Текст книги "Перед лицом Родины"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

XXI

Прибежав в стансовет, Кавернов выдыхнул:

– Старик Ермаков чуть не убил меня.

– Да ты что? – привскочил от изумления Концов. – Чуть не убил? Как же было дело? Расскажи. Да ты садись, чего дрожишь-то?

Парень сел на стул, отер рукавом пот со лба.

– Дело было так, – тяжело дыша, начал он. – Пришли мы, значит, к Ермакову. Стал я было ему говорить, чтоб он добром вывез хлеб на элеватор, а меня перебил председатель колхоза Меркулов. «Замолчи, мол, без тебя поговорю»… Ну, я поневоле замолк. Вижу, что у него с Ермаковым одна бражка… И начал тут этот Меркулов увиваться вокруг Ермакова. А потом я осерчал на Меркулова, сказал: «Брось ты свою политику»…

– Правильно, – кивнул Концов. – Я сразу приметил, что Меркулов правый уклонист.

– А потом Меркулов ушел, – продолжал парень. – Я – Ермакову: выполняй, мол, план. А он: «Хлеба нет, а сколько есть – в закромах в амбаре». Пошли мы с Федором Цыгановым да с мальчонком глянуть в амбар, а там хлеба-то почти нет. Возвернулся я к Ермакову, говорю: «Что ты обманываешь? Хлеба-то, мол, в закромах почти нет». А старик, как бешеный, схватил со стола нож да ко мне. «Убью! – кричит. – Изничтожу проклятых!..»

– Паренек, что ж ты брехню-то разводишь? – послышался за спиной Кавернова женский голос.

Все обернулись. Это была тетя Груша.

– Почему брехню? Что ты?

– Ну, конечное же дело, брехню, – горячо заговорила старуха. – У него ж в руке-то шило было, а не нож. Сам ведь небось видал, как мы вошли к Ермаковым, старик хомут чинил…

– Подожди-подожди, – оживился Концов. – А ты точно знаешь, что у него в руке был не нож, а шило?

– Могу хоть на евангелье поклясться.

– А шилом-то Ермаков взмахивался на Кавернова?

– Что верно, то верно, – упавшим голосом сказала тетя Груша. Взмахивался. Но ведь шилом разе ж можно убить человека?

– Ну, это следователь разберется, можно или нет, – заключил Концов. Преступление налицо – покушение на должностное лицо во время исполнения им своих служебных обязанностей. Это, друзья, – поднял он свой тонкий обкуренный палец вверх, – дело политическое. Кто еще свидетель?

– Более никого в хате не было, кроме его старухи, – сказал Кавернов, – да вот Щегловой.

– Ну, этого вполне достаточно, – заметил Концов. – Кулацкие штучки. Товарищ председатель, вызовите сюда милиционера, – сказал он Сидоровне. Немедленно! Арестовать надо Ермакова.

– Товарищ представитель, – заявила Анна. – Я с вами не согласная. Я всю свою жизнь прожила в станице и знаю всех тут, как на ладонке своей. Знаю и старика Ермакова. Человек он, правда, дюже вспыльчивый, но чтоб убить человека – нет, на это он неспособный. Ни за что не поверю. Да и вся целиком станица об этом скажет. Надо проверить, нельзя понапрасну человека под суд отдавать.

– Меньше разговаривай, – сурово посмотрел на нее Концов. – Пошли арестовать старика Ермакова, я тебе приказываю. Следственные органы проверят, виноват ли он или нет. Не виноват, так выпустят. Ты ж понимаешь, председатель, – как бы оправдываясь, добавил он, – ежели мы немного и перегнем – это ничего, не будут ругать. А вот недогнем, так беда…

– Ежели приказываете, – мрачно сказала Сидоровна, – то приказу я подчиняюсь… Только мнение у меня другое…

– А, – с досадой отмахнулся от нее уполномоченный. – Что мне твое мнение? Мне дорого мнение вышестоящих организаций…

Лицо Анны омрачилось, но она ничего не ответила, а только приказала секретарю стансовета, чтоб разыскали милиционера.

Через некоторое время в кабинет председателя стансовета вошел плотный, черноусый, бравый милиционер.

– Чего вызывали, товарищ председатель? – вытянулся он перед Сидоровной.

