Текст книги "Иван IV Грозный: Царь-сирота"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

ОТМЕНА ОПРИЧНИНЫ

Государь Иван Васильевич вплоть до полного отражения крымцев сидел в Новгороде Великом, пережидая бурю. Затяжной характер боёв на юге, недостаток сил и, напротив, удачный пример сотрудничества опричных воевод с земскими показывали со всей очевидностью: опричнина как военная система бессмысленна и опасна. Её эффективность оказалась иллюзорной, зато вред – явным. Это, по всей видимости, нетрудно было понять хоть в Москве, хоть в Новгороде – по отчётам воевод.

Итог: опричнина была в 1572 году полностью отменена Иваном Васильевичем, а особая опричная Боярская дума – расформирована. И даже само слово «опричнина» оказалось под запретом. Ликвидация опричнины произошла осенью, скорее всего, в сентябре.

«Когда эта игра была кончена, – пишет немец-опричник Штаден, – все вотчины были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этого другие поместья». Курсивом здесь выделено главное: без собственной знати, организованной именно так, как сложилось ещё при Василии III, Иван Васильевич не мог обходиться. Ему оставалось только признать это.

Полноценно защищать страну могла только единая армия, а полноценно управлять ею – единый административный аппарат. Военная реформа Ивана IV потерпела крах. Поэтому две половинки России пришлось «склеить» воедино.

Привела ли опричнина к серьёзным изменениям в общественной жизни Московского государства? Нет. Система чрезвычайных мер, вызванных противоборством царя и высших родов княжеской аристократии, разожжённая нуждами войны, она проводилась в жизнь непродуманно, драконовскими способами. Большой кровью приправленная, на ходу перекраиваемая опричная реформа была попыткой переделать многое. Отступив от первоначальных своих замыслов сначала в 1570-м, затем в 1571-м, а окончательно в 1572 году, Иван Васильевич кое-что сохранил за собой – особый двор да ряд приближённых, заслуживших его доверие в опричные годы; это «кое-что» продержалось не далее середины 1580-х; при царе Фёдоре Ивановиче всё это сгинуло безвозвратно, от опричных времён осталось три-четыре толковых полководца, но их чтили не за специфические опричные заслуги, а за боевые. Даже укрепление единодержавия и самовластия царского, достигнутое в результате опричнины, не столь уж очевидно. Личная власть Ивана Грозного – да, укрепилась несомненно, если сравнивать с 1540—1550-ми годами. Но увеличилось ли поле власти для его преемников на русском престоле? Прямых доказательств тому не видно.

Опричнина не принесла благих результатов государству Российскому. Семь с половиной опричных лет не дали никаких плодов и в смысле внешней экспансии.

Однако и это ещё не всё. Опричнина явилась поражением не только для всей страны, но и лично для Ивана Грозного. Его детище, казавшееся изначально столь многообещающим, вышло бесплодным. Его «постановка» провалилась. Он не сумел решить стратегические задачи на западном фронте и дал врагу сжечь столицу.

Великий историк Николай Михайлович Карамзин с чувством восторга подвёл итог опричной эпохе: «Иоанн, к внезапной радости подданных, вдруг уничтожил ненавистную опричнину, которая, служа рукою для губителя, семь лет терзала внутренность государства. По крайней мере, исчезло сие страшное имя с его гнусным символом, сие безумное разделение областей, городов, двора, приказов, воинства. Опальная земщина назвалась опять Россиею. Кромешники (опричники) разоблачились, стали в ряды обыкновенных царедворцев, государственных чиновников, воинов, имея уже не атамана, но царя, единого для всех россиян, которые могли надеяться, что время убийств и грабежа миновало; что мера зол исполнилась и горестное отечество успокоится под сенью власти законной».

Трудно с этим не согласиться.

Итак, опричнина минула. Но царствование Ивана Васильевича не прекратилось, к тому времени государь был здоровым, сильным, 42-летним человеком. И под его державой Московскому царству предстояло прожить ещё много лет.

