Текст книги "Русский американец"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

   – Ванька, на этом корабле мы с тобой и, разумеется, с Гусаком отправимся на родину, – радостным голосом сказал Тольский.

   – А если нас на корабле не примут?

   – Примут, Ванька, если мы хорошо заплатим капитану... Только вот что плохо: денег у меня немного

   – У меня, сударь, есть малая толика.

   – У меня тоже, бачка, деньга водится, – произнес старый алеут. – У меня есть золото, кусок золота! – И Гусак вынул из кармана самородок фунта в два, тщательно завернутый в тряпку.

   Невольный крик удивления вырвался из груди Тольского.

   – Да ведь это – целый капитал! Где ты взял, Гусак?

   – Купил, бачка, за дешевую цену купил...

   – Да ведь за этот кусок золота нас любой капитан с радостью повезет в Европу, да еще и сдачи даст.

   – Возьми золото себе, мне не надо, – проговорил алеут, подавая самородок Тольскому. – Возьми, бачка, пожалуйста, возьми... Ведь я – твой слуга, и что есть у меня, должно быть твоим.

   – Не слуга ты, Гусак, а мой товарищ, которому я обязан жизнью, – с чувством произнес Тольский, обнимая старого алеута.

   Дождавшись утра, он со своими спутниками отправился на "Светлану".

   Капитаном корабля был добрейшей души человек по фамилии Игнатов. Родом из простого звания, почти без образования, он дослужился до капитана гигантским трудом не одного десятка лет.

   Тольский предложил Игнатову взять их троих на корабль и доставить в Кронштадт, обещая за это хорошо заплатить.

   – Вот как? Стало быть, вы из богатеев? – с улыбкою промолвил капитан, оглядывая Тольского и его спутников.

   Одежда на всех троих была довольно поношенная, а сапоги на ногах почти без подошв, так что с первого взгляда они не внушали к себе доверия.

   – Так вы возьмете нас на свой корабль? – спросил у капитана Тольский.

   – Нет, не возьму...

   – Почему же? – упавшим голосом спросил Тольский.

   – А потому, что вы – беглые, – спокойно ответил капитан.

   – Что вы говорите?.. Какие беглые? Мы вам дадим много денег.

   – Хоть золотые горы давайте, и то вас к себе на корабль я не возьму до тех пор, пока не принесете от губернатора дозволения на поездку в Европу, – решительным голосом проговорил капитан.

   – Это невозможно, невозможно...

   – Невозможно... Я знаю почему... Вы – беглые и боитесь явиться к губернатору... Ну, марш с корабля, идите туда, откуда пришли...

   – Господин капитан, если вы имеете хоть малейшую жалость к беднякам, к несчастливцам... то выслушайте меня, – стал просить Тольский. – Я в кратких, но правдивых словах изложу вам свою историю.

   – Вот пристал, как с ножом к горлу! Ну что с тобой делать, рассказывай; только, брат, пожалуйста, покороче да не ври...

   – О, я не задержу вас.

   Тольский коротко передал капитану Игнатову, как он по воле злой судьбы очутился на Аляске и что произошло здесь с ним. Он рассказывал откровенно, ничего не скрывая от капитана, даже сообщил о своих отношениях с молодой губернаторшей.

   – Я сказал вам все, сказал правду, как на исповеди... Теперь судите меня: отправляйте к губернатору или возьмите к себе на корабль... Делайте со мною и с моими спутниками что хотите... Впрочем, если и виновен кто из нас, так только я один, а они ни при чем.

   – Я не судья вам... К губернатору тоже ни вас, ни ваших спутников я не отправлю, а всех троих заберу на свой корабль и увезу в Россию, – подумав несколько, проговорил добряк капитан, которого тронул правдивый рассказ Тольского.

   – Спасибо, спасибо вам и за себя, и за них!.. Вы... вы – благородный человек! – дрогнувшим голосом проговорил Тольский со слезами на глазах.

   Действительно, капитан купеческого корабля "Светлана" был тронут положением Тольского. Он дал себе слово помочь ему: выручить из нужды и отвезти в Россию.

