Текст книги "Иван IV Грозный: Царь-сирота"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Для серьёзного современного исследователя с именем (а доктор исторических наук А. И. Филюшкин именно таков) заявить во всеуслышание, что иностранные источники (неужто все, оптом?) необъективны и часто основаны на пересказе слухов, – очень странное деяние. Но, возможно, это просто неудачная фраза и смысл высказывания состоит в том, что Карамзин для описания Ивана Грозного использовал иностранные источники, «отнюдь не объективные и часто основанные на пересказе слухов и легенд»? Да, но как уже постарался показать автор этих строк, разбирая «дело царевича Ивана», уровень достоверности у иностранных источников той эпохи, мягко говоря, разный, притом в крупных сочинениях он «плавает» в широких пределах, – тут всё зависит от осведомлённости и ангажированности иноземца, а обе эти характеристики зависят от легиона факторов. И в приведённом А. И. Филюшкиным списке стоящие рядом Поссевино и Одерборн расходятся по информационной ценности и достоверности примерно так же, как отчёт разведчика и кухонный анекдот. Что же касается «объективности», то её в чистом, стопроцентном виде в принципе невозможно ожидать от источника личного происхождения – дневника, воспоминаний, записок путешественника. И уровень этой самой объективности никак не зависит от того, русским ли созданы эти записки, немцем ли, итальянцем ли, персом ли и т. д.

А. И. Филюшкин пишет: «В русских источниках нельзя было найти массовых свидетельств гнусных деяний царя Ивана, колоритных, со смакованием описаний его злодейств, убийств, изощрённых надругательств, изнасилований и т. д. Зато у Одерборна и ему подобных авторов этого было в избытке. Приводимые ими примеры (не важно, реальные или вымышленные) прекрасно вписывались в карамзинскую схему, питали её. И Карамзин дал этим образам вторую жизнь, использовал их для написания своей «Истории…» и тем самым навеки связал образ Ивана Грозного и образ гнусного, жестокого тирана и распутника. Царь Иван стал под его пером символическим злодеем в русской истории, образ которого потеснит в XX веке только образ Иосифа Сталина. Равных ему по концентрации негатива до второй половины XX века в русской исторической мысли не было. Карамзину был нужен главный антигерой российской истории, причём не иноземный враг, с которым всё ясно по определению, а падший грешник, персонаж, который был призван стать героем, но оступился, переродился и превратился в свою противоположность. Такую фигуру надлежало искать в прошлом, в средневековье или Московской Руси (дабы избежать рискованных параллелей с правящей династией Романовых). Иван Грозный здесь подходил идеально, тем более Карамзин искренне считал, что не изобретает его образ, а «открывает глаза» на тайные и драматические события русской истории, которые никого не оставят равнодушным. В последнем великий историограф не ошибся. Сила воздействия созданного им образа оказалась такова, что царя Ивана не решились поместить на памятник 1000-летию России, воздвигнутый в Великом Новгороде в 1862 году».

Красиво выглядит эта антикарамзинская историософская схема, но и «прорехи» в её полотне видны невооружённым глазом. Кабы русские источники не давали тех самых ужасающих картин, которые Карамзин брал у иностранцев, и не подтверждали в целом ряде случаев крайне неприятные для национального самосознания известия иноземного происхождения, – другой разговор. Но выше, в начале этой главы, приведены нелицеприятные русские свидетельства о царе Иване Васильевиче, к которым можно прибавить много иного: о тысячах жертв государственного террора рассказывают синодики убиенных, относящиеся к началу 1580-х годов; о кровопролитиях опричной эпохи много сказано и в Житии святого Филиппа, митрополита Московского; об опричном разгроме Новгорода рассказывает так называемая Новгородская третья летопись, щедрая на ужасающие подробности.

Что же касается названных выше Пискарёвского летописца и одной из псковских летописей, то, думается, уместно привести характерные отрывки из этих двух источников.