В 1575 году произошло странное событие, которое многими исследователями трактовалось как рецидив опричнины. Иван Васильевич вновь выкроил себе особый удел в тверских землях и возвёл на русский престол крещёного татарского царевича Симеона Бекбулатовича, даровав ему титул великого князя московского. Номинально правил Симеон Бекбулатович, от его имени составлялись жалованные грамоты и указы, а истинный государь отправлял на имя «великого князя московского» челобитные, написанные в юродском стиле и содержащие пожелания-инструкции. Соловецкий летописец даёт краткое описание того странного времени: «Государь царь на Московское великое княженство на государьство посадил великого князя Симеона Бекбулатовича, а сам государь пошёл «на берег» на службу и стоял всё лето в Колуги. А был на великом княжении год неполон. И после того пожаловал его царь и государь великий князь Иван Васильевич всея Русии на великое княжение на Тверь, а сам государь опять сел на царство на Московское». Реальной власти у Семиона Бекбулатовича оказалось совсем немного, монеты с его именем не выпускались, иностранные дипломаты не вели с ним переговоров, в разряды его имя не вошло, сокровищница и царские инсигнии оставались под контролем Ивана IV.

Историки выдвинули множество версий, чтобы объяснить столь странный шаг московского государя. В настоящее время наиболее вероятной считается (и вполне справедливо) та, что опирается на фразу Пискарёвского летописца о неких «волхвах» (астрологах), предсказавших на тот год кончину «московскому царю». Страх государя перед изменой подстёгивался действительным заговором «сорока дворян», о котором сообщает имперский дипломат Даниил Принс из Бухау.

Поэтому примерно год русский государь провёл в странном статусе монарха, формально не царствующего, но на деле продолжающего держать все главные нити власти в своих руках.

В конце 1576 года всё вернулось на круги своя.

ОБОРОНА ПСКОВА
КОНЕЦ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ

Между тем Ливонская война продолжалась. Она стала главной проблемой России. Ливонский фронт пожирал всё новые полки, мешки серебра, усилия государственной машины. Царь не оставлял надежд на победный исход, а потому не жалел сил и средств на продолжение войны.

Иван Васильевич сопровождает боевые действия дипломатическими комбинациями, к сожалению, в основном неудачными.

Герцог Магнус, брат датского короля Фредерика II, в 1570 году получил от Ивана Васильевича несколько прибалтийских городов и гордое звание «короля Ливонского». В 1573 году его женили на Марии Владимировне Старицкой, причём свадьба прошла с большой пышностью. Мария Старицкая принадлежала к династии московских Рюриковичей, являлась близкой родственницей самого царя. Таким образом, принцу оказали небывалую честь: он породнился с российским царским домом.

Магнус участвовал в войне на стороне России, а также выполнял роль союзника, которому легче было договориться с местным дворянством и городами. Его королевство представляло собой «буферную зону», получавшую поддержку и от России, и от датчан. Подданные Магнуса вновь обретали все свои старые привилегии, а заодно и новые льготы по торговле на территории России. В свою очередь, марионеточная «держава» Магнуса становилась экономической зоной, связывающей европейских торговцев с Московским государством. Чем-то вроде допетровского «окна в Европу».

Идея была хороша…

Но Магнус мечтал о большем. Во время очередной волны боевых действий в Ливонии он присоединил к своему карликовому государству города, которыми Иван IV желал владеть сам. За это царь жестоко наказал Магнуса, унизил и едва не убил его. Всё же государь продолжал ему доверять, с необыкновенной беспечностью полагаясь то ли на страх короля перед московскими полками, то ли на чувство благодарности к русскому царю за прежние благодеяния… Однако Магнус, будучи мотом, пьяницей, слабым воителем, ко всему ещё и проявил склонность к измене. Никакой благодарности он более не испытывал. В критический момент Магнус предаст своего московского союзника…

Весь удачный эксперимент с «буферным королевством» рухнет.