– Товарищ Котов, – сказала она, – пойди и арестуй Василия Петровича Ермакова.

– Ермакова арестовать? – изумился тот. – Это за что же?

– Покушался на жизнь члена бригады по хлебозаготовкам Кавернова, указал Концов на парня. – Иди выполняй приказание…

– Анна Сергеевна, – растерянно проговорил милиционер. – Надо бы подождать с этим делом… Я зараз был на почте. Так мне сказали, что туда только что приходил старик Ермаков, в большой растерянности он. Вызывал телеграммой сына своего Прохора Васильевича. Вскорости тот приедет… Может, подождать бы со стариком-то? Товарищ уполномоченный, вы знаете, кто у этого старика сын-то?..

– Знаем-знаем, – закивал головой Концов. – Мы не из пугливых. Все мы делаем по закону… Иди выполняй, раз тебе приказывают.

Тяжело вздыхая и сокрушенно покачивая головой, милиционер вышел из кабинета.

* * *

В тот же день Василий Петрович был арестован по обвинению в покушении на жизнь должностного лица – члена бригады по хлебозаготовкам Кавернова Александра. Его отвезли в районное отделение НКВД. Там молодой безусый следователь этому, казалось бы, пустяковому, мелкому делу придал политическую окраску. Старику припомнили здесь и его прошлую службу у белых в качестве добровольца, и сына – белогвардейского генерала.

…Не зная, что произошло, Прохор, как только получил телеграмму отца, тотчас же отправился в станицу. Прибыл он туда, когда Василия Петровича уже увезли в район. Взяв с собой обезумевшую от горя мать, он, не зайдя даже в стансовет и местную парторганизацию, не выяснив сути дела, сейчас же уехал в Ростов. Он надеялся, что следственные органы разберутся, и отец его будет освобожден.

…Уполномоченный крайкома Концов ждал тяжелого объяснения с Прохором и очень трусил. Но когда он узнал, что Прохор, не зайдя к нему, уехал в Ростов, возликовал.

– Чует собака, чье сало съела, – злорадно размахивал он своим продымленным длинным пальцем. – Чует. Я всегда прав. Всегда!

Он приказал снова созвать пленум стансовета. Когда люди собрались, Концов, зловеще потрясая пальцем, говорил:

– Понимаете ли, граждане, в станице за эти Дни произошли важные политические события. Во-первых, план хлебозаготовок мы вместе с вами выполнили на все сто процентов! На все сто! Трудно было его выполнять. Пришлось пойти на крутые меры и произвести обыск у нескольких злостных зажимщиков хлеба. Когда копнули, то оказалось, что хлеба-то у них много осталось. У Свиридова отрыли яму пудов на триста, у калмыка Адучинова в саду оказалось зарыто пятьсот пудов зерна, у Чекунова нашли четыреста пудов, у Щербаковых – двести… А что особенно обидно, у бывшего красногвардейца Силантия Дубровина, хотя и не производили обыск, но заметили, что он, как прослышал про обыск, так стал ссыпать свой хлеб в колодец. Видно, подумал, что и у него будут искать хлеб… Понимаете ли, какая жалость, в колодец. Когда его захватили за этим делом, он имел наглость заявить: «Не хочу, чтоб мой кровный хлеб, добытый моим трудом, жрали бы другие… Если, говорит, не мне, так и никому…» Вот он какой! А тож бывший красногвардеец. Злодей он! Спасибо, захватили его вовремя за этим делом, пудов десять только успел высыпать в колодезь… Ну, конечно, пришлось у него весь остальной хлеб конфисковать, а его самого предали суду. Суд воздаст ему по заслугам. И еще, товарищи, произошел один нехороший случай. Вы о нем, конечно, знаете все. Это политическое преступление… Кто он, этот Ермаков, не знаю, – кулак, подкулачник ли, в этом вышестоящие организации разберутся, в общем, он покушался на жизнь вот этого молодого комсомольца… – указал Концов на сидевшего в задних рядах Кавернова. – За что, спрашивается?.. За то, что этот молодой герой беззаветно выполнял волю вышестоящих организаций. Понятно?..

– С шилом, что ли, покушался? – тихо спросил кто-то.

– Что-о? – обвел строгим взглядом сидевших Концов. – Кто это сказал?

Все молчали.