Пискарёвский летописец опубликован в XX веке, и Карамзин его не знал, но «показания» иностранных источников о грозненской эпохе этот памятник знатно дополняет картинами жестоких казней. Хотелось бы прежде всего напомнить цитату, которая уже приводилась выше, – о событиях 1570 года в Москве: «Положил царь и великий князь опалу на многих людей и повелел их казнить розными казньми на Поганой луже. Поставиша стол, а на нём всякое оружие: топоры и сабли, и копия, ножи да котёл на огне. А сам царь выехал, вооружася в доспехе и в шоломе, и с копием, и повелел казнити дияка Ивана Висковатово – по суставом резати, а Никиту Фуникова, дияка же, варом обварите; а иных многих розными муками казниша. И всех 120 человек убиша грех ради наших…»

А вот о походе на Северную Русь в конце 1569-го – начале 1570 года: «…ходил царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии в Новгород гневом и многих людей Новгородцкия области казнил многими розноличными казньми: мечем, огнём и водою. И в полон велел имать и грабить всякое сокровище и божество: образы и книги, и колокола, и всякое церьковное строение».

Теперь сообщение из так называемой Третьей Псковской летописи об опричном разгроме Новгорода Великого: «Прииде царь и великий князь Иван Васильевич с великою опалою в Великой Новгород, и многия нарочитыя люди погуби, и множество много людей на правеже[133]133
  Публичное избиение с целью получить от избиваемого деньги.


[Закрыть] побиено бысть иноческого и священнического чина, и инокинь, и всех православных християн. И бысть туга и скорбь в людях велия. И святые обители церкви Божие и сёла запустеша…» Далее, там же, о ливонском 1577 года походе Ивана IV: «Взяты 24 города ливонские и вифлянские у немец. И своих людей [там] посадил [царь] с нарядом и з запасы. А запасы возили из дальних городов из замосковных, и наполнил грады чужие русскими людьми, а свои пусты сотвори. Егда же возвратился царь на Русь, немцы же, собравшеся из Заморья, из стольных городов, и Литва из Полыци пришедши, не по мнозе [времени] все те городки очистиша собе и поимаша, а людей побиша». Теперь оттуда же, общая оценка правления Ивана Грозного: «А к нему[134]134
  То есть к царю Ивану Васильевичу.


[Закрыть] прислаша немчина лютого волхва, нарицаемого Елисея[135]135
  Речь идёт о Елисее Бомелии. Вестфальский лекарь, астролог, отравитель и маг Елисей (Элизиус) Бомелий был вывезен русскими дипломатами из Лондона, где сидел в тюрьме. Англичане считали его колдуном. Судя по английским источникам, Бомелий какое-то время был «придворным физиком» Елизаветы I и патентованным оккультистом.


[Закрыть], и бысть ему любим в приближении… И конечне было отвёл царя от веры: на русских людей царю наложил свирепство, а к немцам на любовь приложи. И много множество роду боярского и княжеска взусти (вынудил. – Д. В.) убить цареви. Последи же[136]136
  То есть «наконец» или «в конце концов».


[Закрыть] и самого царя приведе… бежати в Аглинскую землю и тамо женитися[137]137
  Иван IV действительно одно время вёл с англичанами переговоры о предоставлении ему политического убежища в Англии, а также о женитьбе на королеве Елизавете I или на её знатной родственнице.


[Закрыть], а свои бояры оставшиеся побить… И не даша ему (Елисею Бомелию. – Д. В.) тако сотворити, но самого смерти предаша[138]138
  Предан мучительной казни.


[Закрыть], да не до конца будет Руское царьство разорено и вера христианская. Сицева бысть держава грозного царя Ивана Васильевича».

Приведённый выше летописный текст Николаю Михайловичу Карамзину, без сомнения, знаком. Ему принадлежал рукописный экземпляр этой псковской летописи, впоследствии получивший в науке название «Карамзинский список» и опубликованный уже после смерти историка – в 1848 году.

Собственно, вот они, русские по происхождению «свидетельства гнусных деяний царя Ивана», коих, как полагает А. И. Филюшкин, «в русских источниках нельзя было найти»…

И, следовательно, не столько Н. М. Карамзин творил «антигероя российской истории», сколько сам Иван Васильевич подал основания видеть в нём крайне жестокого человека. Карамзин писал то, что читал в источниках – как русских, так и зарубежных. Созданный им портрет до сих пор никем не превзойдён ни по художественной силе, ни по уровню обоснованности психологических мотивировок, хотя со времён его создания минуло два столетия. Разумеется, наука не стоит на месте, и сегодня историк грозненского правления имеет значительно больше источников под рукой, значительно более тонкие «прорисовки» общественной и экономической жизни России XVI века, значительно более точную картину состояния вооружённых сил Московского царства. Но на уровне того, что знал Николай Михайлович Карамзин, на уровне тогдашних научных методов биография Ивана IV, вышедшая из-под пера историка, – шедевр.

