355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Петров-Бирюк » Перед лицом Родины » Текст книги (страница 5)
Перед лицом Родины
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:55

Текст книги "Перед лицом Родины"


Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Константин хлопнул по ней своей.

– По рукам.

– Ладно, генерал, – усмехнулся Яковлев. – Будешь сын, пьян и нос в табаке будет. Обо всем, что понадобится, тебе сообщит Воробьев. Покуда!..

XI

Как большинство казачьей молодежи в то время, Воробьев, когда разразилась на Дону гражданская война, не имел определенных политических взглядов, и для него было безразличным, к какому лагерю примкнуть – к белым или красным. Даже, если откровенно говорить, большевикам он больше симпатизировал, так как его два двоюродных брата служили в Красной Армии. Но так случилось, что служить он стал у белых. Его, как прапорщика, мобилизовали белогвардейцы в свои ряды… Так у белых его свела судьба с Константином Ермаковым, к которому он попал адъютантом.

Когда деникинцы были разгромлены и бежали за границу, Воробьев пытался остаться в каком-нибудь селе, чтоб сдаться красным, как, он видел, делали многие казаки и офицеры. Но на беду свою на пути отступления к Новороссийску к нему пристала группа знакомых молодых офицеров, от которых он не мог никак отделаться. Если б они заподозрили его в намерении сдаться красным, они могли бы его и пристрелить. Так в обществе этих офицеров он добрался до Новороссийского порта, в обществе их он и уселся на французский корабль и попал за границу.

Первые дни Воробьев страшно бедствовал на неласковой чужбине, тосковал по родному краю. А потом привык, примирился со своей участью, попал в Париж. Там случайно встретился с манекенщицей Люси. Женщина она была красивая, он увлекся ею. При содействии ее, а главным образом, ее знакомых, устроился на курсы диверсантов для того, чтобы при помощи белоэмигрантской организации пробраться в Советскую Россию за богатствами ее отца.

Верил ли всерьез Воробьев в успех своего предприятия? Вероятно, не особенно. Он шел на риск: пан или пропал. Главная причина, заставившая его пойти на риск, – это желание хоть одним глазком взглянуть на родной край, по которому он стосковался. Лишь глянуть, а затем будь, что будет… Удастся унести драгоценности Лобовских – хорошо. Нет – черт их дери. Вернется в Париж с пустыми руками. Но зато уж он вдосталь наглядится на свою родную сторонушку.

* * *

В первое же воскресное утро Воробьев зашел за Константином. Они отправились на автобусную остановку, чтобы сесть в автобус, направляющийся в деревню Мурэель, где жил Максим Свиридов. В Мурэель можно было бы ехать и поездом. Это для них было даже удобнее. Но они решили поехать автобусом, проходившим через Версаль, чтобы сделать там остановку и осмотреть музей, созданный в королевском дворце.

Утро разливалось по Парижу солнечное, праздничное. Витрины магазинов, чисто отмытые и заполненные яркими, веселых расцветок товарами, искрились переливами радужного сияния. На политых водой тротуарах было еще пустынно. Но Париж пробуждался. Шаркая туфлями по каменным плитам улиц, спешили в лавки за продуктами заспанные хозяйки. У подъездов некоторых больших домов, зевая, заложив руки за спину, прогуливались консьержи. На перекрестках, зорко оглядывая свои владения, топтались ажаны в характерных кепи и неизменных коротких, до пояса, черных накидках.

Проходя через небольшой сквер, Константин заметил на скамейках спящих людей, видимо, бездомных. Над одним из спавших мужчин стоял ажан и будил его.

На остановке дожидалось автобуса совсем мало пассажиров. Очередной автобус оказался почти пустым: ехало несколько горожан, по-видимому, направлявшихся в деревню к приятелям, чтобы вместе провести воскресный день, да три монашки в черных сутанах и белоснежных накрахмаленных чепчиках. Монашки были совсем еще юные хорошенькие девушки. Смущаясь и краснея, они о чем-то шептались, пересмеивались и бросали на мужчин лукавые взгляды, от которых тем становилось не по себе.

– Какие же монашенки милые, – усмехнулся Константин. – Я хоть человек и пожилой, но, ей-богу, ничуть не отказался бы провести денек в их обществе… Как вы на это смотрите, Ефим Харитонович?.. Хотя я забыл, для вас же милее вашей Люси никого на свете нет…

Воробьев промолчал.

