Текст книги "Иван IV Грозный: Царь-сирота"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Соседи видели в Ливонском ордене «больного человека» Северной Европы. Его владения всё равно придётся когда-нибудь разделить. Уже начали переговоры об этом Пруссия и Речь Посполитая. Но кто начнёт делёж? Тот, кто первым вступит в борьбу за «ливонское наследство», имеет все шансы на большое приращение земель.

При таких условиях ливонцам следовало вести крайне осторожную политику. Тогда, может быть, их независимость продолжилась бы на какое-то время. Однако они заупрямились по второстепенному вопросу о дани, крайне незначительной, по их же собственным оценкам. Более того, Ливония, опасаясь войск польского короля, заключила с ним военный союз, направленный против России. Антироссийская договорённость в рамках Позвольского мира между Ливонским орденом и Речью Посполитой осенью 1557 года была зафиксирована отдельным соглашением. А это уже прямое враждебное действие в отношении московского государя…

Знал ли Иван IV о «секретном протоколе» Позвольского мира? Трудно сказать. Для нападения на Ливонию и без того хватало и причин, и поводов.

Жителям тихих прибалтийских городков, видимо, казалось, что громадный русский медведь спокойно спит в своей необъятной берлоге и никогда не пробудится. Они утратили силу, но ничем не желали поступиться, хотя московские дипломаты вели с ними переговоры очень долго и с необыкновенным терпением. Скорее всего, ливонцы просто не представляли, какая бездна несчастий обрушится на них в ближайшем будущем из-за собственной гордости…

Наконец «русский медведь» пробудился и встал во весь рост.

Зимой 1558 года войска государя Ивана Васильевича вступили на вражескую территорию. Первое время царь не участвовал в военных действиях, оставляя дело наступления воеводам.

Да и походы носили характер «разведки боем»: какой у неприятеля ресурс для сопротивления? Попробуем малыми силами…

Но даже малые силы не встретили сколько-нибудь значительного противодействия. Оборона беспечных ливонцев очень быстро затрещала по всем швам.

На первом этапе военных действий русские войска заняли Юрьев-Ливонский[46]46
  Он же Дерпт, Тарту.


[Закрыть], Нарву, Феллин, Тарваст и множество других городов и крепостей.

Первым пал Юрьев. Горожане не проявили воли к защите, а орденское начальство прямо отказало им в помощи. Прежде чем открыть ворота, юрьевские жители выговорили себе необыкновенно мягкие, чуть ли не выгодные условия сдачи, словно заключали мирный договор. По словам современного историка А. И. Филюшкина, на начальном этапе войны русские не только бюргерам Юрьева, но и жителям иных городов предлагали на редкость милостивые условия подчинения: «Русские в Ливонии предоставляли горожанам весьма широкие прерогативы и абсолютно не вмешивались в их жизненный уклад. Ливонские города получали свободу вероисповедания, сохраняли… самоуправление и местный суд, нисколько не страдала их торгово-ремесленная система».

Особенно ценным приобретением стала Нарва, богатый город-порт. Она стояла на границе, проходившей между ливонскими и русскими владениями. Напротив Нарвы, через реку Нарову, возвышалась мощная каменная твердыня России – Ивангород. Русский гарнизон располагал сильной артиллерией. Не следовало напрасно злить его. Но ливонцы повели себя с небывалой дерзостью. Они очень давно не воевали с Московским государством, поэтому плохо представляли себе, насколько опасным противником оно стало в последние десятилетия, насколько возросла его сила. Они всё ещё задирались.

Иначе не назовёшь, например, бомбардировки Ивангорода, которые устраивали немецкие пушкари нарвского гарнизона. В марте 1558 года ивангородские воеводы сообщили в Москву об этих обстрелах. Отвечать без государева указа не смели: в Ивангороде было известно, что боевые действия перемежаются переговорами, боялись нарушить перемирие и повредить русской дипломатии огнём русской артиллерии. Между тем немцы не постеснялись осыпать ядрами русскую крепость даже на Страстной неделе, даже в день Воскресения Христова!

Иван IV отдал приказ: «Стрелять изо всех орудий!» Он то прекрасно знал, какой ответ могут дать ивангородские пушкари…

И русские пушки извергли огонь.

