Текст книги "Иван IV Грозный: Царь-сирота"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

«Домострой» ограничивает и упорядочивает физическое воздействие на детей. Если говорить о «грубости нравов», то составитель книги вовсе не пытался сделать из неё идеал. Напротив, он постарался вызвать у читателей отвращение к чрезмерной жестокости в наказаниях. Нормы, которые утверждает «Домострой», мягче действительных обычаев того времени. В книге, например, ясно сказано: не следует бить по глазам или по ушам, «под сердце кулаком», деревянными и железными предметами, нельзя «посохом колоть» и т. п. Но не всякий отец сможет в час наказания удержаться на пороге бесстрастия. И вот тогда уж – как Бог попустит родному чаду: обойдётся ли поркой, дойдёт ли до «удара жезлом» или всё же родительская рука повернётся несколько не в ту сторону и произойдёт… «укол посохом»? Зыбка граница сия…

Иван IV, любя детей, готов был проявить к ним ветхозаветную суровость. Таков был государь Иван Васильевич. И, возможно, в окаянный день эта суровость, к которой царь приучал царевичей, сорвалась с рук у него самого. Возможно.

Ведь когда-то, за много лет до свершившейся трагедии, он допустил её, хотя бы мысленно.

Историки не раз и не два говорили о темени, окружающей историю смерти царевича Ивана. О том, что слухи и сплетни, когда-то объявшие «дело», до сих пор не позволяют прямо судить, какая беда приключилась с несчастным царевичем. Историки В. Б. Кобрин и А. А. Зимин высказывались в этом смысле с одинаковым здравомыслием. Первый из них, перебрав большую часть версий XVI столетня, с досадой написал: «Увы, все эти версии основаны только на тёмных и противоречивых слухах». Второй, процитировав «показания» источников, выразился ещё яснее: «Из приведённого хаоса слухов и просто домыслов трудно выделить наиболее достоверную основу». Наконец, ещё один знаток эпохи Ивана Грозного, С. Б. Веселовский, в том же ключе заметил: «Разнообразие и разноречивость известий о смерти царевича объясняются просто тем, что всё дело происходило во внутренних покоях дворца, доступных только немногим приближённым лицам».

Итак, хаос, слухи, домыслы, разнообразие, разноречивость и даже противоречивость…

Самый трудный для исследования материал.

Но работать с ним надо, потому что больше не с чем работать.

Ну а теперь – к источникам.

Начнём с иностранцев: они оставили щедрый урожай свидетельств на эту тему.

Прежде всего, рассказы англичан. Контакты с ними начались примерно за четверть столетия до гибели несчастного царевича. За это время в Москве побывало множество мореходов, дипломатов, торговых агентов Московской компании и самостоятельных негоциантов. Они писали о державе Ивана IV разное. Кто-то ругался на чём свет стоит, а кто-то нахваливал.

Чаще всего английские авторы XVI столетия проявляют рациональность. Они пишут то, что видят, за исключением ряда случаев, когда их перьями водит некий стереотип, например религиозный. Так, неприятие православия у англичан частенько сопровождается злыми и несправедливыми словами. Но всё же в большинстве случаев хвала и хула равномерно распределены в их записках.

Наиболее недружелюбные укоризны принадлежат перу Джильса Флетчера, официального представителя королевы Елизаветы I, посетившего Россию в 1588—1589 годах и не добившегося успеха в своей посольской миссии. О смерти царевича Ивана он сообщает: «Умер от головного ушиба, нанесённого ему отцом его в припадке бешенства палкой или (как некоторые говорят) от удара острым концом её, глубоко вонзившимся в голову. Неумышленность его убийства доказывается скорбью и мучениями по смерти сына, которые никогда не покидали его до самой могилы. Здесь видно правосудие Божие, наказавшее его жажду к пролитию крови убийством сына собственной его рукой и прекратившее в одно время и жизнь его, и тиранство той ужасной скорбью, которая свела его в могилу после такого несчастного и противоестественного поступка». Рассуждения англичанина о «правосудии Божьем», допустим, ничего к картине гибели не дополняют, это всего лишь умствования по случаю. В сухом остатке: царевич убит отцом в припадке бешенства, умер от удара в голову.

