Текст книги "Иван IV Грозный: Царь-сирота"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Потерпев провал со всеми перечисленными хитростями, Стефан Баторий отдаёт приказ открыто атаковать Псков, больше желая взбодрить армию, нежели надеясь на благоприятный исход дела. Незадолго до того встала река Великая. Королевские военачальники погнали многочисленные отряды на штурм прямо по льду.

Но очередной приступ был обречён на неудачу заранее.

Во-первых, боевой дух в войсках осаждающих оказался не на высоте – командиры силой принуждали бойцов идти на приступ.

Во-вторых, королевская пехота устала от долгого сидения в окопах, холода, тяжёлой службы, она измучилась от недоедания. Это была совсем не та «свежая» пехота, которая с большим задором шла на приступ 8 сентября. У ратников Батория поубавилось резвости…

В-третьих, бросаясь в атаку по льду реки, отряды врага оказывались на открытом месте под огнём русских пищалей и пушек.

В-четвёртых, артподготовка поляков оказалась слишком слабой. Поляк-очевидец событий откровенно пишет: «Сегодня была баталия. Наши стреляли в стену; но русские отплатили в десять раз. Много наших в окопах погибло от их выстрелов. Вчера и сегодня убили, между прочим, четырёх пушкарей. Не понимаю, откуда у них такое изобилие ядер и пороху? Когда наши выстрелят раз, они в ответ выстрелят десять и редко без вреда. Над стенами построили сруб и высокие башни, с которых бьют на все стороны, где бы только что ни показалось, и на нас кричат со стен: «Отчего вы не стреляете? Если бы вы и два года осаждали Псков, то и тогда вам не видать его! Зачем сюда приехали, когда пороху не имеете?» Грустно, что нет средств для этой осады! Надо было иначе приготовиться… У псковитян больше пороху, чем у нас».

Наконец, в последние дни октября ударили крепкие морозы. Литовские воины даже отказывались нести караульную службу: их «бьют палками, сажают на цепь, но те оправдываются тем, что не имеют шуб». По таким погодам не очень-то повоюешь…

Иначе говоря, худшие условия для штурма трудно себе представить.

Повествуя о приступе, сами поляки, в сущности, почти ничего не пишут ни о боевых действиях, ни о потерях. Атакующие вступили в сечу с защитниками Пскова и одновременно сделали попытку поджечь деревянные оборонительные сооружения, возникшие за развалинами каменных. Вот, в сущности, и всё, о чём рассказано в польских источниках. Осаждающие имели хороший шанс хотя бы в одном: там, где стену подкапывали храбрецы-венгры, она в конечном итоге оказалась столь слаба, что рухнула под действием жидких залпов королевской артиллерии, столь ослабленной нехваткой пороха. Но дерево-земляные сооружения русских остались незыблемыми, поэтому атакующие, положив людей, опять не добились успеха.

В сущности, Шуйский, возведя дополнительные укрепления, заставил неприятеля до крайности рисковать и нести неоправданные потери. Оба приступа разбились о них…

Даже тех редких бойцов, кто всерьёз рвался в бой, сбило с толку одно неожиданное обстоятельство. Во время приступа венгры обнаружили среди мёртвых тел мешки с солью. Возможно, их специально подбросили по распоряжению хитроумного псковского командования. Оголодавшие вояки ринулись утаскивать мешки, к ним на подмогу из лагеря прибежали новые, и штурм превратился в беспорядочную драку из-за драгоценной соли. Позорище, одним словом.

Гейденштейн прямо обманул своих читателей, отказавшись живописать такой вот штурм. Вот его слова: «Венгерцы не оставили своей работы, пока не разрушили большей части той стены; наконец, так как и в этой части неприятели поставили палисады против башни и выкопали ров, то решено было оставить намерение взять город приступом». И всё. Будто и не случилось никакого приступа, будто и не было хаотической потасовки из-за соли…

Уж больно некрасиво получалось. Не по-рыцарски.

Для князя Шуйского и псковского гарнизона всё выглядело иначе. Ведь им было чем гордиться.

Несколько раз волны королевской армии накатывали на Псков по льду и отступали, выкладывая чёрный ковёр телами убитых и умирающих… Ротмистры наезжали конями и секли саблями «гайдуков» – польскую лёгкую пехоту, – заставляя их двигаться к пролому. Но стрельцы укладывали атакующих одного за другим…

У неудавшегося ноябрьского штурма было два последствия.