   Но совсем неожиданно на корабль явился губернатор со своей свитой, состоявшей из полицмейстера, личного секретаря и других служащих. Бубнов решил тщательно осмотреть "Светлану", а также ее пассажиров. До Семена Ильича как-то дошел слух, что на корабле находится его соперник Тольский, и ему вздумалось проверить это.

   Лодка губернатора тихо подошла к кораблю: Семен Ильич задался мыслью накрыть всех врасплох. Ему Тольский так насолил, что он рад был как-нибудь отделаться от него. И явился он на корабль не затем, чтобы остановить Тольского или отправить под арест, как бежавшего из тюрьмы, нет, он считал нужным предупредить капитана Игнатова, что за человек этот Тольский.

   Семен Ильич, увидев на палубе корабля своего врага, и виду не показал, что узнал его. Но и последний нисколько не смутился и не испугался, когда его взгляд встретился с грозным взглядом губернатора.

   – На вашем корабле, господин капитан, нет ли беглых? – спросил Бубнов.

   – Как видите! Вся моя команда и пассажиры перед вами! – ответил капитан Игнатов.

   – Так, так... А знаете ли вы этих людей? – отведя в сторону капитана, тихо спросил Семен Ильич, показывая на Тольского и Кудряша.

   Гусака он не заметил, так как старый алеут успел спрятаться в трюме.

   – Это – мои пассажиры, я обязался доставить их в Европу, – нисколько не растерявшись, ответил капитан.

   – Так, так... А вы не знаете, что это за люди?

   – Нет, я еще не спрашивал у них паспортов.

   – Да у них, капитан, паспортов и не бывало...

   – Как не бывало? Что вы говорите?

   – Да вы не кричите, и если не знаете, кто эти люди, так я, пожалуй, скажу вам. Тот, бородатый детина, хоть и рода дворянского, но отъявленный негодяй, кутила, дуэлянт... К нам на Аляску он попал как сосланный: его отправили на военном корабле "Витязь" в кругосветное плавание, но этот разбойник настроил против капитана всю команду, за что и был ссажен в нашем городе.

   – Вот как? Не знал я за пассажиром таких художеств и теперь прогоню его с моего корабля, – с улыбкой произнес капитан.

   – Нет, нет... Пожалуйста, увозите его хоть ко всем чертям... Мне он не нужен! – И Семен Ильич испуганно замахал руками.

   – Да и мне он не надобен, господин губернатор.

   – Пожалуйста, капитан, увезите этого негодяя подальше от меня; этим вы доставите мне большое удовольствие... Я... я даже готов отблагодарить вас... Я заплачу вам и за него, и за его слугу, такого же разбойника, как и барин.

   – После ваших слов, господин губернатор, я ни за что не повезу ни барина, ни слуги, – решительным голосом проговорил капитан Игнатов.

   – Как не повезете!.. Я... я вас прошу, ради Бога, увезите его. Я готов заплатить вам, сколько хотите, только уберите его от меня.

   Семен Ильич, сжигаемый ревностью, чуть ли не в пояс кланялся капитану, прося его не выгонять Тольского.

   – Ну, делать нечего, я избавлю вас от этого беспокойного человека, – согласился наконец капитан.

   Семен Ильич простился с капитаном и уехал к себе, довольный тем, что наконец совсем избавился от Тольского. Дома его поджидала молодая жена, с которой он уже помирился. О том, что он видел на корабле Тольского, Семен Ильич ни слова не сказал жене.

XXVI

   Тольский, находясь на «Светлане», с большим нетерпением ждал, когда она отплывет от берегов ненавистной ему Аляски. Наконец, этот момент настал, и скоро берега Аляски скрылись из глаз Тольского.

   Обратное плавание "Светланы" в Европу было довольно продолжительным. Капитан не спешил, и поэтому корабль шел тихо, часто останавливаясь у берегов.

   Между тем Тольский считал дни, часы и минуты. Время тянулось медленно и казалось ему целой вечностью.

   – Куда вы так спешите? – как-то спросил капитан Тольского, надоедавшего ему своими вопросами относительно прибытия в Европу.

   – А вы, капитан, разве не спешите? Разве у вас никого нет близких?.. Разве вас никто не ждет?