– Это, товарищи, там, вверху, разберутся, с чем – с шилом или с ножом, – сказал Концов, не дождавшись ответа. – Вышестоящим организациям виднее. Есть вопросы?..

Вопросов не оказалось.

– Товарищи, – объявила председатель стансовета, – завтра будет проводиться распродажа с аукционного торга конфискованного имущества злостных зажимщиков хлеба: Свиридова, Адучинова, Ермакова и других. Приходите на торги…

* * *

Хотя Незовибатько и не мог четко и ясно разобраться в поступках Концова, но сердцем своим он чувствовал, что все делается не так, как этого требует партия.

И вот теперь, растерянный, сомневающийся, сидел Незовибатько на пленуме станичного Совета, куря цигарку за цигаркой, и молчал, молчал, как будто у него язык отнялся.

Он видел, как недоумевающе посматривали на него станичники, ждущие от него справедливого, авторитетного слова, и все же упорно молчал.

Незовибатько не терпелось дождаться, когда закончится пленум, и как только собрание было закрыто и все разошлись из стансовета, он хриплым шепотом сказал Сидоровне:

– Вели-ка запрячь мне таратайку.

– Куда ты, Конон Никонович?

– В район поеду.

– Зачем?

– Ой, ежели б ты знала, Сидоровна, – озираясь, словно боясь, что кто-нибудь подслушает его, горячо зашептал Незовибатько, – сомнение у меня большое. Не верю у этому Концову… Ей-богу, не верю!.. Бачу, що вин то делае. Не по-партийному…

– Сама это чую, – тихо ответила Сидоровна. – Но где найдешь на него управу? Ведь он же уполномоченный крайкома.

– Поеду к секретарю райкома Синеву… Раскажу ему про мои сомнения. Может, просветление какое сделает в этом деле… Он, Синев-то, человек душевный, понимающий… Все, что на сердце моем камнем лежит, выложу ему…

– А хуже не будет?

– Не, – махнул рукой. – Хуже не будет. Сигнал я должен подать, а там их дело, им виднее, прав я или нет.

– Ну, поезжай, Никонович, – задумчиво сказала Сидоровна. – Может, в самом деле Концову этому какой укорот будет, а то же лютует, как кобель злой.

– Но только ты, Сидоровна, никому ни слова о том, куда я поехал, даже мужу своему… А то ж где-нибудь сболтнет.

– Не беспокойся, Никонович, как в могиле будет.

Незовибатько уехал. Возвратился он из района уже поздно ночью еще более угрюмый и удрученный, замкнувшийся в себе…

Наутро Сидоровна пытливо заглядывала в глаза Незовибатько, пытаясь понять, успешная ли у него была поездка в район или нет. Но Незовибатько избегал ее взгляда. Сидоровна тяжко вздохнула. Ей стало понятно, что в районе Незовибатько своих сомнений не разрешил…

* * *

По дешевке распродали с аукциона имущество злостных зажимщиков хлебосдачи Свиридова, Адучинова. У Ермаковым продали только трактор. Его купил Сазон Меркулов для своего колхоза. Остальное же имущество стансовет передал Захару, посчитав, что он вечный труженик и ни в чем не виновен.

XXII

Теперь Константин и не помышлял о смерти, он был полон веры, что в его жизни еще не все потеряно…

Яковлев разрекламировал Константина в парижских белоэмигрантских кругах. Он говорил, что в Париже появился волевой, предприимчивый генерал Ермаков, у которого есть смелый план освобождения России от большевизма.

С Константином стали искать знакомства. Несколько раз его приглашали в РОВС, где с ним беседовали видные белогвардейцы.

Все это нравилось Константину, льстило его самолюбию. Ему иногда давали деньги, правда, очень мало, но кое-как он существовал и был доволен судьбой.

Однажды Константин получил письмо, подписанное неизвестным ему генералом Бирюковым, который просил его прибыть по безотлагательному делу в четверг, в пять вечера, в русский музей, находившийся в пригороде Парижа – Аньере.

В четверг Константин отправился по указанному в письме адресу. В Аньере он разыскал небольшой чистенький особняк, в котором помещался русский военный музей. Генерал Бирюков оказался директором этого музея. Ему, наверное, перевалило уже за семьдесят, но он был еще бодрый и подвижной.