Во-первых, гайдуки принялись торговать награбленной солью прямо в окопах. Псковская артиллерия накрыла это сборище, и осаждающие вновь понесли потери.

Во-вторых, 6–7 ноября королевские военачальники отвели солдат из окопов и оттащили пушки к лагерю. Это означает, что польское командование совершенно потеряло желание вновь бросать людей на штурм. Атаковать можно было только из окопов. Эффективно обстреливать стены – тоже. Покинув их, ратники Стефана Батория утратили обе возможности. С этого момента у осаждающих остался лишь один инструмент давления на город – плотная блокада.

Наступили холода, вражеское войско стояло под городом, терпя урон от морозов и голода. Катастрофически не хватало дров. Солдаты потихоньку растаскивали ими же возведённые бревенчатые сооружения. Ещё раньше начались стычки между отдельными отрядами неприятеля за угнанный у русских скот и отобранный конский корм.

Секретарь походной канцелярии ксёндз Пиотровский оставил в записках о боевых действиях Батория горестное восклицание: «Боже, как жаль тех трудов и денег, которые мы потратили под Псковом!» Наёмные отряды разбегаются от короля, не получив причитающейся платы. Уходят по домам волонтёры, надеявшиеся на славу и богатую добычу. В декабре 1581 года, по словам ксёндза, армия приходит в жалкое состояние: «Мы заживо погребаем себя в этом лагере… положение наше весьма бедственное… Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных; но этого разглашать не следует… Венгерцы массами перебегают в город».

А Псков не сдавался.

Огромная первоклассная армия не сумела сломить сопротивление его защитников. Русский воевода Иван Шуйский вчистую переиграл знаменитого полководца Стефана Батория.

Наконец, сам король оставил свою армию, передав командование гетману Замойскому.

К середине зимы гетман должен был понять, что у него нет шансов войти в город. И как военачальник он это, вероятно, понимал. Строил планы наступательных действий в обход Пскова, с проникновением вглубь территории Московского государства. Мечтал о разгроме русских полевых соединений, которые на протяжении последних лет Ливонской войны утратили прежнюю стойкость и дисциплину… Но как государственный деятель он предпочитал сколь угодно значительные потери откровенному поражению. Поэтому с места Замойский всё-таки не двигался и упрямо держал ядро боевых сил неподалёку от псковских стен. Почему? Неужто для польских дипломатов неудачливая армия, бесполезно застрявшая на Псковщине, являлась столь уж сильным козырем в переговорах с русскими посольскими людьми? Или Замойский боялся, распустив бойцов, более не собрать их воедино? Тут имелся свой резон: финансовые и мобилизационные ресурсы Речи Посполитой достигли критического рубежа…

Но, думается, многое в поведении польского полководца, да и всей армии, объяснялось не какими-нибудь тактическими или стратегическими причинами, а иррациональными мотивами.

Важно понимать, до какой степени Стефан Баторий сумел внушить стране феерические надежды. Он и прежде проявлял в военных делах и удачливость, и большое искусство, а сцепившись с Иваном IV, показал лучшие качества своего батального таланта. Два года король вёл польские знамёна от победы к победе. Тот реванш, о котором польские и особенно литовские политики мечтали со времён Ивана III, отколовшего от западного соседа изрядный кусок «Литовской Руси», мечтали страстно, время от времени жизнями расплачиваясь на бранном поле за свои мечтания, блистательный король-кондотьер дал им всего-то за две кампании. Страшное унижение «московитского медведя» вселяло самые добрые надежды. Отправляясь в третью кампанию, шляхта и магнаты твёрдо верили в счастливую звезду своего монарха, ждали новых побед, новых сказочных успехов… и намертво встали в холодных окопах под стенами Пскова. А очарование прежних удач всё ещё не выветрилось из их памяти, всё ещё заставляло уповать на чудо.

Были в этом ожидании и упорство, и твёрдая воля, и воинский задор. Не ворвались за стены, не взяли город на щит, так хоть перестоим осаждённых! Авось не выдержат, сдадутся… Ведь так красиво всё начиналось!

И Замойский действовал, опираясь на остатки этой веры. Гетман твёрдо знал: когда она рассеется окончательно, победоносной войне придёт конец.

Армия Батория – Замойского состояла из представителей воинственных народов. Удалые смельчаки-венгры, рыцарственные поляки, искусные в ратном деле немцы… да и литовцы, пусть утомлённые долгой борьбой с татарами и русскими, а всё же не забывшие эпоху имперского величия своей страны, – всё королевское пёстрое сборище жаждало добычи, подвигов, славы. Это были хорошие, отважные бойцы. Их честь, их кураж да ещё инерция, оставшаяся в сознании от старых побед, не давали им разойтись по домам.

