Текст книги "Мастер третьего ранга (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Коробкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

25. Крах надежд

Судорожно вздохнув, Иван с трудом распахнул веки. Очнулся он от женского крика. Тело онемело, и он ничего не мог предпринять, чтобы спасти Настю от разъяренного Николая.

– Я убью тебя сука! – ревел бывший охотник, прижимая испуганную девушку к облупившейся стене. – На кого ты работаешь, тварь?

– Дядя Коля, погоди, – пытался оттащить Хмыка от колдуньи Юра. Заломив руки, Юру скрутили и отвели в сторону.

– Крепче держите его, – бросил бойцам через плечо куратор. – Он изворотливый.

– Дядя Коля, – сипел парень, лицом нависая над полом.

– Повторяю, – придушив крепкой рукой девушку, снова зашипел Хмык. – На кого ты работаешь?

– Ни на кого, – испуганно хрипела Настя. – Я не хотела… Я не знала…

– Все ты знала тварь. Кто твой хозяин? – тряхнул он девушку и за челюсть приподнял так, что она засучила над полом ногами.

– Я… Я… – сипела она пытаясь вдохнуть.

– Коля, брось ее, – с трудом выкрикнул Иван.

– Ваня, не вмешивайся, – не оборачиваясь, отозвался Хмык.

В лицо мастера нацелился ствол винтовки. Гвардеец с серьезным видом покачал головой.

– Коля, – игнорируя маячащее у лица оружие, настойчиво позвал Иван. – Успокойся, отпусти девчонку!

Николай все же бросил Настю. Опустившись на колени, она хрипела, кашляла, пыталась продышаться.

– Она нас чуть не угробила! И ты будешь ее выгораживать? Ваня, я могу усомниться в твоих намереньях.

– Что? – попытался вскочить на ноги мастер.

– Сидеть, – приказал гвардеец, толкнув его стволом.

– Больше так не делай, – недобро покосился Иван на гвардейца. – Пока у меня развязаны руки. Коля, отпусти парня.

– Ишь ты! – хмыкнул бывший охотник. – Всех тебе отпусти. Твоя доброта сведет тебя в могилу брат.

– Что случилось хоть, объясни?

– Хорошо же тебя долбануло. Что совсем ничего не помнишь?

Иван попытался поскрипеть мозгами и оные отозвались болью. Последнее что он запомнил, то, как мундиры, выстроились в шеренгу, и будто в тире стали расстреливать зараженных. Гром стал в боевую стойку, Юра материализовал в руке огненный шар, а после вспышка, и все.

– Нас что, молнией шибануло? – потирая висок, предположил мастер.

– Вот она, молния твоя, – указал Хмык на кашляющую девушку.

– Дядя коля, она не опытная еще, – сипел в пол скрученный Юра. – Ну не подумала, не знала.

– Еще один защитничек. Не знала, что вода проводит ток? – иронизировал успокаивающийся Хмык. – Тебя что, все время учебы в глухом карцере держали? – склонился он над колдуньей. – И прямо оттуда выперли на практику? Даже дети знают, что вода естественный проводник.

– Коля, – позвал Иван.

– Я вас выслушал, – выставив руку, остановил он мастера. – Теперь хочу послушать ее.

– Я не специально, – в ответ прохрипела Настя. – Я перепутала, я совсем не то хотела использовать. Простите.

– Простите? Ты думаешь, что я верю? Хватит тут из себя невинность строить. На кого ты работаешь? Кто тебя подослал? Кто те два урода, и куда они ушли?

– Ни на кого, – разревелась колдунья.

– Что ж, придется спрашивать по-иному. У тебя все готово? – обратился Хмык к медику.

– Всегда под рукой, – похлопал тот по ременной сумке.

– Не надо! – забилась в истерике Настя.

– Коля, перестань, – обратился к нему Иван. – Я за нее в ответе. Со мной и разбирайся, а девчонку не тронь.

– Ой, – закатил глаза Хмык. – Ну, олух царя небесного. Ей Богу, неизлечимый идиот. Ваня, да как же ты наивный такой прожил столько лет на свете то, а? Ну святая простота.

– Хватит богохульствовать, – оборвал его мастер. – Сколько гвардейцев погибло?

– Ни одного. Троих оглушило хорошенько, да тебя зацепило, и все.

– А какого хрена ты девушку тогда драконишь? – удивился Иван.

