Текст книги "Иван IV Грозный: Царь-сирота"
Автор книги: Дмитрий Володихин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Иван IV Грозный: Царь-сирота
Император Юстиниан II. Для моих подданных я —
кровожадный зверь. Если же мне проявить к ним
любовь и прощать, то завтра эта любовь обернётся
бедствием для них же самих. И они всё равно будут
платить налоги, но уже сарацинам или болгарам.
Так что же... надо делать василевсу: править по законам
Ветхого Завета и сохранить государство или жить по
законам Христа и окончательно погубить государство
на радость всем его врагам?..
Иоанн Дамаскин. Я верю, что стремиться приблизить
этот мир к Евангельской правде – возможно и даже
должно для правителя.
Император Юстиниан II. Как ты наивен, Иоанн. В своём
стремлении управлять миром по Евангельским заповедям
такой государь погубит не только себя, но и свою империю.
Произойдут государственные перевороты, нестроения,
междоусобные войны, нашествия иноплеменных. Потомки
скажут: этот святоша спасал свою душу, но был плохим правителем...
Иоанн Дамаскин. Пусть даже так... Но это будет всего
лишь суд человеческий – несовершенный. Я думаю,
что для христианина важнее всего суд Божий.
Прот. Николай Агафонов. Иоанн Дамаскин
СИРОТСКИЙ ТЕАТР МОСКОВСКОГО ЦАРСТВА
Иван Грозный… Сколько эмоций вызывает имя первого русского царя у образованных людей России! Скоро минет четыре с половиной века с того дня, когда он лёг во гроб. Между тем одно упоминание его вызывает настоящие бури в общественной мысли. Историки, журналисты, публицисты, блогеры вступают в яростные схватки, отстаивая свой взгляд на жизнь и деяния этого государя. Писатели, придерживаясь самых разных мнений о персоне Ивана IV, черпают из его биографии вдохновение для творчества.
Эпоха Ивана Грозного, кровавая, наполненная блеском лат и звоном оружия, звучащая криками из застенков, богатая строительством соборов и дальними походами – каким томительным призывом беспокоит она русское сердце!
И, наверное, нескоро наступит время, когда русское общество найдёт в недрах своих благодатную почву для согласия по поводу того, что преобладает в эпоху грозненского правления: доброе начало или скверна. Может быть, спор на сей счёт продлится до Страшного суда, а там уж сам Господь рассудит, кто прав.
Сам этот спор на первый взгляд кажется губительным, раскалывающим русский народ. Но есть в нём нечто животворное. Пока русский человек неравнодушен к деяниям своих предков, пока высокая Истина тревожит его, пока вера в Бога и поиск верного нравственного отношения к собственному прошлому, настоящему и будущему важны для него, что ж, душа его открыта для спасения. Если охладеет русское сердце, если высоты духа перестанут быть для него желанными, мы превратимся в «этническую глину».
Тогда лепи из нас кто хочет что угодно!
Поэтому, обсуждая величественные и страшные эпохи русской истории, не следует относиться к ним отстранённо, словно всё это не имеет отношения к нам лично, к нашей жизни, к нашей вере, к нашему времени. Всё прошедшее – здесь, рядом с нами, влияет на нас. Как бы ни хотелось увидеть прошлое с высоты птичьего полёта, честнее всё-таки пропускать его через свою личность, через свою душу. А значит, не позволять игривому интеллекту превращать нашу старину в балаган умственного и нравственного ничтожества, в какую-то нелепую комедию положений. Нет. Пока боль и радость наших предков с нами, пока мы не вырвали из почвы своих корней, для нас верен единственный подход к истории: величественно любое историческое событие, когда-либо произошедшее в России, хотя бы потому, что оно произошло в России.
Так же и с Иваном Грозным. Любя его, ненавидя его, познавая его эпоху, размышляя над ней, учась у неё, надобно видеть в ней высокую трагедию, а не блошиный цирк.
Более пятидесяти лет во всех государственных документах России ставилось: «Великий государь Иван Васильевич». Позднее этого правителя станут именовать «Грозным».
Первые годы пребывания на русском престоле Иван Васильевич ничем не управлял, поскольку был ещё младенцем. Весь ход державных дел направляли бояре и мать государя, Елена Глинская. Став отроком, а затем юношей, он понемногу превращался из безвластной фигуры на политическом небосклоне в истинного правителя. В борьбе с аристократией Иван Васильевич добивался полновластия. Повзрослев, государь сделался самодержцем в полной мере.