Неделя пальбы по Нарве нанесла городу такой ущерб, что тамошние жители, по словам летописи, «били челом воеводам, чтобы им государь милость показал… и взял в своё имя» – то есть сделал их город частью своих владений. Желая прекращения губительной канонады, нарвские жители даже отдали нескольких «лучших людей» в заложники – на время переговоров. В мае 1558 года эти переговоры закончились большой удачей для России: город переходил под власть московского государя, выйдя из состава орденских земель.

Но всё то время, пока шло обсуждение, пока скрипели перья писцов Посольского приказа, русские пушки молчали. Как следует отдохнув, нарвские жители усомнились в прежнем своём решении. Стоит ли становиться частью России? Может, у страха глаза велики? Они запросили помощь у орденского магистра Фюрстенберга и других немецких властителей.

Как видно, в Москве предчувствовали подобный поворот. Загодя в Ивангород был отправлен отряд – на тот случай, если придётся подкреплять силу дипломатических документов силой оружия. Отряд возглавил тот самый Алексей Данилович Басманов-Плещеев, уже не раз отличившийся на бранном поле. Полководец располагал незначительными для большого дела силами: он получил всего лишь около 1500 бойцов. Из Гдова к нему под начало прибыл ещё отряд Михаила Афанасьевича Бутурлина, но, по всей видимости, совсем незначительный. Между тем за Наровой стоял богатый, многолюдный, отлично укреплённый город.

По обычаям того времени, для осады такого города снаряжали большую армию, десятки тысяч бойцов. Так и будет, когда русские войска отправятся брать Феллин, Полоцк, Венден… Басманов же получил под команду «ограниченный контингент», который предназначался, скорее всего, для новых «акций устрашения». Алексей Данилович мог с такими силами переправиться через реку, разорить область вокруг Нарвы и показать, таким образом, решимость Москвы довести дело до конца.

Вряд ли кто в здравом уме и твёрдой памяти мог всерьёз обдумывать осаду Нарвы и тем более её штурм столь малым числом ратников. И всё же Алексей Данилович добился неожиданного, почти фантастического успеха.

События развивались стремительно.

Басманов, как и предполагалось, устраивал против Нарвы «диверсии». Он перебросил за город, на Колыванскую (Таллинскую) дорогу, группу «сторожей» – разведчиков. Те столкнулись со значительными группами вооружённых людей, двигавшихся с пушками к Нарве.

На выручку «сторожам» Басманов отправил стрельцов – их в отряде боярина было всего около пятисот. Ниже города по течению Наровы русские воинские люди начали переправляться на свою сторону. Немцы обнаружили переправу и обрушились на стрельцов превосходящими силами. Но те так встретили немецкое ополчение, что «боевой выход» нарвских жителей обернулся для них полным разгромом: многие легли на поле боя, а 33 человека попали к стрельцам в плен. Как сообщает летопись, «языки» поведали Басманову: «Нарвские жители царю… изменили». Глава Ордена Фюрстенберг прислал Нарве подмогу: тысячу конников, 700 пехотинцев и пушки. Таким образом, если «языки» не врали, Басманову противостояло большее число бойцов, чем он сам имел под командой.

11 мая 1558 года в Нарве вспыхнул пожар, быстро распространявшийся по городу. Басманов направил из Ивангорода представителей, напомнивших нарвским жителям об их долге сдать город русским властям – на чём «целовали крест» их доверенные лица. Те, разумеется, отказались. Но появление русских послов имело, как видно, иной смысл, помимо продолжения переговоров. Они исполнили разведывательную службу. Убедившись в том, что дела немцев плохи, Басманов решил нанести стремительный удар. Боярин, использовав замешательство неприятеля, лодками и плотами переправил отряд на вражеский берег, а потом захватил город в коротком решительном штурме.

Летопись сообщает: «И воеводы к городу приступали со всеми людьми. В Русские ворота велели приступать головам стрелецким Тимофею да Андрею со стрельцами, а в Колыванские ворота – Иван Андреевич Бутурлин, да с ним головы с детьми боярскими (конницей). И немцы бились с ними жестоко. И головы стрелецкие ворота у них те взяли и на горку взошли, и в те ворота вошли… А в Колыванские ворота Иван Бутурлин вошёл. И немцев перебили многих». Позднее сдался мощный нарвский замок. В нём русское войско добыло богатые трофеи: 230 пушек, ружья, ценное имущество. Таким образом, Басманову удалось, командуя меньшими силами и атакуя сильные укрепления, принудить врага к сдаче. Поистине блистательная победа!