– Честь имею представиться, – отрекомендовался он Константину. Бывший командир лейб-гвардейского донского казачьего полка, генерал-лейтенант Бирюков Иринарх Николаевич. Я написал вам по просьбе одного нашего великого мецената. К сожалению, он еще не приехал, но, вероятно, скоро будет.

– Кто же это? – осведомился Константин.

– Невероятный богач. Впрочем, я не имею права о нем распространяться. Приедет, все само собой объяснится. Если позволите, Константин Васильевич, пока я ознакомлю вас с музеем.

– С удовольствием.

Взяв под руку Константина, Бирюков повел его по комнатам.

– Этот музей, – говорил он, – хранитель воинской славы донского казачества, точнее – музей лейб-гвардии донского казачьего полка. Своими собственными усилиями, как величайшую святыню, привез я музей из Новочеркасска в Париж… Этот дом я купил на свои собственные средства…

Они проходили зал за залом. Спорящими от возбуждения глазами показывал старый генерал Константину выставленные в залах предметы.

– Этим картинам цены нет, – указывал старик на развешанные по стенам полотна. – Здесь лучшее собрание произведений русских художников-баталистов. Все они отображают боевые действия доблестных лейб-казаков. Вот, например, лейб-казаки в Бородинском сражении. Незабвенный наш вихорь атаман Платов ведет лейб-гвардейцев в тыл французских войск. Из-за этого Наполеон на целых два часа вынужден был приостановить наступление… А вот это лейпцигское сражение – «битва народов», как она вошла в историю.

Старый генерал приостановился у большой картины.

– Вот видите, – указал он, – на бугорке стоит царь Александр I со своей свитой. Его почти окружают французские гусары. Еще мгновение, и он будет захвачен ими в плен. Но вдруг, как ураган, налетают лейб-казаки и опрокидывают противника. Русский император был спасен. Сильная картина!.. А на этом полотне изображена битва нашей конницы, в том числе и лейб-казаков, под деревушкой Фер-Шампенауз с французскими корпусами маршалов Мортье и Мармона 13 марта 1814 года…

Константин рассматривал штандарты, увитые георгиевскими лентами трубы, лежавшие в ящиках под стеклом, разнообразные серебряные ковши, фарфоровую посуду, тарелки, чубуки, папахи, мундиры, сабли и пистолеты знаменитых донских атаманов… Были здесь и доспехи прославленного казака Федора Денисова, дослужившегося при Потемкине с рядового до полного генерала, и за свои подвиги пожалованного Екатериной II графским титулом… Лежали здесь и нехитрые памятные реликвии казака Александра Земленухина, посылавшегося Платовым в Лондон с известием о победе над Наполеоном. Покоилась на бархате под стеклом сабля в серебряных ножнах героя кавказских войн генерала Бакланова. Было здесь даже кое-что из вещей вождей казацко-крестьянских войн Степана Разина и Кондратия Булавина.

– И вот ирония судьбы, – усмехнулся, разводя руками, Бирюков. – Я вот вам показал былую славу лейб-казаков. А теперь потомки этих храбрецов, когда-то отважно прорубавших саблями каре французских гренадеров, вынуждены батрачить за кусок хлеба у правнуков этих гренадеров…

– Иринарх Николаевич! – взволнованно подбежала к Бирюкову молодая сотрудница музея. – Приехали!

– Приехали? – оживился старик. – Хорошо! Прошу вас, Константин Васильевич!

И снова взяв Константина под руку, старый генерал торопливо повел его в свой кабинет.

– Хорошо помогает нам, – тихо бормотал он. – Очень хорошо. Благодаря его помощи и существует наш музей… Страшный богач!

– Вы бы мне все-таки сказали, кто же он такой?

– Ну, ладно, – приостановился директор музея. – Коротенько скажу. Так уж и быть. Только между нами… Один из наших офицеров. Женился на богатой американке. В общем, преуспел. Его американка, пожалуй, ровесница мне… Хе-хе! Но это, неважно. Важно то, что у нее денег несметно много… Но это, ради бога, между нами. Прошу! – распахнул он дверь кабинета перед Константином.

Перешагнув порог, Константин невольно вздрогнул. Посреди кабинета стоял плотный, среднего роста мужчина лет сорока пяти в прекрасном серо-голубом костюме. У него было холеное румяное лицо. Поглаживая черную с проседью бородку, он, щурясь, насмешливо смотрел сквозь пенсне на Константина.