Несколько десятилетий в истории России отмечены его энергичной деятельностью – как ведущего дипломата, главного полководца и старшего судьи страны. Буквально на всё – политику, экономику, культуру – лёг отпечаток его личности. Всякая победа и всякое поражение так или иначе связаны с его именем.
Поэтому судьбу России середины – второй половины XVI века невозможно понять, не понимая характера её государя, не расшифровав его слов и поступков. Первый русский царь и государство, отданное Богом ему под власть, соединены между собой тысячами нерасторжимых связей. Если увидеть мотивы, руководившие Иваном Грозным в его войнах и реформах, то и биография всей страны станет яснее.
А на дне личности грозного правителя лежит тяжкое сиротство. Оно не только было обстоятельством детских лет Ивана Васильевича. Оно влияло, прямо и косвенно, на многие решения взрослого человека, оно дотянулось холодными щупальцами из младенчества до возраста зрелости и заставило совершать поступки, гремевшие над Россией как набатный колокол.
Иван Васильевич не только рано остался без отца и не успел получить от него «державной науки». Скоро он потерял мать, оказался в окружении людей, видевших в нём чуть ли не бастарда, относившихся к нему как к пешке на доске большой политической игры. Он научился всюду видеть измену и предательство, поскольку детство показало ему: в жизни сей нет ничего надёжного; надёжна разве что небесная твердь с пребывающим на ней Господом Богом.
Судьба взрослеющего государя более всего напоминает трагедию принца Гамлета, осиротевшего и в родном доме чувствующего гибельную угрозу своей жизни…
Что произошло бы в шекспировской Дании, когда б принц Гамлет избежал удара отравленною шпагой? О, конечно, он утолил бы жажду мщения. И все виновные в гибели его отца и прочих злодейских интригах подверглись бы пристойному наказанию. Так восторжествовала бы справедливость. Но дальше, дальше?
Историк с воображением, развитым более, чем трезвый ум и способность к анализу, – плохой историк. Не его дело фантазировать. Что проку вторгаться в реальность художественной литературы, ведь она – поле битвы филологов, писателей, критиков, но никак не историков.
И однако, вопрос о Гамлете не праздный и отнюдь не уводящий в сферу чистой фантазии.
Шекспир – кем бы он ни был – прежде всего дитя XVI века, европеец, возросший в культурном поле эпохи Возрождения, на почве титанических бурь Реформации. Его короли, принцы, герцоги, графы – такие же отпрыски XVI века, в какую бы хронологическую даль ни отправлял их драматург. А XVI век очень любил театр великих страстей. Разрешал и даже в какой-то степени провоцировал их проявления. Христианская же узда, ещё не исчезнувшая окончательно, стягивала буйный нрав правителей, заставляя их играть перед подданными не столько истинные свои страсти, до половины освобождённые самим временем, сколько их облагороженные вариации.
Гамлет, узнав от призрака об убийстве отца, негодует, кипит, жаждет мести:
Допустим, всё совершилось по воле Гамлета, но сам принц сохранил жизнь… Что ж, бедным датчанам достанется правитель нервный, фонтанирующий эмоциями, любящий театр и сам играющий позу. Артист на троне. Месть не входит в число христианских добродетелей, напротив, это великий соблазн, губящий душу. С такой вот душой, ублаготворённой кровью, новый король Дании начнёт рассуживать подданных и вершить дела большой политики, примется громогласно упражняться в искусстве риторики и во всяком действии много уделять внимания тому, как выглядит оно в глазах окружающих. Ну а если кому-то его игра не понравится… Скверно, скверно придётся тем, до кого дотянется королевская длань!
Такая «благородная игра», своего рода «театр монархов», – любимое занятие европейских государей того времени. И Россия оказалась не чужда опыту западных соседей. У нас появился свой Гамлет на троне…
Первый русский царь был натурой нервной, артистической, крайне эмоциональной. Из числа будущих правителей России по образу действий Иван Грозный более всего напоминает Павла I. Он как будто полжизни провёл на сцене и при всяком публичном выходе заботился о том, как будет выглядеть его игра. Играл громово и создал образ вочеловечившейся бури. Всякий человек, оказывавшийся поблизости, служил частью антуража, живой декорацией. Настоящая горячая кровь, пролитая в царствование Ивана Васильевича, и та, наверное, в глазах его выглядела киноварью, используемой при начертании летописных миниатюр. Блистательный артист, он время от времени забывал о целях игры и выше ставил произведённое на публику впечатление, нежели практический результат.