А для Ордена это была ошеломительная потеря…

За несколько лет вооружённого противостояния армия Ордена перестала существовать, а его магистр Фюрстенберг оказался в русском плену.

Но в войну вмешались европейские государства, пожелавшие своей доли «ливонского наследства».

В 1560–1561 годах в Дании, Швеции и Речи Посполитой одновременно решили, что отдавать всю Ливонию Московскому государству – слишком убыточно. Датчане и шведы укрепились на сравнительно небольших участках ливонской территории, а новый орденский магистр Готгард Кетлер обратился за помощью к королю польскому и великому князю литовскому Сигизмунду Августу. В ноябре 1561 года в Вильно они заключили договор. Согласно его условиям Ливонский орден прекращал своё существование, а все его земли переходили во владение Польши и Литвы. Этот пункт договора привёл Прибалтику к двум десятилетиям войн и бедствий, поскольку на тот момент орденские земли состояли из двух частей: те, что уже были завоёваны Московским государством, и те, где московских войск ещё не было.

Иван IV был уверен, что справится и с новым противником. Он располагал многочисленной, высокомобильной армией, состоящей из бойцов, привычных к любым тяготам и лишениям. Царь имел под рукой мощные военные ресурсы.

Англичанин Ричард Ченслор, незадолго до Ливонской войны побывавший в России, свидетельствует о русском войске с восхищением: «Я сообщу кое-что о… свойствах и могуществе русских в военных делах. Этот князь – повелитель и царь над многими странами, и его могущество изумительно велико. Он в состоянии выставить в поле 200 или 300 тысяч человек, и если он идёт сам походом, то оставляет на всех границах своего государства немалое число воинов. На границах Лифляндии он оставляет 400 тысяч, на границе Литвы – 60 тысяч, а против ногайских татар также 60 тысяч, что даже удивительно слышать. Однако он никогда не берёт на войну ни крестьян, ни купцов. Все его воины – конные. Пехотинцев он не употребляет, кроме тех, которые служат в артиллерии, и рабочих[47]47
  Стрельцы появились незадолго до прибытия Ченслора в Россию, их было ещё совсем немного, англичанин мог и не заметить их присутствия.


[Закрыть]; число их составляет 30 тысяч. Всадники – все стрелки из лука, и луки их подобны турецким; и, как и турки, они ездят на коротких стременах. Снаряжение их состоит из металлической кольчуги и шлема на голове. У некоторых кольчуги покрыты бархатом или золотой парчой; они стремятся иметь роскошную одежду на войне, особенно знать и дворяне. Я слышал, что убранство их стоит очень дорого; я отчасти имел случай сам в этом убедиться, иначе трудно было бы поверить. Сам великий князь снаряжается свыше всякой меры богато; его шатёр покрыт золотой или серебряной парчой и так украшен каменьями, что удивительно смотреть. Я видел шатры королевского величества Англии и французского короля, которые великолепны, но всё же не так, как шатёр московского великого князя».

Эта пышность – часть дворцового обычая: если слуги царя, включая знать, собираются вокруг особы государевой, или же если служильцам его двора предписано заняться неким торжественным, почётным действием, роскошь – норма.

Тот же Ченслор замечает: «А когда русских посылают в далёкие чужеземные страны или иностранцы приезжают к нам, то они выказывают большую пышность. В других случаях сам великий князь одевается очень посредственно, а когда он не разъезжает с одного места на другое, он одевается немного лучше обыкновенного. В то время, когда я был на Москве, великий князь отправил двух послов к королю польскому по крайней мере при пятистах всадниках; они были одеты и снаряжены с пышностью свыше всякой меры – не только на них самих, но и на их конях были бархат, золотая и серебряная парча, усыпанные жемчугом и притом не в малом числе. Что мне ещё сказать? Я никогда не слыхал и не видел столь пышно убранных людей… Теперь – о их ведении войны; на поле битвы они действуют без всякого строя. Они с криком бегают кругом и почти никогда не дают сражений своим врагам, но действуют только украдкой. Но я думаю, что нет под солнцем людей столь привычных к суровой жизни, как русские: никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы и снега выпадает более, чем на ярд[48]48
  1 ярд – чуть более 0,9 метра.