Флетчер русского языка не знал, а значит, не мог опираться на слухи и сплетни московские, к тому же приутихшие за семь лет от кончины царевича до прибытия англичанина в Москву. В его распоряжении имелись два источника. Во-первых, архив Московской компании, и это серьёзно – в обязанность королевских подданных, связанных с нею, входил сбор полезных сведений о России, а рутинная практика подобной работы, отразившаяся в документах того времени, неопровержимо показывает: англичане иной раз дознавались и до того, что сам Иван Грозный желал от них скрыть. В сущности, ничего странного. Звонкая монета способна развязать язык нужного чиновника или знатного человека, и тот проявит необыкновенную откровенность перед иноземным послом или торговцем, ведущим разведывательную деятельность. Однажды царь прямо сказал Энтони Дженкинсону, относящемуся к числу активнейших агентов, что хотел бы скрыть от его назойливого любопытства одно дело, довольно важное. Но позднее тот сообщает своим английским читателям, что сумел самостоятельно докопаться до сути и без царя, иными методами. Другим источником Флетчера мог служить торговый агент Джером Горсей, проживший в России много лет и превосходно её знавший. Он был связан с Годуновыми и иными высокопоставленными семьями, выказывавшими доброе отношение к англичанам, если не сказать – вступавшими с ними в отношения сотрудничества.

А Горсей и сам оставил о событиях 1581 года подробные «показания». Он рассказал об обстоятельствах дела значительно подробнее, нежели Флетчер с его незамысловатой сценой про «удар по голове».

Итак, по словам Горсея, «царь разгневался на приведённых из Нарвы и Дерпта голландских или ливонских купцов и дворян высокого происхождения, которых он расселил с семьями под Москвой и дал свободу вероисповедания, позволил открыть свою церковь. Он послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их; с них сорвали одежды, варварски обесчестили всех женщин, молодых и старых, угнали с собой наиболее юных и красивых дев на удовлетворение своих преступных похотей. Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев. Да! Бог не оставил безнаказанной эту жестокость и варварство. Вскоре после того царь разъярился на своего старшего сына, царевича Ивана, за его сострадание к этим забитым бедным христианам, а также за то, что он приказал чиновнику дать разрешение какому-то дворянину на 5 или 6 ямских лошадей, послав его по своим делам без царского ведома. Кроме того, царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, ибо его подданные, как он думал, больше него любили царевича. В порыве гнева он дал ему пощёчину (уточнение Горсея, сделанное на полях рукописи: «метнул в него копьём», в другом переводе: «метнул в него своим острым посохом» («Thrust at him with his piked staff»), царевич болезненно воспринял это, заболел горячкой и умер через три дня. Царь в исступлении рвал на себе волосы и бороду, стеная и скорбя о потере своего сына. Однако государство понесло ещё большую потерю: надежду на благополучие мудрого, мягкого и достойного царевича (the prince), соединявшего воинскую доблесть с привлекательной внешностью, двадцати трёх лет от роду[89]89
  В действительности же – около двадцати семи лет.


[Закрыть], любимого и оплакиваемого всеми. Его похоронили в церкви св. Михаила Архангела (Michaela Sweat Archangle), украсив его тело драгоценными камнями, жемчугом ценой в 50 тыс. фунтов. Двенадцать граждан назначались каждую ночь стеречь его тело и сокровища, предназначенные в дар святым Иоанну и Михаилу Архангелу».