Для сироты, на протяжении многих лет вызывавшего весьма слабый интерес у окружающих – несмотря на державный статус! – главной стала задача: как добиться внимания, как заставить слушать себя, как добиться признания ценности своих идей и поступков, своей личности. А с этой точки зрения гораздо важнее то, «как посмотрят, что запомнят», важнее «признание», а вовсе не реальный эффект предпринятых действий. На первое место выходит «порядок игры», а не глубинные основы бытия.
И горе тому, кто нарушит этот порядок, утвердившийся в сознании государя…
Иван Васильевич – стратег, но стратег стихийный, иррациональный. Штурм! Натиск! Эмоция, поднятая на пьедестал государственной политики! Лёгкий переход от благочестивейшего образа мыслей к порочнейшему и обратно. Неистовое согрешение и неистовое сокрушение о грехах. Ранимость. Яростное неприятие всякого несогласия, всякой критики. Стремительные скачки от истерики к ощущению несокрушимой силы. Да и сама истерика, быть может, очень хорошо контролировалась с самого начала… Самолюбование. Осознание собственного ничтожества. Сомнения, колебания… взрыв! Быстрое, кипящее, звонкое сотворение новых смыслов и прекрасных образов. Площадная брань. Тонкая интуиция, позволяющая моментально ухватить суть явления. Необузданное свирепство. Ураганная риторика – то изысканная, то безобразная.
Никаких компромиссов! Биться до конца, гнуть свою линию несмотря ни на что. Бешено ломать неприятеля, не сдерживая себя ни в чём… если он сам первым не переломит хребет. Но и тогда, уже не имея сил к противоборству, мечтать о реванше.
Ради чего?
Как видно, в очень большой степени – ради внимания. Зритель имеет право восторгаться или ужасаться, только на равнодушную рассеянность ему не даётся права. Равнодушие, холодность, отстранённость – вот защита, которую сломать труднее всего и которую не станет ломать человек, сызмальства получивший достаточно тепла и внимания. Ведь это ему просто не нужно. А иззябшему сироте – в высшей степени необходимо.
И русское сознание на протяжении нескольких поколений тщится сгладить, адаптировать для себя этот неистовый артистический психотип царственного сироты. Слишком уж он экзотичен для русской жизни. Слишком разрушителен для древних основ её, семейных, родовых, пропахших дымом родного очага. Артист, отвергающий всеобщую холодность к нему и сокрушающий декорации в порыве творческого экстаза…
«ДЕЛО» СОЛОМОНИИ САБУРОВОЙ
Будущий царь Иван Васильевич родился 25 августа 1530 года. Крестили его в Троице-Сергиевом монастыре.
К тому времени его отцу, великому князю Василию Ивановичу, было за пятьдесят, однако прежде Бог не наделял его наследниками.
Летопись показывает рождение Ивана Васильевича как событие мистического характера, сравнивая его с ветхозаветными историями: зачатием Исаака у Авраама и Сарры или же зачатием Пречистой у Иоакима и Анны. Бесплодие стало для Василия III мучением и чуть ли не позором. Никоновская летопись трогательно и торжественно рассказывает о снятии этого бремени: «Бе… ему[2]2
Речь идёт о Василии III.
[Закрыть] всё тщание везде к Богу молебная простирать, желаше бо попремногу от плода чрева его посадить на престоле своём в наследие роду своему, и тако потщася принудить непринудимое существо благости Божиа. Его же ради Господь не преслуша молениа его и слезам его внят. Весть бо Богу содетель всяческих, яко сего ради многожеланным подвигом непрестанно разгорается сердце царёво на молитву к Богу, да не погибнут без пастыря не только едины Русскиа страны, но и вси православнии; и сего ради милосердый Бог разверзе союз неплодства его[3]3
Курсив наш.
[Закрыть] и даровал ему родить наследника державе его…»[4]4
Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 2000. Т. XIII. С. 49.
[Закрыть]
Ликование московского правителя после рождения первенца принесло и добрый плод русской культуре. Государь велел построить знаменитую церковь Вознесения в Коломенском (1532). Форма храма – каменный шатёр, будто свеча, устремлённая к небу, в благодарение Богу за милость Его.
