Текст книги "Русский американец"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

   – Это хорошо!.. Впрочем, после моей смерти все, что останется, будет завещано мною дочери Анастасии, а при жизни за ней дать я ничего не могу. Это – мое последнее слово, и до времени мне говорить с вами не о чем. А поэтому не взыщите на старика: я устал с дороги, пойду отдохнуть... Прошу, сударь, прощения!..

   Проговорив эти слова, старый майор вышел. В дверях он искоса взглянул на влюбленных.

VIII

   Тольский, устроившись на новой квартире, не обращал никакого внимания на привидение, пугавшее ночью его дворовых. Как-то он отправился в майорский дом; его тянуло туда словно магнитом, и этим магнитом была красавица Настя. Он приехал в домик майора в тот самый день, когда произошло объяснение Намекина с Настей, и застал молодую девушку печально сидевшей в небольшом зальце.

   Было Насте о чем подумать. Нерадостно, невесело сложилась ее жизнь. Она давно лишилась нежной, любящей матери и росла на попечении няньки Мавры да сурового отца. Расправы последнего с дворовыми болью отзывались в ее любящей, еще не тронутой житейскими бурями душе, крики людей, просивших пощады, заставляли ее убегать в свою детскую горенку и плакать там, уткнувшись головой в подушку.

   Выросла Настя, похорошела, расцвела, случайно познакомилась с Алешей Намекиным и незаметно для себя полюбила его первой любовью.

   Гнет сурового отца теперь не так страшил Настю, и затворническая жизнь не казалась ей постылой. Майор держал свою дочь взаперти, не дозволяя ей выходить за ворота для прогулок и даже подходить к окнам. Только и выходила Настя в церковь, и то в сопровождении старухи няньки да кого-либо из дворовых.

   Ревниво оберегал Луговой свою дочь от чужого глаза, сам следил за малейшим ее шагом и заставлял то же делать и своих слуг, которые пользовались его расположением и доверием. Первым таким был дворецкий, Савелий Гурьич, который в отсутствие барина занимал его место и распоряжался в доме, как хотел. Настя не любила дворецкого за его наушничество отцу и за то, что он был бичом для всех дворовых.

   После объяснения со своим возлюбленным девушка опечалилась.

   "Надо выждать время... может, старый генерал смилостивится и даст Алеше согласие жениться на мне, – думала она. – А если он и будет упорствовать, что же, надо ждать; он стар, а мы с Алешей молоды... Одно нам остается – тайком повенчаться или расстаться... Нет, нет, я не могу расстаться с Алешей, я так люблю его... Что же делать? Как быть?"

   В тихих думах и застал ее Федя Тольский.

   – Что с вами, очаровательная хозяйка? Вы печальны, скажите, с чего ваша печаль? – спросил он у Насти, пожирая взглядом ее красивое, но грустное лицо.

   Он ничего не знал об объяснении Алеши Намекина с Настей, а также о возвращении майора Лугового, так как того не было дома.

   – Вы спрашиваете, отчего я печальна? – переспросила Настя. – Отвечу: нечему мне веселиться, нечему радоваться.

   Молодая девушка не рада была приезду Тольского, но не принять его не могла; она была отчасти знакома с бурным характером своего нежеланного гостя и несколько боялась его.

   – У вас есть печаль, горе? Скажите мне! Может, я помогу вам.

   – Нет, нет, вы ничем не можете помочь мне.

   – Почему? Для вас я готов на все пойти. Для вашего счастья я жизнь свою отдам, – с жаром произнес влюбленный Тольский, уже давно решивший во что бы то ни стало отбить Настю у Намекина.

   – Оставьте, пожалуйста! Мне вовсе не нужна ваша помощь, – с ноткой неудовольствия промолвила молодая девушка.

   – Вы, кажется, обиделись на меня?

   – Да, да, ваши комплименты, ваши слова обижают меня.

   – Помилуйте, Анастасия Гавриловна, разве я сказал вам что-нибудь обидное? О, если я осмелился обидеть вас, то накажу себя смертью! – с пафосом воскликнул Федя Тольский.

   – Пожалуйста, не говорите глупостей! – прервала его Настя.

   – О, это не глупости. Скажите мне: "Федор, умри!" – и я умру, уверяю вас!