– Да потому, что это похоже на спланированную диверсию. Вот только не удалась она. Да девочка? Вместо моих бойцов досталось бешенным. Это для того, чтобы те громилы смогли уйти, а?

– А тебе не кажется, что у тебя паранойя, брат? – прищурился Иван. – Ты со своими шпионскими играми за деревьями леса не видишь? Тебе помогли, и ты еще за помощь так отплачиваешь? Ты нормальный, а?

– Молчать! – не сдержался куратор.

– Да убери ты, – отмахнулся мастер от ствола, поднимаясь с расстеленного на полу спальника, но парень и не подумал отводить винтовку.

Нахмурившись, Иван молниеносно вывернул винтовку из рук гвардейца, едва не сломав тому палец, и отбросил оружие в сторону. На него сразу же нацелилось несколько винтовок. Гвардейцы нервно сопели.

– Отставить! – рявкнул недовольный Хмык.

– Коля, знаешь, что, спасибо тебе за помощь, но дальше мы пойдем одни. Отпусти Юру с Настей, и Полынь, да пойдем мы по своим делам, а вы по своим.

– Куда пойдем, дубина? – вдруг хохотнул бывший охотник. – Пришли уже. Все!

– В смысле, – стал вертеть головой Иван.

– Мы в здании ратуши.

– Что? – округлил глаза мастер, и казалось, забыл, как дышать.

Позабыв обо всем на свете, он растолкал гвардейцев и ураганом вымелся в открытую дверь.

– Пуф – ф – ф, – выдохнул Хмык. – Отпустите его, – указал он на Юру. – Дуй за наставником, не-то Ванька разгромит тут все.

– А Настя? – поморщился парень от боли в суставах.

– Далась же она вам, – устало потер виски Николай. – Забирай ради Бога, но если она вам во сне перережет глотки… Учти, я предупреждал.

Иван выскочил в заваленный хламом, темный коридор. Он метнулся влево, вправо, а после взревел, будто раненный медведь: «Марья». Охранявший коридор гвардеец, с перепуга подпрыгнул, и едва успел убраться с пути у несущегося на него мастера.

– Марья! – не унимался Иван, выскочив в просторный холл.

Он осмотрелся, заметил лестницу с пятнами засохшей крови и помчался вверх. В следующем коридоре он смел плечом, какой-то шкаф, и даже не обратив внимания на грохот за спиной, пинком распахнул первую двустворную дверь.

Молодая девушка в лекарской накидке, что стояла в коридоре, в панике взобралась на широкий подоконник и, округлив глаза на здоровенного детину с безумным лицом, бледнея, подобрала под себя ноги.

Мастер распахнул следующую дверь.

Пусто. Лишь перевернутая мебель, разбросанные бумаги и россыпь стреляных гильз. Он метнулся в следующую. И там та же картина.

Вернувшись в коридор, Иван, наконец, заметил испуганную девушку и подался к ней.

– Где она? – запыхавшись, спросил он.

– К… Кто? – икнула бледная лекарка.

– Марья! Она была здесь, с вами.

– М… Марья? – снова икнула она. – Нет ее здесь.

– А где она? – тряхнул за плечи девушку мастер. – Та совсем онемела и стала только отрицательно мотать головой. – Ну же, – снова тряхнул лекарку он.

– Ваня, – послышался за спиной голос запыхавшегося Юры. – Отстань от девушки. Нет здесь Марьи.

– Где она, Юра? – бросил он девушку и двинулся на парня.

– Да успокойся ты, – прикрикнул он на наставника. – Что ты народ пугаешь? Успокойся. Пошли, поговорим.

– Юра, – прищурился Иван.

– Пойдем, – схватил парень его за рукав и толкнул в сторону лестницы.

– Ты Марью ищешь что ли? – прищурилась средних лет колдунья. – Ох и силен ты голосить. Могли бы там, на площади и не стрелять. Взревел бы свое «Марья» психи от испугу на месте с инфарктами и кончились бы. Нет тут твоей зазнобы, не ищи.

– Где она? Что с ней? – стал волноваться Иван. – Она… Я опоздал? – нахмурился он, но все же с надеждой, всматривался женщине в глаза.

Женщина молчала. Она смотрела на нависшего над ней мастера, будто решала говорить или нет.

– Вань, – хлопнул наставника по плечу Юра. – Ты ее пугаешь. Успокойся, наконец.