Но дорогой ценой куплено было семейное счастье великого князя Василия III. Ему пришлось расторгнуть первый брак и жениться вновь. История с разводом отца будет на протяжении многих лет отбрасывать зловещую тень на правление сына. Мать Ивана Васильевича, юная княгиня Елена Глинская, получит злую славу у русской знати, и репутация её скверно скажется на отношении служилой аристократии к Ивану Васильевичу.
Некрасивые обстоятельства связаны с расторжением первого брака Василия III. Его предыдущая супруга, Соломония Сабурова, не дала великому князю ребёнка. Трудно судить, кто в этом виноват. После пострижения в монахини она, по слухам, будто бы родила (уже в монастыре!) сына Георгия, что больше похоже на басню.
Две эти истории – с самым знаменитым за всю русскую историю разводом и с появлением на свет божий фантомного великокняжеского наследника – требуют особого внимания.
Соломония Сабурова родилась в конце 80-х – начале 90-х годов XV века. Она происходила из древнего и богатого боярского рода, издавна служившего московским князьям. В 1506 году великий князь московский Василий III, избрав Соломонию из множества красавиц, сделал её своей женой. Их брак продлился два десятилетия, и ничто не сообщает о ссорах между ними: по всей видимости, их супружеская жизнь устроилась счастливо. Соломония была благочестивой женщиной, и до наших дней сохранился вышитый её руками покров на гробницу святого Сергия Радонежского.
Одно омрачало жизнь венценосной четы: у них не было детей. Супруги совершали богомольные поездки в монастыри, молились о чадородии, но их мечта всё никак не исполнялась. Между тем бездетность великого князя угрожала стране большой смутой. Его братья, прежде всего князь Юрий Дмитровский, хищно посматривали на престол московский, в среде служилой знати были свои претенденты, в глазах которых Московский княжеский дом был не самым родовитым на Руси… За столетие до того споры о наследовании великокняжеского звания вызвали на землях Московского княжества войну, продлившуюся 25 лет! Русские рати несколько раз сходились в кровопролитных сражениях. Подверглись ослеплению великие князья Московского дома – Василий Косой и Василий Тёмный, а ещё один князь, прямой потомок Дмитрия Донского Дмитрий Шемяка, по всей видимости, был отравлен. Теперь стране угрожала новая бойня. Судьба всего государства зависела от отношений между мужем и женой.
Существует две версии того, что происходило дальше. Одна из них основывается на свидетельствах немецкого дипломата барона Сигизмунда Герберштейна, побывавшего в Москве в 1526 году, а также на истории, рассказанной через много десятилетий князем Андреем Курбским, перебежавшим во время войны на сторону литовцев.
Что пишут они?
Вот история, рассказанная Герберштейном в его труде «Записки о московитских делах»:
«…рассерженный бесплодием супруги, он (Василий III. – Д. В.) в тот самый год, когда мы прибыли в Москву, т. е. в 1526-й, заточил её в некий монастырь в Суздальском княжестве. В монастыре, несмотря на её слёзы и рыдания, митрополит сперва обрезал ей волосы, а затем подал монашеский куколь, но она не только не дала возложить его на себя, а схватила его, бросила на землю и растоптала ногами. Возмущённый этим недостойным поступком, Иван Шигона, один из первых советников, не только выразил ей резкое порицание, но и ударил её бичом, прибавив: «Неужели ты дерзаешь противиться воле государя? Неужели медлишь исполнить его веления?» Тогда Саломея (так Герберштейн называет Соломонию. – Д. В.) спросила его, по чьему распоряжению он бьёт её. Тот ответил: «По приказу государя». После этих слов она, упав духом, громко заявляет в присутствии всех, что надевает куколь против воли и по принуждению и призывает Бога в мстители столь великой обиды, причиняемой ей. Итак, Саломея была заточена в монастырь, а государь женился на Елене, дочери князя Василия Глинского Слепого, в то время уже покойного, – он был братом князя Михаила Глинского, который тогда содержался в плену. Вдруг возникает молва, что Саломея беременна и даже скоро разрешится. Этот слух подтверждали две почтенные женщины, супруги первостепенных советников, казнохранителя Георгия Малого и постельничего Якова Мазура, и уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том, что она беременна и скоро разрешится. Услышав это, государь сильно разгневался и удалил от себя обеих женщин, а одну, супругу Георгия, велел даже подвергнуть бичеванию за то, что она своевременно не донесла ему об этом. Затем, желая узнать дело с достоверностью, он посылает в монастырь, где содержалась Саломея, советника Фёдора Рака и некоего секретаря Потата и поручает им тщательно расследовать правдивость этого слуха. Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые утверждали нам за непреложную истину, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не желала показать ребёнка. Мало того, когда к ней присланы были некие лица для расследования истины, то она, говорят, отвечала им, что они недостойны того, чтобы глаза их видели ребёнка, а когда он облечётся в величие своё, то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали, будто она родила. Итак, молва гласит об этом происшествии двояко».