В 1572 году польский трон опустел: умер Сигизмунд II Август, давний противник Ивана IV. Упорство польского короля в военных предприятиях против Московского государства подпитывалось царской «вежливостью». Среди прочего Иван Грозный в переписке удостоил его язвительного укора за бездетность: «Вот умрёшь ты, от тебя и поминка не останется». Теперь Польско-Литовское государство ослабело, лишившись государя и встав перед необходимостью пройти полосу долгих выборов нового короля.

У Ивана IV вроде бы появилась возможность не только выйти из тяжёлой войны, но даже занять престол соседнего королевства. Царя поддерживала сильная партия сторонников. Но он не желал приспособиться к обычаям Польско-Литовского государства, где король был, в сущности, пожизненным президентом и где за трон следовало бороться так же, как сейчас борются на выборах за президентское кресло. Сама идея соревнования за власть правителя вызывала у Ивана Васильевича отторжение. Для православного государя такое было немыслимым делом. Поэтому он даже не стал отправлять посольство с официальными предложениями. Всё, что Иван IV счёл необходимым сделать, – выступить с цветистой «предвыборной» речью перед гонцом из Польши и послать несколько писем…

Этой риторики для успеха, конечно же, не хватило.

В результате королевские выборы Иван Васильевич проиграл. Война продолжилась. Через несколько лет польский престол займёт один из самых воинственных полководцев того времени – Стефан Баторий. Он станет ещё более непримиримым врагом России, чем старый король Сигизмунд II Август.

Но тяжелее всего продвигались переговоры со Шведской короной. Тому было несколько причин.

Во-первых, Швеция боролась с Россией не только за города и области прибалтийской Ливонии, она ставила целью отторгнуть земли, которые давно принадлежали Московскому государству.

Во-вторых, Швеция сравнительно недавно освободилась от власти Дании. Поэтому в России Данию считали настоящим королевством, а Швецию – чем-то вроде мятежной провинции. Её представителей долгое время даже не допускали к царю: официально их принимал наместник Новгородский. Много чести – разговаривать со шведами как с равными! Короли шведские из рода Ваза считались людьми незнатными. Это правда, они уступали в древности рода и московским царям, и датским королям. Однако постоянное напоминание об этом в дипломатическом ритуале давало повод для нескончаемой вражды.

Наконец, в-третьих, имелась и личная причина для жестокого конфликта между Иваном IV и Юханом III. Прежний король шведский Эрик XIV обещал русскому царю в жёны родовитую аристократку Екатерину Ягеллонку, ставшую супругой Юхана III. То, что обещание не было выполнено, Иван Васильевич считал для себя бесчестьем. Впрочем, Юхан III тоже вёл себя отнюдь не как агнец. Русских послов, оказавшихся на территории Швеции, когда он взошёл на престол, ограбили и унизили. С возмещением убытков король не торопился…

Царь не скрывал своего отношения к Юхану III. В переписке со Шведской короной Иван Васильевич щедро раздавал оплеухи: короля он именовал «безбожником», сравнивал с «гадом» (змеёй), род его назвал «мужичьим». Одно из посланий Иван IV завершает следующим образом: «А если ты, раскрыв собачью пасть, захочешь лаять для забавы, – так то твой холопский обычай: тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой – бесчестие, а лай тебе писать – и того хуже, а перелаиваться с тобой – горше того не бывает на этом свете, а если хочешь перелаиваться, так ты найди себе такого же холопа, какой ты сам холоп, да с ним и перелаивайся. Отныне, сколько ты ни напишешь лая, мы тебе никакого ответа давать не будем».

Разумеется, Юхан III остаётся смертельным врагом Московского царства вплоть до последних лет Ливонской войны. А окончил боевые действия шведский монарх «мужичьего рода», отторгнув от России обширные земли.