   – К чему вы говорите все это?

   – К тому, что я люблю вас.

   – Оставьте, пожалуйста, вы знаете, что у меня есть жених.

   – Алеша Намекин? Он на вас не женится. Могу вас уверить: ему отец не позволит.

   – Вы и это знаете?

   – Знаю. Лучше выходите за меня, Анастасия Гавриловна! Алеша не может любить вас так, как я люблю. Я брошу свою беспутную жизнь и буду примерным мужем. Клянусь вам.

   – Зачем клятвы? Вашей женой я никогда не буду.

   – О! Вы безжалостны ко мне!

   – Хороши же и вы. Вы Алешу Намекина считаете своим другом, а сами хотите отбить у него невесту!

   – Что делать? Любовь сильнее дружбы. Как бы там ни было, вы станете моей женой.

   – Никогда!

   – А я говорю – станете! Я увезу вас.

   – Да вы – сумасшедший!

   – Да, от любви к вам.

   – Однако прекратим этот разговор.

   – Вы, кажется, не верите, что я увезу вас? Нет?.. Плохо же вы знаете меня! Для меня никаких преград не существует, я привык всегда достигать цели.

   – Вы, похоже, уже начинаете хвалиться своим неприличным поведением? Я не буду больше принимать вас, – сердито проговорила молодая девушка.

   – Вы сердитесь? Скажите, чем я могу заслужить прощение?

   – Оставьте меня! Я боюсь, что нас застанет мой отец, он должен сейчас приехать.

   – Тем лучше, я познакомлюсь с ним.

   Насте едва удалось выпроводить непрошеного гостя, она очень опасалась, что ее отец застанет Тольского, так как боялась скандала, который мог произойти между ними. Тольский своими словами оттолкнул от себя молодую девушку, и она была очень рада, когда он уехал. Она отдала приказание не принимать его больше.

   Между тем, в квартире Тольского опять ночью стали происходить необычайные явления: как пробьет полночь, так и пойдет работать нечистая сила на страх всем дворовым.

   Иван Кудряш заявил своему барину, что спать он будет в людской, а не наверху. Тольский согласился, так как не был боязлив и не боялся спать один в квартире.

   Однажды ночью Федор Иванович раньше обыкновенного приехал из клуба; он дочиста проигрался и домой вернулся озлобленный и расстроенный; денег у него больше не было. Между тем во время его отсутствия, ночью в его кабинете и других комнатах, в которых никого не было, происходило что-то странное и непонятное. Дворовые, находясь внизу, ясно слышали, что в барских комнатах, наверху, кто-то ходит, передвигает мебель, стучит; слышен был также глухой говор и заунывное пение. Дворовые, объятые ужасом, собрались в кучу, не смея пойти посмотреть, что происходит наверху; впрочем, выискался один смельчак, дворовый Сенька.

   – Я не боюсь пойти туда, – сказал он. – Чай, на мне святой крест и никакая нечистая сила меня не коснется. Вот сейчас и пойду. Только дайте мне, братцы мои, фонарь.

   Некоторые из дворовых останавливали смелого парня, а другие, напротив, советовали ему сходить, но сами идти с ним отказывались.

   И вот Сенька, забрав зажженный фонарь и суковатую толстую палку, смело направился на барскую половину. Однако как ни смел был он, через несколько минут вернулся обратно с лицом, как у мертвеца, и, трясясь всем телом, попросил напиться воды, после чего дрожащим голосом, беспрестанно останавливаясь и как-то боязливо озираясь по сторонам, рассказал следующее:

   – Ну, братцы мои, натерпелся я такого страху, какого отроду со мной не бывало. Не знаю, как только я уцелел, как жив остался; взошел это я в коридор смелой поступью, перекрестился, взглянул: в коридоре темно, никого не видно, а слышно, что в барских комнатах кто-то ходит, кто-то жалобно песню поет. Признаться, немножко струхнул, да как гаркну: "Кто смеет по барским комнатам расхаживать да еще песни петь?" В ответ на мой крик как захохочет кто-то! С того хохота по телу у меня пошли мурашки и волосы дыбом встали; прямехонько из барского кабинета вышли какая-то чертовка в черном одеянии, не то ведьма старая, а за нею следом уже молодая ведьма, а может, и русалка, в белом одеянии; волосы длинные по плечам распущены, лицо бледное, ровно У мертвеца. У старой-то ведьмы свеча в руках, а у молодой не то гитара, не то лютня. Остановились это они в дверях и, вылупя глаза, смотрят на меня. Я тут зачурался: "Чур, – говорю, – меня; наше место свято"; думаю, ведьмы провалятся. Не тут-то было: стоят, ни с места, да еще ухмыляются, а старая ведьма взяла кусок какой-то бумаги да и бросила в фонарь. Тут осветило их, братцы мои, красным пламенем, ровно в аду кромешном... Я и не выдержал – тягу дал, а они-то, проклятые, как захохочут да загогочут...

   Дворовые слушали Сеньку, затаив дыхание и робко прижимаясь друг к другу. Беспредельный страх изображен был на их испуганных лицах. Когда Сенька закончил, все они хранили гробовое молчание – рассказ товарища произвел на них удручающее впечатление.

   Раздавшийся звонок нарушил их невольное молчание – это вернулся из клуба Тольский.

   Он вошел в свой кабинет и был удивлен царившим там беспорядком. Находившиеся раньше на письменном столе бумаги, письменные принадлежности и различные дорогие безделушки валялись на полу. Картины, висевшие на стене, лежали под диваном. В зале, гостиной и в других комнатах столы, стулья были сдвинуты в кучу; портьеры с окон были сдернуты на пол. Одним словом, царил полнейший беспорядок.

   – Что это значит? Кто посмел? – грозно крикнул Тольский при взгляде на свою квартиру.

   – Нечистая сила, – ответил Иван, дрожа.

   – Молчать! Ты, видно, еще не выбил дурь из своей головы. Я постараюсь изловить эту нечистую силу, и горе ей тогда будет! Не шутки ли это кого-нибудь из дворовых? Ну да я дознаюсь, не испугаюсь ни чертей, ни дьяволов!

   – Дозвольте, сударь, рассказать вам происшествие с Сенькой, которое случилось за несколько минут до вашего возвращения.

   – Ну, рассказывай, что еще там такое! Что за вздор!

   Камердинер Иван рассказал своему барину все то, что слышал от Сеньки, то есть о том, как напугали его ведьмы.

   Этот рассказ невольно заставил Тольского призадуматься; в конце концов он решил разгадать, что это за ночные посетители производят беспорядок в его комнатах.

   Для этой цели он не лег спать, а стал наблюдать. Погасив огонь, он сел в кресло, стоявшее напротив двери его кабинета, положив рядом с собою на маленький столик заряженный пистолет, и стал ждать.

   Кругом царило безмолвие.

   Тольский начал дремать и сколько ни боролся со сном, ничего не получилось.

   И вот он, как бы спросонья, услышал легкие шаги, кто-то тихо отворил дверь; он было открыл глаза, но сильный свет заставил его снова закрыть их. Так прошло несколько мгновений.

   Вот он снова открыл глаза и ясно увидел в нескольких шагах от себя женщину с красивым бледным лицом, исхудалую, с распущенными длинными волосами. Он хотел громко крикнуть, но из его груди вырвался не крик, а какой-то хрип, и он дрожащим голосом произнес:

   – Кто ты, живое ли существо или пришелец из неведомого мира?

   Таинственная женщина, у которой был в руках фонарь, ничего не ответив, быстро вышла из кабинета, плотно притворив за собою дверь.

   Тольский бросился было вслед, но дверь оказалась запертой.

   Таким образом Федя Тольский очутился под замком в собственном своем кабинете.

IX

   Он принялся и руками и ногами стучать в дверь; его стук эхом раздавался в коридоре и пустых комнатах, но никто из дворовых не приходил к нему, даже преданный камердинер Иван. Дворовые слышали стук наверху, но, объятые страхом, не шли туда; к тому же они никак не думали, что их барин сидит в кабинете под замком. Тогда Тольский принялся стучать в пол, рассуждая в то же время:

   "Что это значит? Никто из слуг не идет – видно, чертей боятся. Погодите, негодяи, завтра я вас всех заставлю плясать под мою нагайку!.. Однако что это за ночная посетительница? Откуда она взялась?.. Довольно молодая и красивая, только страшно исхудалая. Ни в привидения, ни в пришельцев с того света я не верю. Но кто же эта женщина в белом, как она проникла в мой кабинет? Все это как-то странно и загадочно, но что она – живое существо, я побьюсь о заклад. Пришелец с того света не стал бы запирать меня на замок, а также не имел бы нужды в фонаре, который я видел в руках у таинственной женщины..."

