Текст книги "Перед лицом Родины"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

VIII

Живя в Москве и учась в академии, Прохор Ермаков часто встречался с Надей и ее мужем профессором Аристархом Федоровичем Мушкетовым.

Ему нравился выбор сестры. Лучшего мужа он ей и не мог желать.

Аристарху Федоровичу было сорок три года, а он достиг уже многого: профессор, декан факультета. Неутомимый общественник, уважаемый и авторитетный человек, Мушкетов был избран депутатом Московского городского Совета.

Сын казака Тишанской станицы на Хопре, учителя начальной школы, он в семилетнем возрасте остался сиротой – умер отец. Мать, малограмотная, больная женщина, сразу же после его смерти впала в нищету. Маленькому Аристарху пришлось работать батрачонком у богатых кулаков. С большим трудом удалось ему закончить двухклассное училище. Он был прилежный грамотный мальчуган, при содействии деда – помощника станичного атамана ему предоставлялась возможность устроиться переписчиком в правление атамана, но это его не привлекало: хотелось учиться.

С помощью учителей, друзей отца, мальчик подготовился и блестяще выдержал экзамены в Усть-Медведицкую учительскую семинарию. Его приняли учиться на казенный счет.

Учился он превосходно и закончил семинарию с отличием. И это дало ему возможность попасть в Московский медицинский институт, о чем он мечтал уже давно.

Выглядел профессор молодо, значительно моложе своих лет. Несколько выше среднего роста, широкоплечий, он по-юношески был строен. Лицо его привлекательно: большой лоб с глубокими прорезами, тонко очерченный нос с горбинкой, глаза светло-голубые, пышные темно-каштановые волосы. Красивый мужчина. У женщин он имел немалый успех. Ему звонили по телефону, писали записки, назначали свидания.

Особенно этому способствовало то, что Аристарх Федорович был вдовцом. Его жена, Нина Васильевна, внезапно, в самом расцвете, умерла от болезни сердца года два назад.

Но Аристарх Федорович не был падок на мимолетные увлечения. Он, конечно, был не против жениться, но жену он хотел найти серьезную, чтобы она была матерью его четырнадцатилетней дочери Лидочки.

Около года назад ему пришлось быть на семейном празднике у своего приятеля, доцента медицинского института. Там он встретился с ассистентом этого же института Надей Ермаковой. Аристарх Федорович разговорился с девушкой. Его поразили ее серьезность и начитанность. Мушкетов встречался с ней еще несколько раз, и Надя все больше ему нравилась.

Вскоре он сделал ей предложение, она согласилась, и они зарегистрировались. Прожив с ней несколько месяцев, Аристарх Федорович убедился, что он не ошибся в своем выборе – жена его была умная и скромная женщина.

Как-то Прохор зашел к Мушкетовым.

– А, Прохор Васильевич! – радостно встретил его Аристарх Федорович. Вот кстати. А я даже намеревался позвонить тебе, чтобы ты пришел… Вот только с Зиной как?.. Съездить бы за ней…

– Зины сейчас нет дома. Она на заседании ученого совета… А что случилось?

– О, братец ты мой! – весело воскликнул Мушкетов. – Есть причина выпить по рюмке коньяку. И вот мне хотелось бы сделать это вместе с родственниками…

– А что же это за причина? – осведомился Прохор.

– Причина заключается вот в этом, – похлопал рукой Мушкетов по книжке в коричневом переплете. – Пять лет писал… Весь свой хирургический опыт вложил в нее… И вот эти многолетние труды теперь опубликованы… Сегодня получил авторские экземпляры… Одну, конечно, подарю тебе… Ну как же тут не радоваться?..

– Да, – перелистывая страницы книги, сказал Прохор. – Радоваться есть чему… Поздравляю, дорогой Аристарх Федорович.

Они расцеловались.

– Теперь будем ждать отзывы, – озабоченно произнес профессор. – Что скажет пресса… А вдруг да разругают…

– За что же ругать? – возразил Прохор. – Ведь труд написан на основе же собственного опыта?

– Именно. Мои изыскания в области хирургии… Конечно, привожу опыт и моих коллег… Но ведь бывает всякое… Кому-то что-то не понравится…

– Ну, могут быть замечания… Это только пойдет на пользу… При повторном переиздании поправишь…

– Посмотрим, – отмахнулся Мушкетов. – Гадать нечего…

– Здравствуй, Проша, – вышла из соседней комнаты Надя.