Историк Роберт Юрьевич Виппер даёт точную характеристику стилю Грозного-дипломата: он «…любил выступать лично в дипломатических переговорах, давать иностранным послам длинные аудиенции, засыпать их учёными ссылками, завязывать с ними споры, задавать им трудные или неожиданные вопросы; он чувствовал себя в таких случаях настоящим артистом… В политическом таланте Грозного замечаются, однако, те самые шероховатости и излишества и в его литературной манере, в развлечениях его повседневной жизни. Неуравновешенная натура легко увлекает его к резкостям, к заносчивости».

«Артист» – точное слово в точном месте. Государь Иван Васильевич играл великого дипломата. Впечатление, которое православный царь должен производить на окружающих, в том числе и на соседние державы, значило для него не меньше (если не больше), чем практический успех переговоров. Театральная поза, амбиция, воспламенившаяся под действием всеобщего внимания к могущественному «Московиту», вели его ум к выходкам и балаганным трюкам, но не позволяли проявить твёрдость в намерениях и действиях. В любом значительном успехе он видел нечто естественное, принадлежащее ему по неведомому, но твёрдому праву, а потому и не заботился о его развитии. На волне побед государь бывал чрезмерен в требованиях и тем губил уже, казалось бы, полученную политическую прибыль. Зато неудачи ввергали его в избыточную уступчивость.

Впрочем, одними лишь дипломатическими играми борьба за Ливонию не ограничивалась. У Ивана Васильевича сохранялась твёрдая надежда склонить чашу весов в свою пользу с помощью вооружённой силы. У него ещё оставалась сильная армия. А поляки оказались заняты борьбой за королевский трон и не могли в полную силу воевать на ливонских землях.

Царь решил использовать удобный момент. Более того, помня великий триумф «Полоцкого взятия», Иван Васильевич приходит к выводу, что воеводам нужен строгий вождь, а ему пора обновить воинскую славу, потускневшую за последнее время.

Иван IV дважды возглавлял войско, направлявшееся в Ливонию.

В 1573 году русским полкам под личным командованием царя удалось взять мощную крепость Пайду. При штурме, назначенном на 1 января, виднейшие опричники «первого призыва» оказались расписаны «на пролом». Среди них Михаил Андреевич Безнин, Роман Васильевич Алферьев, Василий Григорьевич Грязной. Тогда же погиб в бою главный «фаворит» государя Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский по прозвищу Малюта. Царь, видимо, хотел приучить старых своих любимцев к новому положению: мол, будете служить как все, а если надо, жизнь ставить на кон тоже придётся на общих основаниях. И Малюта кровью заплатил за новый порядок. А за кровь Малюты заплатил гарнизон крепости. Псковская летопись сообщает: «Ходил [в поход] царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии на зиме, град немецкий Пайду взял и многих немец погубил лютою смертию».

Эта крепость стала ценным приобретением, прежде за неё много лет шла тяжёлая вооружённая борьба. Стратегически важный пункт, Пайда открывала путь для дальнейшего продвижения. Многим в русском стане тогда, наверное, казалось, что в Ливонской войне наступил желанный перелом.

К сожалению, вскоре после того, как Иван Васильевич покинул действующую армию, она потерпела поражение и наступление захлебнулось. Однако это не обескуражило царя, он продолжил вооружённую борьбу за Ливонию.

Удачно продолжил взятие Пайды поход объединённой армии Магнуса Ливонского и русского корпуса Н. Р. Юрьева на Каркус. Эта крепость также пала. Русские воеводы предприняли в середине 1570-х несколько удачных экспедиций на этом фронте, действуя сравнительно небольшими силами. В 1575 году Н. Р. Юрьеву удалось взять Пернов, правда, положив немало своих бойцов при штурме. В 1576 году капитулировали порт Гапсаль, города Коловерь, Лиговерь и Падца. Таким образом, русские армии медленно, но верно выталкивали шведов из Ливонии.