[Закрыть]. Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Наибольшая их защита от непогоды – это войлок, который они выставляют против ветра и непогоды, а если пойдёт снег, то воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него. Так поступают большинство воинов великого князя, за исключением дворян, имеющих особенные собственные запасы. Однако такая их жизнь в поле не столь удивительна, как их выносливость, ибо каждый должен добыть и нести провизию для себя и для своего коня на месяц или на два, что достойно удивления. Сам он живёт овсяной мукой, смешанной с холодной водой, и пьёт воду. Его конь ест зелёные ветки и т. п., стоит в открытом холодном поле без крова и всё-таки работает и служит ему хорошо. Я спрашиваю вас, много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы только месяц. Я не знаю страны поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми и животными. Что бы могло выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были обучены строю и искусству цивилизованных войн. Если бы в землях русского государя нашлись люди, которые растолковали бы ему то, что сказано выше, я убеждён, что двум самым лучшим и могущественным христианским государям было бы не под силу бороться с ним, принимая во внимание степень его власти, выносливость его народа, скромный образ жизни как людей, так и коней и малые расходы, которые причиняют ему войны, ибо он не платит жалованья никому, кроме иностранцев. Последние имеют ежегодное жалованье, но небольшое. Подданные великого князя служат каждый на свой собственный счёт; только своим стрельцам он даёт некоторое жалованье на порох и снаряды. Кроме них никто во всей стране не получает ни одного пенни жалованья. Однако если человек имеет большие заслуги, то великий князь даёт ему ферму или участок земли; за что получивший обязан быть готовым к походу с таким количеством людей, какое назначает князь; он же должен соображать в своём уме, что может дать этот участок, и соответственно этому он обязан поставлять, что положено, когда во владениях великого князя ведутся войны. В этой стране нет ни одного земельного собственника, который не был бы обязан, если великий князь потребует, поставить солдата и работника со всем необходимым.

Если бы русские знали свою силу, никто бы не мог соперничать с ними, а их соседи не имели бы покоя от них».

Московское государство никогда не располагало полевой армией в 200 тысяч и тем более в 400 тысяч бойцов – англичанину заморочили голову специально приставленные люди. Но 20, 30, 50, а то и более тысяч человек оно могло, в случае надобности, отправить в поход, что для XVI столетия было весьма солидным числом. Поэтому западные соседи России столкнулись с грозной силой.

Открытое противостояние с литовскими силами принесло русским воеводам частные успехи под Перновом и Тарвастом. Но в 1562 году российские полки вышли из Великих Лук в рейд и, противодействуя литовскому набегу у Невеля, были жестоко отбиты неприятелем. Возглавлял тогда царское войско не кто иной, как сам князь А. М. Курбский, получивший от литовцев рану и лишившийся, вследствие неудачи наступательной операции, царского благоволения. Больше под командование Курбского самостоятельных полевых соединений не отдавали. Несколько месяцев спустя, во время большого похода русской армии, о котором речь пойдёт ниже, его поставили на незначительную должность второго воеводы в маленьком Сторожевом полку.

Похоже, царь испытал некоторое разочарование в способностях этого военачальника. Невель – тактическая неудача, положение дел на литовско-русском фронте он кардинально не изменил. Но запомнился. Особенно неприятным для царя стал факт одоления русской армии значительно меньшим по численности отрядом литовцев[49]49
  Через несколько лет, обращаясь к князю А. М. Курбскому в послании, Иван IV не мог сдержать негодования по поводу той знаменательной неудачи под Невелем: «Как же под городом нашим Невелем с пятнадцатью тысячами человек вы не смогли победить четыре тысячи, и не только не победили, но сами от них, израненные, едва спаслись, ничего не добившись? Это ли пресветлая победа и славное одоление, достойные похвалы и чести?»


[Закрыть]. Не столь уж значительный боевой эпизод[50]50
  Современный петербургский историк А. И. Филюшкин резонно комментирует битву у Невеля: «Округу Невеля стали грабить литовские отряды. Преследовать их был послан Курбский. Крупных сражений не случилось. Произошло несколько мелких боёв, захват языков».


[Закрыть] закончился для Российской державы оскорбительно и оттого сделался памятным.

Иван IV принимает решение нанести сокрушительный удар объединёнными силами Московского государства. Эта военная операция оказалась самой крупной и самой удачной в карьере полководца Ивана Грозного.

Во время зимнего похода 1562/63 года Иван Васильевич является уже полновластным командующим. Удачи и просчёты, таким образом, следует относить к его способностям и его воле. «Коллективный разум» бояр и воевод, сопровождавших его, как и при взятии Казани, тут уже ни при чём.