– Здравствуйте, генерал Ермаков! – сказал он звучным баритоном. Узнаете?

– Здравствуйте, Иван Прокофьевич! – буркнул Константин, недовольный этой встречей.

Он, конечно, сразу узнал в этом изящном господине бывшего своего начальника штаба полковника Чернышева.

Смеясь, Чернышев протянул руку Константину, блеснув крупным бриллиантовым перстнем.

– Рад вас видеть. Вы, дорогой мой, очень изменились за эти годы. Постарели, простите за откровенность… И, как будто, вы не совсем довольны встречей со мной? – усмехнулся Чернышев. – А ведь это напрасно. Я к вам с добрыми намерениями… Любезнейший Иринарх Николаевич, повернулся он к Бирюкову, – нельзя ли попросить вас распорядиться подать сюда коньяку?

– Сию минуту, Иван Прокофьевич, – с готовностью, по-юношески легко выбежал из кабинета старик.

– Сядем, Константин Васильевич.

Константин сел на диван, а Чернышев – на стул напротив.

– Вас, видимо, удивляет, – сказал Чернышев, – мое желание увидеть вас. Ведь мы с вами не только не пылали любовью друг к другу, но даже, наоборот, от ненависти могли бы, кажется, перегрызть друг другу горло… Ха-ха-ха!..

– Не скрою, – проворчал Константин. – Удивлен и даже чрезвычайно. Должно быть, я вам для чего-то понадобился.

– Верно, – насмешливо кивнул Чернышев. – Угадали, вы мне понадобились. У вас есть прекрасные качества: богатая инициатива и проницательность…

– Мне приятно констатировать, – покривился Константин, – что ваш юмор еще не иссяк.

– А зачем же ему иссякать? – пожал плечами Чернышев. – Если помните, я всегда любил хорошую шутку. А сейчас я ее тем более люблю… Человек я жизнерадостный, настроение у меня отличное… Но не будем пикироваться, дорогой Константин Васильевич, а то мы можем наговорить друг другу колкости. А это не входит в мои расчеты. Ссориться с вами я не хочу… Поздравляю вас, Константин Васильевич!

– С чем? – изумился Константин.

– Вы входите в моду. О вас столько разговоров в Париже… Все на вас возлагают большие надежды…

– Вот как, – усмехнулся Константин. – Я и не знал об этом.

– Не хитрите, – возразил Чернышев. – Вы прекрасно обо всем знаете. Я даже о вас в Нью-Йорке услышал, как видите, приехал сюда повидаться с вами. Я соблазнился наладить с вами дружеские отношения. Чем черт не шутит, а вдруг у вас дело выгорит, и вы в России станете в самом деле большим человеком… Ха-ха-ха!..

– Слушайте, Чернышев, это уже слишком, – вставая, резко сказал Константин. – Прекратите свои шутки или я уйду.

– Успокойтесь, Константин Васильевич, – снова усаживая на диван Константина, сказал Чернышев. – Больше не буду. Да и обидного я вам ничего не сказал. В самом деле разговоров о вас много… Должен вам откровенно сказать, я знаком со многими деятелями РОВСа. На вас рассчитывают. Но есть немало и таких, которые сомневаются в успехе вашей затеи и опасаются затрачивать зря средства. Советовались со мной. Я сказал, что знаю вас, но давно не видел, и мне надо с вами встретиться, чтобы прощупать, так сказать, ваши настроения.

Чернышев помолчал, как бы обдумывая, что еще сказать.

– Знаете что, Ермаков, – хлопнул он вдруг по плечу Константина. Плюньте вы на все эти РОВСы. Не связывайтесь с ними. Если думаете пробраться в Россию, то я на собственный счет организую вашу поездку туда, причем, учтите, без всякого почти риска… У меня есть гениальный план. Давайте поговорим. Разговор у нас будет строго секретный. Не возражаете?

– Нет… Отчего же не поговорить? Поговорить можно.