– Здравствуй, сестричка, – поцеловал ее в щеку Прохор. – Цветешь?

– Цветет, – любовно глядя на жену, сказал профессор. – Смотри, какая она у меня милая, красивая.

Зарумянясь от смущения, Надя засмеялась:

– Сглазите… Плюньте три раза через левое плечо. Красавица, всем чертям могу понравиться… На ведьму похожа…

Но, говоря это, Надя, конечно, лукавила. Она и сама отлично знала, что хороша. Ей двадцать семь лет, но на вид можно дать не более двадцати трех. Фигура у нее гибкая, тоненькая, как хворостинка. Она была разительно похожа на брата, но лицо, несколько продолговатое, не смуглое, как у Прохора, а белое, с румянцем, нежное, как у молоденькой девушки. Чудесны ее большие синие глаза, глубокие, как колодцы с ключевой водой. Волосы пышные, вьющиеся, отливали червонным золотом.

– Харитоновна! – сказал Надя пожилой домработнице. – Давайте, что у нас там есть из закусок…

Надя достала из буфета скатерть, накрыла на стол.

– Садись, Проша, – сказала она брату.

Все уселись за стол. Выпили по рюмке коньяку.

– Да, друзья, – вспомнил Аристарх Федорович, – есть еще одна причина выпить вторую рюмку… Вчера на заседании секции здравоохранения меня выбрали председателем этой секции… Как ни отказывался я, ничего не вышло. Выбрали…

– Это очень хорошо, – заметила Надя. – Значит, ценят тебя…

– Загружен я очень, – пожаловался профессор.

– Но это же нагрузка почетная, – сказал Прохор.

Из своей комнаты вышла Лида. Поздоровавшись с Прохором, она обратилась к отцу:

– Папочка, разреши мне пойти в кино. Там интересный фильм сейчас идет…

– Но как же ты одна?

– Я с соседской девочкой Аней пойду.

– У мамы спроси разрешения, – сказал профессор.

– Надежда Васильевна, разрешите, – подчеркнуто вежливо сказала девочка.

– Я не возражаю, – тихо проронила Надя.

Лида, попрощавшись с Прохором, вышла.

Несколько секунд все смотрели на дверь, за которой скрылась девочка.

– Беда, – покачал головой Аристарх Федорович.

– Так до сих пор и не подружились? – посмотрел на сестру Прохор.

– Нет, – вздохнула Надя. – Она меня не любит. Как я ни стараюсь быть ближе к ней, ничего не получается. Чуждается. Видимо, убеждена, что я не по праву заняла место ее матери.

– Меня это очень печалит, – огорченно проговорил Аристарх Федорович. – Два человека, которых я больше всего на свете люблю, и вот… не ладят.

– Но я все-таки попробую все сделать, чтобы она меня полюбила…

Помолчав, она сказала:

– Я сегодня получила письмо от отца…

– А я давно от него не получал, – сказал Прохор. – Что пишет он?

– Приглашает нас приехать в станицу. Говорит, что хочет познакомиться со своим зятем…

– Надо поехать, – заметил Прохор.

– Вот соберусь в отпуск, – сказал Аристарх Федорович, – тогда съездим.

– Обязательно съездим, – кивнула Надя. – Отец пишет, что приобрел трактор… Не пойму, хорошо это или нет.

– А чего ж тут плохого? – вздернул плечом профессор. – Он хороший хозяин. При Советской власти наши крестьяне должны переходить от примитивного способа ведения земледелия к прогрессивному… Политика нашей партии направлена на поднятие сельского хозяйства… Сельскохозяйственные орудия должны быть усовершенствованными. Взять, к примеру, Северную Америку…

– Постой-постой, Аристарх Федорович! – засмеялся Прохор. – Тут сравнения твои непригодны. В Соединенных Штатах кулацкие фермерские хозяйства… А задача нашей партии создать у нас хозяйства кооперативные… Вспомни, что говорил по этому поводу Ленин…

– Это верно, – согласился профессор. – Я политик плохой. Но скажу вот что: неизвестно еще, когда у нас будут сельскохозяйственные кооперативы… А пока нельзя допускать, чтобы сельское хозяйство у нас падало.