Основной удар пришёлся на Полоцк. Русскую амию, отправившуюся под стены города, готовили с необыкновенным размахом. Во главе её встал сам Иван Васильевич.

Далеко не случайно Полоцк был избран главной целью для нанесения решающего удара. Этот город занимал особое положение и в русской истории, и в большой политике.

Ещё в XIII столетии Полоцк был центром самостоятельного княжества. Полоцкий «стол» считался завидным: местному князю подчинялись богатый торговый центр и обширные земли. Город украшали древние православные святыни: собор Святой Софии и Спасский храм с кельей святой Евфросинии Полоцкой. Княжество успешно противостояло немецкому натиску.

Однако в XIV веке Полоцкая земля постепенно оказалась под властью литовских князей. В итоге она стала частью Великого княжества Литовского. Само Великое княжество Литовское долгое время имело рыхлую политическую структуру, являясь в большей степени «семейным владением» князей Гедиминовичей, нежели государством с единым управлением и единым законом. Поэтому Полоцк, издревле имевший богатые вечевые традиции, очень долго сохранял права и привилегии почти независимой территории. Источники говорят о «Полоцкой Венеции» или «свободности». Во второй половине XIV столетия там долгое время правил выдающийся политический деятель того времени князь Андрей Ольгердович, именовавший себя «королём полоцким».

С течением времени великие князья литовские повели наступление на такие вот полунезависимые территории в составе Великого княжества Литовского. Их права постепенно урезались. Но на этом пути литовские монархи встретили справедливое сопротивление своих подданных. Время от времени страна погружалась в пучину внутренних войн и великих смут.

Так, в 1430-х годах Полоцк на несколько лет сделался столицей необычного государственного образования, возникшего в пламени гражданской войны – Великого княжества Русского. Конфликт, вызвавший гражданскую войну, окрасился в религиозные цвета и сопровождался жесточайшей борьбой традиционного для этих земель православия с наступающим католицизмом. Потерпев поражение, Полоцк утратил какую бы то ни было автономию. Полотчина превратилась в провинцию Великого княжества Литовского, мало отличавшуюся своим политическим статусом от остальных русских земель в его составе. Полоцк никогда более не имел ни собственного князя, ни наместника княжеского происхождения. Свобода полочан во внешних сношениях ограничивалась и впоследствии всё более сокращалась.

С начала XVI века город попадает в полосу московско-литовского порубежья, обе стороны ведут за него ожесточённую вооружённую борьбу. Славный, богатый, многолюдный Полоцк стоял на ключевой позиции шахматной доски большой политики. Русские воеводы не раз пытались отбить его, но не достигали успеха.

Для России значимость богатейшего торгово-ремесленного центра, древней столицы огромного княжения в середине XVI столетия увеличилась ещё и по другой причине. На просторах громадного Польско-Литовского государства вспыхнула сильнейшая рознь по вопросам веры.

Западный сосед России, никогда не отличавшийся политическим и культурным единством, превратился в настоящий «салат из конфессий»: здесь чересполосно жило, то договариваясь друг с другом о мире, то начиная новые споры, множество вероисповеданий – римско-католическое, православное, протестантское, григорианское, иудаизм, ислам и даже язычество – причём каждое из них разделялось на течения, секты, порождало ереси. Католическому духовенству удалось выпросить у короля привилегии, разрешавшие карать еретиков смертью, но это нововведение продержалось недолго. На сеймах шла жестокая пря о предметах церковной юрисдикции. Шляхта не желала говорить ни о каком отпоре неприятелю, прежде чем у духовенства не будет отобрано право суда над нею по делам о odszczepienstw’е (расколе веры). Папы Пий IV и Григорий XIII активно вмешивались в польский религиозно-политический конфликт, отправив к королевскому двору опытнейшего дипломата Коммендони. Тем не менее в середине XVI века реформационные движения получили в Польше широкое распространение и оттуда стремительно шагнули на литовские и белорусские земли. Протестантизм разного толка имел тогда в Великом княжестве Литовском сильного покровителя в лице королевича Сигизмунда Августа, ставшего впоследствии королём.

Царь Иван Васильевич и митрополит Макарий не без основания тревожились за судьбу православия в западнорусских землях и были недовольны приближением протестантского влияния к самым границам страны. В 1560-х годах на восточнославянских землях реформационное движение достигает значительного размаха. В самом Полоцке в конце 1550-х – начале 1560-х годов возник кальвинистский сбор (община). И в том же Полоцке подвизался один из главнейших русских еретиков-феодосиан, покинувших московские пределы, – монах Фома. Он женился на еврейке и стал проповедником кальвинистского сбора.

