Текст книги "Перед лицом Родины"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

X

О высокой оценке, высказанной Сталиным по поводу Викторова романа, сразу же стало известно всей литературной Москве. В этом отношении Ведерников был прав. Виктору посыпались предложения от разных московских издательств заключить с ним договора на переиздание первой и издание второй книги романа, над которой он еще работал.

Все это, конечно, было приятно и соблазнительно, но по совету Яновского Виктор воздерживался от заключения таких договоров. Он пока заключил только договор с издательством «Товарищество писателей» на издание в одном томе двух книг романа «Казачья новь» и по настойчивой просьбе редактора толстого литературно-художественного ежемесячника «Зарево октября» Курганова на опубликование в этом журнале своей второй книги.

Всюду, в какое бы издательство, редакцию журнала или газеты Москвы ни приходил Виктор, его встречали с подчеркнутой любезностью и радушием. Везде его просили сотрудничать.

Другие на месте Виктора, как это часто и случается, стали зазнаваться, вообразили бы себя гениями. Но Виктору слава не кружила головы. Он оставался таким же, каким был и прежде.

…Однажды, будучи в Москве, Виктор зашел в Союз писателей. В вестибюле его встретил Словский, который в то время возглавлял Союз.

– Здорово, Виктор, – сказал он. – А ты мне, брат, очень нужен… Даже телеграмму тебе послал, чтобы приехал в Москву. На днях я был в ЦК, разговор о тебе там был…

– По какому же поводу?

– Чего же мы с тобой тут будем говорить. Пойдем ко мне в кабинет, там поговорим…

Они зашли в кабинет Словского, уселись в кресла.

– Закуривай, – сказал Словский, угощая Виктора папиросой. Понимаешь, в чем дело, мы намерены перевести тебя жить в Москву…

– В Мо-оскву? – изумленно протянул Виктор.

– А что?.. Не хочешь?..

– Предложение-то уж неожиданное, – проговорил Виктор. – Это сразу трудно решить… Надо с женой посоветоваться…

– Ну вот и поезжай домой, посоветуйся, а потом срочно сообщи мне… В ЦК о тебе самого хорошего мнения… – Приглушая голос, словно боясь, что его кто-нибудь услышит, Словский сказал: – Сталин мне говорил о тебе похвально… А это, брат, что-нибудь да значит…

Виктор задумался.

– А какая цель моего перевода в Москву? – спросил он.

– Цель двоякая. Во-первых, мы хотим, чтобы наш талантливый, хороший писатель жил в Москве, а во-вторых, есть намерение назначить тебя редактором одного журнала… Опыт ведь журналистской работы у тебе предостаточный.

– А какого журнала?

– Ну, об этом мы после будем говорить.

Когда Виктор приехал домой и рассказал Марине о предложении Словского, она от восторга запрыгала.

– Ой, как замечательно!.. Какой умница этот Словский. Он правильно делает… Такому писателю, как ты, нужно жить только в столице.

– Ну, это ты брось, Марина, – нахмурился Виктор. – Ты меня, пожалуйста, не возвеличивай… А притом, я думаю, что хорошему писателю необязательно жить в Москве. Хороший писатель независимо от места жительства будет хорошим… Лев Николаевич Толстой всю жизнь почти прожил в Ясной Поляне, однако он признанный гений…

– Тогда было время другое, – возразила Марина. – Мне кажется, не один Толстой жил в провинции. Жили и другие классики – Лесков, Григорович, Короленко… Тогда действительно не имело никакого значения, где жил писатель – в провинции или в столице… А сейчас, скажем, живет какой-нибудь талантливый писатель в областном городе, пишет хорошие книги. Если он не вырвется в Москву, так он и будет вечно считаться областным писателем…

– Подожди, Марина, – прервал ее Виктор. – А я?.. Я ведь в областном городе живу, а вот ведь видишь…

– Ну что ты, – вскипятилась Марина. – Это хорошо, что на твою книгу обратил внимание Сталин, а то и ты сидел бы незамеченным… Разве может Сталин все книги, какие у нас в Союзе выпускаются, прочитать?.. Возьми вот, к примеру, Словского. У нас здесь он был посредственный писатель. Стоило ему переехать в Москву, как он уже стал греметь на всю страну… Или Куцерман. Здесь он бегал в начинающих мальчиках, а в Москве он сейчас бог… И таких примеров, к сожалению, много.

