Текст книги "Перед лицом Родины"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– А бог его ведает? – пожал плечами Василий Петрович. – Зараз узнаем.

Надя вскрыла конверт, развернула густо исписанный клочок бумаги. На стол выпала небольшая фотография седовласого исхудавшего мужчины. Анна Андреевна трепетно схватила ее дрожащими руками.

– Сынушка! – впилась она глазами в фотографию. Слезы полились по ее морщинистым щекам. – Боже ты мой! Какой же он стал, бедненький! Настоящий старик… Родимый мой. Видно, несладко ему живется на чужбине…

– Ванятка, подай очки! – попросил Василий Петрович.

Мальчик принес очки. Надев их, старик присмотрелся к фотокарточке.

– Да, – вздохнул он. – Видать, взаправду, небогато он там живет. Ну, что же, что искал, то и нашел. Никто его туда не толкал. Сам добился такой жизни.

Фотография пошла по рукам. Каждый, посмотрев, передавал ее другому, говоря что-нибудь соболезнующее о Константине.

– Ладно, – махнул рукой Василий Петрович. – Господь с ним. Какой есть, таким и останется. Читай, Надюша, письмо.

– Слушайте! – сказала Надя и стала читать письмо вслух:

«Дорогие родители и все мои ближайшие родственники! Привет вам с чужедальной стороны от блудного сына вашего, бездомного, печального скитальца. Думаю, что не особенно приятно вам будет получить это письмо от меня, ибо неизвестно еще, как на это посмотрит ваша власть…»

Василий Петрович покосился на Сазона и с удовлетворением подумал: «Господь вразумил нас позвать этого дурака. Нехай слухает, а то бы беды могли нажить. Привязались бы…»

– Далее что? – спросил он тревожно.

«Могут еще подумать, – читала Надя, – что я намереваюсь завязать с вами переписку! Нет! Я не прошу от вас ответа. Мне его не надо. Просто я решил написать вам, напомнить о себе, сказать, что жизнь моя не удалась. Когда-то я мечтал о многом, очень многом. Я рьяно добивался своей цели. Мне хотелось быть если уж не на первых ролях в жизни страны нашей, то хотя бы на вторых, быть видным. Когда-то я страшно завидовал головокружительной карьере Мамонтова, мальчишке Покровскому, тупице Шкуро. Но завидовал зря. Все они кувырком полетели в пропасть. Некоторые из них гниют в могиле, другие же, как и я, влачат жалкое существование на чужбине… Да черт с ними! Лучше я скажу о себе. У меня, дорогие, не хватило ли сил, ни умения добиться своего счастья…»

Письмо было длинное. В нем было много бессвязных рассуждений, много было сумбурного. Видимо, Константин писал его в сильном возбуждении.

«Дорогие мои, – заканчивалось письмо, – простите за все. Прошу прощения у отца. Я когда-то глупо и нелепо обидел его. Земно кланяюсь ему в ноги. Прости, отец!..»

Василий Петрович закашлялся и, оглянувшись, – не смотрят ли на него, – украдкой отер глаза.

«Прошу прощения у милой родной мамы, я к ней недостаточно почтительно относился. Только тут, на чужбине, я почувствовал, что значит мать!..»

Анна Андреевна зарыдала.

– Ну, ладно уж, мать, – сказал Василий Петрович. – Помолчи уж.

«Прошу прощения и у братьев – у Захара и Прохора. Особенно у Прохора. Были мы с ним лютыми врагами. Но бог нас рассудит, кто из нас прав, а кто виноват. Я за все ему прощаю, пусть и он меня простит…

Целую свою любимую сестренку Наденьку. Привет всем моим племянникам и племянницам.

В то время, когда вы, мои дорогие, будете читать это письмо меня, несчастного вашего сына и брата, в живых уже не будет. Я кончаю все расчеты с жизнью…»

– Боже мой! – в ужасе всплеснула руками Анна Андреевна. – Сыночек родной!

– Да погоди же, мать! – оборвал ее Василий Петрович. – Послухай вот!