– Но вот образуются же коммуны? – вступила в разговор Надя.

– Капля в море, – махнул рукой Аристарх Федорович. – Да и не особенно что-то народ идет в эти коммуны…

– Пойдут.

– Зря отец трактор купил, – раздумчиво заметил Прохор. – Зря! Врагов наживает… Да и не нужен он ему… Старый человек. Если б нуждался, так я ему всегда бы помог…

– И мы с Надей можем ему помогать, – вставил профессор.

– Посоветовал бы ему продать трактор, – сказал Прохор. – Так разве послушает?.. Своенравный старик.

IX

Весть о том, что Василий Петрович Ермаков приобрел себе в Ростове трактор, была встречена в станице по-разному. Богатые казаки, такие, как Андриан Евстратьевич Свиридов, калмык Адучинов, да и многие другие, отнеслись к этой новости сдержанно.

– Дело оно, конечно, неплохое, – рассуждал в кругу казаков рыжебородый старик Свиридов. – Но только неприспособленная она для нас, эта машина. Но вот, ежели, к тому говоря, поломается трактор, что тогда делать будешь? Где чинить? Да еще и управлять надобно уметь… За границами-то, там, конешное дело, приспособились к этой вещи. А у нас нет… Нет! – махал он пренебрежительно рукой. – А я бы ни в жисть не взял бы его… Ни к чему он, господь с ним…

– Истинный господь, правда! – соглашалась другие. Но это была ложь. Каждый из них, этих богатых казаков, завидовал Василию Петровичу и втайне мечтал о такой машине. И будь на месте старика Ермакова (имея в виду заслуги детей перед революцией), каждый из них, не задумываясь, приобрел бы трактор. Пользу от него все понимали.

Один лишь Силантий Дубровин, всю гражданскую войну провоевавший против белых в рядах Конной Армии, надеясь на свои заслуги перед Советской властью, намеревался тоже поехать в Ростов добывать себе «стального жеребца», как он говорил.

Среди же станичной бедноты весть эта была вопринята не совсем доброжелательно.

– Видали вы его! – говорили многие. – Кулак новый возрождается…

– Это он, братцы, за спиной своих детей орудует. Думает, ежели они у него с орденами, так ему все дозволено.

– Что же Прохор Васильевич глядит? Какой же он опосля этого красный генерал, ежели своему родному отцу укорот не сделает…

Все в станице знали, что Василий Петрович всю свою жизнь прожил крепким середняком, никогда не прибегал к наемному труду, обходился в работе своей семьей – и вдруг трактор! Да трактор-то еще так-сяк, это полбеды. А главная беда в том, что, приобретая трактор, Ермаков начал скупать земельные наделы у соседей, запахивал их, засевал. Выходит, он действительно задумал богатеть.

Особенно негодовал председатель стансовета Сазон Меркулов, хотя при народе об этом он помалкивал.

– Ты, Конон Никонович, послухай меня, что я тебе скажу, – горячась, говорил он наедине своему другу Незовибатько. – Куда это гоже? В кулаки ведь подался? Надобно написать Прохору Васильевичу. Друзяк ведь он мой старый. Нельзя допускать этого.

– Ты что думаешь, он не знает об этом?

– А может быть, и не знает…

Незовибатько некоторое время молчал, попыхивая цигаркой.

– Ну что, Конон, молчишь? Ай тебе до этого дела нет? Писать письмо иль на надо?

– Обождем, – буркнул Незовибатько, – не пиши. Не тревожь Прохора Васильевича. Он, брат, зараз большими делами занимается. А то заморочишь ему голову. Мы сами тут как-нибудь разберемся. Поговорю с Василием Петровичем сам…

Среди станичной бедноты находились и такие, которые ластились к Василию Петровичу, заискивали перед ним и рассказывали ему обо всем, что говорилось в станице. Василий Петрович, слушая все эти разговоры, лишь посмеивался.