Версаль находился от Парижа всего в восемнадцати километрах, поэтому доехали до него очень быстро. Но было еще рано – около девяти. Музей же открывался в десять часов.

Воробьев узнал в автобусной кассе, что автобусы на Мурэель шли каждый час. Самый удобный для них автобус был тот, который отправляется в одиннадцать сорок пять.

– К часу дня будем у Свиридова, – сказал Константин. – Самое хорошее время.

– Что же, так и сделаем, – согласился Воробьев.

Они купили билеты и вошли через ворота во двор Версалького дворца. По двору и аллеям роскошного парка уже бродило много туристов, дожидавшихся открытия музея. Это были, главным образом, иностранцы. У каждого из них в руках записные книжки. Бегая за гидами, как цыплята за курицей, они терзали их, указывая на тот или другой предмет, щелкая фотоаппаратами.

Константин и Воробьев тоже пошли прогуляться по парку с его многочисленными фонтанами, озерами и статуями.

Когда Константин и Воробьев, пройдясь по парку, подошли к конной статуе, воздвигнутой перед дворцом, их встретил небольшого роста опрятный старичок с седенькой бородкой.

– Пардон, месье, – сказал он, обращаясь к ним. – Посмотрите, какая мощь в этой фигуре, – указал он палкой на статую.

– Кому же поставлен этот памятник? – осведомился у него Воробьев.

– О! – оживился он. – Вы не знаете? Вы, наверно, иностранцы. Этот монумент воздвигнут основателю Версальского дворца Людовику XIV. Смотрите, – указал старик тростью на дворец. – Ведь это же громадина! Около двух тысяч комнат.

Старик посмотрел на часы.

– Скоро откроют музей, – сказал он. – Вы первый раз здесь?

– Да, – ответил Константин.

– Вы, видимо, иностранцы. Кто вы?..

– Русские, – сказал Константин.

– Русские? – оживился старик. – Эмигранты или из Советской России?

Константин не знал, как сказать, чтобы угодить старику, и у него вырвалось:

– Да, из Советского Союза.

Воробьев с недоумением посмотрел на Константина. Старый француз засиял от удовольствия.

– Я очень рад, – заговорил он. – Очень! Я люблю Советскую Россию. Мой сын Шарль бывал в России. Ведь он у меня коммунист, – с гордостью произнес старик. – Я тоже собираюсь побывать в Москве. Ну, что же, давайте, господа, познакомимся: Льенар… Луи Льенар…

Константин пожал ему руку и сказал:

– Николай Матвеев, доцент института.

Воробьев покраснел. Опять ложь.

– Очень приятно, – раскланивался старичок. – Очень. А вас как зовут? – посмотрел он на Воробьева.

– Воробьев, – сказал тот тихо.

Старик не заметил смущения молодого человека.

– Я по профессии букинист, – оживленно говорил он. – У меня есть ларек на набережной Сены, недалеко от площади Согласия. Приходите, пожалуйста, у меня всякие книги есть, даже на русском языке. У меня можно подобрать самую уникальную книгу по любому вопросу… Ага! Открывают музей! Если ничего не имеете против, я могу в качестве гида походить с вами по музею…

– Вы так любезны, – с искренним чувством проговорил Воробьев, которому старичок очень понравился. – Но не будем ли мы вам в тягость?

– Нет! Нет! – ласково улыбнулся Льенар. – Вы мне нравитесь, и я с удовольствием расскажу вам все. Советских русских я люблю. А вот белогвардейских эмигрантов не терплю. Их много теперь в Париже… Это предатели своей родины…

Константин озлобленно усмехнулся, а Воробьев снова побагровел.

– Ну, пойдемте, господа, – повел их в музей Льенар.

– Господин Льенар, – мягко обратился к нему Воробьев, – мы располагаем всего полутора часами. Можете ли вы за это время познакомить нас с наиболее интересными экспонатами?..

– Что за полтора часа можно осмотреть? – огорченно спросил Льенар. Можно только проезжать по главным залам… Я за свою жизнь вот уже двадцатый раз осматриваю дворец, да и то еще недостаточно ознакомился со всеми его сокровищами… Но что делать, постараюсь за это время кое-что показать вам…

Они торопливо проходили зал за залом. Все здесь сверкало зеркалами, золотом, хрусталем. Стены и потолки расписаны прекрасными фресками.