Виктор задумчиво слушал жену.

– Да, Марина, ты, пожалуй, права, – вздохнул он. – Что же делать, поедем в Москву. Пойду сейчас на телеграф, дам телеграмму Словскому…

XI

Каждый раз, когда Воробьев приходил к Мушкетовым заниматься с Лидой, он чувствовал смущение, боясь, что надоел им своим хождением. Вел себя сдержанно, больше все помалкивал. Но потом, видя, что вся семья Мушкетовых относится к нему всегда приветливо, дружелюбно и как будто даже каждый раз рада его приходу, он стал привыкать к ним, проникся уважением к профессору и его жене. Аристарх Федорович часто беседовал с ним, рассказывал о себе, расспрашивал и Воробьева о его прежней жизни.

Теперь Воробьев многое знал о Мушкетовых, да и они о нем знали немало. Знали, например, что когда-то служил у Константина адъютантом, встречался с ним в Париже и что Воробьев амнистирован Советской властью, работал на заводе и у него трагически умерла жена…

Воробьев понял, почему Надежда Васильевна страшно смутилась и покраснела в тот раз, когда профессор Мушкетов заговорил при нем о сувенире Шарля Льенара. Русский этот, конечно, был не кто иной, как Константин Ермаков, который, по всей вероятности, будучи в Москве, встречался со своей сестрой, и она встречу держала в большой тайне.

«Ну и бог с ней, – думал Воробьев. – Я-то ее тайну не буду открывать. Мне это совершенно не нужно».

* * *

Однажды в воскресный день Лида, занимаясь с Воробьевым, пожаловалась на головную боль.

– Может быть, на сегодня на этом и закончим? – спросил он.

– Пожалуй что давайте на этом и кончим, – согласилась она. – В следующий раз наверстаем… Голова разболелась.

– Тогда я пойду, – встал Воробьев.

– Я вас провожу… Посижу в скверике.

Они вышли вместе, прошли в маленький скверик, весь пронизанный солнечными лучами. У цветочных клумб шумно играли дети. Приглядывая за ними, мамаши и няни сидели на скамьях, вели неторопливые беседы.

Здесь был такой благословенный уголок, казалось, затерянный в этом шумном городе, куда едва уловимо проникал уличный грохот, звон и лязг трамвая, гудки автомобилей.

Цветы на клумбах благоухали терпко-сладкими запахами. Над ними золотыми шариками кружились бог знает откуда взявшиеся здесь пчелы, как хлопья снега, порхали в воздухе крупные белые бабочки.

Воробьев и Лида, отыскав свободную скамью, долго сидели молча. Они с интересом наблюдали за тем, как крупные пестрые бабочки сновали над яркими чашечками, источающими аромат цветов, сновали, припадая жалом то к одной, то к другой чашечке. И с какой радостью, казалось, каждый цветок отдавался такому нежному легкому прикосновению.

На мгновение бабочка замирала над душистым цветком, опьяняясь нектаром, а потом как бы с большой неохотой отрывалась от чашечки, стремительно трепеща крылышками, уносилась прочь…

Лида испытывала непонятное тревожное чувство. В своей короткой жизни девушка еще никого не любила. Бывали, конечно, случаи, когда ей нравились мальчики, с которыми она училась в средней школе, а затем в университете. Но увлечение ее было не долговременно, оно быстро проходило. А вот сейчас она не знала, что происходит с ней. Ей нравился Воробьев. Да так нравился, что думы о нем, как неотвязная тень, не оставляли ее ни на минуту.