   – Из близких у меня всего одна старушка матушка, она, пожалуй, ждет меня.

   – А жены у вас нет?

   – Нет, не обзавелся еще...

   – Почему же, капитан?

   – А потому, что нам, морякам, амурными делами заниматься недосуг... Это вот вам, от нечего делать, можно такими пустяками баловаться, а по-моему, жена – лишний балласт...

   – А разве любовь, капитан, пустяки? Неужели вы никогда не любили?

   – Отстаньте, господин Тольский! К чему эти неуместные вопросы!.. Я уже вышел из таких лет, когда можно увлекаться прекрасным полом.

   – Простите, капитан, если мои вопросы вы находите неуместными. Пожалуйста, не сердитесь на меня!

   – Да с чего вы взяли, что я стану сердиться на вас? Хотите, я вас порадую?

   – Чем, капитан?

   – Еще недели полторы-две – и мы будем у берегов Европы – в Норвегии.

   – О, как я рад, как рад!

   – Что? Видно, соскучились по родине?

   – Страшно соскучился!.. И знаете ли, господин капитан, если бы вы не взяли меня на свой корабль, я убил бы себя. Честное слово!.. Вы спасли мне жизнь, и я вечно буду у вас в долгу, – с чувством произнес Тольский, крепко пожимая Игнатову руку. – Я просто не знаю, как и чем мне благодарить вас.

   – Сочтемся на том свете, господин Тольский.

   Наконец, "Светлана" бросила якорь у берегов Норвегии.

   Здесь капитан решил провести дня два-три и потом идти далее в Россию.

   Тольский захватил с собою Кудряша и Гусака и отправился в столицу Норвегии, Христианию. Там в одной из гостиниц он дня на два взял себе небольшое помещение, состоявшее из двух комнат и передней; в одной комнате поместился сам он, в другой – его спутники.

   Днем Тольский осматривал достопримечательности Христиании и вернулся в гостиницу усталым, измученным и голодным. Несколько отдохнув, он отправился поужинать в общий зал гостиницы, поместился за одним из столиков и спросил себе вино и закуску.

   Рядом с ним, за другим столом, сидел довольно представительной наружности старик, одетый очень изысканно, по-парижски, с седой шевелюрой, и такими же усами. Очень умные, выразительные глаза внушали к старику невольное уважение. Взгляд у него был бодрый и смелый.

   Старик читал газету. Чтение, очевидно, волновало его, и его лицо то бледнело, то краснело. Наконец он скомкал газету и бросил ее, тихо проговорив по-русски:

   – Боже, что теперь будет с моей бедной родиной...

   Старик закрыл руками лицо и так просидел несколько минут.

   Тольский по выговору узнал в старике своего земляка русского и, чтобы еще более удостовериться в этом, спросил у него:

   – Дозвольте узнать... Вы русский?

   – Да, русский. Кажется, и вы тоже?

   – Да, я – коренной москвич... Очень рад познакомиться с вами.

   – Я тоже... Приятно встретиться на чужбине с земляком.

   Тольский и старик пожали друг другу руки.

   – Скажите, с кем я имею честь?.. – спросил у Тольского старик, посматривая на его довольно странный наряд: на нем одежда была полурусская-полунорвежская, приобретенная в Христиании.

   Тольский назвал себя старику.

   – Как, вы русский дворянин? Почему же на вас такая странная одежда? – спросил у него старик.

   – Я охотно объяснил бы все, но на это надо много времени. История моей жизни довольно длинная...

   – И не трудитесь, господин Тольский. Я, право, не любопытен. Ну, я узнал, кто вы, теперь моя очередь сказать, кто я. Я тоже дворянин, по фамилии Смельцов, Викентий Михайлович; не живу, а прожигаю жизнь, скитаясь по чужим странам.

   – Смельцов... Ведь так вы сказали? Позвольте, позвольте... у вас нет ли дома в Москве?

   – Есть. А что?

   – Ваш дом находится на Остоженке, в переулке?

   – Совершенно верно... Вы почему знаете это? – удивляясь, спросил Викентий Михайлович.