Иван опустил глаза и сел на стоящую рядом скамью. Мимо них по холлу туда – сюда сновали гвардейцы. Он закрыл лицо руками и замер.

– Рассказывай, – глухо попросил он сквозь ладони. – Я готов.

– Обещай больше не крушить тут ничего, – отозвалась колдунья. – Девчонок моих вон до икоты испугал, изверг.

– Не томи, прошу.

– Ушла она, и не вернулась. Странная она, твоя Марья, деловая такая и боевая. Когда эти ироды больные на нас накинулись тут в городе, отрезали от нас второй мотовоз да поранили Петра, что за рулем нашего был, мы только и могли что визжать со страху. Ребята завязли в бое, основная масса людоедов окружила их мотовоз и отрезала от нас, а Марья, будто так и надо, положила с пяток людоедов, забралась в кабину, и давай давить болезных на полном ходу.

Иван отнял от лица ладони и недоверчиво посмотрел на лекарку.

– Марья? – не поверил он. – Погоди, она темноволосая, скуластая такая, приметная оспинка на левой щеке, и тонкий шрам над бровью?

– Ну, – качнула головой женщина, – Так я про нее и говорю.

– Продолжай.

– Так вот, мотовоз заглох метров за полста от ратуши. А болезные прут то, по пятам несутся. Тут бы нам и помирать, а Марья как раскомандовалась, будто полкан какой: ты туда, ты сюда. И мастеров наших построила. Куда нам и что делать указала. А хворые то напирают, не поспеть нам значит всем к ратуше, да и в ратуше черт знает, кто водится, в запустении все. Отослала она с нами послушника Ваську, а сама с мастерами значит, больных этих сдерживать принялась.

Что там, да как было, уж не видела, ноги вперед головы бежали, но палили они знатно. Тут нас в ратуше пяток людоедов приняли, но Васька не струсил, молодец парнишка, правда и самому досталось. Ну, мы с перепуга обратно кинулись, глядь, Марья с Костей, от нелюдей бегут да нам машут. Петра, раненного уже порвали, значит, а эти следком за нами.

Марья первая добежала, и скомандовала вход заваливать всем, что найдем. Баррикадироваться значит, а Костя там, на улице один отстреливается. Мы в крик, что ж это мужика на растерзанье оставлять. А Марья давай нам по мордасам раздавать, успокаивать, значит. Вон до сих пор челюсть ноет.

Не знаю, где и силы взялись, от страха видать, натаскали шкафов всяких, скамей, да всего что под руку подвернулось, и когда Костин автомат стих, мы уже гору набарикадировали.

Болезные попробовали ее своротить, да не тут то было. Поперли они значит в окна, стекла то побили, а там решетки железные. Марья давай значит, опять командовать. Ты лечи, ты сторожи, а кто стрелять умеет, те за мной. А мы-то впопыхах и забыли вовсе, что оружие в руках. Ну и пошли мы наверх окна стеречь да вовремя. Ироды эти лесенки уж приладили, вверх карабкаются, так Марья и их и лесенки ихние пожгла к едреной тете зажигалками. Короче насилу отбились.

– Вань, – обратился удивленный подмастерье к хмурому наставнику. – А это точно наша Марья? – Иван молчал. – Может ты ошибся?

– Не ошибся, с этими лекарками я ее в Заречье еще видел. И в видении я отчетливо слышал ее голос.

– В видении? – искоса взглянула на Ивана лекарка. – Ты мастер чоли? Тот самый Иван, что Марью умыкнул на дело у мельника? Мы из-за тебя значит, в срок выехать не успели? Пришлось переносить.

– Я, – вздохнул Иван. – Но ты о главном не рассказала. Где Марья? Куда ушла?

– Так она не раз после как нас сюда загнали, туда – сюда ходила – выходила.

– В каком смысле? – не понял мастер.

– Я ж говорю, не баба, а шпион – разведчик какой-то. Ходила тихо так, будто привидение, ни дверь за ней запищит, не половица не скрипнет. Мои вон девки тощие, да топают как слоны.

Короче отбиться то мы отбились, а провизии то нет. Даже воды, чтоб значит, башмаки да ремни сварить, как совсем тяжко станет. Еда да вода, тама – вон, под носом, в мотовозе. А как достать, коли, эти ироды ратушу окружили и стерегут, денно и нощно?