«Что это такое? – спрашивала она сама себя. – Может быть, это и есть Любовь?.. Но разве я могу его полюбить? – взглядывала она на него. – Ведь он старше меня чуть ли не вдвое…»

Но она понимала, что такие доводы не убедительны.

Отец ее также значительно старше мачехи, и вот, однако, разница в возрасте не мешает им любить друг друга… Или вот великий немецкий ученый Роберт Кох в пятидесятилетнем возрасте полюбил двадцатилетнюю актрису и женился на ней. Нет, тут дело не в этом. Помеха в чем-то другом…

«Но в чем же?» – пыталась выяснить Лида причину, по которой она не могла любить Воробьева. Но причины такой не находилось.

«Да, видимо, я его полюбила, – уныло думала она. – Хорошо это или плохо?..»

И вдруг она похолодела от мысли, что вот она-то полюбила Воробьева, а он ее не любит.

«Ну, конечно, он меня не любит… Он даже и не смотрит на меня»…

Девушка вздохнула и поднялась.

– Вы, что же, уходите? – спросил Воробьев.

– Да, – грустно сказала она. – Пойду.

– А может быть, вы еще бы немного посидели со мной. Мне так приятно с вами быть.

– Да? – просияла Лида, глаза ее заблестели. – Вы серьезно говорите?..

– Что приятно с вами быть?.. Конечно, серьезно.

– Хорошо, – спокойно согласилась девушка. – Я посижу с вами еще немного… Но вы ведь молчите. Вам, наверно, со мной скучно?

– Что вы! – воскликнул он живо. – Разве мне с вами скучно? Конечно, нет… Я просто такой молчаливый человек… Давайте, Лида, говорить… О чем только?

– Расскажите мне что-нибудь о Париже. Я всегда с волнением думаю об этом городе. Как мне хочется побывать в нем!.. Я завидую всем, кто был в Париже. Наверно, прекрасный город, да?..

– Город красивый, – согласился Воробьев. – Ну, я вам сейчас расскажу о Лувре. Хотите?

– Хочу.

– В Париже есть площадь Карусель, около которой разбит огромный сад Тюильри и расположился дворец Лувр, – начал рассказывать Воробьев. – Много веков Лувр был резиденцией королей. В конце девятнадцатого века конвент постановил превратить Лувр с его сокровищами в национальный музей. С тех пор дворец этот стал хранилищем шедевров живописи и скульптуры. Он является одним из самых богатых музеев мира…

– Ванюша! – вдруг вскрикнула девушка высокому юноше лет двадцати двух с всклокоченной шапкой русых полос, проходившему мимо.

Юноша изумленно остановился и, узнав Лиду, улыбаясь, подбежал к ней.

– Лидочка! Здравствуй!.. А я только что от вас… Чемодан оставил.

– Ты что, только с поезда, что ли?

– Да.

– Что это ты, Ванюша, вздумал приехать в Москву среди лета?.. Недавно ведь ты уехал отсюда…

– Да приехал я домой на каникулы, а там, в станице, такое идет, ажно дым коромыслом стоит. Молодежь наша станицу задумала благоустраивать… Улицу главную камнем замостили, электричество провели, огромный Дворец культуры отстроили… Осталось раскрасить его. Ну и говорит мне председатель колхоза, Сазон Миронович: «Ты говорит, Иван, художник. Ну-ка, помоги нам раскрашивать Дом культуры… Посоветуй, что и как делать. Пойдем посмотрим, а ты на все составь смету»… Ну, посмотрели мы дворец, составил я список – каких материалов и красок надо достать, чтобы привести его в надлежащий вид… Подсчитали мы, во сколько все это обойдется… Дали мне денег и проводили меня в Москву за материалами… Вот и иду я сейчас закупать…

– А когда домой поедешь?