   – Я жил в вашем доме.

   – Вот что! Стало быть, вы – мой квартирант?

   – Да, только бывший. В вашем доме, Викентий Михайлович, происходили чрезвычайные, непостижимые явления.

   – Какие же?

   – Необъяснимые... В мезонине вашего дома, как говорят, поселилась нечистая сила; по ночам расхаживает какое-то привидение в образе молодой, красивой женщины, а также появляется там и подобие старой ведьмы.

   – Вы крайне удивляете меня! В моем доме привидения, ведьмы?.. И вы говорите серьезно?

   – Совершенно серьезно. Все это я сам видел, – ответил Тольский. – Да и не один я, а также и мои люди. Я не раз хотел разгадать эту загадку, разведать, что за нечистая сила поселилась в мезонине, порывался войти туда... Простите, Викентий Михайлович, я даже приказал взломать дверь, ведшую в мезонин.

   – Ну и что же? – насупив седые брови, спросил Викентий Михайлович.

   – К сожалению, я не смог попасть туда: кроме обыкновенной деревянной двери, в мезонин преграждала путь другая, железная.

   – Вот что!.. Так вам и не удалось побывать в мезонине и познакомиться с непостижимыми явлениями?

   – Так и не удалось...

   – А очень хотелось? Любопытство донимало?.. Ну да оставим об этом говорить. Лучше поговорим о бедствии, которое угрожает нашей родине.

   – О каком бедствии? Разве России грозит опасность?

   – Большая!.. На днях Наполеон, этот новый Аттила, перешел со своими полчищами Неман и вступил в пределы русского царства.

   Тихо проговорив эти слова, Викентий Михайлович печально опустил свою седую голову, а Тольский побледнел как смерть: известие точно обухом ударило его по голове – он в душе был патриот и горячо любил свою родину.

   – Но как же это случилось? – несколько придя в себя, спросил он.

   Увы! Смельцов едва мог удовлетворить его любопытство: он и сам, находясь долгое время в путешествии, мало знал об этом.

   – Как только корсиканский выходец мог дерзнуть вторгнуться в пределы нашего государства? Какая дерзость! – громко и раздражительно проговорил Тольский.

   – Прибавьте к тому – какая непростительная ошибка со стороны Наполеона, – совершенно спокойно сказал Смельцов, закуривая трубку. – Да, да, он сделал большую ошибку, предприняв поход в Россию; пожалуй, этот шаг будет для Наполеона роковым.

   – Вы думаете, Викентий Михайлович?

   – Да, думаю и молю Бога, чтобы мои думы сбылись. Наполеон, пресыщенный победами, не знает предела своим завоеваниям. Он покорил почти весь мир и только в Россию да в Англию еще не вторгался... Россия была бельмом на глазу Наполеона, вот он и задумал снять его с глаза. Но, повторяю, эта операция будет для Наполеона слишком тяжела: он может ослепнуть...

   – О, если бы было так, Викентий Михайлович!

   – Поверьте, так и будет. Наполеон не знает России, а наш народ сумеет постоять за свою родину, за себя. Ради блага родной земли он готов жертвовать своею жизнью, не только своим достоянием. И притом какое время выбрал Наполеон для похода? Пройдет месяц – и наступит осень, начнутся непрерывные дожди, а там метели, морозы... Французы не привыкли к нашему суровому климату и будут как мухи умирать, а на подмогу морозу вооружится народ, и Наполеону придется просить у нас пардону.

   – Хорошо бы, если бы все это сбылось!

   – Надо ждать, господин Тольский, и надеяться. Но сколько прольется крови, сколько прекратится жизней! Эта война будет страшной... Она потребует многих тысяч жертв... Боже... Боже...

   Голос дрогнул у старика Смельцова, и на его глазах появились слезы.

   Теперь беседа о жгучем для обоих русских вопросе прекратилась, но они не раз возобновляли ее во время пути из Христиании в Россию: в этот трудный для последней час Смельцов тоже решил отправиться на родину.

   Время шло, и скоро "Светлана" приблизилась к берегам Кронштадта. Тольский и Смельцов увидали, что Кронштадт прекрасно укреплен и почти неприступен для врагов, которые бы вздумали с моря подойти к нему.