Конечно, Горсей мог знать о некоторой склонности царевича Ивана к иноземцам – хотя бы от тех из них, кто оказался спрятан от царского гнева на Английском подворье. Но откуда ему знать, что царь разъярился на сына именно из-за этого сострадания к чужим купцам? И как выведал, что другой причиной гнева стала грамота о ямских лошадях? С помощью того же серебра и тонкого подхода к дворцовой челяди? По итогам тайного разговора с Годуновыми или ещё кем-то из знатных англофилов при дворе? Не исключено. Горсей, как и позднее Флетчер, мог пользоваться конфиденциальными каналами информации, созданными Английской компанией в Москве. Однако трудно судить, что здесь – добытая правдами и неправдами информация из дворца, а что домыслы самого Горсея.

Оба, и Горсей, и Флетчер, едины в том, что убийство – случайность, результат эмоционального порыва, печально закончившегося. Царь впал в гнев, ударил сына (то ли рукой, то ли заострённым посохом) – тот заболел от полученного ранения (возможно, от заражения крови) и скончался. Отец горевал в результате случившегося.

Другой вопрос, до какой степени Иван Васильевич «ревновал» сына и мучился от того, что подданные больше «любят» Ивана Ивановича. В. Б. Кобрин этому суждению совершенно не доверял. А вот А. А. Зимин выстроил на его основе целую теорию. «Царь давно подозревал старшего сына во всяких кознях… – пишет историк. – Как человеку мнительному, ему чудился новый претендент на трон, каким ранее он считал и Владимира Старицкого. Непосредственной же причиной вспышки ссоры мог быть и какой-либо пустяк вроде того, что сообщил А. Поссевино[90]90
  О свидетельствах Антонио Поссевино – ниже.


[Закрыть]». Зимин считал, что у Ивана Грозного ещё и «причин для недовольства Еленой[91]91
  Речь идёт о супруге царевича Елене Шереметевой.


[Закрыть]… хватало» – из-за её родни. Её отец боярин Иван Шереметев Меньшой погиб до её свадьбы в 1577 году, но его братья вызывали у царя «нескрываемое раздражение», а дядя Елены, окольничий Фёдор, в 1579 году попал в плен, «где, по слухам, присягнул на верность Баторию».

По чести сказать, с хронологической дистанции в несколько веков крайне трудно судить об эмоциональном состоянии царя (кто у него вызывал нескрываемое раздражение, а кто – будил подозрительность). Тем более судить, основываясь на одной фразе в записках иноземца. Русские источники показывают иное: царь своего сына ценил, притом ценил выше второго отпрыска, приблизил его к себе, учил государственным и военным делам, брал с собой в походы… Тот же Горсей сообщает, что незадолго до трагических событий «царь Иван Васильевич собрал со всего государства самых красивых дочерей его бояр и дворян, девушек, и выбрал из них жену для своего старшего сына, царевича Ивана…. она была дочерью Ивана Шереметева, воеводы знатного рода. Широкие празднества сопровождали эту свадьбу». Здесь, скорее, можно увидеть знак благосклонности Ивана Васильевича к сыну. Более того, позднее, по словам того же Горсея, Иван IV созвал церковный собор, на котором потребовал от духовенства дать ему «новые богатства, чтобы упрочить власть своего наследника». Когда Церковь воспротивилась, царь всё же принудил её к обильному пожертвованию сначала угрозами, а затем и прямой расправой (нескольких монашествующих прилюдно отдали диким медведям, и животные разорвали их). В итоге, заключает Горсей, «духовенство избежало уничтожения своего сословия, но не могло повлиять на непоколебимое требование царя отдать ему 300 тысяч марок стерлингов, которыми он таким образом овладел. Кроме того, он получил многие земли, города, деревни, угодья и доходы, пожалованиями которых усмирил недовольство своих бояр; многих из них царь возвысил, поэтому большинство его доверенных лиц, военачальников, слуг лучше исполняли все его намерения и планы. Многие осуждали и называли преступным такой образ действий, но другие находили его более извинительным и, во всяком случае, менее опасным изо всех поступков за время его тирании. Вот таким образом было приобретено основательное богатство для его сына без уменьшения его собственного» (курсив наш. – Д. В.). Ещё один, и очень весомый знак благоволения сыну – безотносительно того, сколь чудовищный метод обогащения был применён.