– Если сегодня управлюсь с покупками, то завтра уеду.

– Возьми меня с собой, Ванюша, – сказала Лида. – Мне так у вас понравилось, когда я к вам приезжала… У вас в нынешнем году так же хорошо, как и в прошлом?

– Очень хорошо, Лидочка! – воскликнул юноша. – Поедем!

– Ну что ты, Ванюша! – отмахнулась девушка. – Ведь я пошутила… Я не могу ехать, занята очень.

– Если вы, Лида, из-за меня, – сказал Воробьев, – то ради бога не стесняйте себя. Поезжайте, пожалуйста. Я пока позанимаюсь один, да и могу другого репетитора найти…

– О нет! – покачала головой девушка. – Я дала обязательство комсомолу подготовить вас к экзаменам так, чтобы ни в коем случае не провалились… Как же я могу ехать? Хотя, по правде сказать, поехать хочется… Там же так хорошо теперь.

– Поезжайте на недельку, – сказал Воробьев. – Я подожду вас… Отдохните… Там ведь речка есть – покупаетесь… Подумайте, Лида.

– Это правда, – сказал Ванюша. – У нас речка теперь стала глубокая. Плотину насыпали. Купаться стало красота… Да и рыбу можно поудить… Поедем, Лида.

– Ну что там за неделю сделаешь? – дрогнул голос у девушки. Ее, видимо, очень соблазнила эта поездка, но она все еще продолжала слабо сопротивляться. Вот если б недельки на две…

– Поезжайте и на две, – великодушно сказал Воробьев. – Подожду и две…

– А ведь, Лидочка, в самом деле поедем, – продолжал настаивать и Ванюша. – Ты очень нужна в станице. Понимаешь, в чем дело… Как только раскрасим и разрисуем свой дворец, а это дело недолгое, подсохнет он, так сейчас устраиваем в нем концерт Лени… Концерт-то устраиваем, а аккомпаниатора-то и нет… Так вот, поедем, будешь ему аккомпанировать. У вас это ловко с ним выходит…

Девушка растерянно поглядела то на Ваню, то на Воробьева, молчала. Ей очень хотелось бы поехать в станицу, но она не в силах была покинуть Воробьева. Вот если бы с ней туда поехал он, – это было бы чудесно. Но как это сделать… Ведь неудобно же ей предлагать ехать с ней? И вот этот Ваня – ах, какой же он замечательный парень! – он как бы все, все понял, все учел. Он сказал Воробьеву:

– А может быть, и вы бы поехали с нами, да? Простите, пожалуйста, я с вами не знаком и не совсем понимаю, о каких занятиях у вас идет речь?

– Извини, дорогой Ванечка, – воскликнула осчастливленная девушка тем, что он догадался пригласить Воробьева поехать в станицу. – Познакомьтесь. Это Ваня. Ваня, ну кем ты мне доводишься?.. Ну, родня какой-то. А вот какой, я не знаю…

– Я дядя твой родной, – представился юноша, смеясь.

– Нет, не дядя, – досадливо отмахнулась Лида. – Больно многого ты захотел… Это племянник моей мачехи…

– Да я уж понял, – улыбнулся Воробьев.

– Ну, а это Воробьев Ефим Харитонович, – указала Лида. – Мой ученик. Поступает к нам в университет… Все понятно?

– Все, – кивнул головой юноша. – Вот у нас в станице-то и позанимаетесь. Там еще лучше можно подготовиться… Поехали! Я вас приглашаю. Жить у нас будете, дом большой… Насчет питания тоже не проблема. Батя наш прокормит. Единственное, что я не в состоянии для вас сделать, – с комическими ужимками развел руками Ваня, – это выписать вам командировочные…

– Спасибо, – поблагодарил Воробьев. – Подумаю.

– А чего же думать-то, Ефим Харитонович? – взглянула девушка на него ласково и так умоляюще, что он не устоял и согласился.