   Еще несколько часов – и Тольский очутился в Петербурге. Нечего говорить о той радости, которую он чувствовал, вернувшись на родину после продолжительного отсутствия. Не менее радовался и Иван Кудряш.

   Несмотря на чудную погоду – было начало августа 1812 года, – при которой солнце в течение целого дня светило с бирюзового неба, Петербург был все-таки печален. В столицу только что пришло известие о том, что древний Смоленск взят и опустошен, а Наполеон со своей полумиллионной армией быстрым маршем идет к Москве. Люди с серьезными лицами толпились на площадях и на улицах, тихо переговариваясь между собою и жадно читая манифесты, которые выпустил император Александр Павлович.

   Смельцов и Тольский остановились в одной гостинице, и Викентий Михайлович задал своему спутнику вопрос о том, что он намерен делать.

   – Не мешкая ехать в Москву, – ответил тот.

   – Как в Москву?.. Но ведь я слышал, что из Москвы бегут, а вы хотите ехать туда? Разве вы не боитесь французов?

   – Чего их бояться?.. Я смерти не страшусь, только трусы ее страшатся, а я не из таких...

   – Я уверен, господин Тольский, что вы не трус, но хотите жертвовать своею жизнью напрасно...

   – Вы говорите "напрасно"? Нет, Викентий Михайлович, напрасно я не поставлю своей жизни на карту... Если мне и суждено умереть, то я умру в битве с врагом моего отечества... Силою Бог меня не обделил, ловкостью тоже, а такие люди нужны на войне... Ведь не нынче-завтра вооружится весь народ русский против врагов, дерзнувших вторгнуться к нам... Нет, нет, скорее в Москву!

   – Спасибо вам, господин Тольский, вы истинно русский человек, и одни эти ваши слова уже невольно заставляют забыть о вашем прошлом! – крепко пожимая руку Тольского, с чувством произнес Смельцов.

   А с прошлым Тольского – причем даже с его неприглядными сторонами – Викентий Михайлович отчасти уже был знаком, так как московский вертопрах в добрую минуту сам откровенно рассказал ему о всех своих поступках.

   Такая откровенность понравилась Смельцову, и он, даже узнав прошлое Тольского, нисколько не изменил своего хорошего отношения к нему.

   – А я, к сожалению, в Москву не поеду, – сказал теперь Викентий Михайлович. – Я стар, слаб и притом слишком неуравновешен... Да если бы я и поехал, то какая будет помощь Москве от слабого старика?

   – Я за вас повоюю, Викентий Михайлович.

   – И воевать вы, Аника-воин, будете не один, а с моими крепостными, – с улыбкою промолвил Смельцов. – Теперь на подмогу армии составляются ополчения из крестьян, вот и я задумал обмундировать и выставить сотни три из своих крепостных; содержать их я, разумеется, буду на свой счет, а начальство над ними прошу принять вас.

   – Вы... вы хотите, чтобы я был начальником над вашими ополченцами? О, я не знаю, как и благодарить вас!

   – Не вам, господин Тольский, а мне надо благодарить вас за то, что вы на себя берете такую обузу... Теперешний главнокомандующий в Москве, граф Растопчин, когда-то был со мною в хороших отношениях: вместе служили. Я дам вам письмо к нему. Растопчин – патриот, он горячо любит наше отечество и, конечно, примет все меры к тому, чтобы обеспечить вам устройство моего отряда. Кроме того, в Москве живет моя жена, и я просил бы вас, насколько возможно, помочь ей выбраться оттуда. Оставаться в Москве в такое тревожное время более чем опасно.

   – Охотно, Викентий Михайлович, сделаю все, что будет в моих силах. Вы скажете мне, где живет ваша жена, и я...

   – Вы сами хорошо знаете, где она живет.

   – Как? – удивился Тольский.

   – Она живет в моем доме, в котором и вы жили.

   – Я не понимаю вас, Викентий Михайлович. Я действительно жил в вашем доме в Москве, на Остоженке, но, кроме меня, там никого не было.