Походила, Марья, побродила по зданию, посидела на крыше. Все что-то там себе в блокнотике черкала, да как-то значит, раз и пропала. Девки в плачь. Васька с ними всю ратушу облазил. Нет Марьи и все тут.

Ну, все, умыкнули людоеды девку. Горевали мы, горевали, а тут она откуда не возьмись да с узелком. А в узелке том и еда, и вода. Мы, мол, где была, где взяла? А она хитро улыбается. Ну, понятно наружу выбиралась. Только как не понятно. Ну, она, значит, молчит, и мы не спрашиваем.

И так она еще пару раз исчезала, то воды, то патронов добудет. А пальбу издали, как заслышали мы, так она подобралась вся, прям, засветилась как лампочка. Помощь, мол, идет, иль просто кто за этих людоедов взялся. Нужно говорит выбраться, помощь, значит, привести. Ходила она, бродила, думала чего-то, глядь через пяток минут, а ее уж и след простыл.

Так вот с тех пор и не видели ее.

– Оружие она с собой брала? Сигналку какую – нибудь? – спросил мрачный Иван.

– Как не брать? Брала. Автомат и дымы какие-то. После как пропала она, когда взрывы заухали, вдали, мы с обратной стороны трещотку автомата слышали. И все. – Лекарка вздохнула и взглянула на бессмысленно смотрящего в пол Ивана. – Не горюй мастер. Марья штучка еще та, авось жива. Извини за такие новости. Пойду я, Томку успокою, ни-то после тебя девка заикой так и останется.

– Спасибо, – тихо ответил Иван, не поднимая глаз.

– Что делать будем? – спросил подмастерье.

– Искать, – хрипло отозвалась Настя, что все это время стояла в сторонке. – Зря мы здесь натерпелись что ли? Козел, – скривилась она, потирая наливающийся синяк на шее, – чуть не удушил. Я отсюда куда угодно, лишь бы от этих дуболомов подальше. – бросила она гневный взгляд на проходящего гвардейца.

– Ты права, – подобрался мастер. – Идти до конца. Где Гром?

– Он с лесавками ушел.

– Куда?

– Алтари чистить. От сопровождения гвардейцев они отказались, меня тоже не взяли. Хотя я их предупреждал, что в городе по-прежнему опасно. Те громилы кстати удрали. А сколько здесь еще бешенных не понятно.

– А что Коля?

– Сказал, что закрепился, и без подкрепления дальше не сделает ни шага. Вот теперь ждут.

– Пойдем сами, – решил Иван. – Дождемся Грома, лесавок, и выдвигаемся. Экипируйтесь.

– Погоди, – остановил его ученик. – Еще одно дело есть. Про веру ты не забыл? Лекарки готовят ее тело. Они хотят провести обряд по всем правилам.

– Не забыл, – вздохнул наставник.

Юра помогал гвардейцам сложить более – менее сносное подобие погребального костра, остальные занимались укреплением ратуши. Настя ушла с лекарками готовить тело Веры к кремации, Гром с лесавками на перекрестке пытались привести в порядок жертвенник своей владычицы и только Иван ни во что не вмешивался.

Он сидел на подоконнике и отрешенно смотрел на то, как у ратуши снуют человечки в черных мундирах, копошатся, что-то делают, а на душе была такая тоска, что хотелось волком выть.

К нему подошел Хмык, в руках которого было нагромождение из журналов, папок, казенных книг и кипы грязных листов.

– На ка вот, – протянул он мастеру мятую толстую тетрадь в кожаной оплетке, стараясь удержать одной рукой весь нагруженный бумажный хлам, – почитай. Я успел пробежаться, тебе тоже будет интересно.

– Не хочу.

– Почитай – почитай, потом поделишься мыслями.

Он бросил тетрадь Ивану на колени и, кряхтя, направился к лестнице.

Нехотя, без особого интереса он стал переворачивать листы с засаленными углами, где от жира и старости поплыли чернила. Размашистым и хорошо читаемым подчерком, автор фолианта писал на них стихи. Иван попытался вчитаться, но бросил. Охи – вздохи, свет луны, слюнявый бред, в котором к тому же рифма хромала на обе ноги. Посвящения некой Юлии, мастера не впечатлили, и он стал пропускать листы со столбцами, даже не всматриваясь в стилизованные, под узорную вязь заглавные буквы. По всему было видно, что тетрадь вел одухотворенный на всю голову юнец.