Полоцкий поход был официально мотивирован желанием Ивана IV наказать Сигизмунда Августа «за многие неправды и неисправления». Но была официально названа и другая причина: великий государь собирался на войну, «горя сердцем» о «святых иконах и о святых храмех свяшеных, иже безбожная Литва поклонение святых икон отвергше, святые иконы пощепали и многая ругания святым иконам учинили, и церкви разорили и пожгли, и крестьянскую веру и закон оставлыше и поправше, и Люторство восприашя».

Русский историк Георгий Петрович Федотов замечательно точно подметил: «Царь любил облекать свои политические акты – например, взятие Полоцка – в форму священной войны против врагов веры и церкви, во имя торжества православия». В преддверии похода народу и армии было объявлено о чудесном видении брату царя, князю Юрию Васильевичу, и митрополиту Макарию о неизбежном падении Полоцка. 30 ноября 1562 года, в день выхода войск из Москвы, Иван IV совершил торжественный молебен; по его просьбе митрополит Макарий и архиепископ Ростовский Никандр провели крестный ход с чудотворной Донской иконой Богородицы, в котором приняли участие сам царь, его брат «и всё воинство». В поход Иван IV взял чудотворные образы Донской и Колонской Богородицы, а также святыню номер один всей Западной Руси – драгоценный крест, вклад святой Евфросинии Полоцкой в Спасский монастырь[51]51
  Ныне Полоцкая Спасо-Евфросиниевская женская обитель.


[Закрыть], оказавшийся в казне великих князей московских. Уже по прибытии под стены города войско было ознакомлено с посланием архиепископа Новгородского Пимена, ободряющим и призывающим крепко стоять против «безбожный Литвы и прескверных лютор».

Итак, Полоцк являлся желанным плодом для московского «садовника», вышедшего осенней порой в сад, чтобы собрать урожай.

Полоцк, по отзывам иностранных источников, в то время славился своими укреплениями, деревянными, но мощными, и представлял собою крепкий орешек для осаждающих. В городе было около шести тысяч бойцов гарнизона и местных служилых людей (в том числе около полутора тысяч поляков, настроенных драться до последней крайности), а также мощный артиллерийский арсенал. Гарнизон желал сопротивляться всерьёз.

Но военная машина России обеспечила значительное превосходство в силах, особенно в артиллерии. Известно, что «наряд» (артиллерийский парк) грозненской армии был огромен. По современной реконструкции, в него входили четыре гигантские осадные пушки (ядра весом от 160 до 320 килограммов), 36 «верховых» и «огненных» орудий, три крупнокалиберные пищали, а также 100–110 орудий меньшего калибра. При «наряде» находилось около полутора тысяч дворян и тысяча казаков, возможно, к его обслуживанию были привлечены английские, немецкие, итальянские инженеры и артиллеристы. В распоряжении историков нет сведений о более масштабной артподдержке какой-либо иной наступательной операции вооружённых сил России в XVI столетии. Численно боевое ядро русской армии составляло 50–60 тысяч конницы и пехоты. Кроме того, полки сопровождала огромная «посошная рать» – толпы слабо вооружённых или же совсем безоружных людей, на которых ложилась обязанность вести инженерные и транспортные работы.

В январе 1563 года войско московского государя прибыло к Полоцку и взяло его в тесную осаду.

Царь исполнился энтузиазма. Перед ним стояла крупная военно-политическая проблема. Решить её – вот дело чести для великого правителя!

Ради этого Иван Васильевич был готов проявлять мужество и даже рисковать жизнью. Так, в день, когда русская армия подошла к Полоцку и начала устраиваться на позициях, именно государев полк прикрывал развёртывание прочих войск. За два часа до наступления темноты царь посетил Борисоглебский монастырь, почти полностью сожжённый осаждёнными – видимо, те спалили иноческие кельи, не желая давать русскому воинству удобную позицию близ стен города. Из деревянных строений осталась лишь «братская пекольня». Иван IV, изъявляя почтение к местной святыне, помолился в соборной Борисоглебской церкви, а затем поел в «пекольне». Гарнизон, видя скопление осаждающих, принялся обстреливать обитель из пушек. На переправе через Двину погиб русский дворянин, поражённый вражеским ядром. Летопись повествует: «Многие… пушечные ядра летаху на монастырь. И в сени перед пекольней, меж дворян государьских, паде ядро. И через царёв… полк многие ядра падоша, яко дождь». Но Иван Васильевич не уходил сам и не сдвигал своего полка. Он стремился показать ратникам с воеводами и храбрость свою, и уверенность в конечном успехе дела, сколь бы трудным ни казалось оно вначале.