– Да шут их дери, – говорил он, – нехай говорят. Поговорят – и перестанут. Ведь на то он и язык-то людям дан, чтобы, значит, брехать им. Чудаки! Это ж они из зависти. На чужое добро у них глаза разбегаются. Как это в пословице-то говорится: не вылакает собака реки, так она всю ночь стоит над ней да лает. Начхал я на всех… Супротивного власти я ничего не делаю. Зараз же но-ова-ая эко-оно-омическая политика, – нараспев произносил он. – Не зря ее придумали. Стало быть, богатей – и все!.. Разрешается.

Наступила осень. Потянулись длинные вечера. Управившись с делами по дому, напоив скотину и наметав ей на ночь корму, станичники направлялись на огонек в станичную избу-читальню, которой ведала недавно присланная из Ростова молоденькая, тоненькая, розовощекая и светлокудрая комсомолка Тоня Милованова.

В избе-читальне вечерами было интересно. Здесь читались разные лекции, молодежь устраивала спевки. Сюда приходили не только молодые парни и девчата, но тянулись и пожилые казаки и казачки.

Приходили иногда в читальню и станичные власти. Как-то выступил Сазон Меркулов, рассказал собравшимся о советском строительстве. Хоть немного и путаный был этот доклад, но его выслушали с большим интересом.

Заглядывал сюда и секретарь станичной партоорганизации Конон Незовибатько. Его всегда обступал народ, засыпал разными вопросами. Незовибатько, человек бывалый, из донбасских шахтеров, повидавший на своем веку немало; он любил почитать газету, журнал, книгу. О прочитанном и пережитом им самим он, случалось, и другим рассказывал, хотя вообще-то человек он был замкнутый и молчаливый.

В гражданскую войну Незовибатько служил в буденновской кавалерийской части вместе с Сазоном Меркуловым. И вот, когда наступил долгожданный конец – отгремели кровопролитные сражения и конников Буденного стали распускать по домам. Конон Незовибатько задумался, загрустил: куда идти?.. Ведь он безродный, у него ни дома, ни семьи. Рос с детском приюте, а воспитывался на шахте. Для него Сазон Меркулов был родным, очень близким человеком. Вместе ведь и в партию вступали… Там, под Варшавой, где дрались с белополяками.

Сазон Меркулов, получив проездные документы до станции, подошел к своему другу и спросил его дрогнувшим голосом:

– Ну что же, будем прощаться, а?

На глазах Конона сверкнули слезинки.

– Друг мой! – вскрикнул Сазон, обнимая Конона. – Да ты что? Поедем к нам, в станицу. Поживешь у меня, обглядимся, оженим тебя на доброй казачке. Подберем такую голубку, черноокую да голосистую. Будет тебя песнями забавлять.

– Тож скажешь… – усмехнулся Конон. – А как с работой?

– А что работа? Без нее не останешься. Поехали, а?..

– Поехали, – просветлел Незовибатько. – Что было, видали, а что будет – побачим. У меня, брат, руки твердые, – потряс он огромными кулаками. – Могу стать и ковалем. Це дило мне знакомо…

Вот таким-то образом и попал донской шахтер в казачью станицу.

До сих пор он пока не женился – невесты не мог подыскать подходящей. И кузнецом тоже не стал. Вскоре после приезда станичные коммунисты избрали Незовибатько руководителем своей партийной организации.

Обязанности свои Незовибатько выполнял добросовестно, умело. Всегда общался с народом, терпеливо выслушивал жалобы, справедливо решал спорные вопросы. Народ его полюбил, и он стал пользоваться большим авторитетом.

В станице еще с начала двадцатых годов существовала небольшая сельскохозяйственная артель из двух десятков казачьих хозяйств, организованная энтузиастами новой жизни. Председателем ее был избран бывалый солдат, из бывших красногвардейцев, иногородний постовал Коновалов, мужчина среднего роста, с черными пышными усами.

Коновалов человек был исключительно хороший, добрый, честный, отзывчивый. Но как руководитель артели – никудышный. Беда в том, что земледелием он никогда не занимался, а поэтому опыта сельскохозяйственной работы не имел. И артель влачила жалкое существование.

Народ смеялся над артелью и ее делами. Незовибатько же страдал от этого. Ему все хотелось доказать, что казаки не правы, артель, дескать, еще покажет себя.

Однажды в избе-читальне собралось много народу. Тут были бедняки и середняки, бывшие красные партизаны и казаки, служившие раньше у белых. Казаки, иногородние, калмыки, молодые и старые, мужчины и женщины – все перемешались здесь.