   – Вы, господин Тольский, помещались внизу, а в мезонине жила и, наверное, теперь живет моя жена.

   – Что вы говорите, Викентий Михайлович? В то время, когда я жил в Москве в вашем доме, в мезонине никого не было. Впрочем, как я уже сообщал вам, там поселилась какая-то непостижимая, таинственная женщина, наводившая невольный страх на ваших квартирантов, в том числе и на меня.

   – Эта таинственная женщина и была моя жена; она, вероятно, и пугала жильцов, выдавая себя за сверхъестественное существо, – промолвил Смельцов.

   – Ваша жена! Вы меня все более и более удивляете!

   И на самом деле, слова Викентия Михайловича не только удивили Тольского, но даже поразили его. Он никак не мог представить, что в мезонине жила жена Смельцова, а не сверхъестественное существо, наводившее страх и ужас на всех квартирантов.

   – Вы перестали бы удивляться, если бы узнали, что заставило мою жену вести такую замкнутую жизнь. Это наша с женой тайна, и проникнуть в нее никто не может, – задумчиво произнес Викентий Михайлович. – Вы мне сделаете большое одолжение, если поможете моей жене выбраться из Москвы.

   – А если ваша жена не захочет оставлять Москву?

   – Я напишу письмо и попрошу вас передать ей. Я напишу, чтобы она вам доверилась, и вы проводите ее из Москвы.

   – А куда должна она ехать?

   – Куда хочет; только, разумеется, не в ту местность, по которой пойдет Наполеон со своими полчищами.

   – Но неужели ему удастся взять Москву, так же как он взял некоторые другие столицы?

   – Едва ли... Москва – сердце России, и Наполеона не допустят до этого священного города. О, это будет ужасно, если Москва попадет в руки ненасытных завоевателей! Итак, господин Тольский, вы завтра же выедете в Москву. Денег на расходы я вам дам, сколько хотите... Только поспешите! Наполеон быстро идет к Москве, и вам непременно надо опередить его...

   – Я выеду завтра, ранним утром.

   – Да, да... пожалуйста... Лошадей не жалейте, загоните одну тройку, берите другую, тратьте мои деньги не жалея, только своевременно предупредите жену об угрожающей опасности. Вместе с письмом к моей жене вы получите и письмо к графу Растопчину.

   На другой день Тольский с неутомимым Кудряшом скакал на лихой ямщицкой тройке из Питера в Москву. Старик алеут не поехал в Москву, а остался в Петербурге у Смельцова.

   Ехал Тольский на перекладных, останавливался только для ночлега, и то часа на три, на четыре, не больше.

   Усталым и разбитым он подъезжал к Москве. Навстречу по большой петербургской дороге тянулись многочисленные обозы с имуществом и горожанами, покидавшими Москву.

   Наполеон угрожал Москве, находясь в нескольких десятках верст от нее. После славного для русского воинства и кровопролитного Бородинского сражения русская армия отступила к Москве. По ее стопам шел гордый своими победами Наполеон.

   Приуныли и опечалились москвичи, когда узнали, что наши солдаты отступают. В Москве началось сильное волнение и переполох: все лавки и другие торговые заведения, а также фабрики были приостановлены, рабочий народ распустили – мастеровые и фабричные остались без дела.

   Бедные и богатые горожане спешили скорее выехать из Москвы. Народ тысячами покидал город. Крики, плач детей, шум, ругань, громкий говор, ржание лошадей, рев коров, собачий лай – все это смешалось вместе и создавало какой-то хаос.

   Дряхлые старики, едва передвигая ноги, шли, окруженные своими семействами, матери с плачем несли на руках грудных младенцев. Ехали всевозможные кареты, тарантасы, повозки, набитые подушками и перинами, сундуками, укладками, чемоданами, картинами и другим домашним скарбом. На лицах жителей, покидавших Москву, застыла неподдельная скорбь, великое горе. Многие громко плакали, припадая к земле. Целовали ее, брали горстями и завязывали в чистые платки и тряпицы.