– Ну, ладно, поехали так поехали.

– Ой! Ой, как хорошо! – зааплодировала Лида. – Значит договорились?

– Да выходит так, – пожал плечами Воробьев с таким видом, словно удивляясь тому, как это он мог согласиться. – Только, друзья, скажите мне: столовая там, в станице, есть или нет?.. Я не хочу быть обузой вашей семье.

– А, – беспечно махнул рукой Ваня. – Обо всем этом мы договоримся на месте… Подготавливайтесь. Завтра едем…

На следующий день они втроем уехали в Дурновскую станицу.

XII

Иван увлекся покраской и разрисовкой Дома культуры. Под его руководством работала целая бригада девушек и парней. Леонид же, учившийся в Москве в школе имени Гнесиных по классу пения, находясь сейчас дома, деятельно готовился к концерту, который он должен был дать, как только покончат с покраской клуба.

Они с Лидой частенько уединялись в избе-читальне, где стояло старенькое, видавшее виды, пианино, жалобно дребезжащее при каждом прикосновении к нему, и репетировали.

Лида умела играть. Она с детства училась в музыкальной школе. Ей даже предрекали музыкальную будущность. Но Лида предпочла себе более скромную профессию геолога. А музыку все же очень любила и каждую свободную минуту отдавала ей.

С большой охотой готовясь с Леонидом к концерту, она не забывала и про Воробьева, который, кстати сказать, настоял на своем: остановился на другой квартире и питался в станичной столовой. Кончив репетировать с Леонидом, она сразу шла с Воробьевым на речку. У них на берегу было облюбованное, забытое, казалось, людьми, тихое местечко, густо заросшее бурьяном и дико разбросавшимся красноталом.

Они пробирались сквозь него к берегу, садились на горячий и мягкий, как пыль, желтый песок, у самой воды, которая недвижимо лежала у их ног, отражая в себе далекую синеву сверкающего неба. С противоположного берега, засматривая в воду, словно стараясь понять, что там, в глубине, происходит, наклонились старые вербы…

Однажды, утомившись от работы над тригонометрией, они сидели на своем любимом месте, на берегу, смотря на суетливо сновавших в воде серебристых пескарей.

– Вы не хотите искупаться, Ефим Харитонович? – спросила Лида.

– Да, пожалуй, надо искупаться, – сказал он. – Очень жарко, – и медленно стал раздеваться. Они еще ни разу не купались вместе. Раздевшись, они стояли один перед другим и с любопытством разглядывали друг друга. Он – мужественный, бронзовый, с великолепной, как у спортсмена, мускулатурой, с бегающими под кожей, как бильярдные шары, бицепсами; и она – маленькая, изящная, стройная девушка в легком розовом купальнике…

А как восхитительна ее небольшая голова с пепельными длинными косами, обвившими ее короной! Звездочками мерцают полузакрытые голубые глаза на ее юном, пышущем здоровьем, розовом лице. Живая игра мысли светится в них.

Лиду нельзя назвать красавицей. Нет, конечно. Но вся она, вся ее фигура полна очарования, притягательной милой женственности.

Воробьев точно впервые видел девушку, будто она открылась ему сейчас в новом свете.

Во всем ее существе столько было ясности, столько душевной простоты, что не проникнуться чувством глубокой симпатии к ней было невозможно.

Луч солнца, пробившись сквозь крону вербы, заиграл на ее лице, осветив на мгновение ярким ореолом ее пепельно-серебристые волосы, ее нежно-белый лоб, тонкие брови, прелестные глаза, устремленные на него…

По натуре своей Воробьев был честный человек, не из породы донжуанов. Он не искал любовного мига ради тщеславия, ради мужской победы. На любовь смотрел серьезно, глазами трезвого человека… Он человек поживший, а она только что вступающая в жизнь… Что может быть у них общего?..