Но вот столбцы стали мелькать реже, подчерк стал строже, стилизованные заглавные исчезли, все больше появлялось рассуждений о несправедливости, о превратностях подлой судьбы. кое-где Иван задерживался и вчитывался. Парень, ведший тетрадь начал ему нравиться, по крайней мере, было видно, что он повзрослел, и ток философских мыслей направился в правильное русло.

Вскоре разлет по датам увеличился, подчерк огрубел и как говорится, стал казенным. Было видно, что человек работает на унылой работе, погряз в обыденности и терял ко всему интерес. Философствования исчезли, появились недовольства, обиды на знакомых и друзей. И то, записи те были короткими, злыми, кое-где мысль вообще не была доведена до логичного конца. Автор писал скорей по привычке и только то, что не решался высказать обидчикам в лицо.

Через пару листов дневник вовсе погряз в безотрадной тоске и унынии. Иван не понимая, зачем Николай всучил ему эту летопись уязвленного эго и всеми недооцененного «Я», хотел было швырнуть ее в кучу истоптанных бумаг на полу, когда взгляд зацепился за слова: начался мор.

«2 Мая 495 года.

Теперь точно стало ясно, что начался мор. Это уже не слухи. В первые дни я, как и все посмеивался в кулак, но теперь уже не до смеха. Больница, переполнена, врачи хватаются за головы, не понятно, что это за болезнь. У всех разные симптомы. Некоторых постоянно мутит, проносит и знобит, кто заболел раньше, покрылись язвами и начинают гнить живьем. Некоторые стали себя странно вести.

3 Мая.

Сегодня сам не заметил, как стал обходить прохожих по большой дуге. После похода в составе администрации в больницу, мылся целый час. Сюртук жалко конечно, но выброшу, мало ли. Теперь вздрагиваю от каждого чиха и боюсь дышать. Завтра начнут раздавать марлевые повязки. Еще никто не знает, но ночью закроют все ворота, с указанием никого не впускать и не выпускать.

Может сбежать?

5 Мая.

Сегодня приезжие торговцы устроили бунт. Они требовали их выпустить, даже попытались штурмовать главные ворота. Дружине пришлось стрелять. В итоге двое убитых и один раненный.

Да, вот вам и большая ярмарка, вот и поторговали. Теперь их золотые тут и нахрен никому не нужны. Каждый за свою шкуру трясется.

Половина торговцев с охраной уже слегли. Понятное дело, что остальные хотят уйти, пока сами не заболели. Да кто ж их выпустит? Нужно покрутиться среди них, разузнать, может им удастся улизнуть, ну и мне заодно с ними.

А Юля?

Юлия, Юлия. Хрен с ней со стервой. Эта шлюха без меня не пропадет. Нужно было раньше ее бросить. Не дал нам Бог детишек. Давно было пора задуматься, а спроста ли? А я дурак все терпел, все думал наговоры, что она со Степаном таскается. Какой же я был дурак! Все гордился, что красавицу такую взял.

Знал бы я раньше, что эта красавица так скоро покажет свое поганое нутро и всю жизнь мне изгадит.

Почему я не придушил эту тварь тогда, когда узнал, сколько она втайне от меня сделала абортов? Побоялся сесть? Да лучше сидеть, чем жить с этой тварью.

Все. Точно решено. Пока не подхватил заразу, нужно делать ноги.

6 Мая.

Чего и следовало ожидать. Ночью торговцы порезали сонную охрану у дальних ворот и попытались уйти через болота. Вот только не те ворота они выбрали. Там нечего делать без опытного проводника. Даже городские редко туда ходят. Только колдуны и травники хорошо знают те места.

Короче, несколько из них потонуло в топи, остальным пришлось сдаться. Теперь в тюрьме аншлаг. Город гудит, будто потревоженный улей. То тут, то там вспыхивают беспорядки.

В больнице теперь лежат только самые тяжелые больные, остальным советуют сидеть по домам, и с каждым днем зараженных все больше. Столкновений тоже все больше. Народ сходит с ума.

Кто-то стал кричать, что во всем виновата колдунья с Пристанной улицы. Что она на воду порчу навела. Всем бы посмеяться с дурочка. Но вот я сижу и смотрю в окно, как с Пристанной улицы поднимается столб дыма и огня. Насколько я помню ее дом у самого озера, потому быстро потушат.

8 Мая.

Бежать нет смысла. Да я уже это и так понял. Раньше я думал, что это нервное, но меня с каждым днем мутит все больше. Сегодня на подушке я обнаружил целую прядь волос, а во рту солоноватый привкус.