   На этот раз камердинер Кудряш в сопровождении нескольких дворовых, вооруженных кто чем попало, робко толкая друг друга вперед, появились в коридоре. У двоих дворовых было по зажженной свечке. Дрожа от страха, озираясь по сторонам, все подошли к барскому кабинету.

   Их шаги донеслись до слуха Тольского, и он крикнул:

   – А, негодяи!.. Наконец-то пожаловали!

   Камердинер Иван, услышав барский голос, подошел, подергал за ручку, но дверь была заперта.

   – Дверь, сударь, заперта! – сказал камердинер.

   – Отпирай, каналья.

   – Ключа нет.

   – Вот как? Стало быть, моя таинственная посетительница и ключ захватила с собой? Ломай замок! Не сидеть же мне под арестом в своем кабинете!

   Дверной замок с трудом был сломан. Тольский с нагайкою в руках вышел в коридор и принялся бить дворовых, приговаривая:

   – Вот вам, хамы, вот, получайте! Вы чертей испугались и на мой зов не шли, за это всех бы вас стоило на конюшне отодрать, ну да черт с вами! Пошли по местам! А ты, Ванька, останься! Ты что же это, холоп, а? Преданным слугой считаешься, а сам неведомо чего испугался и оставил своего господина на произвол судьбы?!

   – Помилуйте, сударь!

   – Все вы хамы, и душонки у вас продажные, за грош продать меня готовы. Ну да ладно! Вставай, нечего по полу елозить. Бери свечу! Пойдем осмотрим коридор и другие комнаты, не спряталось ли где-нибудь привидение. Ну, чего ты дрожишь как лист?

   – Уж очень, сударь, страшно.

   – Ничего не видя, боишься! Если бы ты был на моем месте и видел то, что я видел, то подох бы от страха. Ну, бери свечу, а я пистолет, и пойдем обыскивать!

   Однако сколько ни искали Тольский с Иваном в коридоре, в зале и в других комнатах, ничего подозрительного не нашли. Тольский подошел к двери, которая вела в мезонин, и подергал ее; дверь была заперта.

   – Нет ли кого там, в мезонине? – задумчиво проговорил он.

   – Помилуйте, сударь! Кому там быть!

   – А может, живет там кто-нибудь, ночью и пугает нас, является в образе привидения.

   – Никто в мезонине не живет, сударь! Вот и дворецкий говорил, что никого там нет.

   – Нашел кому поверить!.. Впрочем, я постараюсь разузнать, сделать это не очень трудно.

   Остаток ночи Тольский провел в тревожном состоянии? женщина в белом не выходила у него из головы. Кто и что она? Живое ли существо или привидение? Почему в зачем является в этот дом? Каким образом проникает в коридор, а оттуда и в комнаты и чего хочет она? Для, какой цели производит беспорядок в комнатах и зачем пугает дворовых?

   Эти мысли не давали покоя Феде Тольскому и отгоняли прочь сон.

   Проворочавшись до утра, Тольский послал за дворецким. Тот не преминул явиться и, отвесив низкий поклон, сказал:

   – Здравствуйте, сударь! Как почивать изволили?

   – Плохо, почтеннейший, плохо!

   – Смею спросить, сударь, разве кто тревожил ваш ночной покой?

   – И то тревожили. Нечистая сила!..

   – Так, так. В каком же образе, сударь?

   – Довольно красивой женщины в белом одеянии, с распущенными волосами.

   – Так это, сударь, обычное явление.

   – Как обычное, черт возьми?!

   – Неведомая жительница этого дома не вам одним, а многим являлась в своем обычном белом одеянии, с распущенными волосами.

   – Но кто же она? Кто эта таинственная женщина?