Старуха притихла. Нада читала дальше:

«Посреди Парижа протекает прекрасная закованная в гранит река Сена. Через нее переброшено много мостов. В числе их есть так называемый Новый мост, хотя ему уже более трехсот лет. Мост этот очень любят самоубийцы. С него удобно прыгать в воду. Все неудачники, вроде меня, приходят на Новый мост. Полюбовавшись в последний раз Сеной, они бросаются с моста вниз головой. Вот такую смерть я-и выбрал себе. Прощайте! Поплачьте по мне. Родная мамочка, отслужи за упокой моей души панихиду.

Ваш Константин».

Тут уж никакая сила не могла сдержать старую женщину от рыданий. Закрыв восковыми, испещренными синими сухожилиями руками лицо и припав головой к столу, она зарыдала, причитая:

– И ро-одимый… ты мой… сы-ынушка-а…

Насупившись, Василий Петрович молчал. По бронзовым его щекам ползли слезы, и он теперь не стыдился их. Плакала Надя, плакала и Лукерья. Захар нагнул свою чубатую голову, крутые его плечи вздрагивали.

Сазон вздохнул.

– Что ж, граждане. Горе, конешное дело, для вас дюже большое… – Он встал и тихо вышел из горницы. Его никто не удерживал.

XV

Окончив академию, Прохор Ермаков получил назначение в штаб Северо-Кавказского военного округа на должность начальника пятого отделения, ведающего боевой подготовкой.

Представившись командующему Кашурину Евдокиму Карповичу, с которым был немного знаком еще во время гражданской войны, Прохор приступил к исполнению своих обязанностей.

Квартиру Прохору Ермакову дали хорошую, четырехкомнатную, уютную и удобную. Семья стала обживаться к ней, подыскали и домработницу. Зина, жена Прохора, устроилась на работу по своей специальности в филиал научно-исследовательского института организации и экономики сельского хозяйства. Прохор души не чаял в ней и в маленьких детях, Генке и Ане.

Любовь между Прохором и Зиной началась при довольно романтических обстоятельствах. Будучи в 1918 году членом совнаркома Донской социалистической республики, Прохор в составе экспедиции председателя совнаркома Федора Подтелкова был направлен в верховые станицы Дона. Цель экспедиции заключалась в вербовке фронтового казачества в советские полки.

В слободе Поляковке экспедиция Подтелкова была окружена контрреволюционными казаками во главе с гвардейским офицером Спиридоновым, сослуживцем Подтелкова по русско-германской войне, и разоружена.

Видя всю безысходность и неминуемую гибель отряда, Подтелков приказал Прохору во что бы то ни стало пробиться сквозь враждебно настроенную толпу белогвардейцев за помощью к Щаденко, находившемуся с отрядом Красной гвардии на разъезде Грачи. Прохор бросился выполнять приказание Подтелкова, но был обстрелян белыми и ранен. Истекающего кровью, его спасла Зина, на глазах которой он был ранен. Она спрятала Прохора в соломе на своем дворе.

За те немногие дни и ночи, что Прохор прятался у Зины, молодые люди успели полюбить друг друга. Расставаясь, они даже дали обещание встретиться как можно скорей. Но начались суровые дни гражданской войны, разлучившие их на долгие годы. Но потом они все же встретились и поженились.

…Как-то придя со службы домой, Прохор застал у себя Марину. Еще раздеваясь в передней, он услышал ее грудной смех, доносившийся из столовой.

– Если это платье надеть, – смеясь говорила Марина, – так мужчины нас засмеют…

– А вот такое? – спросила Зина.

– Совсем другое дело, Зиночка. Оно и модно, и тебе будет идти. Но к нему шел бы кружевной воротничок. Обязательно к новоселью сшей себе.

Скинув сапоги и надев комнатные туфли, Прохор вошел в столовую.

– Здравствуй, Мариночка! – поздоровался он. – О каком новоселье идет речь?