– Я знаю вас, Константин Васильевич, очень хорошо, – начал Чернышев. – Если вы захотите чего-нибудь добиться – вы добьетесь. В вашем характере для этого есть все необходимое: кипучая энергия, напористость. Вы намереваетесь пробраться в Советскую Россию в такой момент, когда там происходят большие события, – началась коллективизация и раскулачивание. Большевики намереваются загнать всех крестьян в сельскохозяйственные кооперативы. Крестьяне упорствуют, не хотят идти в них, бунтуют, убивают насильников, заставляющих их вступать в эти кооперативы… Вот-вот могут вспыхнуть огромные мятежи против Советской власти. Особенно неспокойно на вашем Дону.

– Вы удивительно осведомлены о жизни в России, – заметил Константин.

– А как же, – вздернул плечами Чернышев. – Я хорошо осведомлен об этом. Я ведь издатель большой ежедневной русской газеты в Нью-Йорке. А у нас, в газете, информация поставлена блестяще.

Константин молча слушал Чернышева, не зная еще, к чему тот клонит. Он вынул сигареты, намереваясь закурить. Чернышев предупредительно вынул из кармана нарядный коробок с сигарами.

– Закуривайте сигару, – сказал он. – Это настоящая гавана.

– Спасибо, – кивнул Константин и закурил. Тонкий аромат сигары пополз по кабинету.

Скрипнула дверь. Чья-то рука, просунувшись через дверь, поставила на столик у двери поднос с коньяком, двумя рюмками и с мелко нарезанными ломтиками лимона на тарелке.

Чернышев подошел к столику, наполнил рюмки коньяком.

– Выпьем, – сказал он, поднося рюмку Константину.

– Выпьем, – охотно согласился тот.

Они чокнулись и выпили. Чернышев подвинул столик к дивану и проговорил:

– По воле случая или по игре судьбы, – сказал он, – неважно определение, я стал богат… Чрезмерно богат.

«Хвастается, – неприязненно посмотрел на него Константин. – Дразнит».

– Богачи никогда не считают, что излишне богаты, – заметил он сухо. Им все кажется мало.

– Правильно, – засмеялся Чернышев. – Чем богаче человек, тем больше ему хочется иметь.

– Это уж вы по своему опыту можете судить.

– Нет, дорогой, я человек не жадный.

– Не знаю.

– Вы-то не знаете, зато я знаю себя. Я могу в какой-то степени поделиться и с вами своими богатствами. Правда, в малой степени, конечно. Да и без меня у вас есть перспективы набить свой карман золотом.

– Я недостаточно понимаю вас…

– Меня понять, Константин Васильевич, просто, – сказал Чернышев. Побывав в Советской России, даже предположим, не оправдав возложенных на вас надежд, вы при благополучном возвращении сюда сделаете хороший бизнес, как говорят американцы. Вас на части разорвут газетчики и издатели, чтобы выцедить из вас, что вы видели в России, можно отлично заработать… Да вы, я думаю, не настолько наивны, чтобы не знать об этом.

Все еще наслаждаясь ароматной сигарой, Константин молча курил, разумеется, внимательно слушая своего собеседника. По непроницаемому его лицу трудно было угадать, как он реагирует на слова Чернышева.

Выпив коньяк и посасывая ломтик лимона, Чернышев проговорил:

– Так давайте продолжим разговор, Константин Васильевич. Только знаете, так это, откровенно, по душам… Но путь проникновения в Россию, который избрал для вас РОВС, я думаю, не годится. Вы не молоды, чтобы, как волк, пробираться по чащам и оврагам через границу. Красные пограничники могут вас пристрелить или задержать. Я могу вам устроить поездку в Россию без всякого риска, вполне легальную. Вы въедете в Россию со всем комфортом как журналист английской или американской газеты. Конечно, поедете вы туда под вымышленной фамилией с группой настоящих, неподдельных корреспондентов некоторых газет разных стран…

– Замечательно! – невольно воскликинул Константин. – Но почему вы стараетесь так много сделать для меня?

– Я знал, что это вам понравится, – усмехнулся Чернышев. – Прямо скажу, что это придумано чертовски ловко. Устраивает это вас или нет?