   – Не могу знать, сударь! Одно только смею сказать, что это явление необъяснимо и объять его умом человеческим невозможно. Ведь вот до вас много жильцов здесь перебывало, многие хотели отгадать эту загадку, принимали нужные к тому меры, подстерегали, по нескольку ночей спать не ложились, имея намерение удержать или поймать эту непостижимую женщину, которая вам, сударь, спать не давала прошлой ночью, – и все ничего... Так их труды и пропали понапрасну.

   – Стало быть, она не являлась?

   – Являлась, только в другое время. Когда стерегли, никакого необычайного явления не происходило, а как переставали стеречь, эта женщина опять шла погуливать.

   – Уж изловлю я эту гулену! Ведь дверь из коридора в мезонин заперта?

   – Так точно, сударь, заперта.

   – И ключ, наверное, у тебя?

   – Никак нет! Он у барина, у Викентия Михайловича.

   – Да ведь он живет за границей?

   – Ключ они изволили взять с собой.

   – Странно!.. Более чем странно! Разве твой барин не доверяет тебе? Думаю, там, в мезонине, у него не золото лежит...

   – Что там лежит – не знаю, только ключа у меня нет, и в ту пору, как мой барин Викентий Михайлович изволил собственноручно запереть дверь в мезонине, меня в доме не было; другой дворецкий был, Игнат Фомич; теперь он с барином нашим за границей находится.

   – А старик сторож был здесь, когда твой барин запирал мезонин? – после некоторого раздумья спросил у дворецкого Тольский.

   – Его тоже, сударь, не было. Мы с ним поступили в самый день отъезда нашего барина в чужие края.

   – Ну так вот что я, старина, придумал: прикажи ты сегодня же наглухо заколотить досками дверь, которая ведет из моего коридора в мезонин. Понял?

   – Это сделать нельзя!.. Ведь барин Викентий Михайлович, уезжая в чужие края, строго-настрого приказали никаких переделок или поправок в доме не производить.

   – Да, но заколотить дверь – не есть переделка или поправка.

   – А все же без барского указа и это я не могу учинить.

   – Ну, как хочешь!.. Я сегодня же сам прикажу своим людям заколотить эту дверь.

   – Это сударь, невозможно, – возвышая голос, проговорил дворецкий.

   – Для меня нет ничего невозможного на свете, запомни мои слова! Нынче же прикажу заколотить дверь без всяких рассуждений. Квартира моя, и я волен в ней делать все, что только захочу.

   – Воля ваша, сударь, а только не резон, потому мой барин Викентий Михайлович...

   – Убирайся ты к черту со своим барином! Надоел, – сердито крикнул Тольский на старика дворецкого.

   Тому оставалось одно – уйти, что он и сделал.

   Тольский не остановился перед задуманным, и в тот же день дверь, которая вела из коридора в мезонин, была наглухо заколочена широкими досками.

X

   Алеша Намекин не знал, что ему делать, на что решиться; он горячо любил Настю и ради женитьбы на ней готов был идти против воли своего спесивого отца. Его страшило одно – что тогда отец лишит его денежной поддержки.

   "Чем же я буду жить с молодой женой? – подумал Намекин. – Ведь своих денег у меня нет ни копейки, у Насти тоже. На кредит рассчитывать трудно; теперь меня считают богатым наследником, но если мои кредиторы узнают о раздоре с отцом, они перестанут снабжать деньгами и за большие проценты. О, если бы у меня были деньги!.. Хотя бы в карты выиграл, черт возьми!"

   Эти размышления были прерваны приходом Тольского.

   – Федя! Как я рад! – быстро идя навстречу и обнимая приятеля, радушно промолвил Алеша Намекин.

   – Рад? В добрый час! Я тоже рад свиданью с тобой, – как-то хмуро сказал Тольский.

   – Что с тобой, приятель? – заметив мрачное настроение гостя, произнес Намекин. – Ты как будто не в себе?

   – Глупости, я всегда такой. Не в том дело! Мне надо поговорить с тобой кое о чем.

   – Что же, я рад тебя слушать!

   – Скажи, ты любишь майорскую дочь?

   – Разумеется, люблю, что за вопрос?

   – Вопрос нужный. Я тоже ее люблю.