Станичный агроном Виктор Викторович Сытин, плотный мужчина с небольшой рыженькой бородкой, только что закончил свое выступление. Он рассказывал о преимуществах в сельском хозяйстве коллективного труда перед единоличным.

Присутствовавшие задавали ему вопросы, и он, теряясь, не совсем уверенно отвечал на них.

– Вы вот, товарищ агроном, сказали, что настанет такое время, когда кулаков не будет, – сказал молодой казак с лукавыми глазами. – Так ежели, к тому, не будет кулаков, а останутся, стало быть, одни лишь бедные да середняки, так зачем нам артели? Мы ж все едино равны будем…

Агроном стал что-то отвечать, но так невнятно и неуверенно, что Незовибатько попросил слова.

– Товарищи, – проговорил он, – ежели мы, предположим, уже ликвидировали бы кулачество как класс, да на этом остановились, то есть поставили бы вас, товаропроизводителей, на мелких, хотя и равных клочках земли, то все едино, хотите вы того али не хотите, из вас впоследствии станут появляться новые кулаки… Да я же вам зараз прочту об этом…

Он развернул книжку, которую держал в руках, перелистал ее и, найдя нужное слово, прочитал:

– «Мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе…» Так писал Владимир Ильич. Это значит, товарищи, что раз не будет у нас эксплуататорских классов, то надобно создавать коллективные хозяйства с общественной собственностью на землю и средства производства.

– Это ты про артель гутаришь? – засмеялся кто-то из казаков. – Так вон она есть у нас, полюбуйтесь… Ежели так жить, как артельщики, так лучше загодя умереть.

Казаки загудели, захохотали.

– Они, артельщики-то, как раки, – выкрикнул рыжеусый казак. – Люди работают, норовят вперед идти. А наши артельщики-то пятятся назад…

– Да не, кум, они не раками ползут назад, – засмеялся взлохмаченный казачок с черными усиками и большой серебряной серьгой в правом ухе. – А как это у Крылова в басне, – еще дитенком учился в школе, запомнил:

 
Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдет,
И выйдет из него не дело, только мука.
 

– А это ты про басню…

– В той басне правда говорится… Знаешь, лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду. Так и у них, в артели.

– Ловко! – хохотали казаки. – Вот ты их разделал, Иван, этих артельтищиков, под орех…

– И правильно. У них все выходит, как в этой басне.

– А вы дюже-то не смейтесь, товарищи, – сказал бородатый казак Лукинов, насыпая из кисета махорку в цигарку. – Я был вот на днях на Медведице, так там организуются артели правильные. Хо-оро-шие артели. И народ в них идет… Работают дружно и достаток имеют… Машины покупают, тракторы. Ежели б мы поддержали свою артель, так, глядишь, она и встала бы на ноги.

Сазон Меркулов, присутствовавший здесь, набросился на Лукинова:

– Вот ты так гутаришь, да?

– Так гутарю, а что?

– Ты красный партизан?

– Ну, красный, а что? – оторопел казак от такого бурного натиска Сазонова.

– Так что ж ты, супостат ты этакий, не вступаешь в артель, чтоб она встала на ноги-то, а?.. Болтать-то ты горазд, а вот как к делу приступить – лытаешь.

– А ты, Сазон?

– Да я хоть зараз запишусь.

– Конон Никонович, – запальчиво обратился Меркулов к Незовибатько. Чтоб это, значит, не было голословно, – садись за стол и открывай собрание.

Незовибатько покрутил белый ус и медлительно, как и все он делал, подошел к столу, за которым сидели агроном Сытин и избач Тоня, и сказал:

– Добре. Зараз откроем собрание. Товарищи, – обратился он к сидящим станичникам, обводя их взглядом своих серых глаз. – Вот по просьбе товарищей я открываю собрание, чтоб, значит, укрепить нашу артель. Мы идем к кооперированию сельского хозяйства. А в кооперации, товарищи, и есть суть социализма. Понятно?

– Понятно, товарищ секретарь! – закивали сидящие на скамьях, хотя никто из них толком не понял, к чему это говорит секретарь станичной партоорганизации.