Им оставалось лишь умирать.

Честно, глупо и бесполезно.

«Московитский медведь» оказался крепче, нежели о нём думали.

Под занавес осады польско-литовские войска были до крайности измотаны и устрашены упорством русских ратников. О новом штурме никто не помышлял с ноября. И даже простое стояние у псковских стен стоило очень дорого. Королевское командование прекрасно понимало: твёрдость защитников крепости подпитывается высоким боевым духом их командира – князя Шуйского. Поэтому поляки, разозлённые неудачами, решили погубить его каверзой. Артиллерийский офицер Иван Остромецкий предложил коронному гетману подорвать Ивана Петровича порохом…

9 января 1582 года из лагеря осаждающих в крепость пришёл русский пленник, отпущенный в Псков с большим ларцом. Бог весть, решился ли этот человек на тяжкую измену или просто оказался введён в заблуждение. Во всяком случае, «легенда» его была такова: среди королевских офицеров сыскался некий дворянин Гонсумеллер, решивший стать перебежчиком. Он и отправил в Псков человека с ларцом, дав ему также грамоту. В пересказе этот текст звучит следующим образом: «Первому государеву боярину и воеводе, князю Ивану Петровичу, Гансумеллер[80]80
  В польских источниках – Иоганн Миллер, то ли Моллер.


[Закрыть] челом бьёт. Бывал я у вашего государя с немцем Юрием Фрянбреником[81]81
  Действительно, у Ивана IV прежде служил отряд европейских наёмников во главе с командиром Юрием Франзбеком или Франц-бековым (он же Юрген Фаренсбах).


[Закрыть], и ныне вспомнил государя вашего хлеб-соль, и не хочу против него стоять, а хочу выехать на его государево имя. А вперёд себя послал с вашим пленным свою казну в том ларце, который он к тебе принесёт. И ты бы, князь Иван Петрович, тот мой ларец у того пленного взял и казну мою в том ларце один осмотрел, а иным не давал бы смотреть. А я буду в Пскове в скором времени».

Хитрость была шита белыми нитками. Только ярость отчаяния могла подвигнуть командование осаждающих на такую подлость и в то же время на столь наивную уловку. Посовещавшись с прочими военачальниками, Иван Петрович решил не открывать ларчик с секретом. Вещицу отнесли подальше от воеводской избы. Там ею занялся псковский умелец, отперший ларец со всей осторожностью. О! «Казна» в нём оказалась знатная! Внутри поляки установили 24 заряженных пистолета[82]82
  По другим сведениям, это были пищальные дула, числом двенадцать, которые при взрыве сыграли бы роль осколочного материала. В качестве детонатора поляки использовали взведённую ружейную часть, прикрепив её шнурком к днищу деревянного ящика, куда был положен маленький ларец с порохом, а также к его крышке. Вынув железный ларец из ящика или открыв крышку ларца, русский воевода привёл бы в действие адскую машинку…


[Закрыть]. Их направили во все стороны. Замки пистолетов соединялись ремнём с запором ящичка, а поверх «самопалов» польские хитрецы от души насыпали пороха. Если бы воевода неосторожно откинул крышку, то непременно получил бы свинцовый залп и мощный взрыв…

Польский историк Гейденштейн фантазирует, будто бы взрыв всё-таки произошёл и от него погиб русский воевода князь Андрей Иванович Хворостинин плюс некто Козецкий (Замыцкий?), а князь Шуйский получил ранение: позднее его не видели на стенах. Русские источники полностью эту выдумку опровергают. Летом 1583 года мы видим Андрея Хворостинина первым воеводой передового полка на казанских землях. Ему предстояло прожить ещё долгие, насыщенные событиями годы.

Впрочем, существует третья версия, наиболее достоверная. Её излагает автор независимого частного летописца, названного историками Пискарёвским. Он явно получил сведения от участника псковского «осадного сидения», поскольку передаёт бытовые подробности, выдающие очевидца. Так вот, по изложению Пискарёвского летописца, «адская машинка», попав в руки псковских воевод, вызвала подозрение неким «малым ремешком», привязанным к ларцу. Ремешок порвали, после чего пришлось вызывать мастера-«замочника». А уж тот вскрыл ларец безопасным способом. Там обнаружили «полно зелия и пищалок маленьких. А тот ремешок приведён к спускам самопальным». Разобранная адская машинка не причинила псковским воеводам никакого вреда.