   – Ты? – удивился Алеша Намекин. – Ведь ты недавно говорил мне, что Насти совершенно не знаешь, ни разу ее не видел.

   – То говорил прежде, а теперь говорю, что люблю ее и она будет моею.

   – Вот как! Даже твоею?

   – Да! Я так хочу, так решил.

   – Даже решил?! Но ты совсем забываешь, что я тоже люблю Настю и имею больше прав на нее, чем ты. Я – жених ее.

   – А разве я также не могу быть ее женихом?

   – Женихом ты считаться, пожалуй, можешь, только Настя за тебя не пойдет. Ведь она любит меня, а не тебя! Мы объяснились и дали друг другу слово.

   – С чем и поздравляю, но твоею женой она не будет. Этого не хочет твой отец и я не хочу, – возвышая голос, проговорил Тольский.

   – Вот как? Даже ты! – И Намекин вспыхнул от негодования.

   – Да, я! Я полюбил Настю, и этого достаточно, чтобы она была моею.

   – Послушай, Тольский, ты не шутишь? Говоришь серьезно?

   – Не имею никакого намерения шутить и даю тебе добрый совет уступить мне свою невесту. Тогда ты останешься моим хорошим приятелем, а иначе... между нами произойдет раздор, и следствием этого будет...

   – Ты хочешь сказать, Тольский, между нами может произойти дуэль? Да? Что же, если на то пошло – дуэль так дуэль! – твердым голосом произнес Намекин.

   – Стало быть, у тебя есть желание переселиться к праотцам? – насмешливо произнес Тольский. – Ведь я убью тебя, как куренка.

   – Это еще неизвестно! Ведь я не из трусливых.

   – Не боишься дуэли со мною? Это для меня ново и оригинально. Разве ты забыл первый день нашего знакомства в клубе?.. Ты рискуешь жизнью. На дуэли я не привык щадить, предупреждаю.

   – Пожалуйста, без предупреждений.

   – Даю тебе день на размышление. Откажешься ты от Насти – сбережешь свою жизнь и не потеряешь расположения своего отца, а этим расположением тебе надо дорожить, так как у него, говорят, денег куры не клюют, черт возьми! Завтра ты скажешь мне, что надумал – жить или умереть.

   – Послушайте, господин Тольский, ваш тон начинает надоедать мне; раз навсегда говорю, что не боюсь вас и от дуэли никогда не откажусь, – резко произнес Намекин.

   – Браво, браво! Да вы – герой. Предоставляю вам выбрать место и оружие, даже и время!

   – Я выбираю пистолеты, время – завтра в восемь часов утра, место – Сокольничья роща, у заставы, – проговорил Алеша Намекин и, показывая Тольскому на дверь, добавил: – Наш разговор окончен. Прошу оставить меня.

   Оставшись один, Алексей Михайлович задумался. Он ясно сознавал, что идет на большой риск, принимая вызов на дуэль с Тольским, и даже был уверен в печальном для себя исходе: ведь Тольский гремел на всю Москву как отъявленный дуэлянт. Однако он и не подумал о том, чтобы отказаться от этого грозного поединка, и стал готовиться.

   Секундантом он выбрал себе молодого офицера Бориса Дмитриевича Зенина, которого считал своим искренним другом. Вечером, накануне дуэли, он отправился в домик Лугового. Самого майора не было дома, но тем свободнее и приветливее встретила его красавица Настя.

   Намекин, чтобы не испугать невесту, скрыл от нее предстоящую дуэль, казался ей веселым и беспечным, и влюбленные много говорили о предстоявшей жизни.

   Особенно же весела и говорлива была Настя.

   – Ах, Алеша! Если бы мне увидать твоего отца, познакомиться с ним, – воскликнула она, – я постаралась бы понравиться ему! Как ни спесив и горд он, я знаю, он полюбил бы меня и дал бы тебе разрешение жениться на мне. Познакомь меня, голубчик, с ним! Ты увидишь, я сумею выпросить его согласие. Ведь я, Алеша, хитрая, ты еще не знаешь меня!.. Я просто удивляюсь на твоего отца. Зачем он идет против нашего счастья? Что ему надо? Ведь мы так любим друг друга! В том, что я бедна и рода не знатного, кажется, никакого порока нет – Бог не уравнял всех; кого Он наделил богатством, знатностью...