– Разговоры разговорчиками, – продолжал Незовибатько, – а дело делом. Балакать-то мы усе умеем. Я так разумею, ежели есть желание укрепить артель, то в добрый час! Давайте потолкуем, кто, стало быть, пожелает еще вступить в нее…

Из избы-читальни торопливо, словно боясь, что их насильно задержат здесь, вышли один за другим человек десять. Меркулов захохотал:

– Ай-яй! Как на крыльях улетели. Ровно их ветром сдуло ай водой снесло. Рад бы за ними погнаться, да гашник оборвался.

– Ничего, товарищи! – успокаивающе заметил Незовибатько. – Это же дело полюбовное. Желаешь – вступай в артель, не желаешь – неволить не будем.

X

В назначенный день и час к Константину пришел Воробьев в сопровождении сухощавого длинного мужчины лет сорока, весьма странно одетого. На плечах его был пиджак ярко-голубого цвета в золотистую полоску. Худые ноги обтягивали коричневые брюки-бриджи, вобранные в желтые краги. Белый воротничок рубашки обхватывал красный галстук. На голове торчало сильно сдвинутое набекрень серое кепи.

– Узнаете, Константин Васильевич? – указывая на этого живописно одетого мужчину, спросил Воробьев.

– Н… нет… – запнулся Константин, внимательно всматриваясь в рябое, желтое, морщинистое лицо незнакомца. Тот, глядя на Константина, щерил гнилые зубы в усмешке.

– Неужели, генерал, не узнаете?

И по глуховатому сиплому голосу Константин узнал Яковлева, того самого Яковлева, который расхаживал по Новочеркасску в выигранном им в карты гвардейском мундире, выдавая себя за гусарского ротмистра.

– А-а, – любезно заулыбался Ермаков, – господин Яковлев… м-м… силился вспомнить он его имя и отчество.

– Михал Михалыч, – хрипло подсказал Яковлев и засмеялся лающим смехом. – А мы с вами не стареем, ваше превосходительство. Такие же молодцы.

– Ну, вы-то действительно молодец… А я старик, – возразил Константин. – Смотрите, на что стал похож. Лицо, как гармошка, под глазами мешки рогожные…

– Ничего, генерал, ничего, – успокаивающе похлопал Яковлев Ермакова по плечу. – Это чепуха! У меня тоже не лицо, а дырявое решето. Пемзой и то не отчистишь…

Комната, занимаемая Ермаковым, была весьма скромно обставлена: непокрытый крашеный стол, четыре шатающихся и скрипящих стула, кровать с наброшенным на постель фланелевым одеялом – вот и все.

Яковлев бегло оглянул комнату.

– Не с комфортом живете, генерал, – сказал он. – Не то, что у вас, бывало, в Новочеркасске. Шик был. Умела Вера Сергеевна за квартиркой следить. Все блестело, бывало… Кстати, не знаете, где она сейчас?

– На Капри.

– О! Чего она там очутилась?

– Не знаю. Не интересовался, – отмахнулся Константин. – Прошу вас, садитесь.

Все уселись вокруг стола. Ермаков вопросительно взглянул на Воробьева. Тот понял и поднялся.

– Я на одну минутку выйду, – сказал он.

– Ну, как все-таки живем, генерал? – панибратски хлопнул ладонью по спине Константина Яковлев. – Мне Воробьев намекнул, что вроде неважнецки.

– Он прав, – сухо ответил Ермаков, в душе возмущаясь грубой фамильярностью Яковлева. – Хвалиться нечем…

– Плохо, – с сожалением покачал головой Яковлев. – А вот мы живем ничего, можно сказать, здорово.

– Кто это «мы»?

– Ну, вот, к примеру, я и другие. Работаем на пользу России, ну, нам и платят за это…

– Понятно.

Яковлев хотел еще что-то сказать, но вошел Воробьев, держа в руках две бутылки вина. Он поставил их на стол.

– Стаканы-то, Константин Васильевич, надеюсь, у нас найдутся? – спросил молодой человек.

– Да вот один у меня есть, – усмехнулся тот, ставя его на стол. – А остальные у хозяйки попрошу.

После ухода Ермакова Яковлев спросил у Воробьева:

– Слушай, Ефим, он знает что-нибудь о нашей организации? Ты ему рассказывал или нет?