Русский современник спокойно резюмировал: «Кого Бог хранит, того и вся вселенная не сможет убить, а от кого Бог отвернётся, того и вся вселенная не сможет укрыть».

Последние недели осады идут под аккомпанемент донесений с русско-польских переговоров. Боевые действия фактически прекращены, псковские купцы налаживают торговлю, но войско коронного гетмана ещё не уходит. И даже представителя царского посольства Петра Пивова, направленного с известиями в Псков, Замойский не пускает через расположение своей армии. Поляки задерживаются до последней возможности, ожидая, как видно, что бдительность русских воевод ослабнет и они всё-таки смогут войти в несокрушимую твердыню.

Тщетно.

Наконец, автор «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков» может вздохнуть с облегчением: «Месяца февраля в 4 день польский гетман, канцлер, отошёл от града Пскова в Литовскую землю со всею силою литовскою. Тогда же в граде Пскове раскрылись затворенные ворота».

Кончено! Выстояли.

Теперь для воевод настало время уступить дипломатам место на сцене большой политики.

Переговоры об окончании войны, шедшие в Яме Запольском, окончились десятилетним перемирием. Условия его были тяжёлыми для России, но после всех побед, ранее одержанных Стефаном Баторием, Речь Посполитая могла надеяться на большее. Тяжёлое поражение под Псковом остановило неудержимый, казалось бы, прорыв поляков на восток и предотвратило вторжение в центральные области России. В результате они сами попали в критическое положение. Между тем Московское государство, измотанное, обескровленное, всё ещё могло сопротивляться. Стратегический успех, достигнутый князем Иваном Петровичем Шуйским и его соратниками, ободрил Россию, уставшую от известий о неудачах.

По условиям перемирия Россия отдала Речи Посполитой Полоцк, Велиж и всю занятую её войсками часть Ливонии. Серьёзные потери! Но могло быть и хуже.

Героическое сопротивление Пскова, осаждённого огромной армией наёмников, предотвратило вторжение в центральные области России. Мощное войско польского короля обломало зубы о северную русскую твердыню.

Стефан Баторий желал большего. В его планы входило поставить Россию на колени, отторгнуть Новгород Великий и даже Смоленск. Но Польша и Литва оказались измотаны не меньше России, сил на новые большие походы не оставалось. Польский король вынужден был вернуть многие русские города, захваченные им в 1580—1581 годах, прежде всего Великие Луки. И уж конечно более и речи быть не могло о каких-то территориальных уступках, касающихся коренных русских земель – Новгорода, Пскова, Смоленска, северских городов.

Через год после того, как высохли чернила на Ям-Запольском мирном соглашении, Швеция и Россия заключили Плюсское перемирие. В соответствии с ним Иван IV потерял Нарву, Ивангород, Ям, Копорье, Корелу.

Таким образом, война закончилась крайне неудачно для России.

Тяжёлое поражение в Ливонской войне явилось в значительной степени результатом дипломатических неудач, а не только военных.

Любопытно, что Иван IV долго не рассматривал Батория как серьёзную политическую силу и даже в ходе боевых действий, неудачных для России, всё ещё продолжал оскорблять его в посланиях. В 1579 году, когда неприятности завершающего этапа Ливонской войны уже начались, царь в письме величается перед выборным королём своим происхождением и корит Батория отступничеством от христианства. Польский государь и сам не отличался особой корректностью, поэтому Иван Васильевич упрекает его: «Мы твою грамоту прочли и хорошо поняли – ты широко разверз свои высокомерные уста для оскорбления христианства. А таких укоров и хвастовства мы не слыхали ни от турецкого султана, ни от императора, ни от иных государей. А в той земле, в которой ты был (Баторий, воевода Семиградский, жил в Трансильвании, являвшейся тогда вассальной территорией турецкого султана. – Д. В.), и в тех землях, тебе самому лучше известно, нигде не бывало, чтобы государь государю так писал, как ты к нам писал. А жил ты в вере басурманской, а вера латинская – полухристианство, а паны твои держатся иконоборческой лютеранской ереси».

Со своей точки зрения государь Иван Васильевич во всём прав, но ему необходимо решить серьёзные дипломатические задачи, а он вместо этого вступает в перебранку…

Летом 1581 года, когда дела на западном фронте идут из рук вон плохо, Иван Васильевич отправляет Стефану Баторию ещё одно письмо, по внешней видимости смиренное, однако же наполненное колкостями и попрёками. В начале послания стоит знаменитая фраза: «Мы… удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова Российского царства и иных многих государств и царств, скипетродержатель великих государств, царь и великий князь всея Русии… по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению…» – здесь виден намёк на «второсортность» королевского титула, полученного по результатам шляхетских выборов.