– Вот это – дворцовая церковь, – рассказывал Льенар, – построена по проекту гениального архитектора Монсара. Вот на этом балконе во время богослужения всегда располагался Людовик XIV. Как только он появлялся здесь, все придворные, стоявшие внизу в церкви, как по команде, тотчас же оборачивались лицом к нему, а спиной к алтарю и так стояли, не спуская с короля глаз, всю церковную службу… Что поделаешь, так нравилось Людовику XIV. При нем раболепствие было необычное…

Они побывали еще в ряде дворцовых залов.

– Вот видите, – указал старик на стену, на которой был написан Аполлон. – Прекраснейшее изображение. А всмотритесь в его лицо… Хе-хе!.. Вместо прекрасного лица Аполлона вы видите отвратительную физиономию Людовика XIV. Как обидно, оказывается, таланты тоже раболепствовали перед королями. А ведь короли эти и ноготка их не стоили…

Перешли в следующий зал. Льенар продолжал рассказывать:

– А вот видите, господа, эту картину? На ней изображается мчащийся на колеснице римский патриций-полководец. И кони, и сам патриций – все в движении… Смотрите, как развеваются на ветру локоны его парика. Не смешно ли? Римский патриций и вдруг парик. Как известно, в античном мире париков не носили… Но если вы пристальнее вглядитесь в физиономию этого лихого наездника, то легко узнаете в нем все того же Людовика XIV. Причем парик, который надет на нем, введен в моду им же самим… Хе-хе!

Проходили по небольшой комнате перед спальней Людовика XIV.

– Обратите, господа, внимание, – подвел Льенар своих спутников к окну. – Видите надписи на стекле?

– Конечно, – подтвердил Константин. – Они чем-то нацарапаны.

– Эта комната, – заметил Льенар, – находилась рядом со спальней короля. Здесь пажи ожидали его пробуждения, чтобы при первом же зове короля кинуться выполнять его приказания. Нередко юношам подолгу приходилось ожидать, когда король проснется да позовет их. От ничегонеделанья они томились у окна и царапали бриллиантами перстей имена своих возлюбленных… Их вот можно прочитать. Вот нацарапано: «Мари», «Анриетта»… «Мадлена»… А вот пылкие восторженные восклицания: «Люблю!.. Люблю!..» Или вот: «Поцелуй меня, Дениза». Какая чудесная молодость! Спрашивается, кто из нас в юные годы не был влюблен?..

Воробьев взглянул на часы. Надо было уже торопиться к автобусу, и он сообщил об этом Ермакову.

– Мы благодарны вам, господин Льенар, за ваше внимание к нам, сказал Ермаков. – Когда приедете к нам, в Советский Союз, мы вас отблагодарим тем же.

Старичок обеими руками начал трясти руку Константину.

– Я обязательно к вам приеду. Ну, я думаю, что мы встретимся еще здесь. Вы долго будете в Париже?..

– Да, недели две-три пробудем, – ответил Константин.

– Ну, так это, значит, увидимся, – уверенно произнес Льенар. – Я вас обязательно познакомлю с сыном. Пожалуйста, вот моя визитная карточка. В любое время заходите, буду рад. Днем я, правда, на набережной Сены, в букинистических рядах. Заходите, там обо всем договоримся! Адье!

Когда они распрощались с любезным французом и шли к автобусу, Воробьев спросил у Ермакова:

– Зачем эта комедия, Константин Васильевич? К чему ложь? Ведь старик-то такой хороший…

– О дорогой мой! – даже приостановился от неожиданности Константин. Вам жалко старика стало? А как же вы, дорогой мой, собираетесь в Россию? Ведь там-то на каждом шагу придется обманывать, лгать, изворачиваться.

– Там, Константин Васильевич, дело другое, – возразил Воробьев. Необходимость заставит это делать там… Тут же ведь нет такой необходимости. Тем более, старик такой чудесный…

– Вот этого-то наивного и доброго старика и надо облапошить, – сказал Ермаков. – Познакомит он нас со своим сыном-коммунистом. Мы с вами тоже представимся русскими коммунистами. Всегда надо быть ловким, предприимчивым человеком…

Они едва успели вскочить в автобус, который повез их в Мурэель.

XII

Мурэель – совсем небольшая, вся заросшая садами и цветами тихая деревенька с красными черепичными крышами.

Когда Константин и Воробьев проходили по вымощенной камнем улице, из калиток выглядывали любопытные Француженки – для них казалось необычным появление в их деревне чужих людей.

Воробьев спросил у одной из женщин, где живет Свиридов, и она указала на большой, весь увитый лозами дикого винограда, каменный дом.