– Еще бы! – сказал, смягчаясь, Константин. – Это ж гениально! Конечно, человек я в возрасте, и как подумаешь, что тебя ждет по пути в Россию: как волк, пробираться через юры и реки, леса и камыши, так прямо-таки дрожь пробирает… И вдруг я поеду легально, развалясь в купе международного вагона… Просто даже не верится… Но почему это вы стараетесь так сделать для меня? – подозрительно посмотрел он на Чернышева. – Ну, конечно же, не из-за моих усов… По-видимому, вы в благодарность за эту помощь предъявите мне какие-то условия? Так говорите прямо…

– Вы, повторяю, весьма проницательны и догадливы, – усмехнулся Чернышев. – Действительно, я хотел бы предъявить вам некоторые условия… Прежде всего, попав в Россию, вы обязаны все увиденное вами подробно записать и передать записанное лично мне или, если это возможно (предположим, вы останетесь на некоторое время в России), переслать мне… Записывайте только факты, а потом сотрудники моей газеты все это обработают. Весь наш материал я опубликую сначала очерками, а затем книжкой. Конечно, все это не бесплатно… И второе: когда будет оформлен ваш отъезд в Россию, вы получите от меня сверток, в котором будут советские деньги и золото. Этот сверток вы должны во что бы то ни стало передать по адресу, который я вам дам, моему отцу или сестре в общем, тому, кто еще жив из моей семьи… Стыдно мне при моем богатстве не помочь им. Отец мой старик, бухгалтер, мать – чудесная старушка, Шурка – сестра, когда я уезжал из дома, только что закончила гимназию. Передав этот сверток отцу, матери или сестре, возьмите расписку, в виде письма, что ли… Но передать сверток надо так, чтоб об этом никто из посторонних не мог и догадаться, чтоб не скомпрометировать мою семью…

– Это нелегкая задача, – покачал головой Константин. – Сверток могут конфисковать таможенники, да и передать родственникам вашим будет нелегко, если я, допустим, сумею благополучно перевезти его через границу. Наверняка за мною будут следить чекисты… Где живут ваши родственники?

– В Серпухове, под Москвой… Да, конечно, выполнить мое поручение вам будет трудно, но, поймите, если бы это было легально, то для чего бы мне нужно устраивать вам эту поездку. За все эти услуги вы получите из Парижского банка пятнадцать тысяч долларов… В случае вашей смерти (все может случиться), деньги по вашему желанию будут вручены любому лицу, кого вы укажете… Но это еще не все, – сказал Чернышев. – Если вы согласны на это, то я сейчас же даю вам еще десять тысяч долларов на разные расходы по подготовке к отъезду в Россию… Всего, значит, вы получите двадцать пять тысяч…

У Константина при мысли о том, что он может стать обладателем таких огромных для него денег, захватило дыхание. Он побагровел от волнения, на лбу выступил пот, глаза алчно загорелись.

Чернышев насмешливо, с нескрываемым презрением посмотрел на него, думая: «Захочу, плясать будешь передо мной, сволочь…»

– Так что, Константин Васильевич? – спросил он. – Вы согласны или нет?

Константин налился злобой, обдал пылающим ненавистью взглядом Чернышева.

– Не валяйте дурака! – гаркнул он хрипло. – Какого черта! Вы же прекрасно знаете, что я на все согласен.

– Согласен? – весело переспросил Чернышев. – Прекрасно! Вот мы с вами и договорились обо всем… Иринарх Николаевич!.. – крикнул он. – Ваше превосходительство!

Тотчас же распахнулась дверь, и в ней показалась заискивающая фигура старого директора музея. Он вошел в кабинет.

– Коньяку выпьете? – спросил у него Чернышев.

– С удовольствием.

Чернышев налил ему коньяку и сказал:

– Будьте свидетелем, Иринарх Николаевич.

Потом он вынул из своего портфеля пачку с банкнотами и бросил их Константину.

– Берите!.. Здесь десять тысяч долларов.

Константин схватил пачку с деньгами, оглядел ее. Да, действительно, в пачке зеленели новенькие доллары.

Константин задохнулся от радости. Он востороженно захохотал. Потом, опомнившись, оборвал смех, сунул деньги в карман и, встав, спросил холодно у Чернышева:

– Вам будет угодно получить от меня расписку?

– Нет, не надо, – сказал тот. – Обо всем остальном мы успеем еще договориться. До свиданья! Я вас уведомлю о следующем нашей встрече…

– Сэнк ю, – почему-то по-английски поблагодарил Константин.

Он вышел из музея, нащупывая рукой деньги и пошатываясь, как хмельной. Ему никак не верилось, что он стал обладателем таких больших денег. Не сон ли это?