Все эти милости не очень вяжутся с патологической «ревностью». Таким образом, мнение о подозрительности и ревности отца в отношении взрослеющего наследника следует оставить за неосновательностью.

К «английской» версии примыкает «французская». Несколько строк о «деле» царевича Ивана оставил Жак Маржерет, французский офицер, служивший по найму в России.

Итак, по словам Маржерета, «у этого Ивана Васильевича было семь жён, что противоречит их (русских. – Д. В.) религии, не позволяющей жениться более трёх раз, от которых у него было три сына[92]92
  В действительности сыновей было больше, но Жак Маржерет мог знать лишь об Иване, Фёдоре и Дмитрии (родился в 1582 году), которые оставались в живых к последним годам правления Ивана Грозного.


[Закрыть]. Ходит слух, что старшего он убил своей собственной рукой, что произошло иначе, так как, хотя он и ударил его концом жезла с насаженным четырёхгранным стальным остриём (этот жезл в форме посоха никто не смеет носить, кроме императора[93]93
  «Императорами» Маржерет называет московских царей.


[Закрыть]…), и он был ранен ударом, но умер он не от этого, а некоторое время спустя, в путешествии на богомолье». Почти во всём Маржерет повторяет суть высказываний Горсея и Флетчера, внося лишь одну важную деталь: по его словам, хотя рана и была нанесена царём, но смерть наступила не от неё, а некоторое время спустя и, скорее всего, по другим причинам.

Можно было бы поставить данные Маржерета ни во что: в конце концов, он стал наёмником на службе у царя Бориса Фёдоровича двумя десятилетиями (!) позднее печальной кончины Ивана Ивановича. Однако Маржерет служил при дворе, мог общаться с русскими дворянами, аристократами и, что не менее важно, служилыми иноземцами грозненской эпохи, которые делились с ним воспоминаниями о прошлом. Таким образом, пребывая по времени на весьма значительном отдалении от событий 1581 года, француз тем не менее оказывается чуть ли не в центре событий благодаря тому, что мог общаться с очевидцами или как минимум со знающими людьми.

А значит, его сообщение сбросить со счетов никак нельзя.

Чего не скажешь о версии, принадлежащей нидерландскому торговцу по имени Исаак Масса. Он прибыл в Россию ради научения торговле ещё подростком, годом позже, чем Маржерет, и явно не имел таких, как у француза, возможностей общаться с высокопоставленными людьми. Позднее он обживётся в России, обретёт вес и солидность, станет выполнять дипломатические поручения Нидерландов, но… к тому времени хронологическая дистанция до смерти царевича Ивана вырастет до величин, почти исключающих сколько-нибудь серьёзную информированность собеседника.

Масса пишет о злой натуре царевича Ивана: тот «был назван по отцу Иваном и по своей натуре и повадкам чрезвычайно походил на него. Можно было предполагать, что он превзойдёт своего отца в жестокости, ибо всегда радовался, когда видел, что проливают кровь». Бог весть, кто к началу XVII столетия мог, поднатужившись, извлечь из глубин памяти достоверные сведения об особенностях характера российского наследника, умершего давным-давно!

Иван IV убил его, по словам нидерландца, в Александровской слободе, нанеся удар посохом, от которого царевич скончался через три дня. Поводом, как сообщает иноземный торговец, стала просьба неких царедворцев, которым надлежало выступить в поход «против появившихся летом крымских татар… отпустить с ними в поход царевича… полагая, что наведут большой страх на врагов, когда до них дойдёт слух, что сам принц пошёл в поле, к чему у него сверх того была великая охота». Но царевич ушёл из жизни в ноябре, а это для набегов крымского хана – слишком позднее время. Татары обычно являлись поздней весной, летом, могли напасть даже в начале осени, однако ноябрь – время крайне неудобное для нападения, и, кажется, Исаак Масса тут что-то домыслил, или же его ввели в заблуждение недобросовестные собеседники.