   – А кого красотою и добрым, любящим сердцем, ты это хочешь сказать, Настя? – с улыбкой промолвил Намекин.

   – А разве я очень красива?

   – Более чем красива! В тебе красота, моя милая, дивная, чарующая. Для меня никого нет красивее тебя на свете.

   Долго говорили влюбленные; наконец Намекин стал собираться домой. Ему еще предстояло приготовиться к завтрашнему утру, написать несколько писем, в том числе и отцу, и сделать некоторые распоряжения. Он стал прощаться со своей невестой:

   – Ну, прощай, Настя, прощай, моя голубка!

   – Как "прощай"? Ведь мы с тобой расстаемся только до завтра, а ты прощаешься со мной, как будто надолго, – с беспокойством промолвила молодая девушка.

   – Кто знает, Настя! Может быть, и надолго.

   – Алеша, ты пугаешь меня...

   – Ну представь себе, я могу захворать, умереть, мало ли что может случиться!

   – Алеша, ты скрываешь от меня что-то? Тебе предстоит какая-нибудь опасность?.. Я догадываюсь...

   – Ровно никакой, моя милая. Мне отчего-то скучно, вот я и кислый.

   – Что ни говори, милый, ты со мной не откровенен.

   – Настя, ну как же мне тебя уверить?

   – Ну, ну, хорошо, я верю тебе, верю. Итак, милый, до завтра. Завтра ты приедешь? Да?

   – Да, да! Прощай, Настя! Впрочем, я совсем забыл тебя спросить о Тольском... Ведь ты знаешь его, Настя?

   – Это того сумасшедшего, который чуть не силою врывается к нам? Я сказала людям, чтобы больше не принимали его.

   – Хорошо сделала, моя милая: он – дурной человек.

   – Алеша, а ведь прежде ты был другого мнения о нем!

   – Я познакомился с ним только за несколько дней перед тем. В такое короткое время трудно узнать человека, сама знаешь. Так ты не любишь его?

   – Это Тольского-то любить? – Молодая девушка весело засмеялась. – Уж не ревнуешь ли ты к нему, мой милый?

   – Полно, Настя, что ты! А он говорил мне, что ты нравишься ему. Советую тебе остерегаться Тольского.

   – Я уже сказала тебе, что он больше не будет бывать у нас в доме. В первый раз он, правда, заинтересовал меня своей смелостью, а вчера – представь себе! – объяснился мне в любви, настойчиво требовал, чтобы и я его полюбила. Какой нахал!.. Я много смеялась над этим объяснением.

   – Стало быть, Тольский – мой соперник?

   – Да, но не опасный.

   Влюбленные расстались.

   Приехав домой, Намекин принялся писать письма к отцу и к Насте, а также к двум-трем близким родственникам. Эти письма должны были быть переданы в случае его смерти на дуэли.

XI

   Было зимнее морозное утро. Еще не совсем рассвело; шел маленький снежок, обещавший перемену погоды. По дороге к Сокольникам ехали щегольские барские сани; в них под медвежьей полостью сидели Алеша Намекин и его приятель, офицер Боря Зенин.

   Вековая Сокольничья роща в то время начиналась на некотором расстоянии от Красных ворот и распространялась на десятки верст. В ту пору о дачах в Сокольниках не было и помина и лес служил не местом прогулки для москвичей, а чаще пристанищем для обездоленных судьбою людей и грабителей.

   Проехав Красный пруд, сани остановились. Намекин и Зенин вышли; у последнего в руках была шкатулка с пистолетами. Они пошли по мерзлому снегу на небольшую поляну, выбранную местом дуэли и окруженную со всех сторон гигантами соснами, которые закрывали ее со стороны проезжей дороги.

   – Мы первыми приехали, – проговорил Намекин, посмотрев на свои дорогие часы.

   Он был совершенно спокоен; зато его секундант очень волновался, горячился и ругал Тольского.

   – Оставь горячиться, Боря! Ты, как секундант, должен быть хладнокровен и спокоен, – с улыбкою проговорил Намекин.

   – Помилуй, какое тут хладнокровие, черт возьми! Когда пройдет еще несколько времени, и ты...