Но в это мгновение, когда он увидел, что Лида тянется к нему всем своим сердцем, всей своей душой, всеми мыслями и желаниями, как распускающийся цветок навстречу солнцу, он не мог устоять и обнял ее…

* * *

Наконец, Иван со своими парнями и девушками закончил покраску Дома культуры. Наложил на стенах золотые трафареты, обвел карнизы. Все были восхищены его мастерством.

– Ай да Ваня! – хвалили станичники юношу. – Вот разрисовал клуб так разрисовал…

Хотя стены Дома культуры еще не подсохли как следует, но ввиду предстоящего отъезда из станицы Лиды и Воробьева решено было в воскресенье провести концерт, как громко его называли, студента московского музыкального училища имени Гнесиных Леонида Ермакова.

У Леонида, еще когда он учился в средней школе в своей станице, совершенно случайно был обнаружен великолепного, свежего тембра нежный лирический тенор, он просто украшал школьный хор.

Директор школы, музыкально образованный человек, обратил на него внимание, помогал ему совершенствоваться. И когда Леонид окончил школу, директор написал письмо в Москву Михаилу Фабиановичу Гнесину с просьбой определить Леонида в музыкальное училище, которое тот возглавлял.

Леонид с письмом директора школы явился к Михаилу Фабиановичу. Михаил Фабианович проверил юношу. У Леонида действительно оказались незаурядные способности, и судьба его была предрешена. Он был зачислен в училище, где успешно учился уже второй год.

* * *

В воскресенье вечером по-праздничному нарядные люди заполнили станичный Дом культуры дополна. Всякому хотелось взглянуть и послушать своего станичника – дебютанта, который обучается «певческой премудрости» в самой белокаменной столице.

До поднятия бордового бархатного занавеса, закрывавшего сцену, баянист наигрывал веселые мелодии. В зале в ожидании начала концерта гудел народ. Слышались шутки, смех. Остро пахло сосной и красками. Ярко горели электрические лампы от только что отстроенной своей колхозной электростанции.

На передних скамьях, как это и надлежало, сидело станичное начальство, секретарь партоорганизации Незовибатько в белой полотняной рубахе, затейливо расшитой цветными нитками по вороту, рукавам и подолу, председатель колхоза Сазон Меркулов, агроном Сытин, учителя, врачи. Тут же сидели Захар Ермаков с женой Лукерьей, приглашенные на почетные места ради их сына Леонида. Рядом с ними пристроился Воробьев…

Но вот баян оборвал на полутоне свою рассыпчатую трель. Распахнулся тяжелый занавес, открывая ярко освещенную просторную сцену, на которой стояло старенькое облупленное пианино (новое еще не успели купить) и стул. В зале постепенно наступила тишина, взоры устремились на сцену.

На нее вышла нарядная красивая Сидоровна. Ей захлопали в ладоши.

– Обождите немножко, товарищи, хлопать-то, – усмехнулась она, подняв руку. – Вот уж скажу вам несколько слов, тогда и будете хлопать, ежели желательно.

– Ладно уж, обождем, – пробасил под смех сидевших чей-то мужской голос. – Гутарь!

– Вы не бойтесь, товарищи, – сказала Сидоровна, – я вас утомлять длинной речью не буду… Скажу только несколько слов. Сегодня у нас торжественный день. Общими нашими усилиями и трудами построили мы себе вот видите какой красивый да пригожий народный Дом культуры… Построили мы и свою электростанцию… Замостили улицу. Ежели мы и в дальнейшем так дружно будем добиваться себе улучшения в жизни, то мы и горы своротим… А вот скажите, как наша партия народ воспитывает… До революции мы, можно сказать, щи ложкой хлебать как следует не умели, а зараз сколько у нас из станицы молодежи на инженеров, докторов да учителей учится. Да не токмо, скажем, на инженеров да учителей учатся, но даже и на работников искусства. Возьмите, к примеру, Ваню Ермакова. Смотрите, что он сделал из нашего клуба, – повела она рукой вокруг. – Все стены и потолок сверкают в золоте и серебре не хуже, как в Большом театре в Москве. Это его труд… Золотые руки у него.