Не агитка, хотелось бы повторить и подчеркнуть, а именно шедевр. Карамзин не изобретал образ первого русского царя, а действительно «открывал глаза на тайные и драматические события русской истории»…

Современный же петербургский историк В. В. Шапошник пошёл по пути «реабилитации» Ивана Грозного на основе религиозно-патриотических соображений. С его точки зрения, Иван IV, следуя идее, согласно которой восстание на царя – восстание на Бога, а восстание против Бога – отступничество от веры, пришёл к выводу, что любая попытка хоть как-то ограничить его власть представляет собой нарушение Божьего установления и это нарушение надо пресечь «любыми средствами, вплоть до самых жестоких». Иван Грозный строил государство «нового типа», Русское Православное Царство, и в то же время восстанавливал единоличное правление монарха как установленный самим Богом порядок; при таком понимании применять «сколь угодно жестокие меры» было «не прихотью, а… долгом царя».

И вот на выходе апофеоз: «Основные аргументы Грозного: Божия воля, наследственность[139]139
  То есть законное приобретение права на высшую монархическую власть от родителя.


[Закрыть], его личная ответственность перед Богом за всё происходящее в стране… Всё это было сказано до него… он теоретические представления перенёс на практику, считая это своим непосредственным долгом и обязанностью. Он воспринял идеи книжников и Священного Писания как непосредственное руководство к действию, что неудивительно – ведь он был первым настоящим, венчанным русским царём… Основная масса населения считала всё происходившее совершенно нормальным, отвечающим Божественной воле. Не случайно ведь в памяти народа Иван IV остался суровым, жёстким, но положительным персонажем. Он был жесток – но жестоки были и его образцы, библейские персонажи, несмотря на всю свою жестокость угодившие Богу. Для правителей же вообще, видимо, не всегда подходят общепринятые нравственные категории – особенно для средневековых».

Здесь слабо всё, от корней до кроны.

Прежде всего: для правителей-христиан, хоть средневековых, хоть современных, нравственность задаётся верой, а вера опирается на учение Церкви. Вне Церкви вера не спасительна. Вне Церкви мудрование на богословские темы способно привести к впадению в ересь или же к принятию горделивого и соблазнительного образа мыслей. А одобрила ли как-либо Русская церковь опричнину Ивана Грозного? Одобрила ли она массовые казни? Благословила ли она бессудные расправы, в том числе над женщинами и детьми? Вот уж нет! Когда государь Иван Васильевич отважно шёл ратоборствовать с врагами креста, православные иерархи отправляли в царские полки воодушевляющие послания. А кто из них ободрял опричных «исполнителей» перед очередным кровавым делом? Митрополит Афанасий опричнину не поддержал. Митрополит Филипп публично требовал отменить её и отказал царю в благословении. Святой Корнилий Псково-Печерский пал её жертвой. Так какое же одобрение получил царь Иван Васильевич на собранные им, а потом им же лично истолкованные «идеи книжников и Священного Писания»? Никакого… Так ли уж хороши ветхозаветные «образцы» Ивана IV на фоне евангельских, новозаветных истин Христа? Да и давался ли вообще когда-либо серьёзный богословский анализ его идеям?!

Бог весть какая часть русского народа и на каком именно году опричнины «считала всё происходившее совершенно нормальным, отвечающим Божественной воле». Положа руку на сердце: любой сколько-нибудь серьёзный специалист по социально-политической истории России XVI века знает, что состояние Источниковой базы совершенно исключает подобного рода подсчёты.

И совсем уж не столь «прямая» положительная память отложилась об Иване Грозном у современников его и ближайших потомков, как уверяет В. В. Шапошник. По приведённым выше цитатам можно было убедиться, что на Руси о государе Ивана Васильевиче писали разное.

Не так давно в околоцерковной среде появилось движение за канонизацию Ивана Грозного, Григория Распутина и некоторых других спорных деятелей нашей истории. Не всех наших монархов, даже если это крупные политики, радетели за отечество и люди добронравные, стоит объявлять святыми. Любимые народом святые равноапостольные Ольга и Владимир, святые благоверные князья Александр Ярославич и Даниил Александрович, святой милосердный и богомольный царь Фёдор Иванович (совсем не политик) легко и естественно вошли в сонм святых. Другие князья и цари – не столь просто и в ряде случаев после горячей полемики. Например, святой Димитрий Донской. Но в отношении Ивана IV церковная иерархия стоит прочно и непримиримо: этот человек не должен быть канонизирован.