А вот свидетельство князя Курбского, взятое из его «Истории о великом князе Московском»:
«Прожив с первой своей женой Соломонией двадцать шесть лет, он постриг её в монашество, хотя она не помышляла об этом и не хотела этого, и заточил её в самый дальний монастырь, находящийся за двести с лишним миль от Москвы, в Каргопольской земле. Итак, он распорядился ребро своё, то есть Богом данную святую и невинную жену, заключить в темницу, крайне тесную и наполненную мраком. А сам женился на Елене, дочери Глинского, хотя и препятствовали ему в этом беззаконии многие святые и добродетельные не только монахи, но и сенаторы его».
Эти два рассказа свидетельствуют о том, что Соломонию Сабурову заставили постричься в монахини, чему она всеми силами сопротивлялась. Вскоре после этого распространились слухи о том, что у неё там родился ребёнок. В 1934 году реставратор А. Д. Варганов вскрыл в Суздале гробницу, которую приписывали «сыну» Соломонии Сабуровой, и, по его словам, обнаружил там детскую рубашечку. Находку Варганова многие истолковали как косвенное доказательство того, что какой-то ребёнок всё-таки был. Нашлись романтически настроенные любители отечественной истории, построившие на этой основе версию об «истинном» претенденте на русский престол, персоне, которой-де боялся сам Иван Грозный. Его связывали то с сыном боярским Тишенковым, перешедшим на сторону крымцев в 1571 году и способствовавшим разгрому русской армии, то с разбойничьим атаманом Кудеяром.
Но есть и иная версия, более правдоподобная. Соломония Сабурова видела несчастье мужа и знала об угрозе смуты, нависшей над Россией. Она сама великодушно предложила Василию III постричь её в монахини, а потом найти вторую жену и родить наследника – ради мира на Руси. Ведь после кончины бездетного супруга, как уже говорилось, могла разразиться большая война претендентов на московский престол – братьев Василия III и других представителей рода Рюриковичей, не принадлежавших Московскому княжескому дому. Этого боялись всерьёз. Для страны, с точки зрения общественного спокойствия, лучшим исходом был второй брак Василия III и рождение ребёнка – бесспорного наследника престола. Русские летописи XVI столетия содержат информацию о духовном подвиге Соломонии Сабуровой, переступившей через свою гордость. Так, в Никоновской летописи говорится, что великая княгиня была пострижена в монахини «по совету ея», то есть по её собственному желанию. Этот монументальный свод создавался под присмотром и с участием великого «книжника» митрополита Даниила; он сам был одним из главных действующих лиц в истории с разводом великого князя, и его точка зрения могла быть введена в летописный текст. Но в Воскресенской летописи, составленной, по разным данным, то ли в 1541 году, то ли в 1542–1544 годах, изложена та же версия: «В лето 7034, ноября, князь велики Василей Иванович постриже великую княгиню Соломонию по совету ея (курсив наш. – Д. В.), тягости ради и болезни и бездетства; а жил с нею 20 лет, и детей не было». Между тем к 1541 году митрополит Даниил был уже насильственно сведён с кафедры, и ничто не мешало правительственным летописцам изменить трактовку событий 1525 года, если бы она была, по их мнению, неверна.
Текст Типографской (или, как её в старину называли, «Синодальной») летописи начала 30-х годов XVI века[5]5
По другим данным: конца 40-х – начала 50-х годов XVI столетия.