Как отмечает нидерландец, Иван IV «подозревал, что его сын, благородный молодой человек, весьма благоволит к иноземцам, в особенности немецкого происхождения. Часто доводилось слышать, что по вступлении на престол он намеревался приказать всем жёнам благородных носить платье на немецкий лад. Эти и подобные им слухи передавали отцу, так что он стал опасаться сына».

Что тут скажешь? Хаос. То злодей, пошедший нравом в отца, то «благородный молодой человек»… Видимо, Исаак Масса нарезал салат из подгнивших за давностью лет слухов да пересыпал его сообщениями иностранцев о грозненской России, к тому времени опубликованными.

Единственное, что достойно внимания, – рассказ о склонности Ивана Ивановича оказывать покровительство иноземцам. Об этом пишет и Горсей. Как видно, в среде служилых европейцев сформировалось устойчивое представление о благосклонном царевиче, и его весьма долго передавали из уст в уста.

Тут может быть сокрыто нечто правдоподобное.

Самое «популярное» в академической науке известие о смерти царевича принадлежит папскому представителю в России иезуиту Антонио Поссевино. Ему стоит уделить особое внимание.

Сам Поссевино отмечает исключительную ценность и полную, по его мнению, достоверность сведений о смерти Ивана Ивановича. Их удалось получить от переводчика, оставленного при особе государя в Александровской слободе на то время, когда Поссевино там отсутствовал. Это, очевидно, уроженец Загреба Стефан Дреноцкий, научившийся более или менее понимать русский язык.

Иезуит весьма дорожит сведениями Дреноцкого. По его словам, «это обстоятельство достойно упоминания потому, что оно оказало большое влияние на смягчение нрава князя[94]94
  Так Поссевино именует царя и великого князя Московского и всея Руси Ивана Васильевича.


[Закрыть], так что во время наших бесед он многое выслушивал снисходительнее, чем, может быть, сделал бы раньше».

Главное дело Поссевино на землях Московского государя – католическая миссия, а не дипломатическая деятельность. Для него любой шанс в такой «трудной» стране, как «Московия», – поистине перл драгоценный. Отсюда и особое внимание к ситуации.

«Показание» папского легата столь важно, и столь часто наши исследователи ссылались на него, что уместно привести его здесь полностью: «Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или лёгкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идёт дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдёт. Неожиданно её посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил её по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нём, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве». Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесён в Москву при всеобщей скорби. Отец следовал за телом и… даже шёл пешком, в то время как знатные люди, все в трауре, прикасаясь к носилкам концами пальцев, как бы несли [их]».

К этому, весьма подробному, повествованию стоит добавить ещё один маленький отрывок из Поссевино, рассказывающий об остром споре между русским царём и папским посланником. На него редко обращают внимание, между тем кое-какие подробности, в нём сокрытые, проливают дополнительный свет на историю гибели царевича Ивана. Кроме того, именно здесь Поссевино выступает как очевидец, то есть самый ценный свидетель из всех возможных. Дадим ему слово во второй раз: «Государь [Иван Васильевич] воспылал гневом и… вскочил с места, и все подумали, что он вот этим своим посохом (которым он пользуется, как папа жезлом, а остриё его обито железом) изобьёт или убьёт Антонио, ведь такое случалось с другими людьми и даже с собственным его сыном». Итак, во всяком случае, Поссевино видел царский посох и представлял, о какого рода орудии он пишет. Кроме того, иезуит, без сомнений, проявляет полную уверенность в своих словах, притом в пассаже, событийно не связанном со смертью Ивана Ивановича.

Среди всех слухов, сплетен, предположений и версий, высказанных современниками о смерти царевича Ивана, специалисты чаще всего выказывают доверие именно к словам Поссевино.

Так, например, ему доверяли В. Б. Кобрин и А. А. Зимин. А вот другой историк, Р. Г. Скрынников, в большей мере полагался на осведомлённость Джерома Горсея.