Короче хана. Волос лезет клоками, десны кровоточат, ем с трудом, когда на время отпускает тошнота, вся еда гадкая на вкус. Все больше налегаю на кислое. Не так тошнит.

Юля косится и шарахается от меня. Она даже не стесняется и кривит при мне свою поганую морду. У нее-то все в порядке. Не удивлюсь, если она сегодня же соберет манатки и уйдет к Степану.

Сегодня открыли ворота. Никто, никуда не бежит. Куда бежать? Посыльные из приозерных сел просят помощи, у них то же самое. Выбрали тех, кто выглядит получше, отправили за помощью в Солеварск.

Раньше надо было. Теперь-то смысл какой?

20 мая.

Придурков на улицах все больше. Каждый день драки, стрельба. Дружинникам разрешили стрелять в нарушителей. Сижу дома. Совсем хреново. Еда все чаще просится назад. Во рту все отекло, постоянно сушит. Волосы выпадают все быстрей и больше. На мизинце и над верхней губой появились язвочки. Ноги отекают, замучил жар.

Сегодня эта стерва совсем довела! Уж не помню точно, что она сказала, но наконец, я положил этому край. Она получила за все и сполна.

Кажется, я, как и остальные схожу с ума. Сидел час и нюхал ее кровь на своих руках. Очень хотелось лизнуть, попробовать на вкус, но я не решился. Хотя пока чувствовал запах крови, совсем не тошнило.

Интересно, как скоро ее хватится Степан?

23 Мая.

Степана зарезали в драке. Христианский священник уже не первый день ходит с проповедями по улицам и домам, и на каждом шагу кричит, что это кара божья, за то, что предали Христа и поклонялись языческой скверне. За ним следом ходит раболепная толпа и сбивает с домов обереги, стирают со стен обережные знаки, громят молитвенники духам в домах. Сегодня утром они попытались разбить жертвенник Тары. Там то и полег Степан, когда язычники пошли на православных.

Ну и кому ты Юличка теперь нужна?

Кстати, нужно куда-то девать ее тело, хоть она и в подвале, но, кажется, начинает вонять. Не хватало еще мух тут разводить.

27 Мая.

Откровенно лень писать, но раз уж взялся. Не хочется ни чего. Надоело сидеть дома и смотреть в зеркало на свою стремительно лысеющую голову и то, как сочатся язвы на иссыхающем лице. Выпал зуб. Положил под подушку и от чего-то веселился как дурак.

Приехали медики из Солеварска. С трудом вышел на площадь и лично наблюдал, как они остановились у ратуши. Меня пригласили, кстати, как наименее больного в ратушу, на место секретаря, который по слухам ночью сбежал из города.

Медики осмотрели многих, в том числе и меня. Они долго спорили, но к общему мнению так и не пришли. Их посыльный помчался, судя по всему за подмогой.

Давно так не уставал. Собственно, ни чего особого и не делал: напечатал приказ, о том, чтобы по требованию приезжих медиков снова закрыли ворота. Но устал, будто мешки носил. Весь взмок.

Вышел из ратуши и нарвался на „Крестный Ход“. Поп, в который раз освящал город и изгонял языческих бесов. Толпа его прихожан растет с каждым днем. Среди них заметил до этого ярых язычников, и представителей местной власти, дружинников, торгашей. Он остановился на площади у ратуши, и нес какую-то ахинею, а толпа преданно заглядывала ему в рот и без конца крестилась.

Я как-то читал Святое Писание, и хоть плохо помнил, но даже мне стало ясно, что он все перепутал, и превратил в откровенную чушь.

Про кровь Христа и Плоть Христа, я вообще ничего не понял, мол, в каждом из нас и плоть и кровь Христа, потому что мы есть Божьи дети и именно в том наше спасенье. Мол, это конец света и останутся только самые праведные из нас.

Короче я сам не заметил, как слушая его певучий голос, стал креститься и заглядывать ему в рот.

Опомнился я на пути к церкви и тут же повернул домой.

28 Мая.

Все трудней соображать. Повеситься что ли? Жаль эта стерва перепрятала мой пистолет. Так было – бы легче и быстрей. Да, поди, теперь узнай, куда она его дела.

Город снова гудит. Медики ночью удрали из города даже не собрав свои манатки. Приказали двум сонным дружинникам именем Солеварского Князя открыть ворота и укатили в ночь.