[Закрыть] рисует такую же картину: великая княгиня со слезами молит супруга о разводе; он отказывается: «Как могу брак разорить и вторым совокупитися?»; были отвергнуты и советы вельмож аналогичного содержания; тогда с увещеваниями обратился к Василию III сам митрополит Даниил, глава Русской церкви; он «…многа моли о сём государя и с всем священным саном, да повелит воли ея бытии. Царь же и государь всея Руси, видя непреклонну веру ея, и моления отца своего, Данила митрополита, не презре, повелел совершить желание ея».
Откуда тогда взялись сведения о насильственном пострижении и страшном заточении Соломонии Сабуровой?
Присмотримся к рассказчикам.
Назвать Сигизмунда Герберштейна злопыхателем великокняжеского рода и всей России было бы неправильно. Этот иноземец не был врагом нашей страны, а для его стиля характерно стремление к беспристрастности. Как минимум у Герберштейна не видно склонности бездумно рассыпать огульные обвинения. Но каковы источники информации, на которые он опирался?
Свидетелем пострижения Соломонии Сабуровой барон быть не мог. Сомнительно, чтобы по этому поводу был составлен какой-то документ, содержащий подробное описание происходившего, и уж совсем фантастичным надо назвать предположение, согласно которому подобная бумага могла попасть в руки иностранного дипломата. Сигизмунд Герберштейн полагался на молву, слухи – так, во всяком случае, сообщает читателям сам барон. Иными словами, он собирал столичные сплетни. Немецкий дипломат не знал русского, но навычен был в одном из южнославянских языков, а потому мог находить собеседников в русской среде. Для сравнения можно представить себе современного российского дипломата, прибывшего в Сербию или, скажем, Словению, не имея представления о южнославянских языках и полагаясь на знание родственного им русского. Он подбирает слух о странной истории, произошедшей с женой политического лидера страны… насколько, разумеется, способен понимать сказанное. Сколько в этом слухе истины? А бог весть. Одни говорят так, другие эдак, словарного запаса для полного прояснения ситуации катастрофически не хватает… Отсюда и вопиющие несообразности в сообщении Герберштейна. Во-первых, летопись чётко сообщает о том, что супругу великого князя постригли в Москве, в девичьем Рождественском монастыре, а Герберштейн говорит о суздальских местах, куда на самом деле прибыла уже инокиня. Во-вторых, пострижение производил, по словам барона, сам митрополит, а несомненно более осведомлённый летописец сообщает, что это был «Никольский игумен Старого Давид»[6]6
То есть игумен московского монастыря Николы Старого (Николаевский греческий монастырь в Китай-городе).
[Закрыть]. В-третьих, зачем это великокняжескому фавориту Шигоне бич в храме? Кого он там собирался стегать? Монашек? Или на него снизошло предвидение, что великую княгиню придётся бить, и он прихватил с собой удобный инструмент? Подробность эта более всего напоминает деталь из городского романса «о жестокой любви и страданиях». Наконец, даже имя супруги Василия III Герберштейн воспроизводит неверно. Очевидно, Соломонию называл Саломеей в разговоре с ним человек, пожелавший очернить её: ведь аналогия с Саломеей – погубительницей Иоанна Предтечи, дочерью евангельской Иродиады, – должна была бросить тень на благочестие бедной женщины… Какова после всех этих замечаний цена рассказу Герберштейна? Та же, что и любой городской сплетне. «Говорят, что скоро всё подорожает… А особенно поваренная соль!»
Нетрудно представить себе среду, в которой могли зародиться такого рода сказки.
Московская знать, настроенная на политические игры вокруг престола, который должен был опустеть после смерти бездетного Василия III, была разочарована его разводом и новым браком, а потому распустила слухи, порочащие великого князя и наделяющие его супругу очень странной ролью. Сплетни эти дошли до ушей Герберштейна.
Кто же известен в числе противников развода Василия III и его второго брака? Прежде всего, инок Вассиан Патрикеев, сам происходивший из знатнейшего аристократического рода, близкий семейству Сабуровых и настроенный неблагожелательно к суровому правителю Василию III. Преподобный Максим Грек, на которого вряд ли может падать подозрение в интриганских договорённостях с московской аристократией, но с Иваном Даниловичем Сабуровым доброе знакомство он водил. И… князь Семён Курбский, брат деда князя Андрея Курбского! Выходит, один из ярых противников второго брака Василия III, князь Семён Курбский сохранил эту нелепую историю в своей семье как старинное предание, которым потом воспользовался его отдалённый родич Андрей Курбский.