   Тольский, видя все это, не мог сам не прослезиться, а шедший с ним Иван Кудряш плакал навзрыд. Въехать Тольскому в Тверскую заставу из-за тесноты не было никакой возможности; он рассчитался с ямщиком и вошел туда пешком.

XXVII

   В России войны с Наполеоном ждали и приготовлялись к ней; собирали солдат, ратников; многие из военных, находившихся в отставке, снова вступали в ряды русской армии, готовые за спасение родной земли жертвовать своей жизнью.

   Секунд-майор Гавриил Васильевич Луговой, несмотря на свои пожилые годы, тоже записался в ополчение и выставил ратников из своих крепостных. Жаль старому майору было расстаться с Настей, но любовь к родине превозмогла его отцовские чувства.

   Многие молодые дворяне, занимавшие места на гражданской службе, тоже движимые любовью к родине, попираемой Наполеоном, переменили гражданскую службу на военную. Алеша Намекин не хотел отставать от других и поступил в один из полков, отправлявшихся из Москвы навстречу врагам-французам. О своем намерении вступить в полк он предварительно сказал отцу. Старик генерал обнял его и растроганным голосом произнес:

   – Спасибо, спасибо, Алексей!.. Ты и впрямь из Намекиных, которые всегда были верными слугами царя и земли русской. Я дам тебе письмо к главнокомандующему... Когда-то с Михаилом Илларионовичем Кутузовым мы были в дружеских отношениях... В письме я попрошу, чтобы он зачислил тебя в свой штат ординарцем.

   – Батюшка, мне не хотелось бы состоять при штабе! Мне хочется служить в рядах армии, наравне с прочими солдатами; мое желание – поступить в полк рядовым.

   – Дело твое – не хочешь в штаб, иди в солдаты.

   – А вы что намерены делать? Оставаться в усадьбе вам опасно. Наполеон движется к Москве... и нашим Горкам грозит опасность.

   – Я здесь не останусь, хоть опасность ты и преувеличиваешь. Наша усадьба в стороне, и едва ли французы заглянут в нее. Да за себя я нисколько не боюсь, Алеша, и, если ко мне пожалуют незваные-непрошеные гости, я сумею встретить их. Но я сильно опасаюсь за Машу: что будет с нею, если меня убьют?

   – Я советую вам, батюшка, как можно скорее уезжать отсюда.

   – Это не так легко сделать. У меня есть намерение отправить Машу куда-нибудь в безопасное место, а самому составить из крепостных ополчение и принять начальство над ним.

   – Прекрасная мысль, батюшка!

   – Да... Но куда я отправлю твою сестру?.. Я думал – в Петербург, но не знаю, с кем ее послать...

   – Анастасия Гавриловна, дочь майора Лугового, на днях уезжает в Петербург; вот бы с нею отправить сестру Машу, – тихо промолвил отцу Алеша Намекин и при этих словах густо покраснел.

   – Ты говоришь про свою невесту?..

   – Настя была моей невестой... но вы...

   – Что же... я... я согласен. Дочь майора – девушка благовоспитанная... Маше с нею плохо не будет... Только как Маша? Согласится ли?

   – Маша согласится, я наверное знаю, батюшка.

   – Ну и прекрасно, пусть едут... А как же сам майор?

   – Он поступил в ополчение.

   – Вот как? Благородный поступок.

   – Майор – очень хороший человек, батюшка.

   – А его дочка много лучше?.. Ведь так?.. Ну, что покраснел? – с добродушной улыбкой сказал Михаил Семенович. – Вижу, любишь ты ее крепко. Я запрещал тебе жениться на ней, а теперь это запрещение снимаю и благословляю тебя на брак с нею. Но он может состояться только тогда, когда прекратится война с французами и они с позором для себя оставят пределы нашего отечества...

   – Батюшка, добрый батюшка, так вы дозволяете мне? – радостно воскликнул Алексей Михайлович.

   – Да, да!.. Если Бог сохранит тебя во время войны, то ты будешь мужем Насти. Пусть твоя невеста завтра приедет к нам со своим отцом; я благословлю вас, и на войну ты пойдешь обрученным женихом... Я не думаю, что война с Наполеоном будет продолжительна! Поверь мне, гордый завоеватель раскается в своем необдуманном поступке... Против него встанет вся Русь, и ему ли бороться с Русью?..