В сущности, положение польского монарха действительно далеко не столь прочно, как русского государя: власть московского самодержца значительно шире. К тому же она освящена религиозной традицией, а не победой «по числу голосов». Но обстоятельства, в которых царь обращается с укоризной к королю, делают эту нападку неуместной. Страна бедствует, вооружённые силы находятся в состоянии, близком к полному разложению, враг глубоко вклинился в русскую территорию, а царь желает выглядеть красиво и выйти победителем из словесных перепалок.

Не в характере государя было вовремя остановиться в своих требованиях, ограничить проявление эмоций ради холодного дела дипломатии, осознать приоритет державных интересов над личными. Увлёкшись игрой страстей, политической интригой, государь в большей степени стремился предъявить иностранцам собственное остроумие и учёность, нежели добиться конкретных результатов.

Иван IV был недоволен результатом Ливонской войны. Столько сил и средств потрачено, а вместо приобретений – утраты! Царь планировал вернуть потерянные земли. Для подготовки новой войны требовалось время: восстановить силы до предела измотанной страны, разбить союз между Польско-Литовским государством и Шведской короной.

Русское правительство не раз предлагало шведам подписать мирный договор, по условиям которого русские города, потерянные в боях, передавались бы Московскому государству за солидный выкуп. Шведы раз за разом отвергали подобные предложения. Эти города безусловно требовалось отвоёвывать: там жило русское православное население, шли богослужения в храмах, и отдать их навсегда протестантам, «прескверным люторам», как называли их в Москве, было бы делом позорным. Всё равно что бросить раненого товарища на поле боя.

Речь Посполитая и Швеция, в свою очередь, искали удобного случая, чтобы расширить завоевания.

Таким образом, все три главных участника Ливонской войны видели в её итоге нечто временное. Каждый собирался улучшить достигнутый результат, как только сложатся удобные обстоятельства. Приграничные области жили в страхе: новой войны ждали со дня на день.

Но два самых воинственных монарха, участвовавших в борьбе за Ливонию – Иван Грозный и Стефан Баторий, – не смогли возобновить её. Царь умер в 1584 году, а король – в 1586-м.

Никто не сомневался, что возобновят борьбу их преемники. Поэтому стоит сказать о том, как завершилось титаническое вооружённое противостояние уже после смерти Ивана IV.

Шведы рассорились с поляками, две сильные державы расторгли союз. Чудовищные клещи, сжимавшие Северную Русь, разжались. Московское правительство быстро воспользовалось раздором между соседями.

В конце 1589 года царь Фёдор Иванович (сын и наследник Ивана Грозного) во главе большой армии вышел в поход. Современники считали его мирным человеком, добрым и крепко верующим. Государственным делам Фёдор Иванович предпочитал молитвы и колокольный звон. Русской православной церковью он почитается как святой чудотворец. Как ни парадоксально, именно при этом тихом царе Россия шла от одной военной победы к другой: разбила татар, шведов, присоединила большую часть Сибири.

Русское войско под командованием самого царя нанесло стремительный удар по территориям, которые раньше принадлежали России, но шесть лет назад перешли к Швеции. Противник не ждал наступления. Шведы ни в грош не ставили царя Фёдора Ивановича. Если отца опасались, то к сыну относились как к святоше и глупцу, и за это были сурово наказаны.

Русские воеводы заняли Ям и Копорье. Затем осадили Нарву. Шведский корпус под командой Густава Банера появился в опасной близости от города. Блистательный полководец князь Дмитрий Хворостинин атаковал его и в долгом трудном бою разбил наголову.

Нарву тогда взять не удалось, но шведов всё-таки принудили вернуть помимо Копорья и Яма также Ивангород и Корелу. Русские земли, отторгнутые шведами во время Ливонской войны, были возвращены. Тявзинский мир 1595 года официально закрепил их возврат России.

Четверть столетия Московское царство вело тяжёлую войну на несколько фронтов. Окончилась она неудачно, однако земли, потерянные Россией, вскоре удалось отбить. Даже проигранная, Ливонская война показала мощь русской военной машины, тактический дар полководцев и колоссальную жизнестойкость страны, которая очень долго на равных вела борьбу с несколькими могучими державами одновременно.