   – И я буду убит, ты хочешь сказать?

   – Разумеется! Разве этот подлец Тольский пощадит тебя? Убить человека для него – плевок. Как хочешь, Алеша, это не дуэль, а бойня! Знаешь, Алеша, если Тольский убьет тебя, то я... я сам убью его, вызову на дуэль и убью.

   – Не могу не пожелать тебе успеха, мой милый.

   – Только вот горе: ведь, признаться, стрелок-то я плохой, и Тольскому не составит труда подстрелить меня, как куренка, – с глубоким вздохом признался Зенин.

   – Надеюсь, Боря, ты не сделаешь глупости и не станешь вызывать противника, который и ловчее и сильнее тебя!

   Едва Намекин проговорил эти слова, как послышались ржание лошадей и громкий разговор. Скоро на поляне появился Тольский в сопровождении своего секунданта.

   – Вот он, легок на помине, чтобы черт побрал его, разбойника! – чуть ли не в голос злобно проговорил Зенин.

   Противники ни слова не сказали друг другу, только обменялись легким поклоном.

   – Приступим! – отрывисто проговорил секундант Тольского, обращаясь к Зенину.

   Секунданты стали мерить шаги, потом заряжать пистолеты.

   – Господа, я, как секундант, считаю своей обязанностью предложить вам примирение, – проговорил слегка дрожащим голосом Зенин, обращаясь к Тольскому и Намекину.

   – Что же, я не прочь; пусть господин Намекин постарается исполнить то, о чем я говорил ему, – ответил Тольский.

   – Отказаться от любимой девушки? Никогда! – горячо промолвил Алеша Намекин.

   – Если так, то приступим.

   – Я готов.

   Противники были поставлены по местам; им были розданы пистолеты; сговорились стрелять после третьего счета.

   Тольский, прицеливаясь в Намекина, сказал ему:

   – Так вы не хотите отказаться от Настасьи Гавриловны?

   – Ваш вопрос я считаю неуместным, а потому и не отвечаю на него, – с достоинством ответил ему Намекни.

   – А, когда так, прощайтесь с жизнью!

   Зенин дрожащим голосом стал считать, полузакрыв глаза. Ему страшно было за своего друга.

   Вот в морозном воздухе резко раздалось роковое "три". Одновременно последовали два оглушительных выстрела.

   Когда дым, произведенный выстрелами, рассеялся, Зенин увидал своего друга распростертым на снегу. Из раны в левом плече фонтаном била кровь, его лицо было мертвенно-бледным. Видно было, что он делал большое усилие, чтобы не стонать от сильной боли. Зенин бросился к нему и постарался платком завязать рану; кое-как, с помощью другого секунданта, ему удалось сделать это и несколько остановить кровь. Однако Намекин скоро впал в беспамятство.

   Секунданты и Тольский бережно закутали его в шубу, вынесли с поляны и положили в поджидавшие сани. Зенин, бледный, взволнованный, поместился тоже в санях, поддерживая своего друга; он мысленно ругал себя за то, что не пригласил с собою врача, скорая помощь которого теперь была бы необходима раненому.

   – Вашего друга я щадил, и потому только ранил его, но не убил, – громко проговорил Тольский, когда сани с Намекиным тронулись.

   Зенин ответил ему только презрительным взглядом.

   – Сорвалось, черт возьми! Почти первый раз в жизни сорвалось! Целил в грудь, а попал в плечо. Или глаза мне стали изменять, или рука дрогнула, – проговорил в сердцах Тольский, когда сани скрылись.

   – Ведь ты только сейчас сказал, что щадил своего противника, – с недоумением возразил секундант.

   – А ты и поверил? Эх, Ванька, и глуп ты у меня, и прост! Уж если я с кем-либо стреляюсь, пощады тот не жди. Если и уцелел Намекин, то только благодаря моему неверному прицелу. Говорю тебе, это только первый случай в моей практике, когда противник отделался легкой раной. Впрочем, мои расчеты с ним еще не кончены. – И, проговорив эти слова, Тольский со своим секундантом сел на поджидавшую их лихую тройку.

   Между тем Зенин привез раненого приятеля в его дом, располагавшийся на Тверской.