Я, конечно же, огорчен. Затеплившаяся было надежда гаснет вновь. Теперь яснее ясного, что это конец. Ворота снова открыли. А для кого? Всем пофиг, все в унынии.

Нет не все. Наблюдаю в окно Крестный Ход. Толпа разрослась и заполонила всю улицу. Снова поп, что-то речёт своим зычным голосом. О даже слышу песнопения. Пойти тоже пройтись что ли?

30 Мая.

Не знаю, что со мной, но после вчерашней службы я весь на взводе. Этот поп, этот священник творит чудеса. Всю ночь не спал, а усталости ни в одном глазу. С трудом припоминаю службу, точней почти не помню. Все, какими-то клочьями, обрывками, но ощущаю такой подъем!

Я раньше не верил, в слухи, мол, христианский поп чудеса творит, прихожане его бодрые, не так гниют. Нет, они, конечно же, больны, как и все, но по ним не скажешь. Он будто бы остановил своими молитвами и проповедями течение болезни и ее осложнения. Его прихожане выглядят куда лучше остальных, и каждый день к нему примыкает все больше бывших язычников.

В последнее время я все труднее соображаю, трудно сосредоточиться даже, чтобы сделать запись в дневнике. Приходится долго думать над каждой строчкой, вспоминать, как пишутся буквы, а сегодня все вылетает само по себе. Я почти не думаю, да и особо не, о чем думать не хочу!

Слухи о Святом Отце, просочились в поселки приозерья. Кто не сильно заражен, у кого есть вера и остались силы начали стекаться в город.

Неужели мы все не в то верили, слушали этих проклятых языческих колдунов и поклонялись скверне?

Вот оно спасенье! Святой отец! И хоть я мало что понимаю, в его странных проповедях, но он будто вливает в меня свое свечение.

Сегодня, какое-то причащение. Нужно отыскать Юлию, пусть тоже сходит со мной. Куда она ушла, где запропастилась? Снова к Степану подалась? Короче с ней или без нее я обязательно пойду!

…

Какое чило непомню, вобще струдом пишу отстраха и возбужения.

Я незнаю что это было икак понимать. Нет я понмай но не пойму.

Мы ели сырое мясо. Мясо человека. Это ужас. А самое жуское, что мне понравилось. Я чусвую силу. Сначала было страшно когда Святой оец ее ножом. Я кажется ее видел знал. Нет незнал. Короче это медика. Медичка, которая сбежала. Языческая погань, которая незахотела лечить точто сотворили с нами их бесы. ЕЕ плоть очистила меня. Очистила я чувсвую. Скоро мы всебудем здоровы. Их плоть и кровь очистит нас. Как только паства возрастет мы пойдем в кресныход, на язынков.

Мы вернем точто забрали нас их бесы».

Обалдевший Иван полистал дальше, но записи были все путаней и бессвязнее, на следующих страницах были вообще какие-то каракули лишь отдаленно напоминавшие буквы, кровавые мазки, крестики, кляксы от чернил.

– Охренеть, – выдохнул он, – Господи прости, что это вообще такое? Коль! Николай, ты, где там? – рванув вверх по лестнице, вопил ошеломленный Иван.

* * *

Дождь утих. Со сгущающимися сумерками город стало укутывать плотное одеяло тумана. Гвардейцы заняли позиции на площади у ратуши. На втором этаже и в доме напротив свили гнезда снайперы. Освещая площадь, догорал погребальный костер, что наспех соорудили из битой мебели и деревянного забора.

Крапивка после того как отзвучали речи над телом Веры, и заполыхал костер, попрощавшись с Полынью отправилась с новостями в Криничный.

Гром, поддерживая пламя, грустно смотрел на пляшущие языки пламени, превращающие тело Веры в невесомую золу.

Юра, опершись плечом о колоннаду, украдкой стер набежавшую слезу и снова воззрился на догорающий костер. Полынь стояла рядом с парнем. На красивом личике, так же, как и у всех было выражение печали. Мокрые дорожки на ее щеках искрились самоцветами в тусклом свете гаснущего пламени.

Настя проплакалась еще, когда слушала речь Ивана над телом подруги. Теперь она отрешенно смотрела, как гаснут на мокрых камнях выпрыгивающие из костра искры.