Все, запрокинув головы, стали разглядывать разрисованные искусными, затейливыми узорами потолок и стены зала.

– На сцену его! – вскричал чей-то тонкий женский голос. – На сцену!..

– На сцену!.. – подхватили голоса. – На сцену!.. Браво! Браво!..

По залу раздались бурные хлопки в ладоши.

– Иди сюда, Ваня! – разыскав его глазами среди сидевших, поманила Сидоровна.

Неловкий, смущающийся, юноша взобрался на сцену. Аплодисменты барабанной дробью прокатывались из конца в конец зала.

– Браво!.. Браво!..

Сконфуженный юноша начал неловко раскланиваться.

– Спасибо тебе, Ванюша, – пожимая ему руку, сказала председатель сельсовета. – Не только от меня, но и от всего нашего народа… Дай я тебя, дорогой, поцелую…

И она крепко расцеловала его. Ваня покраснел.

– Браво!.. Браво!.. – шумел зал.

От умиления по щекам Захара поползли слезинки. Как он украдкой ни смахивал их со щек рукавом, а они, предательские, ползли да ползли…

– Слышь, Луша, – растроганно прошептал он жене. – Вот уж дождались светлого денечка так дождались…

Лукерья в ответ лишь шмыгнула длинным носом. Но по покрасневшим ее глазам было видно, что переживает она не меньше своего мужа.

Сидоровна и Ваня сошли со сцены. Вместо них на ней появилась расфранченная Тоня Милованова, которая теперь была назначена директором станичного Дома культуры. Она певуче объявила:

– Сейчас наш станичник, студент московского музыкального училища имени Гнесиных Леня Ермаков споет арию Ленского из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Аккомпанирует Лида Мушкетова.

На сцену, встреченные шумными аплодисментами, вышли юноша в черном костюме и девушка в белом воздушном платье. Были они оба молоды, цветущи и красивы.

– Вот пара так пара, – переговаривались на скамьях.

Захар искрящимися от возбуждения глазами поглядывал на председателя колхоза, ему не терпелось что-то ему сказать. И все было как-то неудобно это сделать. Но, улучив момент, он все же сказал ему:

– Сазон Миронович, помнишь, ты мне говорил тогда, что сыновья-то мои, дескать, ни к дьяволу не гожи… Хе-хе-хе!.. Помнишь али нет?..

– Ну, помню, – неохотно отозвался Сазон.

– А теперь ты что скажешь, а?

– Ну, мало ли кто не ошибается, – чистосердечно сознался Сазон. Ошибку понес… Ребята у тебя, что надо, на большой палец.

– То-то же, – удовлетворенно засмеялся Захар.

Разыскав глазами среди сидящих Воробьева, Лида засияла счастливой улыбкой. А он, смотря на нее, не верил себе. «Боже, как я ее люблю! – прижал он руку к своему сердцу. – Неужели и она меня любит?..»

Но радость его была кратковременна. Она сменилась большим горем. Над его головой уже разразилась беда.

Когда Леня с большим чувством превосходно пропел арию, и в то время, когда народ кричал и бешено аплодировал ему, к Воробьеву подкрался какой-то незнакомый мужчина.

– Выйдем со мной на улицу, – шепнул он ему на ухо. – Там вас хочет видеть один товарищ.

Сердце у Воробьева на мгновение замерло от какого-то недоброго предчувствия. Он покорно встал и последовал за незнакомцем. Он вышел так незаметно, что никто и не видел этого.

На улице к Воробьеву подошли двое.

– Следуйте за нами, – сказал один из них.

За углом стояла автомашина. Воробьева усадили в нее и увезли…