Впрочем, и Горсею, и Поссевино доверяют далеко не все. Относительно разнообразных версий убийства царевича Ивана, изложенных в сочинениях европейцев, историки, а ещё более того исторические публицисты не раз высказывали сомнение.

Так, современный публицист Вячеслав Манягин полностью отверг версию Поссевино как недостоверную и даже нелепую. Точно так же он оставляет в стороне как несоответствующую правде факта политическую версию сыноубийства во всех её разнообразных вариациях. Манягин полагает, что царевич Иван был отравлен и, видимо, его отравили парами ртути. По его словам, «конечно, царь Иоанн IV был грозен только для врагов России и не поднимал руку на своего сына. Царевич Иван умер от болезни, чему сохранились некоторые документальные подтверждения… В 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля были вскрыты четыре гробницы: Иоанна Грозного, царевича Ивана, царя Феодора Иоанновича и полководца Скопина-Шуйского… Учёные обнаружили, что содержание мышьяка, наиболее популярного во все времена яда, примерно одинаково во всех четырёх скелетах. Но в костях царя Иоанна и царевича Ивана Ивановича было обнаружено наличие ртути, намного превышающее допустимую норму»[95]95
  В. Манягин ссылается на данные, опубликованные специалистом по кремлёвскому некрополю Т. Д. Пановой, заведующей археологическим отделом в объединении «Музеи Московского Кремля».


[Закрыть]. А папского легата Вячеслав Манягин обвиняет в слабом понимании русских дворцовых обычаев XVI века. Далее он рассказывает о том, как в разных ситуациях одевались знатные женщины, кто из мужчин и при каких обстоятельствах мог зайти на их половину дворцовых покоев, как строились дворцы, какие там стояли сквозняки и т. п., но это уже не возражение, а фантазирование, поскольку расположение деревянных (жилых) строений царских дворцов, а также дворцовый быт, этикет, привычки в одежде и повседневных обычаях по сию пору изучены лишь немногим более, чем постиг их историк позапрошлого века Иван Егорович Забелин. А он весьма скупо повествует о тех сторонах дворцовой жизни, которые Манягин рисует с железной уверенностью дилетанта[96]96
  Относительно недавно появилось исследование И. Б. Михайловой, посвящённое жизни Государева двора в XVI веке. Автор, знающий быт и этикет придворной жизни, уверенно говорит о том, что царевич Иван умер из-за горячки, приключившейся после удара, нанесённого отцом.


[Закрыть].

Что же касается идеи об отравлении царя Ивана, а прежде того царского сына парами ртути, то и здесь всё далеко не столь просто, как предполагает публицист. Автор этих строк проконсультировался со специалистами по изучению человеческих останков (в том числе и тех, что погребены в эпоху Древней Руси или Московского царства). Консультация привела к пониманию того, что значительное превышение норм содержания веществ, в том числе и металлов и их соединений, в останках кремлёвских жителей ещё не даёт оснований для однозначного толкования: их отравили!

Да, отравления исключить нельзя. И тут под подозрением оказываются обстоятельства кончины многих персонажей грозненской эпохи, притом царевич Иван – далеко не на первом месте, а скорее где-то в конце списка.

Но, во-первых, методы, с помощью которых обследовались останки погребённых, далеки от требований современной науки. Грубо говоря, сегодня пора многое переделывать, пересчитывать.

Во-вторых, медицина XVI века знала лекарства, оставляющие в теле человека следы превышения норм веществ, которые могли входить как в состав лекарств, так и в состав ядов. Вот и разберись: сплоховал ли медик, осуществил ли свой подлый умысел злодей-заговорщик? Кстати, по отношению к женским останкам того времени возникает ещё один, по сути, правда, сходный вопрос: что входило в состав косметики, которой они пользовались? Тут могут быть самые экзотические варианты…