– Я ведь кляла ее нехорошими словами, – уткнувшись мокрым носом в грудь мастера, всхлипывала курносая и до боли похожая на Веру, юная лекарка. – Господи, какой же грех. Я думала, подставила меня сестренка, а сама теперь живет в свое удовольствие. Господин куратор ничего о ней не говорил, где она, как она. А она ради меня…

Девушка снова стала плакать навзрыд. Речь ее перешла в непонятное бормотание, и она лишь крепче прижалась к сильной груди охотника. Иван, пытаясь проглотить вставший в горле ком, молчал, и лишь успокаивающе поглаживал девушку по голове.

– Господин мастер, – успокаиваясь, посмотрела лекарка в искрящиеся, влажные глаза Ивана.

– Просто Иван, – печально улыбнулся он.

– Иван, она ведь меня не простит. Ведь я столько гадостей о ней надумала. Нет ее теперь. Не кому меня прощать, грешницу. Ох сестричка… Что же ты… Верочка моя милая… Как же я теперь без тебя?

– Тихо – тихо, – шептал мастер. – Она всегда будет с нами. Вера всегда рядом. Она слышала тебя девочка, ты покаялась, и она тебя простила. Она не может тебя не простить. Ты ведь сама знаешь, наша Вера была очень доброй, она сострадала и всегда была готова помогать другим. Такой человек не мог не простить любимую сестричку. Забудь все плохое и не вспоминай. Не тревожь ее память плохими мыслями. Помни о Вере только хорошее. Она заслуживает только хороших воспоминаний.

– Но я ведь…

– Т – с – с. Забудь все, бережно храни ее светлый образ в сердце, и она всегда будет с тобой. Она станет ангелом, что будет хранить твой покой. Просто помни ее улыбку, ее добрые поступки и слова. Она навсегда останется с нами.

– Спасибо Иван, – утерла носик девушка. – Спасибо вам за теплые слова. Я пойду, помогу девчонкам.

– Ступай, – поцеловал девушку в лоб Иван. – Ступай.

– Вань, – позвал Хмык.

– Не сейчас, – отмахнулся мастер.

– Сейчас, – подошел он и встал рядом.

– Коля, ты понимаешь, я сейчас не хочу ничего слушать. Мне было достаточно твоей прощальной речи, – скривил лицо охотник.

– Я должен поговорить с тобой, до того, как вы уйдете.

– Черт с тобой. Говори.

– Не при всех.

В кабинете мерцала масляная лампа. Сырой ветерок, врывающийся в разбитое окно беспощадно трепал и пытался погасить ее тусклый, желтый язычок. Тихо шелестели сваленные в углу бумаги, и клубился туман за острыми осколками стекол, что удержались в лакированной раме. Николай прошел за стол и присел на скрипучий стул.

– Присаживайся, – указал он, на стул Ивану.

– Мне не до церемоний. Говори, что хотел.

– Сядь, говорю. Не нависай. Не люблю.

Иван присел, поерзал на не менее скрипучем стуле и воззрился на бывшего охотника.

– Ну, и?

– Ростислав, – крикнул в коридор куратор. Держась за бок, с перекошенным лицом, капитан медленно прошагал мимо Ивана и передал Хмыку кожаную сумку. – Спасибо. Что-то ты совсем худо выглядишь. Ступай – ка к медику. Ступай – ступай.

– Не тяни время, – провожая взглядом капитана, попросил мастер.

– Так – так – так, – щурился Хмык, копаясь в сумке, и извлек из нее потертую папку для бумаг. – Та, за которой ты идешь, ты уверен, что она того стоит?

– Пошел ты, – бросил Иван, встал и собрался уходить.

– Сядь! – повысил голос Николай. – Присядь, прошу, – уже более мягко попросил он.

Иван сел и надувшись будто сыч, смотрел на Хмыка.

– Ваня, кем бы я сейчас, да хоть, когда и кем ни был, ты всегда будешь моим братом. Трое нас осталось, понимаешь? Трое. Ты и Сифон моя единственная родня. Остальные…, впрочем, наш выпуск ты знаешь сам. Я всегда желал тебе только добра, и сейчас, я хочу удержать тебя от необдуманного поступка, – он вздохнул глядя на сощурившегося брата. – Перестань дуться! Вот это, – потряс он папкой, – государственный документ. И я сейчас совершаю преступление пред государством, которому присягнул на верность. Женщина, за которой ты идешь, тебе солгала. Она не та, за кого себя выдавала.