– Я только намекнул ему, что можно, мол, и его пристроить в нашу организацию. Он пойдет! – уверенно сказал Воробьев. – Дошел до ручки, как говорится. Деваться некуда. В Сену головой вниз хотел нырять.

– Надо его прощупать сначала, – прохрипел Яковлев.

Вошел Константин, неся два стакана.

– Вот, господа, закусить-то у меня нечем, – сказал он. – Да, откровенно говоря, я привык здесь вино пить по-французски, без закуски. Разливайте, Ефим Харитонович.

Воробьев наполнил стаканы вином.

– Холодненькое, – сказал он. – Прямо из погребка.

– Ну, за ваше здоровье, господа, – чокнулся Ермаков с Яковлевым и Воробьевым.

– За ваше! – буркнул Яковлев.

– О! – заметил Ермаков, отхлебывая из стакана. – Вино в самом деле замечательное. Что это за вино?

– Мне сказал торговец, что это мускат-люнель, – ответил Воробьев. – А если это так, то оно считается одним из лучших.

– Все-таки хоть ты и отвиливаешь от разговора о Вере Сергеевне, переходя на «ты», рассмеялся Яковлев, – а надо сказать, ну и баба же была. Помню, вокруг нее все увивались – и графчик этот Сфорца, и поляк Розалион-Сошальский, да и я за ней ухлестывал грешным делом. Хе-хе! Ну, не будем об этом, генерал. Вижу, не нравится тебе этот разговор… Давай о делах побеседуем. Так что ж, генерал Ермаков, ты вроде хочешь с нами работать?

– Михаил Михайлович, – хмуро сказал Константин. – Я вас уважаю, уважайте и вы меня, пожалуйста.

– А разве я не уважаю тебя, генерал, а?

– Если уважаете, то прошу вас не называть меня генералом… Это пышное звание мне радости не приносит, а, наоборот, огорчает. Когда-то оно было к месту, и я стремился к этому званию, а сейчас глупо называть меня так…

– Пожалуйста, – протянул Яковлев. – Не хочешь, можем и не называть.

– Да, я, Михаил Михайлович, не возражал бы поработать у вас, – тихо сказал Константин. – Только мне хочется подробнее знать, в чем будет заключаться моя деятельность?

– А в чем придется, – ответил Яковлев. – Нам нужны до зарезу люди, геройские, преданные, такие, что под пулей и огнем не пискнут. Мы их тут подучиваем кое-чему. У нас есть специалисты, которые могут любому делу научить. Хе-хе! Месяца три-четыре мы накачиваем их разными премудростями, а потом в Россию переправляем…

– Будем откровенны, Михаил Михайлович, в Россию-то вы засылаете людей зачем? За шпионскими сведениями, за информацией, я думаю, диверсии производить. Так ведь?

– Ну, конечно, не с барышнями гулять, – захохотал Яковлев. – Ты проницателен. Но ты назвал только часть дел. Есть и другие.

– А мне разве нужна подготовка в этому? – спросил Константин.

Яковлев что-то хотел ему ответить, но запнулся, нерешительно посмотрел на Воробьева, вынул из кармана несколько франков, подал их ему.

– Слушай, Воробьев, хорошее вино ты принес. Пойди-ка, дорогой, принеси еще парочку бутылок.

Воробьев понимающе улыбнулся и, взяв деньги, вышел.

– Я не хотел при нем говорить, – захрипел на ухо Константину Яковлев. – Эти все курсы, понимаешь, не для тебя, генерал… Тьфу, черт, ты уж прости меня, хочется мне тебя генералом величать… Да и почему бы мне так не называть тебя? Ты думаешь, все покончено с этим? Нет, погоди! Мы еще не такими с тобой будем генералами…

– И вы будете генералом? – усмехнулся Константин.

– Буду! – уверенно сказал Яковлев. – Ей-богу, буду! Россия, брат, оценит нашу службу ей. Оценит! Так вот, слушай! О тебе знают в нашем центре. Я тебя охарактеризовал там в наилучшем виде…

– А что это за центр?.. – спросил Константин. – Как называется?..