Но такие стратегически важные пункты, как Рига, Таллин, Венден, стояли крепко. Очередная попытка взять Таллин провалилась весной 1577 года.

Вероятно, именно эта, последняя неудача вызвала у Ивана Васильевича желание вновь самому взяться за Ливонский театр военных действий и исправить создавшуюся ситуацию.

Продолжая давление на неприятеля в Ливонии, царь вторгается туда летом 1577 года с большой русской армией и союзным войском ливонского короля Магнуса. Для похода собрали очень значительные силы: более 19 тысяч 400 дворян, казаков, стрельцов и служилых татар. Правда, процент дворян – наиболее боеспособной и лучше всего вооружённой части войска – ниже, чем при «Полоцком взятии» и на Молодях. Их всего-то около трети, и это тревожный симптом. Однако мощь русской ударной группировки такова, что в Ливонии с ней не могут поспорить ни шведы, ни немцы, ни литовцы, ни поляки. Армия располагает внушительным артиллерийским парком: 21 пушка, 36 пищалей и 7 тысяч 300 человек артобслуги и охраны.

Этот поход принёс русской армии значительный успех. По разным летописным источникам, царские полки, а также отряды Магнуса взяли тогда то ли 20, то ли даже 27 ливонских городов, в том числе и довольно значительные – Режицу, Чествин, Линовард, Кесь (Венден), Кокенгаузен (Кокнесе). Ливонские авторы сообщают о 34 городах и замках, захваченных русскими. Казалось, вновь, как при взятии Полоцка, военная машина России работает подобно хорошо отлаженным часам.

Сдавшимся городам и замкам царь обещает оказать милость и действительно мягко обходится с их жителями. Напротив, сопротивление подавляется с большой жестокостью. Так, суровые казни обрушились на жителей Зессвегена (Чествина или Чиствина по-русски), попытавшихся активно обороняться и даже устраивать вылазки. Город осаждали порядка двух с половиной тысяч русских ратников с «лёгким нарядом». Артиллерийский обстрел, учинённый Деменшой Черемисиновым (начальником «наряда» под Зессвегеном), быстро принудил горожан к сдаче. Некоторых из них царь велел посадить на колья, других – продать в рабство.

Впрочем, польско-литовские гарнизоны оказались малочисленны и не способны противопоставить русской мощи эффективную оборону. Всюду им на смену приходят более сильные русские гарнизоны, которым придаётся значительная артиллерийская поддержка.

Серьёзную проблему создал союзник Ивана IV – король Магнус. Он имел чёткую договорённость с московским государем о размерах своего «буферного» удела. Однако летом 1577 года не уступил опасному соблазну и, как уже говорилось выше, занял несколько ливонских городков за пределами оговорённой территории. Порой ливонцы, опасаясь владычества Магнуса меньше, нежели правления русского царя, спешили сдать город именно войску марионеточного «короля».

По сообщению «Ливонской хроники», Магнус «написал в замки Крицборг, Кокенгаузен, Ашераден, Ленневарт, Лемборг, Шваненборг и во многие другие, что если они не желают потерять вместе с отечеством жён и детей, если не желают быть отведёнными в вечное рабство, то пусть сдаются ему, герцогу. Так как великий князь сам лично шёл с огромным войском, и замкам этим оставалось единственное средство, которым они могли надеяться спастись, только герцог Магнус… они и сдались ему. В то же время венденские бюргеры восстали против поляков, взяли силой тамошний замок у польских наместников и вместе с городом передали его герцогу Магнусу. Точно так же и вольмарские бюргеры вместе с людьми герцога Магнуса взяли силой Вольмар, а наместника… захватили в плен и передали герцогу Магнусу. К присвоению себе упомянутых замков и крепостей, вместе с Кокенгаузеном, у герцога Магнуса не было никакого позволения или полномочия от московита. Но он сделал это по той тайной причине, что надеялся спасти их от московита, а потом сдать их королю польскому, о чём раньше тайно извещал короля польского и герцога курляндского».