Ермаков и Воробьев были удивлены чистотой и опрятностью, которая бросилась им в глаза, когда они вошли во двор к Свиридову. Как и улица, двор был вымощен камнем. Из открытой настежь двери хлева отливали шелком на солнце упитанные спины коров, помахивающих хвостами.

Паренек лет шестнадцати в пестрой блузе и кепи поил из ведра лоснящуюся от сытости вороную кобылу.

– Где можно увидеть хозяина? – спросил у него Воробьев, предполагая, что это, видимо, работник.

– Хозяин? – переспросил юноша, с любопытством оглядывая вошедших во двор людей. На простодушном веснушчатом лице его мелькнула улыбка, серые плутоватые глаза его заискрились. – Хозяин – я… Что вам угодно, мсье?..

– Нам нужен господин Свиридов. Здесь ли он живет?

– Он в доме, – махнул рукой юноша на крыльцо. – Это мой отчим. Попросить его сюда?

– Пожалуйста.

Юноша поставил ведро на скамейку, отвел кобылу в конюшню, прикрыл дверь и тогда не спеша направился в дом.

– Солидно себя держит паренек, – засмеялся Ермаков. – С достоинством. Он не очень-то признает здесь хозяином Максима.

Воробьев не успел ничего ответить. Из дому вышел располневший мужчина лет тридцати пяти. На нем были надеты короткий серый пиджак, коричневые штаны, узконосые штиблеты. На голове – небрежно надвинутая шляпа.

Константин сразу узнал в нем Максима. Но это уже был не тот стройный подобранный красавец-казак, каким он был десять лет назад. Ничего казачьего в нем не осталось.

– А-а! – обрадованно вскричал Свиридов, сбегая со ступеней крыльца. Ваше превосходительство! Константин Васильевич!.. Дорогие гости! Вот уж не ждал.

– А, ваше высокоблагородие! – в тон ему сказал, смеясь, Ермаков. Ну, давай поцелуемся.

Они обнялись и троекратно расцеловались.

– Рад тебя видеть, Максим! – сказал Константин. – Но ты совсем изменился, стал французским буржуем.

Свиридов весело расхохотался.

– Что же поделаешь, Константин Васильевич, есть пословица: попал к соловьям, по-соловьиному и пой… А я зараз, – меняя разговор, промолвил он, – хотел пойти на вокзал. Ко мне должен дружок из Парижа приехать. Казак из Усть-Хоперской станицы. На заводе Рено работает. Теперь я, конечно, не пойду, пошлю Жана. Жан, – обратился он по-французски к пасынку, – сходи, дружок, на вокзал, встреть там Михаила. Должен приехать из Парижа со своей мадам. Ты ведь его знаешь? Такой большой…

– Хорошо, отец, – покорно сказал юноша. – Большого Михаила я знаю.

– Прошу, господа, в дом, – засуетился Свиридов. – Прошу! Никак не ждал вас сегодня. И вдруг такая радость. Очень кстати: у моей дочурки Жанны сегодня день ангела…

Вошли в застекленный коридор, полный света и приятных запахов стряпни. Мохнатая черная собака, дремавшая на коврике в солнечном квадрате от окна на полу, приоткрыла глаза и заворчала.

– Вальден, молчать! – прикрикнул на него Максим и засмеялся. – Я с кобелем по-русски объясняюсь. Иной раз зайдем с ним в сад. Сяду на скамейку и начну по-матерному обкладывать его, ну и на душе сразу так полегчает, навроде с русским человеком побеседовал.

Все рассмеялись.

– Ну, а кобеля-то ты не научил по-матерному ругаться? – спросил Ермаков.

– Покель не научил, но, должно, скоро научится. Потому, как зачну я ругаться, то он ворчит, проклятый. Должно, учится… Заходите сюда, господа! Милости прошу! – распахнул Свиридов перед своими гостями дверь в комнату. – Это у нас горница.

Гостиная была большая, прохладная, хорошо обставленная и оклеенная голубыми с золотыми цветами обоями. Посреди комнаты стоял большой стол, накрытый бордовой бархатной скатертью. У стены – массивный палисандровый буфет с заполненными хрустальной и фарфоровой посудой полками. У противоположной стены – большой диван с разбросанными на нем вышитыми подушками, полумягкие стулья и кресла.

– Жюльетта! У нас гости! Пойди, милая, сюда, познакомься! – крикнул по-французски Свиридов в открытую дверь другой комнаты.