В Полоцке скопилась громадная масса людей разного звания и достатка. И государь делает неожиданный ход: он отправляет к командиру польско-литовского гарнизона Довойне посланца с грамотами, в которых обращается с предложением сдаться не к одному только воеводе, который, собственно, лишь и мог это сделать, а ещё и к православному епископу Арсению Шишке, и к местной шляхте, и к полякам, обещая их «пожаловать на всей воле их, какова жалованья похотят». По всей видимости, царь рассчитывал посеять сомнения среди защитников города. Предполагалось, что в городе имеются его доброжелатели. Довойна показал твёрдость и свирепый нрав, казнив царского посланца.

Армия Ивана Грозного строила осадные башни из дерева и мешков с землёй, устанавливала орудия, выдвигала стрелецкие дозоры на передний край. Государь не торопился: он располагал подавляющим преимуществом в силах и не желал срыва из-за какой-нибудь мелкой досадной промашки.

Первое серьёзное столкновение произошло лишь 5 февраля. Не были поставлены ещё все укрепления, но стрельцы под командой головы Ивана Голохвастова подожгли «башню над Двиною» и кинулись на приступ. Им удалось занять башню и войти «в острог», то есть внутрь городских укреплений. Однако недолго они там пробыли: то ли командование отозвало их, считая, что не всё готово для решающего штурма, то ли гарнизон нажал изо всех сил и вытеснил их за пределы городских стен.

Наконец заговорила русская артиллерия. Это ещё не были самые мощные пушки, они задержались на пути к городу. Но даже огонь «середних» и «лёгких» орудий вызвал у защитников города желание завязать переговоры. Среди полочан действительно имелись сторонники Ивана IV, они желали мирной сдачи города, но их мнение пока ещё не возобладало. Описывая переговоры, летопись сообщает: «Люди многие, а мысльми своими шатаются: иные бить челом хотят, а иные не хотят».

Пока между переговорщиками велись споры, московское командование подвело осадные башни и часть пушек под самые стены Полоцка. К тому времени, когда переговоры сорвались, осаждающие достигли позиционного преимущества.

Наконец под городом заговорили тяжёлые осадные пушки, доставленные из Москвы 7 февраля. Они быстро сокрушили стены крепости. Их страшные удары наполняли осаждённых отчаянием и лишали решимости драться. Даже в русском лагере действие собственных орудий вызывало опасливое изумление. Залпы осадных пушек заставляли дрожать землю… Один немец из Полоцка, очевидец осады, через 12 лет рассказывал императорскому послу в Москве X. Кобенцелю, что город был взят в три дня «при таком пушечном громе, что, казалось, небо и вся земля обрушились на него».

Русские стрельцы ворвались в полоцкий посад. Здесь произошёл короткий, но жестокий бой. Бойцы Довойны запалили огромный полоцкий посад и попытались загнать всех горожан в цитадель, однако те, кажется, вовсе туда не стремились. Ведь цитадель города – замок на высоком холме над реками Полота и Западная Двина – больше не выглядела надёжной защитой. Под напором царских воинов ратники осаждённых отступили, не выполнив своей задачи.

Из пылающего Полоцка вышло множество горожан и крестьян, которые прежде искали спасения в стенах города. В один только царский полк вышло 11 тысяч 160 мужчин и женщин. Среди них оказалось немало врагов литовской власти. Выйдя из города, они показали русскому командованию большие запасы продовольствия, спрятанные в «лесных ямах».

11 февраля осадные башни и пушки были придвинуты ближе к укреплениям замка. На протяжении нескольких дней орудия сутками били без перерыва. Замковые ворота оказались безнадёжно разрушены. Более того: ядра, пробив одну замковую стену, ещё и ударяли в противоположную. Защитники терпели жестокий урон. Воины полоцкого гарнизона укрывались в погребах и ямах от гибельной канонады. Они уже не вели ответного огня и тем более не устраивали вылазок.