Вот отрывок из речи патриарха Московского и всея Руси Алексия II к клиру и приходским советам храмов города Москвы: «Если признать святыми царя Ивана Грозного и Григория Распутина и быть последовательными и логичными, то надо деканонизировать митрополита Московского Филиппа, преподобного Корнилия, игумена Псково-Печерского, и многих других умученных Иваном Грозным. Нельзя же вместе поклоняться убийцам и их жертвам. Это безумие. Кто из нормальных верующих захочет оставаться в Церкви, которая одинаково почитает убийц и мучеников, развратников и святых?»

Столь сильна оказалась «отдача» 1990-х, что позднее огромное количество публицистов, журналистов и даже учёных охранительного направления пошли по пути перекрашивания «чёрного» – там, где этот цвет на историю России нанесли либерально настроенные риторы, – на чистейшее белое. Без особых раздумий, как говорится, «на автомате». И тут, конечно же, вновь не обошлось без «ста скачков мимо заставы». Миф о жизни и действиях Ивана IV, который можно назвать «либеральным», «западническим» или же «прогрессистским», очень быстро сменился… нет, не поворотом к историческим фактам, а новым мифом, на сей раз ультраохранительным. Как, впрочем, началась «рокировка мифов» и в других областях истории, а заодно и настойчивое припоминание третьей разновидности мифов – «красных», то есть порождённых ещё советским идеологическим аппаратом. Кстати, что касается фигуры Ивана Грозного, миф красный и ультраохранительный совпали (за исключением ряда частностей).

Итак, ниже следуют два мифа о государе Иване Васильевиче в их концентрированном, можно сказать, неразведённом виде.

Либеральный миф: на русский трон взошло исчадие ада – безумный или как минимум полубезумный маньяк, кровавый злодей, личность деспотическая, а потому совершенно органичная для России, где сверху донизу все рабы и все воруют; он губил и калечил любые ростки свободы или вольномыслия, уничтожал даже самые ничтожные демократические всходы в русском обществе своего времени; он погубил всякую правду в Русской церкви, которая и до него отличалась садическим насилием в вопросах веры, а при нём ещё и холопски согнула спину перед троном; он провёл между Россией и Западом глубокую борозду, до крайности затруднившую плодотворный диалог с Европой, принятие высокой европейской культуры; в его лице русская государственная тирания получила самое полное олицетворение.

Ультраохранительный миф: великий государь был дальновидным стратегом и радетелем за землю Русскую; он много казнил, но так и следовало поступать, поскольку приходилось калёным железом выжигать измену, выметать её поганой метлой из потаённых уголков державы; это был подлинно православный человек, всегда и неизменно защищавший устои истинного православия; это был талантливый полководец, всегда и неизменно приводивший русское воинство к победе; он последовательно отстаивал русскую самобытность (только и сохранившую христианские истины после того, как они пали по всему миру) от лукавых поползновений европейских поработителей и в конечно итоге не позволил им завладеть Россией и растлить её духовно.

Что ж, осталось только добавить: одна сторона спешит приписать Ивану Васильевичу, ко всему прочему, ещё и физическое безобразие, а вторая утверждает, что это был могучий человек, да и лик его был светел…

Либо чёрное, либо белое, либо белое, либо чёрное…

Не осталось места для исторической истины, поскольку это место в массовом историческом сознании занято мифами, а мифы имеют тенденцию с течением времени превращаться в лозунги на знамёнах. Два «лагеря» выводят своих «бойцов» на баррикады, те бесконечно скандируют одни и те же лозунги, жестоко наказывают «отступников» и угрожают «отлучением» усомнившимся.

Серый, унылый, «однообразный пейзаж»…

Фактически произошло страшное упрощение, уплощение общественной мысли. Война «лагерей» создала интеллектуальный режим, в рамках которого за ненадобностью отбрасывается всё сколько-нибудь сложное и безобразно искажается всё, сколько-нибудь не соответствующее незамысловатому лозунгу.