Иначе говоря, буферный правитель вёл двойную игру. Используя мощь Русской державы, он пытался создать в Прибалтике вместо незначительного удела собственное крупное государство. То есть превратиться из подручной фигуры Ивана IV в самостоятельного политического актора, с которым считаются.

Конечно, местным жителям, которые предпочли Магнуса Ивану IV, было чего опасаться: прежде жители Юрьева-Ливонского (Дерпта) и гарнизон Пайды жестоко пострадали от Ивана Васильевича, а молва о новгородском разгроме 1570 года и бесчинствах опричников под Ревелем получила широкое распространение. Прибалтика наполнена была «летучими листками» и публицистическими сочинениями о зверствах Ивана IV, частично преувеличенных. Но и в той части, где сведения о суровости царского характера были верны, хватало подробностей, способных оледенить самое храброе сердце. Уже после окончания войны выйдет книга немца-пастора Павла Одерборна, живописавшего кровопийство русского государя с небывалыми выдумками, в духе какого-то ветхозаветного суперзлодейства. Одерборн врал изрядно; однако труд его поучителен тем, что в нём отразился панический ужас ливонского населения перед властью Ивана Грозного.

К сожалению, отчасти этот ужас был оправдан…

Магнусу один за другим сдаются города и замки, однако государь Иван Васильевич не рад этому. Ведь он сам явился «в свою вотчину»! К чему теперь посредник между ним и местным населением, когда русские пушки способны уговорить кого угодно? К чему буфер между ним и плательщиками податей, держателями земель, каковые могут быть отданы русским помещикам? Взятие городов обойдётся дороже, чем их мирное подчинение? Но, во-первых, для силы, собранной в 1577 году, потери не страшны и, во-вторых, двойное подчинение, хотя бы и установленное мирным путём, недорого стоит в глазах Ивана IV. Наконец, самоуправство Магнуса ничем не оправдано с политической точки зрения: «король ливонский» нужен России как послушная фигура, как инструмент достижения дипломатических целей. Московскому государству нет никакого резона выращивать у себя под боком сильную независимую державу, поддерживать марионеточного правителя, выходящего из-под контроля.

Государь отправляет ливонскому королю гневное послание. Там он говорит ясно: у России сейчас достаточно сил для очистки всей страны без вмешательства Магнуса; если ему мало владений, доставшихся раньше, он может убираться к себе в Данию или отправиться на воеводство в Казань.

Полки Грозного занимают Магнусовы новые приобретения.

И в этой ситуации оказывается, что крупный город Вольмар (по-русски – Владимирец) требует применения силы. Отряд Магнуса без труда овладел им. Однако к городу устремляется отряд в 2600 русских ратников под командой Б. Я. Бельского и Д. И. Черемисинова. Горожане пытаются не пустить их внутрь: им не нужен Иван Грозный, им нужен смирный Магнус. Русские в ответ начинают осаду Вольмара.

«Пока происходила осада Вольмара, [царь] Иоанн взял крепость Эрлю и после этого усилил артиллерию под Вольмаром посылкою новых орудий. 1-го сентября Бельский и Черемисинов стали делать приготовления к штурму. Тогда осаждённые произвели попытку прорваться сквозь ряды осаждающих, но большая часть их была перебита; в живых остались только 12 человек и начальник гарнизона Георг Вилькин», – кратко и точно обрисовал захват Вольмара историк В. В. Новодворский.