Насколько достоверным является свидетельство Курбского? В двух словах – совершенно недостоверным. В основе своей оно восходит к истории непосредственного участника событий 1525 года, заинтересованного в определённом толковании своей роли. Возможно, Курбский опирался также и на историю Герберштейна, которую знал (в «Истории о великом князе Московском» есть ссылка на Герберштейна как раз в том месте, где тот расхваливает князя Семена Курбского). Князь-диссидент ненавидел Ивана IV – сына Василия III от второго брака, то есть и сам был, что называется, «заинтересованным лицом». Наконец, «История о великом князе Московском» появилась через много десятилетий после развода Василия III и, соответственно, изобилует ошибками. Не 26 лет длился брак великого князя и Соломонии Сабуровой, а двадцать, да и не в Каргополье отправили её после пострижения, а в Суздаль. Об этом сообщает большинство летописей середины XVI столетия, в том числе независимая Вологодско-Пермская летопись: «В лето 7034… князь великий Василий Иванович велел постричь в черницы свою великую княгиню Соломаниду и послал в Суздаль… к Покрову Пречистые в девич монастырь». Наконец, мрачными красками обрисованная «темница» бывшей государыни – просто плод воображения Курбского. Реальность не такова: Василий III сохранил к бывшей супруге доброе отношение и даже в 1526 году пожаловал её, уже ставшую монахиней Софией, селом Вышеславским Суздальского уезда, с условием передачи села после её смерти игуменье и келарю обители; грамота получила подтверждение в 1534 году. Кроме того, ещё в 1526 году Василий III пожаловал Покровскому монастырю село Павловское того же уезда на особых, льготных условиях. Сидела бы инокиня София в «тесном» заточении, так понадобился бы ей доход с богатого села? Вот уж вряд ли.
Любопытно, что так называемый Постниковский летописец середины XVI столетия тоже сообщает, что вскоре после пострижения Соломония Сабурова была отправлена «в Каргополье», и там было велено устроить ей в лесу келью, «отыня тыном» (высоким забором). «А была в Каргополе пять лет и оттоле переведена бысть в Девич монастырь в Суздаль к Покрову Пречистые». Многих смущает мнение известного историка М. Н. Тихомирова, согласно которому автором значительной части Постниковского летописца был крупный чиновник – великокняжеский дьяк Постник Губин, превосходно информированный о «дворцовых новостях». Однако Тихомиров приписывает дьяку отрывок лишь между 1533 и 1547 годами. Что же касается оригинальных известий за вторую половину 1520-х годов (в том числе и «каргопольского отрывка»), то источник их неизвестен и о степени достоверности его судить трудно. Сообщение о пяти годах ссылки в лесную чащобу, за «тын», явно неправдоподобно. В сентябре 1526-го и марте 1534 года инокиня София пребывала в Суздале: именно этими месяцами датируется жалованная грамота на село Вышеславское и её подтверждение. Следовательно, возможны три варианта.
Первый: преподобная София никогда не была в Каргополе, и сведения о её сидении в лесу – выдумка.
Второй: её отправили туда буквально на несколько месяцев в первой половине 1526 года, а потом доставили в Суздаль.
Третий и наиболее вероятный: всё-таки правы другие летописцы, и преподобная София первоначально была направлена в Покровскую обитель. Но затем, в результате распространения слухов о том, что у монахини и бывшей жены великого князя родился ребёнок, её на некоторое время увезли в Каргопольский уезд. Была ли она там целых пять лет? Неизвестно. Однако между 1531 и 1534 годами преподобная София точно была возвращена в Суздаль, где в дальнейшем жила и закончила свои дни.
У второго брака Василия III в среде московской служилой аристократии имелись как противники, так и сторонники. Многих интересовало прежде всего сохранение покоя в стране. Перспектива нарушения устоявшегося порядка вызывала тревогу; к тому же не все были заинтересованы в поддержке политической «партии», связанной с кланом Сабуровых. Так, например, независимые псковские летописцы оставили противоречивые толкования этой истории. Один из них увидел во втором браке великого князя прелюбодеяние: «А всё то за наше согрешение, яко же писал апостол: иже аще пустит жену свою, а оженится иною, прелюбы творит». Зато другой приводит мнение Боярской думы, настаивавшей на разводе и новом браке: «И начаша бояре говорить: князь де великий… неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда».