   В тот же день Алексей Михайлович, счастливый и довольный согласием отца, поспешил в Москву; ему хотелось поскорее обрадовать невесту.

   Ни Настя, ни ее отец никак не ожидали, что генерал Намекин наконец даст свое согласие на этот брак.

   – Да неужели, Алеша, твой отец дозволяет тебе жениться на мне? – воскликнула обрадованная Настя.

   – Дозволяет, дозволяет... только по окончании войны.

   – Ну разумеется, не теперь... В такое тревожное время какая же может быть свадьба. Отечество в опасности, до того ли? – проговорил старый майор.

   – А знаете, Гавриил Васильевич, и ты, Настя, я вам сообщу одну новость. Ты, Настя, решила ехать в Петербург, и теперь поедешь не одна, а с моей сестрой. Вам двоим, Настя, не скучно будет жить в Петербурге, а когда окончится война, вы вернетесь в Москву, и тогда... тогда состоится наша свадьба, если только я останусь жив.

   – Я буду, Алеша, молиться, Бог спасет тебя.

   – В битве не думайте о смерти – и целы будете! – посоветовал Намекину старый майор.

   На следующее утро майор Луговой и Настя в сопровождении Алеши Намекина отправились в Горки. Михаил Семенович благословил своего сына и его невесту, а затем крепко обнял и поцеловал Настю и ее отца.

   В тот день все в генеральской усадьбе радовались. Крестьяне собрались на барский двор поздравить нареченных. Генерал приказал на славу угостить своих крепостных и каждому дал по серебряному рублю.

   Однако Мария Михайловна и Настя были принуждены поспешить со своим отъездом, так как Наполеон уже находился невдалеке от Бородина, и они быстро собрались в путь. Алексей Михайлович проводил их до Клина и там простился.

   Его расставание с невестой и сестрой было самым нежным. Настя крепилась, сколько могла, и дала волю слезам только тогда, когда Алеша Намекин скрылся с глаз. Мария Михайловна, сама заливаясь слезами, стала утешать невесту брата.

   С Настей ехала ее старая нянька Мавра, а с генеральской дочерью чуть не целый штат крепостных слуг и служанок. Мария Михайловна, Настя и старуха Мавра поместились в дорожной удобной карете, запряженной четырьмя лошадьми, а дворовые ехали позади на двух тройках; тут же везли несколько сундуков и укладок с необходимым имуществом барышень.

   Проводив сестру и невесту, Алеша Намекин вернулся в Москву, в свой дом на Тверской; там поджидал его отец, туда же собрались и несколько десятков крепостных, из которых старик Намекин задумал составить ополчение.

   Все они были на подбор, молодец к молодцу: рослые, плечистые, мужественные, словом – богатыри. Михаил Семенович на своем дворе обучал их различным воинским артикулам. Все они были одеты в одинаковые кафтаны из толстого серого сукна и в такие же шаровары; на головах у них были низкие овчинные шапки с медными крестами; вооружение составляли ружье и сабля. Оставшиеся семьи ополченцев Михаил Семенович обеспечил. Вообще, в Отечественную войну он выказал себя истинным патриотом.

   Впрочем, не один он поступал так: все дворяне и весь русский народ восстали против завоевателей, помогая их истреблению. Составлялись ополчения, жертвовались миллионы на оружие.

   Московское дворянство выставило восемьдесят тысяч ратников, или, как их иначе называли, "жертвенников", то есть пожертвованных отечеству. С блестящими крестами на шапках, бравые, мужественные, хорошо вооруженные ратники стали появляться на улицах, повсюду встречая от жителей почет и ласку.

   Наполеону угрожала всеобщая народная война, но это нисколько не поколебало решимости гордого завоевателя: он быстро приближался к Москве, разгромив Смоленск и другие города, попавшиеся ему на пути.

   Вся дорога от Вильны до Москвы, где проходил Наполеон со своими полчищами, представляла одно общее разрушение. "Великая нация" освещала себе путь страшными пожарами, как огромными факелами; горели города и местечки, села и деревни.