Именно так проявили себя «лагеря» в лютой полемике, связанной с установкой в Орле памятника Ивану Грозному осенью 2016 года. Лихо не в том, что ни одна из сторон не прислушивалась к доводам оппонентов. Хуже другое: ни одна из сторон не удосуживалась сколько-нибудь серьёзно аргументировать «истины», начертанные на собственном знамени. Сражение велось… даже не в поле исторической мифологии, а в поле бешеной кухонной склоки между соседями по коммунальной квартире. Не мифы проявлялись – наскоро выломанные и наспех заострённые детали мифов.

Противники не понесли никакого урона. Урон понесли русская культура и русская историческая память.

Между тем нелепо ожидать, что хотя бы один из этих двух мифов окажется близок к исторической истине, то есть, попросту говоря, к правде факта.

Иван IV формально являлся русским государем с 1533 года – с момента смерти его отца, великого князя московского Василия III. Бремя власти свалилось на Ивана Васильевича, когда он ещё не покинул младенческого возраста. Ушёл из жизни он в 1584 году, то есть 51 год спустя. Реально Иван IV принимал участие в государственном управлении со второй половины 1540-х годов или, может быть, с начала 1550-х. Иными словами, примерно три с половиной десятилетия. Это очень много. За столь длительный период никто – ни самый чёрный злодей, ни самый светлый герой – не сможет проявляться в одном цвете, чёрном ли, белом ли. Такое случается только в сказках! А в жизни – не избежать «пестроты».

К тому же, как можно было убедиться, отношение к первому русскому царю самих современников и их ближайших потомков весьма далеко от какой-либо однозначности.

Следовательно, стоило бы отказаться от обоих мифов разом и попробовать, перефразируя классика, подвести баланс побед и поражений Ивана Васильевича во всех делах, касающихся Российской державы. Дела семейные оставим в стороне, не они составляют суть трудов правителя.

А уж итог можно трактовать к прославлению государя или же к его осуждению.

Итак, в чём преуспел Иван Васильевич, а где проиграл? Больше ли стране от его правления пользы или же вреда?

Начнём подсчёт.

В «активе» правления Ивана IV: взятие Казани (1552), в котором царь участвовал лично, притом в некоторые моменты рисковал собственной жизнью; взятие Полоцка (1563), где монарх лично руководил войсками; ряд побед в Ливонии в 1570-х, когда он предводительствовал в русском воинстве; введение государственно-церковного книгопечатания в Москве – вновь дело, в котором государь принял персональное участие; введение нового, обновлённого Судебника, то есть свода общегосударственных законов (1550); учреждение стрелецкого войска, успешно использовавшегося вплоть до Петровской эпохи; обширное строительство, прежде всего храмовое и крепостное; принятие царского титула, воспринимавшегося как часть константинопольского духовно-политического наследия и возвысившего московских государей над средой служилой аристократии. Наконец, русская армия прошла через целый каскад реформ, обновилась и выросла в мощи. Сюда можно бы добавить присоединение богатого Астраханского ханства и одоление крымцев на Молодях, но с тою оговоркой, что дело обошлось без участия правителя, усилиями его воевод. Многие прилагают к достижениям грозненской эпохи ещё и взятие Западной Сибири, но это уже преувеличение: Ермак, проторивший путь в Сибирь, погиб, предприятие его пало, а оставшиеся в живых соратники вернулись в коренную Россию. Лишь позднее, уже при царе Фёдоре Ивановиче, Московское царство далеко продвинулось в Сибири.

В «пассиве» также немало: со времён Дмитрия Донского и хана Тохтамыша татары не жгли русскую столицу, а при Иване IV спалили её, да ещё нанесли при этом страшный урон русской армии (1571); самая длительная и самая масштабная война из всех, какие вела Россия при Иване IV – Ливонская, – завершилась неудачно для Московского государства: страна потеряла все завоевания и к тому же вынуждена была отдать шведам, то есть иноземцам и иноверцам, часть Северной Новгородчины с несколькими городками, населёнными русскими православными людьми; враги России составили дипломатический союз, расколоть который не удалось; видно тяжёлое унижение Церкви, доходившее до насильственного свержения архиереев, травли их медведями и прочих издевательств, физического уничтожения священников, монахов и иноческих властей; источники свидетельствуют об экономическом и демографическом оскудении России к началу 1580-х годов. Здесь бы следовало также сделать оговорки: русская знать научила монарха ещё в детские его годы дикому, выходящему за всякие рамки приличия презрению к духовному авторитету церковной иерархии (не он, так сказать, начал…); а разорение страны отчасти происходило не только от изнурительной для народа политики правительства с правителем во главе, но и от эпидемий, в которых царь не волен.