Наконец, в-третьих: никак не изучены обстоятельства пребывания тел в погребении. Иными словами, не решён вопрос, какие вещества могли проникнуть в останки из похоронной одежды или украшений, в частности металлических предметов, а какие входили в состав стенок саркофага, в состав надгробной плиты. Хотелось бы напомнить: в состав пород камня, которые использовались старомосковскими мастерами, изготавливавшими последний «дом» для погребаемых останков, входили соли металлов. Среди них вполне могли быть и соли ртути[97]97
  Выясняя суть спорных вопросов, относящихся к состоянию останков Ивана Грозного и царевича Ивана Ивановича, автор этих строк обратился за консультацией к известному специалисту в сфере физической антропологии Д. В. Пежемскому. Здесь главным образом пересказываются его соображения.


[Закрыть].

Столь много нерешённых проблем! Тут требуются очень серьёзные комплексные научные исследования, а без них разного рода категорические утверждения в духе: «Его отравили, потому что в останках так много ртути!» – остаются, мягко говоря, малообоснованными.

Между тем известие Поссевино являет несколько серьёзных признаков достоверности.

Прежде всего, помимо рассказа о гибели Ивана Ивановича папский легат повествует о многих сторонах русской жизни – военных делах, политике, быте – и повсюду выказывает либо осведомлённость, либо цепкую наблюдательность, которая сделала бы честь профессиональному разведчику. Собственно, Поссевино помимо своих дипломатических и конфессиональных дел ещё и неутомимо собирает информацию. К его услугам многочисленные итальянцы, живущие или жившие в России. Государи московские охотно брали их на должности строителей, литейщиков, инженеров, в том числе военных; Московское государство поддерживало обширные торговые связи с государствами Апеннинского полуострова. Учитывая характер Поссевино – а это человек исключительно энергичный, хорошо образованный, деятельный и крайне жёсткий в отношении противников папского престола, не упускавший малейшей возможности к «продвижению» католицизма, – в нём и надо видеть разведчика. Во всяком случае, наряду с прочими его обязанностями.

Поссевино хорошо осведомлён о жизни царской семьи. Он ошибается, определяя возраст Ивана Ивановича (у того то ли не росла борода, то ли он её брил), но в остальном выказывает обширные познания. Так, он знает последнюю супругу Ивана Грозного – Марию Нагую. Он также вызнал, что после смерти первой жены государя, Анастасии, тот несколько раз вступал в брак. Ему известно также, что старший сын Ивана IV «имеет третью жену; двух первых заточили в монастырь по приказу отца, хотя сын об этом сокрушался. У второго сына Фёдора до сих пор та жена, которую он взял в первый раз. Этот юноша, говорят, довольно непорочен и не чуждается католиков[98]98
  Позднее государь Фёдор Иванович склонности к католицизму не проявил.


[Закрыть]. Хотя его телосложение не соответствует возрасту, он имеет бороду, чего нет у старшего сына… Жену… старшего сына Ивана зовут Еленой, она дочь знатного московита Ивана Шереметева; жену Фёдора зовут Ириной, отец её – Фёдор Годунов…». И далее: «Великий князь московский Иван Васильевич от своей первой жены Анастасии имел двух сыновей – Ивана и Фёдора. В первый мой приезд оба они были живы. Ко второму приезду первенец Иван… уже способный управлять государством и любимый московитами, скончался. Говорят, у князя рождались сыновья и от других жён, но впоследствии умирали[99]99
  Этот слух верен. Как минимум был ещё сын Василий от царицы Марии Темрюковны, умерший в младенчестве. Да и Анастасия Романовна родила Ивану IV ещё и царевича Дмитрия, также ушедшего из жизни в младенческих годах.


[Закрыть]». Стоит повторить: видна незаурядная осведомлённость Поссевино о семейных делах как самого царя, так и его сына.

