – Но ведь тебя бить будут, и больно.

   – Так что же? Наплевать! Чай, мне не привыкать.

   – Не извольте беспокоиться, сударь, вынесет. Ну, Тимошка, снимай тулуп, – промолвил Кудряш.

   На кучере поверх кафтана был овчинный тулуп с большим воротником.

   – Помни, Тимошка, твоей услуги я никогда не забуду и щедро награжу тебя, – с чувством проговорил Тольский, тронутый самопожертвованием своего дворового, и стал надевать его тулуп и шапку.

   – Поднимите воротник, сударь, вот так! Теперь в этом наряде вас никто не узнает. А ты, Тимошка, ложись спать да укутайся одеялом, – обратился Кудряш к кучеру.

   Тимошка повалился на койку и с головой прикрылся одеялом из серого солдатского сукна, а Тольский и Кудряш вышли в коридор и решительно зашагали к двери, у которой дремал с ружьем в руках часовой; он не обратил никакого внимания на Тольского, принимая его за кучера Тимошку, впущенного сюда по приказу начальства вместе с Кудряшом.

   Беглецы вышли на двор. Было совершенно темно, сыпал снег. Тюремные ворота, несмотря на то что были заперты на замок, охранялись тоже часовым с ружьем.

   – Тимошка, подожди здесь, я пойду, попрошу приказать выпустить нас за ворота, – громко заявил Кудряш и направился в квартиру смотрителя. Скоро он вернулся оттуда в сопровождении тюремного служителя, который, не подозревая, что под тулупом скрывается арестованный Тольский, отпер ворота, и Федор Ивановен, опять очутившись на свободе, поспешил скорее домой.

   Неожиданное возвращение ночью Тольского произвело большой переполох среди его дворовых, страшно удивившихся тому, как их барину удалось улизнуть из тюрьмы. Тольский отдал распоряжение заложить тройку лихих коней и, пока их запрягали, обратился к немногочисленным дворовым с такими словами:

   – Я на некоторое время принужден покинуть Москву. Вы можете вернуться в свои семьи и ждать моего возвращения. Мою мебель и другие оставшиеся вещи можете продать, вырученные деньги разделите поровну... На право продажи я, пожалуй, напишу вам расписку... Довольны ли вы?