– Сейчас, Макс! – отозвался приятный женский голос.

– Присаживайтесь, дорогие, – пригласил Максим. – Давайте ваши шляпы. Чувствуйте себя, как дома.

В гостиную, шурша накрахмаленным белоснежным передником, впорхнула хорошенькая, розовая толстушка лет тридцати пяти – семи.

Оглянув гостей, она смущенно засмеялась и певуче сказала по-русски:

– Здрасти!

– Здравствуйте, здравствуйте! – раскланялся Ермаков, встав со стула.

– Вот это и есть моя дорогая женушка Жюльетта, – любовно обняв ее, горделиво сказал Свиридов. – Она у меня стала донской казачкой. Правда ведь, Жюльетточка?

– О, да! О, да! – закивала француженка. – Я козочка…

– Нет!.. Не козочка, – расхохотался Максим, – а казачка… Козочка это, объяснил он ей по-французски, – коза.

Жюльетта звонко рассмеялась.

– А это, Жюльетта, знаешь кто? – указал Свиридов на Ермакова. – Это мой односельчанин, сосед. В одной станице жили. Он важный человек генерал.

– Ой-ой-ой, женераль! – шутливо взвизгнула Жюльетта, кокетливо приседая. – Я простая французская крестьянка. Мне страшно быть вместе с такой важной персоной.

– Ничего нет страшного, – пожимая ее маленькую, огрубевшую от работы, руку, произнес Константин. – Тем более, я уже теперь не генерал.

– А кто же вы? – поинтересовалась Жюльетта.

– Трубочист.

Француженка весело захохотала, хлопнув себя руками по бедрам:

– Ой, как интересно! Трубочист.

Она протянула руку Воробьеву и мило улыбнулась ему. Воробьев с удовольствием пожал ее руку. Француженка ему понравилась. У нее такие ласковые темные глаза с длинными черными ресницами! На розовых щеках ее играли ямочки.

– Пардон, мсье, – сказала она, обращаясь ко всем, – разрешите мне накрывать стол. Сегодня у нас семейный праздник. У нашей Жанны день ангела… Жанна! Приведи ее сюда, Макс. Покажи нашу прелестницу. Ведь она тоже казачка? Так?

– Да, она французская казачка, – сказал Воробьев, не спуская с хозяйки восхищенных глаз.

Жюльетта, сверкнула на него глазами и опустила их. Видимо, красивый молодой человек тоже произвел на нее впечатление.

Свиридов привел в гостиную свою разряженную, как куколка, похожую на мать, дочку. Девочка была ласковая, забавная. Гости занялись ею. Жюльетта, накрывая на стол, с улыбкой поглядывала на Воробьева, игравшего с ее дочуркой.

С вокзала вернулся Жан и привел Михаила с женой. Михаил был высоченного роста, плечистый и широкогрудый детина лет тридцати двух, в берете и зеленой вельветовой куртке. Жена же его, Маргарита, светловолосая блондинка, была тоненькая и вертлявая. И сразу же, судя по обращению Маргариты с мужем, все заключили, что она всецело господствовала над этим огромным человеком.

Жюльетта рассадила всех за стол, причем сделала так, что Ермаков сел рядом с Маргаритой, а около себя она устроила Воробьева. Жанне, в ее маленьком высоком креслице, предоставили самое почетное место за столом. Перед именинницей пылал жаром только что вынутый из печки пышный, поджаристый именинный пирог с двумя зажженными свечами.

– Дорогие друзья! – поднялся Максим с бокалом вина. – Сегодня у нас много приятных событий. Ну, во-первых, день ангела Жанночки. А во-вторых, приехали дорогие наши гости: генерал Ермаков со своим бывшим адъютантом Воробьевым. Ну, и Миша вот с Маргаритой своей. В общем, друзья, выпьем за эти хорошие события!..

Все выпили. Разговорились. Михаил, по виду довольно тупой, ограниченный человек, на самом деле оказался остроумным, разговорчивым. Он рассказал много интересного о своей работе на автомобильном заводе Рено.