Ещё бы ему не интересоваться близкими людьми Ивана Васильевича! Тут интерес не праздный, а самый что ни на есть прагматический. Ведь если сам царь не пожелает давать католической миссии дорогу в русские пределы (как и вышло), быть может, удастся проложить тропинку, найдя благосклонное внимание у его детей? На всякий случай папа Григорий XIII снабдил своего посланника рекомендательными письмами царевичам Ивану и Фёдору, в которых обращался к детям Ивана IV с просьбой: «Мы надеемся, что ты по своему радушию охотно примешь Поссевино и с полным доверием отнесёшься к его словам, и это будет нам в высшей степени приятно».

Косвенно достоверность известий легата подтверждается одним замечанием Поссевино: он видел (именно сам Поссевино после возвращения ко двору Ивана IV, а не его осведомитель Дреноцкий), что русская знать через много дней после гибели Ивана Ивановича продолжает в знак траура ходить в чёрном платье. Это обстоятельство русскими источниками подтверждается.

Наконец, важно понимать: изначально Поссевино пишет о России не для публичного распространения, не для славы. Его сочинения в принципе не годятся для пропагандистского «очернения» России в глазах европейцев. Трактат «Московия», в котором содержатся сведения о смерти царевича Ивана, обращён к единственному читателю – папе Григорию XIII. Но даже если увидеть в этом своего рода литературный приём, а не простую обработку писем и иных материалов, действительно предназначавшихся изначально для римского понтифика, то и в этом случае надо признать, что сочинение Поссевино явно не рассчитано на массовую аудиторию. «Московия» имеет форму свода инструкций и полезных сведений, предназначенных для персоны, которая займётся католической миссией в России или хотя бы пожелает получить от России что-либо полезное для папского престола.

Всё это заставляет с большим вниманием отнестись к свидетельству иезуита.

Проблема не в том, насколько Поссевино являлся враждебным России агитатором, ибо он им вообще не являлся, ни в коей мере. Проблема, связанная с достоверностью его свидетельства, – иного рода. До какой степени Дреноцкий, оставленный при дворе Ивана IV, имел свободу передвижения, какая информация до него доходила? Ведь даже учитывая заинтересованность Ивана Васильевича в успехе переговоров с Речью Посполитой, на которых Поссевино выступал посредником, нет никаких причин допускать Дреноцкого в те дворцовые покои, где жила царская семья. Судя по всему, Дреноцкий оказался в умеренной изоляции. Помощник Поссевино не мог быть очевидцем трагедии, разыгравшейся между отцом и сыном. Ему пришлось пользоваться слухами, сплетнями, беседами с дворцовой челядью или в лучшем случае тонкой тайной беседой с кем-то из аристократов. То, что он получил, получил из русских рук. Каких? А бог весть.

Итак: трудно проверить, сколь правильно отражён мотив, сподвигший Ивана IV на избиение сына и его жены. Неясно, была ли супруга Ивана Ивановича беременна в действительности, случился ли на почве побоев выкидыш: русские источники о смерти царского внука ничего не сообщают. Таким образом, в этой части сообщение Поссевино вызывает сомнения. Был ли младенец? И вновь: а бог весть… Что же касается слов царевича, сказанных в тот момент, когда он защищал жену, сомнений ещё больше: что услышал человек, передавший эти слова Дреноцкому, правильно ли Дреноцкий пересказал их папскому легату или же это был «испорченный телефон» – вот самый краткий список вопросов, на которые не удаётся найти ответ.

Однако суть известия: ссора на семейной почве, удар заострённым посохом, тяжёлое ранение и смерть несколько дней спустя – всё это весьма близко к свидетельствам Горсея и Маржерета, высказанным совершенно независимо от Поссевино, в другое время, при других обстоятельствах. Ведь не Дреноцкий же снабжал информацией протестантов-англичан, скорее врагов, нежели союзников. И не Дреноцкий разговаривал с французским офицером, принятым на службу намного позднее миссии Поссевино. Однако слухи, зафиксированные ими, необыкновенно схожи. И трудно поверить, что русская дворцовая среда на пустом месте, абсолютно беспочвенно снабжала разных иноземцев в разные годы одними и теми же сплетнями, словно бы созданными по шаблону…