Каждый сам может выбрать ответ, что значимее – минусы или плюсы.

Остался «исторический эксперимент» опричнины. Она задумывалась как большая государственная реформа, должна была упростить и в какой-то степени вырвать из-под контроля у высокородной титулованной знати управление державой, обеспечить государя мобильным, легко управляемым, храбрым и верным воинством. Изначально «карательные функции» опричнины были невелики и не играли сколько-нибудь значительной роли: десяток-полтора казнённых за первые три года опричнины, не более того. Такое могло быть и в «обычном режиме», безо всякой опричной реформы. Лишь сопротивление ей, вызванное катастрофически неудачной, торопливой, непродуманной земельной политикой, спровоцировало массовый террор: одних лишь строго документированных жертв – от четырёх до пяти тысяч человек, в том числе множество ценных военных кадров (воевод, воинских голов). Сами множественные казни скорее всего представляют собой плод «европейского соблазна». В XVI веке Европа пошла по пути религиозных войн, сильно обесценившему жизнь человеческую, а потому показала Руси скверный пример того, как решать политические проблемы через большую кровь… Как видно, западная жестокость заразила и Россию. Пример Европы научил худшему, что можно придумать в государственной политике, – массовым бессудным расправам. Иван IV пролил немало крови. На всём свете нет никаких идей, никаких государственных интересов, на основе которых можно было бы оправдать массовое смертоубийство. А Иван IV сделал массовые казни инструментом русской политики. Ни к чему доброму это не привело. Царь страстно желал победы в Ливонской войне, но государственный террор ничуть не помог ему, скорее помешал.

С тех пор драгоценный урок, полученный при государе Иване Васильевиче, несколько раз забывали. Правительство в разные времена, включая «гуманный» XX век, вновь и вновь прибегало к массовым казням, пытаясь решить большие политические проблемы способом, который казался самым быстрым и надёжным. Всякий раз горькие последствия «большого террора» приводили Россию к столь тяжёлым потерям, что они перечёркивали любые приобретения. А значит, урок этот забывать нельзя.

Опричная реформа пошла не так, как задумывалось, слишком «революционно» и не слишком результативно. Опричная армия, на которую возлагались особые надежды, самостоятельно не добилась ни одной крупной победы, за исключением, пожалуй, разгрома татарского отряда под Зарайском в 1570 году. В 1572 году сам Иван IV отменил опричнину как неудавшуюся затею, как дорого стоившую ошибку, более того – запретил её даже поминать вслух. А на протяжении последних лет жизни государь отправлял по монастырям щедрые пожертвования вместе с синодиками убиенных в лета массовых казней, то есть духовно эволюционировал к покаянию в содеянном. Величие царского покаяния придаёт всей грозненской эпохе отсвет надежды, как лучи предрассветного солнца красят нежными оттенками пурпура и золота ночной небосвод.

Итог: правление Ивана IV не составляет ни однозначно светлой, ни однозначно тёмной страницы русской истории. Оно пестро. Пестра и сама личность правителя. Проходя последовательно стадии угнетённого сироты, масштабного реформатора и полководца, жестокого карателя, Иван IV в конечном итоге пришёл к стадии кающегося христианина. Удачи и неудачи большой политики нерасторжимо связаны в его судьбе с максимами веры. Совершая то верные шаги, то гибельные, царь шёл по пути православного человека, падающего в соблазн и восстающего от греха.

Что осталось отдалённым потомкам русских людей грозненского века? Проклинать? Восхищаться? Ни то ни другое не приемлемо. Думать над сложными нравственными и политическими уроками того времени, размышлять над сложностью и пестротой его – вот плодотворный путь. Иван IV – сложная, трагическая фигура, обуреваемая поистине шекспировскими страстями. Царствование его представляет собой высокую трагедию и для государя, и для его державы.

Интеллектуальное преступление – упрощать ту эпоху, вымазывать одним белейшим белым или одним чернейшим чёрным. В сложности её заключено благо, а именно повод для духовного совершенствования, но не для пропагандистских столкновений на баррикадах.

Не проклинать и не восхищаться, а размышлять и бежать греха – вот чему учит царствование Ивана Грозного.