– Здравствуй, Проша. О каком новоселье? Понятно, о вашем. Ты что, хотел бы так отделаться? Не выйдет.

– А как на это смотрит моя супруга? – взглянул Прохор на Зину.

Зине было лет тридцать. Подстриженные черные волосы завитушками выбирались из-под шелковой розовой косынки, оттеняя ее белое лицо. Большие темные глаза с длинными ресницами придавали ее лицу особенную прелесть.

– Я на это смотрю положительно, товарищ супруг, – ответила Зина. Без вечеринки нам не обойтись…

Прохор подсел к женщинам и закурил.

– Ах, Прохор, что ты наделал! – в отчаянии вскричала Зина.

– Что такое? – испуганно вскочил Прохор, думая, не сел ли он на что-нибудь.

– Да закурил… – Я ведь просила тебя не курить в комнатах.

– Как ты меня испугала! – положил руку на сердце Прохор. – Я думал, случилась какая-нибудь беда.

Ткнув папиросу в пепельницу, он затушил ее.

– Так кого же пригласим на вечеринку, милые женщины?

– Во-первых, надо договориться, когда устроить ее, – сказала Марина, – а потом уже о приглашенных речь вести.

– Давайте организуем ее двадцатого августа, – предложила Зина. Будет кстати: у Гены день рождения.

– Замечательно! – захлопала в ладоши Марина. – Твои, Геничка, именины отпразднуем, – крикнула она упитанному краснощекому мальчику, возившемуся с игрушками в углу.

– А какие мне купят подарки? – спросил Гена.

– Ты, брат, оказывается, человек практичный, – засмеялся Прохор. Сразу речь завел о подарках…

– Это уж дело мое, что куплю, – засмеялась и Марина. – Тогда увидишь, что принесу.

– Итак, решено и подписано, – хлопнул ладонью по столу Прохор. Двадцатого августа. Кого приглашаем? Я вот, например, должен пригласить начальника первого отдела штаба Ворожейкина Михаила Аркадьевича. Он мой старый товарищ. Потом моего заместителя Коршунова Георгия Григорьевича тоже надо. Разумеется, оба должны с женами прийти. А теперь говорите вы, кого намереваетесь позвать. Одну минуточку, я сейчас…

Он принес из кабинета блокнот и карандаш.

– Слушаю, – приготовился он писать.

– Запиши профессора Карташова Фрола Демьяновича с женой.

– Это кто же такой? – полюбопытствовала Марина.

– Мой начальник, – сказала Зина. – Губолиз.

– Как? – изумилась Марина.

– Да, – засмеялась Зина. – У него странная и некрасивая привычка облизывать свои губы. Скажет слово и облизывает губы… Ха-ха-ха!

– Фу, как это неприятно! – брезгливо поморщилась Марина… – Надо еще пригласить Апухтина Михаила Федоровича. Он хороший приятель Виктора. Ездят вместе на рыбалку.

– Это ты про нашего Апухтина говоришь? – спросила Зина.

– Ну, конечно.

– О! Его обязательно надо. Он наш старший научный сотрудник. Замечательный человек. Когда я пришла в первый раз в институт, то не знала, за что взяться, растерялась. Апухтин помог мне, ознакомил с делами, ввел в курс работы…

– Решено, – резюмировал Прохор. – Включаем… Дальше кого?

– Наверно, все, – сказала Марина.

– Ну как же все? – возразил Прохор. – Надо же еще включить в список твоего, Марина, неизменного кавалера и рыцаря Смокова Ивана Евстратьевича.

– Смокова? – недоумевала Марина. – Зачем? Разве ты его, Проша, знаешь?

– Да как-то вот на днях Виктор познакомил меня с ним. Даже стакана по два пива выпили в ресторане… Приятное впечатление на меня произвел. Я даже успел прочитать его несколько рассказов… Даровитый человек он… Сумеет наверняка выбиться в хорошие писатели… Его, по-моему, стоит пригласить, а?

– Не знаю, – посмотрела Зина на Марину.