– Центр-то? – усмехнулся Яковлев. – А РОВС такой есть, Русский общевоинский союз… Я тоже вхожу в него. Нашей целью является борьба с Советской властью не на жизнь, а на смерть. Все силы свои кладем, чтобы рассчитаться с ней. Так вот, слушай. В одной лишь Франции нас, эмигрантов, бежавших с Дона и Крыма, поселилось десятки тысяч! Я уж не говорю о других странах. И ежели бы из этих эмигрантов хотя бы десятую часть послать в Россию к большевикам, то что бы они там сделали? Взорвали бы всю большевистскую нечисть. Ежели, к примеру, тысяч пять или, лучше, десять нам удастся перебросить в Россию, то это… – запнулся Яковлев, оглядываясь на дверь.

– Что?

– Восстание против большевиков могли бы поднять, – зашептал Яковлев. – Все время я им о том толкую. Да, беда, ничего не могу с ними поделать. Обжились тут, сволочи. Поустроились кто поваром, кто дворником, кто шофером – и успокоились… На днях познакомили меня с князем Чуховским и графом Муравьевым… Князь Чуховской служил раньше в конногвардейском полку, а сейчас работает поваром в одном маленьком ресторанчике… Граф же Муравьев был кавалергардом, а сейчас он – приказчик в мануфактурном магазинчике. Материю отмеривает. Так чем, думаешь, они в свободное время занимаются? Политикой, скажешь? Черта с два! Они спорят, чуть не дерутся, о том, кто выше по рангу: конная гвардия или кавалергарды. Вот дураки!..

– Ну, черт с ними! – сказал Константин. – Так что вы со мной думаете делать?..

– Тебя, мой друг, предназначаем для большой роли, – хихикнул Яковлев. – Ты поедешь на Дон и постараешься поднять там восстание среди недовольных Советской властью казаков.

– Да-а, – протянул Константин. – Ничего себе работенка.

– Ты – генерал, казак. Авторитетный среди казачества. Многие тебя поддержат. Да и мы поможем…

– Кто это вы?

– Да наш союз, – сказал Яковлев. – Это между нами. Секрет! Большой секрет!.. Понимаешь, ни слова никому об этом…

– Можно? – осторожно приоткрыл дверь Воробьев.

– Входи, – сказал Яковлев.

Воробьев вошел в комнату, поставил бутылки на стол и внимательно оглядел собеседников. Яковлев уже рассуждал совершенно о другом:

– Нам говорят, что вот, дескать, есть здесь много эмигрантской молодежи. А молодежь-де – наша опора. А какая она, к черту, опора? Ведь она же, понимаешь, совсем забыла о России, приобщилась к французским порядкам, породнилась с французами. А наши казаки-молодцы офранцузились тоже. Ничего в них казачьего не осталось. На завод Рено поустроились рабочими, франки зашибают. А кое-кто из них, так, понимаешь, поженились на француженках-вдовах, женах убитых на войне. Фермерами или батраками тут позаделались. Да разве ж их заставишь теперь идти в Россию освобождать ее от большевизма? Нет, отвоевались они, да и жены не пустят…

– Между прочим, Константин Васильевич, – вспомнил Воробьев. – Я забыл вам сказать. На днях встретил я вашего одного станичника, Свиридова.

– Максима? – изумился Константин. – Вот это здорово! Где же он живет, что делает?

– Он человек предприимчивый, – засмеялся Воробьев. – В одной деревушке, недалеко от Парижа, работал батраком у фермера. У хозяина была молодая хорошенькая жена. А Свиридов весь красивый казак. Ну вот, он покорил сердце этой женщины, сошелся с ней еще при жизни мужа. Потом хозяин скоропостижно умер. После его смерти Свиридов женился на вдове и стал хозяином большого хозяйства. Живет, говорит, богато. Когда я ему сказал о вас, он очень обрадовался. Просил как-нибудь обязательно приехать к нему в гости.

– С каким бы я удовольствием повидал его! – воскликнул Константин. Поедем, голубчик, к нему в это же воскресенье. Вы знаете его адрес?..

– Знаю, – отозвался Воробьев. – Это деревня Мурэель. Совсем недалеко от Парижа. Что ж, поедем, Константин Васильевич, я тоже с удовольствием поеду.

– Это дело ваше, – проговорил Яковлев. – Давайте, господа, закончим разговор, а то мне некогда. Надо кое-куда съездить. Так что же, Константин Васильевич, значит, по рукам? – подставил он свою широкую, как лопата, ладонь.