Сам король ливонский со свитой по требованию Ивана Грозного выходит из сдавшегося ему Вендена. Город открывает ворота перед русскими полками. Царь всячески бесчестит Магнуса, подвергает аресту и некоторое время держит в ожидании смертной казни. Потом прощает и даже даёт небольшой удел. Но отношения между прежними союзниками, как видно, оказались капитально испорченными…

После того как «буферный» правитель отдал себя на милость Ивана IV, горожане и бойцы гарнизона обстреляли русский лагерь, а потом запёрлись в замке; во время конфликта с местными немцами русские понесли потери: погибло много стрельцов и дворян, получил ранение воевода В. Л. Салтыков. Это было героическое, но очень легкомысленное поведение. В итоге венденский замок обложили со всех сторон, окружили шанцами, пять дней подвергали канонаде и взяли штурмом. Инициаторы сопротивления подорвали себя порохом, с прочими русское командование обошлось весьма неласково; многих пытали и убили. Впрочем, население иных городов, сдавшихся Магнусу, а потом занятых русскими войсками, также стало свидетелем серии казней.

Казнили приближённых короля.

Жестокость по отношению к тем, кто защищал свои города, и суровость, проявленная Иваном Васильевичем в «деле Магнуса», настроили местное население неблагожелательно по отношению к новым властям. В дальнейшем переход земельных владений от ливонцев к русским помещикам явно не улучшил отношений. С самого начало Ливонской войны местные жители в большинстве своём находили мало поводов радоваться русскому завоеванию и поддерживать армии Ивана IV. Теперь они получили ещё несколько весомых аргументов в пользу мятежа.

В Московском государстве по городам и областям рассылаются царские послания с известиями о приобретении новых земель и городов в Ливонии. Но стратегически итоги масштабного вторжения в Ливонию оказались ничтожными. Пик успехов русского оружия в этой войне был пройден пятнадцатью годами ранее, после взятия Полоцка. Формально в 1577 году под контролем у московского государя оказалась значительно большая территория, нежели в 1563-м. Однако вскоре после того, как русская армия покинет занятые ею земли, неприятель с лёгкостью отобьёт несколько городов. Единственный союзник Московского государства на этом театре военных действий, Магнус, в 1578 году перейдёт на сторону поляков.

Осенью 1577 года царь обо всех этих печальных событиях, которые произойдут в ближайшем будущем, знать ещё не мог. Он доволен. Он мог бы продолжить завоевания в Ливонии, но там начался голод, а потому следовало скорее выводить армию. Перед самым возвращением из похода Иван Васильевич устраивает в Вольмаре большой пир, пир победителей.

По окончании похода государь, завершая «постановку», пишет горделивое письмо князю Курбскому: «Вы ведь говорили: «Нет людей на Руси, некому обороняться», – а ныне вас нет; кто же нынче завоёвывает претвёрдые германские крепости? Это сила животворящего креста, победившая Амалика и Максентия, завоёвывает крепости. Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой животворящего креста! А где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там бой был. Много всяких людей отпущено [из плена]: спроси их, узнаешь… Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, – так теперь мы со своими сединами и дальше твоих дальноконных городов, слава богу, прошли и ногами коней наших прошли по всем вашим дорогам – из Литвы и в Литву, и пешими ходили, и воду во всех тех местах пили, – теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Вольмер, на покой твой привёл нас Бог: настигли тебя, и ты ещё дальноконнее поехал…»

Важно понимать: для Ивана Васильевича одоление врага – не просто успех русского оружия; это прежде всего свидетельство благоволения Божия ему, царю. И, следовательно, он угоден Господу, он всё делает правильно, следовательно, грехи его «потоплены» в милости Божией[75]75
  В послании Курбскому царь с необыкновенной ясностью выражает эту идею: «Ибо если и многочисленнее песка морского беззакония мои, всё же надеюсь на милость благоутробия Божьего – может Господь в море своей милости потопить беззакония мои. Вот и теперь Господь помиловал меня, грешника, блудника и мучителя, и животворящим своим крестом низложил Амалика и Максентия. А наступающей крестоносной хоругви никакая военная хитрость не нужна, что знает не только Русь, но и немцы, и литовцы, и татары, и многие народы».


[Закрыть].

Другие изменники московские, активно помогавшие неприятелю – Тимофей Тетерин да прежние государевы опричники Таубе и Крузе, – получили ещё более издевательские письма.

Гетман Ходкевич удостоился послания, равнозначного фамильярному похлопыванию по плечу. Общий смысл его: не стоит расстраиваться, убытка никакого операция московских войск не нанесла (читай: поскольку вся занятая территория всё равно не принадлежит Речи Посполитой), да и пора бы начать переговоры «о покое християнском».

Нового польского короля Стефана Батория царь ставил в известность о результатах своего похода и призывал «досаду отложить», поскольку не при нём эта война началась, да и всё происходящее на ливонских землях – не его, Батория, дело. Иван Васильевич со вкусом объясняет королю, какие политические действия тому «непригоже» предпринимать. Царь не видит в нём противника, достойного серьёзного отношения. Он не столько просит Стефана Батория о начале мирных переговоров, сколько повелевает ему, «не мешкая», прислать послов.

В начале 1578 года наши войска всё ещё продолжают наступательные действия, берут в конце года Полчев.

Русским дворянам щедро раздавали земли в Ливонии. Казалось, Россия твёрдой ногой встала в этих местах. Царь вновь мог радоваться большому военному триумфу.

Но страна к тому времени истощила силы: бесконечная война, эпидемии, опричный террор, нашествия Девлет-Гирея, гибель Москвы в огненной стихии лишили её резервов и подорвали боевой дух. Россия устала воевать. Кроме того, сошли в могилу или оказались во вражеском плену многие русские воеводы, а значит, по-настоящему опытных командных кадров уже не хватало. Всякий социальный «эксперимент» и всякий поворот на попятную имеют свою цену. В военном отношении это означало следующее: во второй половине 1570-х годов Россия уже не располагает ни достаточным количеством воинов, ни обширным корпусом искусных военачальников, ни экономическими ресурсами, потребными для ведения войны на несколько фронтов сразу. Груз колоссальных военных предприятий страна выносит с большим трудом.

Воеводы, не боясь царского гнева, угрожавшего опалой, ссылкой и казнью, отказываются решать боевые задачи. В Москву летят доклады: сил явно не хватает! Гарнизоны самовольно покидают крепости. Дети боярские бегут из полков.

Показательны картины, нарисованные Якобом Ульфельдом, датским дипломатом, посетившим Россию в 1578 году. Вот некоторые из них.

Новгородская земля: «Люди впали в такую нужду, что мы [почти нигде], за исключением очень немногих мест, не могли купить даже жалкого яйца». Далее: «16-го [сентября] глубокой ночью мы прибыли к монастырю св. Николая [на Вяжище], довольно красивому и расположенному в красивейшей местности, но находящемуся в запустении…»

Тверь: «Некогда этот город был богатейшим торговым центром, теперь же он совершенно запустел и доведён почти до крайней степени бедности, потому что в нём сидел убитый князь, то есть брат великого князя[76]76
  Речь идёт о князе Владимире Андреевиче Старицком, чьи владения располагались на Тверской земле, правда, сама Тверь к ним не относилась.


[Закрыть]. [Это] была [его] крепость, прежде окружённая рвами, валом и стеной, но сейчас она разрушена настолько, что не осталось даже следов стены».

Юрьев-Ливонский (Дерпт), пребывавший с начала Ливонской войны под властью Ивана IV: «Когда мы туда направлялись, мы самым твёрдым образом были убеждены, что местные жители окажут нам гостеприимство, однако благодаря приставам мы обманулись в наших ожиданиях. Совершенно запретив нам [пребывание] в городе, они привезли нас в предместье, недавно сожжённое шведами, в дома грязные, разбитые, разрушенные. Если бы ты их увидел, ты, я не сомневаюсь, сказал бы, что это хлев или загон, скорее подходящий для собак или свиней, чем жилища, пригодные для нас, ведь их невозможно было очистить от копоти и грязи за 3–4 часа, в них не было ни кроватей, ни столов, ни окон, ни скамеек, ни каких бы то ни было других предметов».