– Ехидный человек он немного, – сказала Марина. – А в общем, ничего. Можно, конечно, и пригласить… Его можно пригласить и без жены… Он этому случаю даже обрадуется…

– Нет уж, – закачал головой Прохор. – Если приглашать, так уж приглашать с супругой. – И записал: – Смоков с женой.

В этот вечер обо всем было договорено.

XVI

Двадцатого августа новенькая, еще пахнущая свежими красками, звонкая и светлая, как китайский фонарик, просторная квартира Ермаковых заполнялась шумливой, веселой толпой гостей.

Зина и Прохор принимали их в прихожей.

Вскоре все собрались за празднично накрытым столом. Здесь был и профессор Карташов Фрол Демьянович, лет сорока, гладко причесанный линялый блондин с серыми навыкате глазами, со своей супругой Людмилой Антоновной, маленькой и хрупкой женщиной лет тридцати пяти, работавшей врачом скорой помощи. Рядом с ним сидел его помощник по институту, старший научный сотрудник Апухтин Михаил Федорович, человек лет тридцати, спортивного телосложения, смуглолицый, в пенсне. Пришел он с женой – миловидной шатенкой Валентиной Васильевной.

Рядом с Мариной сидел заместитель Прохора – Георгий Григорьевич Коршунов, длинный, худющий мужчина (ста девяноста сантиметров роста, как он любил себя рекомендовать) с четырьмя шпалами в петлицах. По натуре своей он был замкнутый, угрюмый. Не поднимая глаз от тарелки, он слушал, что говорилось вокруг, и молчал.

В противоположность ему его жена Клавдия Дмитриевна – полная красивая женщина под тридцать лет – была кокетлива и непомерно болтлива. Она трещала, как сорока, иногда говоря такие несусветные глупости, над которыми сама же первая и хохотала. Сбоку ее сидел Иван Евстратьевич Смоков в темном пиджаке и светло-голубом галстуке. Он то и дело, впрочем, искоса поглядывая на свою супругу, сидевшую на другом конце стола в обществе Зины и Прохора, украдкой лобызал руку своей соблазнительной соседки.

– И почему я вас до сих пор не встречал? – ворковал он ей на ухо. Очаровательнейшая женщина. Первым же взглядом своих чудесных глаз вы сразили меня, и пал у ваших ног.

– Ох! – томно вздыхала Клавдия Дмитриевна. – Иван Евстратьевич, вы настоящий демон, соблазнитель. Берегитесь, предупреждаю вас, я влюбчивая. А вдруг я влюблюсь в вас, что тогда? Я ведь так просто не отстану от вас…

Иван Евстратьевич оторопело отодвинулся от нее. «А черт ее знает, пронеслось у него в голове, – а может, она в самом деле дура такая».

Клавдия Дмитриевна весело расхохоталась.

– А вы трус, оказывается!

Иван Евстратьевич захихикал.

– Что вы! Что вы!.. – расхрабрился он. – Ни одной женщины в своей жизни не боялся.

Уловив хмурый взгляд своей Настюки, Смоков вдруг притих, стал, к недоумению своей собеседницы, каким-то сразу скучным, посерьезневшим.

– Да что с вами, Иван Евстратьевич? – допрашивала его Клавдия Дмитриевна. – Подавились, что ли, вы?.. Или, быть может, вспомнили какую-нибудь неприятность?.. Давайте выпьем на брудершафт.

Робко взглянув на жену и заметив, что она о чем-то оживленно разговаривала с профессором, Смоков глотнул водку и звучно поцеловал в щеку свою соседку.

– От любви к вам заскучал, – шепнул он ей.

Настюка вздрогнула от звука поцелуя, словно боевой конь от сигнальной трубы, повернула лицо в сторону мужа. Но супруг ее преспокойно сидел за столом, с загадочной улыбкой рассматривая абажур, спускавшийся с потолка…

Профессор подсел к Марине.

– Мы с вами почти земляки, – сказал он ей. – Как мне сообщила сейчас Анастасия Никитична, вы уроженка Азова, а я родом из Ейска. Соседи, так сказать… Я очень рад познакомиться с вами и вашим супругом… Я слышал, он писатель, причем талантливый. А вы тоже писательница?

– Нет. Я журналистка. Работала раньше в газетах. Сейчас не работаю. Дети. Они отнимают много времени. Жалею, конечно, что оторвалась от работы. Чувствую, что отстаю от жизни и тупею…

– Что вы, я бы не сказал этого, – промолвил профессор. – Я слушал вас, когда вы говорили. Вы в курсе всех событий и дел…

Марина вспыхнула от удовольствия. Слышать это из уст такого почтенного, уважаемого человека, как профессор Карташов, было приятно.

– А работать в учреждении женщинам не обязательно, – продолжал Фрол Демьянович. – Я считаю, нет более почетной для матери обязанности, как воспитание из детишек достойных граждан нашей страны… Так что, Марина Сергеевна, я только могу с удовольствием пожать вашу маленькую ручку и пожелать вам успеха в благородном вашем труде по воспитанию своих детей. Он взял руку Марины и поцеловал. – В вас, Марина Сергеевна, много волнующей женственности.

Марина с удивлением посмотрела на профессора: казался ей таким солидным человеком, серьезным, а говорит комплименты, как молоденький студент.

Фрол Демьянович засмеялся:

– Не удивляйтесь моему легкомыслию. Как видите, я человек, и все человеческое мне свойственно.

Весь вечер Карташов пробыл около Марины. Он много видел в своей жизни, бывал за границей. Говорить он умел, и Марине не было скучно с ним… Когда расходились с вечеринки, они были уже друзьями.

– Фрол Демьянович, приходите к нам, – пригласила она профессора.

– Зайду.

– Да-да, – немного опьяневший сказал Виктор, обнимая профессора. Приходите к нам с супругой. Будем рады.

А когда Виктор с Мариной пришли домой, Виктор вдруг вспомнил:

– А почему профессор сказал: «зайду», а не «зайдем»? Что он – не хочет бывать у нас со своей женой?

XVII

Неожиданно Коновалов стал просить Незовибатько, чтобы тот помог ему уйти с работы председателя колхоза.

– Ты ж сам понимаешь, Конон Никонович, – убеждал он секретаря партячейки, – колхоз растет, растут и требования ко мне. А я чего ж понимаю в хлеборобской жизни?

Незовибатько долго ничего не отвечал на это: колебался, но в конце концов он все-таки поставил вопрос о председателе колхоза на собрании партоорганизации. Собрание рекомендовало предложить колхозникам избрать Сазона Меркулова.

Как ни отказывался Сазон, а все же пришлось ему подчиниться. Партдисциплина для коммуниста – закон.

И вот теперь, сдав временно дела председателя стансовета своему заместителю, Сазон уже неделю работал председателем колхоза.

Дел в колхозе было много, и Сазон приходил домой поздно ночью утомленный, но радостно взволнованный от сознания того, что он тоже является участником великого события, которое сейчас совершается в нашей стране.

Как-то, сидя за завтраком в воскресный день, Меркулов усмехнулся:

– Вот, Сидоровна, и выпить некогда…

– Вот и хорошо. Может, совсем отвыкнешь от водки.

– Нет, Нюра, – отрицательно покачал головой Сазон. – Без водки жить невозможно. Человека хлеб живит, а водка крепит. Немножко выпить трудовому русскому человеку всегда неплохо. Конечно, только никак не перебарщивать…

– А ты всегда перебарщивал, – заметила Анна.

– Это ты верно говоришь, Нюра, – согласился Сазон. – Как это говорится в пословице: фляга моя, фляга, дай-ка я к тебе прилягу, ты меня не оставь, а я тебя не покину… Что ж, Сидоровна, – сокрушенно вздохнул он. – Что было, то было. Но теперь, Нюра, все!.. Неудобно напиваться до чертиков, потому как я председатель колхоза. Да какого же колхоза, ого-го!.. Иной раз ежели и выпью, то так совсем немножко, лишь для приличия…

– Брешешь, – с сомнением бросила жена.

– Нет, истинный бог, говорю, – перекрестился Сазон.

– Тож мне партийный, крестится, – с пренебрежением глянула на него Анна.

– Да это я так, – сконфузился Сазон, – нарочно. По привычке. Ты ж сама знаешь, я в божественность не верю. Какой же я был бы коммунист, ежели б верил?

– Коммунист ты, прямо надо сказать, липовый, – усмехнулась Анна. Помнишь, по весне-то, как мы с тобой ехали с поля, началась такая гроза, что прямо-таки хоть в землю зарывайся… Ты бросил вожжи мне, а сам залез под брезент, дрожишь весь, как щенок несчастный, а сам при каждом ударе грома крестишься да бормочешь: упаси господи и помилуй!.. Упаси и помилуй!.. Ха-ха-ха!..

– Да будя тебе брехать-то, – обозлился Сазон. – Померещилось тебе должно… Чтоб грозы я боялся, да ты что? Очумела, что ли?.. – Помолчав, Сазон строго спросил: – Ну, как дело с приемом в партию? Все еще не оформили?

– Незовибатько сказал, что на будущей неделе на заседании райкома будут разбирать…

– Да это, конешное дело, все формальность, – проворчал Сазон. – Кто же будет на райкоме возражать. Примут.

– И я думаю, что утвердят, – сказала Анна. – Причины к отказу как будто нет. Комсомол хорошую характеристику дал… Да меня беспокоит не это дело, а другое…

– Что такое? – встревожился Сазон.

– Да уж не знаю, говорить ли тебе.

– Это что же такое? Мужу и не говорить?

– Да, может, нельзя, – загадочно усмехнулась Анна. – Должно, это тайна…

– Да ты и впрямь очумела, Сидоровна, – вскипел Меркулов. – Какие могут быть тайны от мужа. Выкладывай!

– Да нет, пообожду, – засмеялась жена. – Вот спрошу Незовибатько, можно ли тебе сказать. Ежели разрешит, тогда скажу.

– Брось, чертова баба, издеваться надо мной! – разозлился Сазон. Говори зараз же! А о Незовибатьке ты мне меньше говори. Что-то ты, девка, частенько стала о нем вспоминать. Гляди, а то получишь на чай!

– Тю, очумелый! – всплеснула руками Анна. – Да уж не ревнуешь ли ты к нему? Постыдился бы такие слова гутарить. Друг же он тебе кровный.

– А на бабьем хвосту нет посту. Любовь, девка, может и раздор между друзьяками учинить…

– Дурак ты, Сазон, – фыркнула Анна. – Бельмечишь такое, что и слухать неохота. Это ты по себе, должно, судишь…

– Нет, Нюрушка, я не из таковских… Ну, не будем о том разговор вести. Ты вот лучше скажи мне, что это за секрет у тебя. Конон, что ли, говорил тебе о чем?

– Никому не скажешь?

– Не скажу, – весь дрожа от нетерпеливого любопытства выдавил Сазон.

– Дай слово.

– Вот честное слово – не скажу.

– Так вот, слухай, Сазон, что мне сказал Конон Никонович, таинственно проговорила Анна. – Ты, говорит он мне, умная баба, и я хочу рекомендовать тебя председателем станичного Совета…

– Что-о? – словно ужаленный подскочил Меркулов. – Тебя председателем стансовета? Да ты что, сказилась? Ай белены объелась? Председателем! Ха-ха-ха! Видали вы ее. Курице не быть петухом, бабе – казаком, а тебе председателем…

– А-а, – уязвленно завопила Анна, – ты надо мною еще насмехаться будешь будешь, чертова рахоба!.. Ты, пьянчуга, мог быть председателем Совета, а я нет? Что думаешь, собачьи твои уши, я не справлюсь с этой работой? Поглядишь еще. Я тебе покажу петуха. А то, вишь ты, бабе не быть петухом, а курице – казаком. Я смогу быть не только петухом, а настоящим орлом. Чертова перечница ты!

– Ой-ой-ой! – ухватился Сазон за голову руками. – Черт же меня дернул затронуть бабу. Жизни мне теперь не даст. Да перестань ты, Сидоровна, ради бога, дьявол тебе кум. Ладно, будь ты не только председателем стансовета, но хоть самого Азово-Черноморского крайисполкома заместо товарища Варина. Будь ты неладна!..

– Я тебе дам, проклятый! – клокотала в гневе Анна. – А я еще сказала товарищу Незовибатько, что, мол, подумаю, обсоветую по-хорошему с мужем своим, как быть. А опосля этого плевать я на тебя хотела. Слов терять даже не желаю. Завтра же пойду к Конону Никоновичу и скажу: согласна, мол, назначайте меня председателем стансовета. Поработаю, мол, не за страх, а на совесть. Я уж тебе, милый мой, утру нос, вот увидишь. Я ведь не буду пьянствовать со своими друзьяками, как ты…

Сазон, страдальчески сморщившись, словно от нестерпимой зубной боли, смотрел на свою разбушевавшуюся супругу, сокрушенно думая о том, за каким это он чертом ее растравил. И зачем только было ему ее затрагивать?

– Ну, да будя тебе, Сидоровна. Ей-богу, будя!.. Ну, правду говорится, что собака умнее бабы, она никогда на хозяина не лает. А ты на своего муженька законного, как цепная, накидываешься.

– Это я, стало быть, цепная? – ринулась Анна в угол, где обычно стоял веник. – Ах ты, нечистый дух!

Сазона словно ветром снесло. Как ловкий фокусник, он в одно мгновение вылетел из хаты. На крыльце он пребольно стукнулся лбом о подбородок Незовибатько, взбиравшегося по ступенькам.

– Что с тобой? – удивленно глянул тот на Сазона. – Ты случайно того, – покрутил он пальцем у лба, – не сбесился ли?

Сазон растерянно заулыбался:

– Да, хе-хе! С жинкой шуткуем. Навроде играем…

– Играете? Ну что ж, люди вы еще молодые. Можно и поиграть.

– Сидоровна! – приоткрыв дверь в хату, умильным голосом сказал Сазон, заглядывая туда, чтобы сообщить жене о приходе гостя. Но тотчас же он, захлопывая дверь, загоготав, как гусь, отпрянул от двери и, пробарабанив ногами по ступеням, скатился к воротам.

Дверь ураганно распахнулась, и в ней, как богиня возмездия, вся побагровевшая от гнева, с веником в руках, появилась Сидоровна.

– Дьявол! – прогремела она, замахиваясь на Незовибатько. Но тотчас же, заметив свою ошибку, смущенно вскрикнула: – Ой, чуть вас веником не ударила! Я думала, это Сазон…

Сазон, важно отдувая щеки, подошел к крыльцу, зная, в присутствии Незовибатько ему не грозит опасность со стороны воинственно настроенной жены.

– Ну хватит, Сидоровна, шутковать, – произнес он внушительно. Поиграли и хватит, не маленькие ведь. Приглашай гостя в хату.

Умная женщина сразу поняла уловку мужа.

– Ну разве ж я, Сазоня, за тобой угонюсь, – миролюбиво сказала она. Ты ж мужчина, а я слабая женщина… Заходьте до нас, Конон Никонович. Гостечком дорогим будете…

– Да рассиживаться-то мне некогда, – ответил Незовибатько. – Я минут на десять по делу.

– Да заходьте, – певуче проговорила Анна, – а там тогда будет видно, сколько вы просидите – десять минут, а может, и побольше…

Пропустив в дверь гостя, она метнула на мужа свирепый взгляд и, погрозив ему кулаком, вошла вслед за ним.

Постояв мгновение на крыльце в раздумье, Сазон решительно тряхнул головой, словно отгоняя мрачные мысли, и вошел тоже в хату.