– Надо отдать должное французам, – говорил Михаил. – Люди они внимательные, чуткие и отзывчивые… Но, прямо скажу, больно уж наивные… Сейчас на заводе много работает русских и казаков в том числе. Но когда я поступал, – было это в начале двадцать второго года, – то на заводе не было еще ни одного казака. Так вот, когда французы узнали, что к ним на завод поступил работать казак, так они за мной прямо-таки ордой ходили. Осматривают со всех сторон: какой же это, дескать, казак, когда бороды нет? Непорядок!.. Почему нет? Так некоторое время я ходил по заводу со свитой. Бывало, окружат меня, спрашивают: «Скажи, казак, а что, правда, что у вас по улицам медведи и волки бродят?» – «Правда», – отвечаю. В ужас приходят. Просят, умоляют рассказать об этом подробнее, ну и начинаешь им такую ахинею пороть, что самому впору в это поверить. Вот так однажды окружили: расскажи да расскажи, как вы с медведями живете. Христом-богом прошу их отпустить меня, говорю, дескать, некогда. «Расскажи, а потом пойдешь». Ну, и начал плести я им небылицу, лишь бы отвязаться от них. «Жил, говорю, в нашей станице один казак с семейством своим. А по соседству с ним в берлоге проживал медведь с медведицей. Жили дружно, друг дружку не трогали… Дело даже доходило до того, что иной раз казак сам напьется пьяным и медведя напоит… А опосля оба довольные бывают… Повадился казак в берлогу к медведю ходить. Придет, водки принесет, сам напьется и медведя напоит… Медведь напьется да захрапит, спит, а казак с медведицей играть. Так продолжалось некоторое время… Все оно так и было бы ничего. Да вот как-то произошел такой случай: храпел, храпел однажды пьяный медведь, да вдруг и проснись. Глядь, а казак-то с медведицей забавляется. Взревел тут медведь от ревности, да и съел казака…»

Константин и Воробьев расхохотались. Жюльетта потребовала, чтоб Максим перевел, что рассказал Михаил. Тот подчинился требованию жены и перевел. Женщины завизжали от восторга.

– Ну и что же, поверили французы этой басне? – спросил, смеясь, Воробьев, раскрасневшийся от вина и успехов у хозяйки, которая как бы невзначай раза два наступила своей туфелькой ему на ногу.

– Когда я им рассказал эту побасенку, – засмеялся Михаил, – то они на меня обиделись: брешешь… Ну, тогда и я рассерчал: «Чего вы от меня требуете? – говорю. – Такие же русские люди, как и вы. Ничуть не хуже. Останьте, – говорю, – от меня». После этого отстали.

– Ну как, Максим Андрианович, – спросил Константин у Свиридова, теперь ты уже, вероятно, совсем офранцузился и не мечтаешь о своем тихом Доне?

– Да где уж теперь думать о нем? – отмахнулся Свиридов. – Все! Посмотрите вон на них, – указал он на жену и дочь. – Куда теперь от них денешься?.. Правда, что офранцузился. Меня и в деревне-то зовут не Максимом Свиридовым, а по-своему, Макс Свирдьен, – засмеялся он. – Иной раз бывает, так взгрустнется по родной сторонушке, что прямо-таки сердце вскипит, так слезами бы и залился… Конечно, хочется поехать, поглядеть, что там делается на Дону. С родителями да с родными, ежели живы, повидаться бы. Но только поехал бы на время, а вовсе жить там не остался бы. Сюда тянет семья, что ни говори. Я, братцы, как затоскую по дому, так зараз же жбан вина на стол, зову жену Жюльетту, пасынка своего Жана. Садимся за стол, наливаем вина в стаканы и начинаем песни казачьи петь…

– А разве они умеют казачьи песни петь? – удивился Воробьев.

– Эге! – усмехнулся Максим. – Еще как. Я их научил. Они, конешное дело, смысла слов-то не понимают, но заучили слова и мотивы песен уловили. Слух у них есть. Вот мы и поем! Пою я, пью вино да слезами обливаюсь. Ежели желаете, зараз споем. Жюльетта! – обратился он к жене. – Споем песню. Жан, давай!

И Максим, приложив ладонь к щеке, высоким голосом начал:

 
За Ура-алом, за рекой
Ка-азаки гуляют…
 

Жюльетта с Жаном звонко подхватили:

 
Эй! Эй! Пит-гулат
Казаки гу-ула-ают…
 

И снова Максим тонко заводил:

 
На них шапки-тумаки,
Хра-абрые ребята-а…
 

И тут уже не только Жюльетта с сыном Жаном, но и Михаил, и Константин, и Воробьев – все дружно гаркнули:

 
Эй! Эй! Жить-гулять,
Хра-абрые ребята…
 

Разудалая донская песня, стройная, горячая, далеко разносилась по маленькой французской деревушке, вызывая добродушные улыбки у соседей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю