Текст книги "Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Гарянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

37

Мороз его немного встряхнул. Заставил вернуться в свою форму второго ранга. Собраться и заняться анализом. Очевидно происходит какая-то психомоделирующая мутация. Возможно в статусе невозвратной стадии очеловечивания. Рестарт управляющей системы уже не дает никаких результатов. Значит сама система подверглась корректирующей реконструкции. Стремление выглядеть человеком неизбежно ведет к глубоким трансформациям нейро кода. Даже мимикрирующая внешность становится подлинной.

Четыре_пи вывел на внутреннюю панель палитру режима диагностики и запустил сканер. Сканер тут же завис и не реагировал даже на системные команды. Требовались инструменты тонкой настройки, но и они не выходили из пассивного состояния. Сопряжение с кораблем сбоило. Использовать управляющий модуль искусственного интеллекта Светоча на таком потоке не представлялось возможным. Можно было воспользоваться резонансным терапевтом на ТОПМ, но Четыре_пи понимал, что возвращение к эталонным частотам лишь кратковременная мера. Давление излучающих субъектов доминирует и только усиливается от времени пребывания резидента. Но все же попробовать стоило. Но сейчас… Праздник. Не бежать же в новогоднюю ночь на ТОПМ.

Когда где-то, совсем рядом ждет Света.

А с Натальей Михайловной неудобно получилось. И вроде я не сделал ничего неправильного с точки зрения их морали, но почему такой гадкий осадок в душе… Я уже даже рассуждаю такими понятиями как «гадкий», «душа»… А Кеша милый чистый мальчишка. Так хочется научить его чему-то доброму и настоящему. Чтобы он мог смотреть на солнце, не мигая, и видеть его насквозь. Нужно обязательно сделать ему машинку. Или звездолет. Настоящую модель в масштабе 1/1000. А Наталья Михайловна… Она ведь сегодня совсем другая была. Приоткрылась как в тот раз, когда сидела у меня на уроке. И столько всего притягательного внутри. И кстати, ноги у нее красивые… Ровные, длинные. И коленки… Вот что красивого может быть в коленках… А поди ж ты. И как я успел разглядеть эти ноги. Почему я пялился на них. Ведь меня ждет совсем другая женщина. Может я… как они это тут называют… Кобель?… Бабник? И что ж мне теперь? Выбирать или разорваться?

– Здорово! – внезапно раздался под ухом сиплый голос.

Четыре_пи от неожиданности вздрогнул и отпрянул. В системе полыхнуло красным и всплыло меню аварийного и боевого режимов. Все-таки работает, машинально подумал разведчик. Рядом стоял Филька. Одно «ухо» на его шапке было поднято вверх, другое – спускалось к воротнику затертого ватника. Образ дополняли короткие валенки, лопата и борода.

– Дай десять копеек, – потребовал Филя.

Четыре_пи полез в карман, уже зная, что мелочи у него нет. Где-то на самом дне лежал скатанный в трубочку бумажный рубль. Рубль было жалко, но отказывать Филе почему-то не хотелось.

– Держи.

Дворник покосился на протянутую денежку.

– А десять копеек?

– Нету. Только рубль.

– Рупь не нужен. Мне бы монетку, – опечалился Филя.

– Извини.

В темноте лицо дворника казалось размазанной к низу кляксой. Он топтался рядом, потирая варежкой черенок лопаты.

– Ты уже не другой, – вдруг сказал он без выражения.

– А какой был раньше?

– Другой, – пожал плечами Филя, словно объясняя очевидное.

У Четыре_пи пропало желание уйти. Он вспомнил все свои встречи с деревенским дурачком. Каждый раз Филя как бы невзначай попадал в точку.

– Уже не летишь? – Вот и снова в яблочко.

– Не могу, – Своим неадаптированным зрением Четыре_пи не видел Филькины глаза, но смотрел примерно туда, где они должны были быть. – Корабль сломался.

– Аааа, – понимающе протянул Филя. – У меня вчерась лопата сломалась. А ты чинил?

– Чинил. Но деталей нет.

– Плохо, – посетовал Филя тоном, которым обычно просил деньги. – А куда уже лететь. Лететь не нужно.

– Почему же?

– Здесь дом. Раньше не было. Теперь есть.

– А что такое дом? – Может он какой-нибудь тайный пророк. Или все ведающий наблюдатель.

Филя посмотрел вверх. В небе сияло узкое лезвие Луны.

– Дом – это куда возвращаются. Куда хочется.

Четыре_пи замер. Молодой месяц что-то излучал. Транслировал. Пытался рассказать. И пилоту «Светоча» казалось, что он все понимает. И про дом, и про звезды, и про Свету, и про Наташу. И даже про Филю. И самое главное – про себя.

– Спасибо, Филя. Может все-таки возьмешь рубль?

– Не. К Гриценко пойду. Он точно даст.

И Филя, вскинув лопату на плечо, бодро двинулся в сторону центра села.

Интересно, а где он будет Новый год встречать. И с кем… И куда ему хочется.

38

Четыре_пи немного поколебался в выборе направления. Колю с Ваней бросать не хотелось. Но, сорвавшись с высот своего непонимания, Белов реально напился, а друг агроном тщательно поддерживал его на всем протяжении пикирования. И они вряд ли сейчас способны осудить отсутствие трезвого учителя. Впрочем, как и оценить. Поэтому пойду домой. Домой.

А в груди так щемит. Но это не боль. Это словно сердце, живое и чувствующее, предвкушает радость. И эта радость просачивается горячей аурой везде. Даже на снег, и он скрипит под ногами уже как-то радостно. И откуда я вообще беру эти слова. Ведь язык Вселенной, которому я учу детей, казался мне таким знакомым, а этих слов я не знал. Они словно из диалекта, внезапно открывшегося мне. Так много неведомых и правильных слов. Так много пространств и времен освещает только что родившийся месяц. От Кассиопеи до Земли 400 световых лет. Я пролетел их почти мгновенно. Я был застывшей колбой с замерзшим содержанием. А потом увидел бабочку и растаял… потек. Будто до этого всегда функционировал в каком-то вакууме и жил бездушной гусеницей. А у меня оказывается есть крылья. И гравитоны на ТОПМ совсем не нужны.

Впереди послышался гомон, смех и растянутые звуки гармони. Он как раз вышел на освещенную площадку возле клуба. Посреди возвышалась наряженная елочка со светящейся звездой на макушке. А рядом расположилась группа празднующих товарищей. Под веселый ритм не очень разборчивых частушек он приблизился к ним. Частушки на мгновение смолкли.

– Это кто у нас тут в одиночку бродит? – спросил кто-то.

– Здравствуйте! – Четыре_пи подошел совсем близко и позволил себя рассмотреть.

– Ой, Леонид Дмитриевич! – он узнал наполненный голос Варвары Ильиничны. – Тоже решили голову проветрить? Давайте с нами.

– Налейте учителю, – тут же с неподдельным энтузиазмом подхватили присутствующие.

– Да не стоит, – Четыре_пи уже понимал, что сопротивляться бесполезно и покорно принял в руку граненый стакан, в который незамедлительно полилась характерно пахнущая жидкость.

– Мы ж символически, – по-отечески похлопал его плечу какой-то мужичонка. – Тут дело такое. Старый год уважить надобно. А то он ведь еще не закончился. А у китайцев говорят вообще в феврале только цифра сменится. А китайцев, знаешь сколько много… Жуть как много.

– Ну, вздрогнем, – зычно возвестил гармонист.

И все вздрогнули. Водка была скверная. И вообще оной не являлась. Но обожгла внутренности знатно. Сразу все взбодрилось, и захотелось немедленно чего-нибудь съесть.

– Держи, держи! – мужичонка, явно прочитал его мысли и протянул кусочек хлеба с кружком докторской колбасы. Ее состав всегда вызывал справедливые сомнения, и собственно, почему докторская… Но в новогоднюю ночь, когда даже в воздухе ощущалось дополнительное праздничное давление, состав казался подходящим. Тем более, под неопознанную водку.

– Ну что, – крякнул гармонист. – Споем что ли?!

– Только давай, чтоб за душу взяло, – попросила Ильинична. – От частушек уже в ушах звенит.

– Хорошо, будет тебе за душу, – гармонист дернул мехами и в ночь унесся громкий аккорд. А потом он запел. Хорошо поставленным баритоном. И пространство возле елки словно преобразилось.

С чего начинается Родина?

С картинки в твоем букваре

С хороших и верных товарищей

Живущих в соседнем дворе…

…Красиво выводил певец под правильный аккомпанемент. В груди опять защемило, но уже сильнее. И захотелось снова выпить, чтобы это приятное тепло разлилось как река и соединило разрозненные берега. В мягкий мужской баритон неожиданно вплелось глубокое женское вибрато. Варвара Ильинична легко взяла правильный интервал, и в морозной невесомости заискрило, зажглось, заполыхало.

С чего начинается Родина?

С заветной скамьи у ворот

С той самой березки что во поле

Под ветром склоняясь растёт

Четыре_пи слушал даже не ушами. Он вообще не разбирал слов. Песня входила в него целиком. Куда-то между ребер, над и под диафрагму. Он не думал, он видел ту самую скамейку и на ней босоногую Свету… видел березу… Березка, она ведь такая трогательная, и сок ее вкусный, как и она сама. И товарищи-друзья, которые просто так. Которым ничего не нужно, только посидеть с ними и обменяться молчанием. Ну и словами тоже. А матери у меня никогда не было, и колыбельные мне не пели, я даже не знаю, что это. Но прямо сейчас она словно есть. Я не могу вспомнить ее лицо, но помню баюкающее объятие… И столько нежности к этой неведомой маме, к Светкиным коленкам на скамейке, к растерянному Ваньке и всегда готовому прийти на помощь Коле… к Фильке, который все видит насквозь. К кудрям Натальи Михайловны, безуспешно приглаженным. И эти поющие и слушающие люди. Они из ничего создают новую реальность, в которой я лечу… Они так прекрасны. И песня… А на шее у Наташи родинка. Слово то какое правильное. От слова «родина». Родина, которая начинается прямо здесь. Прямо сейчас.

На последнем куплете Четыре_пи заплакал. Где ты, Четыре_пи_зед_восемь_игрек? Где ты теперь?

– Спасибо, – прошептал он.

Ему снова налили, но пить уже не хотелось, потому что было очень тепло и ясно. Но он все равно выпил и закусил.

39

11.30 вечера. Успел. Пират радостно тявкнул и полез гладиться. Ах, чертяка, забыли про тебя с этим праздником. Давай, давай свое ухо. Хороший пес, умный пес, ведь знаешь про цепь, но ее не видишь совсем. Только чую, что грустно тебе бывает. Тоскуешь, брат. А в холодном космосе тоже тоска. И тоже цепь и конура. Сейчас расстегну тебе ошейник. Такая вот она свобода. Но ты сразу не поймешь. Потом когда-нибудь.

Пес ласково заскулил, не желая отпускать треплющую ладонь, но Четыре_пи прощально сжал его мохнатые скулы и отпустил. Оттряхнул брюки и пошел к дверям.

Сорокины смотрели телевизор. Шел какой-то веселый фильм. Четыре_пи уже знал, что этот жанр называется «комедия». С юмором у него не клеилось, поэтому он доверял реакции других людей. Если смеются, значит «комедия». И не важно, что сам разведчик при этом видел на экране лишь повествовательные эпизоды. И чего они хохочут, прямо до слез…, – недоумевал бывало Четыре_пи и списывал все на чужеродность своего восприятия.

В момент, когда он тихонько вошел в общую комнату, телевизор демонстрировал нелепого вихрастого очкарика, который представлялся в присутствии очень симпатичной девушки.

– Петя…, ммм, Саша.

И девушка в экране заразительно засмеялась. И Четыре_пи неожиданно тоже. Потому что это было смешно. Действительно очень смешно.

– О, Леня пришел, – сказала Светлана, и его колени сразу размякли, будто перестали быть опорой. Ведь стоять уже было не нужно. Только обвить ее всю, объять.

Пахло потрясающе. Стол буквально ломился. Салаты, вареная картошка, жаренная курица, котлеты… разносортные соленья, ещё какие-то салаты… И большая чаша с дымящимися пельменями. В центре стола возвышались фирменный самогон, шампанское и графин с морсом. Как все это изобилие могло уместиться в желудках присутствующих, Четыре_пи не представлял. Однако есть хотелось нестерпимо.

– А мы тут гадаем, придёшь – не придёшь, – добродушно усмехнулся Иван Денисович. – Располагайся! Я даже отсюда слышу, как у тебя в животе урчит.

Четыре_пи с удовольствием расположился. Света тут же поставила ему чистую тарелку, снабдила вилкой и ложкой.

– Что тебе положить, Леня?

Ее голос чуть заметно дрожал, и от этого "чуть" он ощутил лёгкую вибрацию на коже. Словно тысячи невесомых крошечных существ забегали по эпителию… Это было незнакомо, но приятно. Он потянулся за хлебом и случайно коснулся ее руки и тут же последовал разряд такой силы, что обычно ровное сердце пилота вдруг забилось бешеной дробью… и захотелось снова коснуться, уже осознанно. И скользить по этой гладкой руке. И дрожать. Она посмотрела ему в глаза, пунцовая, с теряющими скромность губами, и он столько всего сумел распознать в ее расширившихся глазах, что задохнулся, потому что в его вдохе было очень много её.

Глафира Петровна кашлянула.

– Картошки положи, котлет, – сухо сказала она, – Что застыла?

Зрачки сузились, губы выровнялись. Света тыльной стороной ладони поправила выбившуюся прядь, и Четыре_пи заметил маленький золотой цветочек в мочке ее уха. Красиво. Она вся красивая… В ней все красивое. Линии и уголочки, холмики и впадинки. Почему я раньше ничего не замечал. Как это можно не заметить.

Он набросился на еду. Аппетит действительно разыгрался, и теперь он остро чувствовал вкус. На языке, в нёбе, в желудке, в голове. Еда оказывается тоже волновала и радовала. И стало совсем хорошо-хорошо.

– Ну-с, пять минут осталось, – объявил Иван Денисович и потянулся за бутылкой шампанского. – Так и быть, открою для вас эту шипучку. А мы с Ленькой нормального напитка хлебнем.

Пережевывая сочную котлету, Четыре_пи кивнул. Сейчас бы он согласился и на большее. В телевизоре худосочный актер с забавными голосом и мимикой спрашивал сторожа, того самого Петю-Сашу: «А где бабуля?». А рядом сидела красивая девушка и пахла летней зарей, и он чувствовал себя большим бесконечным небом, раскрашенным ее лучами. И Иван Денисович, деловито ковыряющий фольгу на горлышке зеленой бутылки. И неулыбчивая Глафира Петровна, у которой нос, губы и глаза почти такие же как у Светы. И ковер на стене, в узоре которого проступает схема позитронного передатчика. И еле слышное пощелкивание дров в печи. И тепло. Все вокруг складывалось в состояние «как же хорошо». Он не помнил, чтоб ему когда-нибудь было ТАК. А если не помнил, то значит и не было так никогда.

На экране возник престарелый вождь. В строгом костюме, со звездами на груди. Очень больной и вызывавший сострадание. Говорил с трудом и не очень искренне, но вокруг перетекали радужные реки и поэтому все можно было простить. В конце концов, он хороший мужик, этот вождь. Пусть говорит.

Когда стали бить куранты Света наклонилась к нему, и это ее легкое приближение уже само по себе вызвало прилив.

– Ты загадал желание? – шепотом спросила она.

В отсветах лампы, в протяжных ударах колокола, в мерцаниях радуг и в волнах прилива внутри ее глаза казались теми самыми звездами, ради которых он так хотел в небо…

– Нет, – также шепотом ответил он.

Желание… Что такое желание? Это намерение, стремление или мечта? Это то чего хотелось бы только мне? Только для меня? А так можно?

– Загадай, Ленечка… загадай…

И от слова «Ленечка», от ее дрожащего нежного тембра он ворвался в стремнину радужных рек… и его понесло… понесло…

Пробка с громким чмоком ударила в потолок, и реактивный след бежевой пены устремился за ней. Глафира Петровна неправдоподобно взвизгнула, Иван Денисович засмеялся, Светлана моргнула звездами. И зазвучал гимн.

– С Новым годом!

40

Света подарила ему электробритву с плавающими лезвиями. Она вся светилась, когда вручала ему коробку. Четыре_пи, смущенный и радостный, узнал о предназначении подарка и чуть не захлебнулся от благодарности. Он контролировал растительность на лице функциональным меню, а теперь непременно будет бриться. Это же так здорово, елозить по щекам незатейливым прибором, пусть донельзя простым, но все же с признаками эргономичности. Как Ваня Белов или Иван Денисович… Такой подарок…

Он же от всего сердца. Так приятно… И Светлана лучится, словно это ей что-то подарили.

Четыре_пи встрепенулся. Кинулся на веранду, где висело пальто, порылся в кармане и достал тот самый дефицит из сельпо. В отличие от духов «Наташа», «Ландыш серебристый» ценился высоко. Как заверила продавщица, запах почти французский, только ландыши. Вы нюхали ландыши? Нет? Неужели никому не дарили майских цветов… Да вы что, с луны свалились что ли? Берите, берите, не думайте! Кусочек Парижа в нашем захолустье… ах, Париж… Последние с витрины отдаю…

Когда он вручал флакончик, Света непритворно ахнула, потом счастливо засмеялась и порывисто поцеловала в щеку. И щека еще долго искрила, словно прикосновение ее губ запустило реакцию горения… И ему казалось, что от щеки расходятся волны с чем-то сверкающим и сладким.

Они вернулись к гостям – пришли брат Ивана Денисовича с женой – и ели пельмени. Его научили макать их в слабый раствор уксуса, и пельмени становились еще сочнее, и, приправленные мелкими частичками укропа, давали притягательное послевкусие. По телевизору шел «Голубой огонек». Там пели и шутили, и пусть в черно-белом и немного неестественном, но эта ночь вбирала все и расцвечивала мириадами оттенков. Четыре_пи ощущал праздник. Он уже хорошо знал данное слово, но только теперь приближался к его пониманию. И праздник, оказывается, только начинался.

А потом они сбежали. Света сказала, что кого-то навестить, поздравить. И они почти неслись по морозной темноте, взявшись за руки. И молодой месяц подмигивал в такт шагам. Девушка открыла какую-то калитку и подвела его к чужой неосвещенной двери. Он видел только контуры ее лица и тени, и то что она заговорчески приложила палец к губам, скорее почувствовал. Светлана пошарила по дереву в поисках замочной скважины, что-то щелкнуло, скрипнуло… и пахнуло натопленными поленьями, хвоей, сырым картофелем и сушеным разнотравьем. И в сенях, она, совсем невидимая, вдруг пылко обняла его, и он от неожиданности привалился спиной к стене. Что-то упало рядом. Они засмеялись, не отпуская друг друга. И тут же нашлись ее губы, мягкие и невероятно вкусные. И они сначала замерли, а потом все стало происходить само собой.

Сколько ненужной одежды, думал он, расстегивая, срывая, сбрасывая, и рядом открывалась, распускалась она. Свет все-таки пришлось включить и зажмуриться, но координаты кровати обозначились совсем близко, и покрывало улетело на пол, и свет опять погас, ибо было нестерпимо после долгой сладкой темноты. Голова кружилась, в груди бешено стучало, качая кровь куда-то вниз… И напряжение, томное как августовский зной, сгущалось, переплеталось вместе с ее ногами… Света, что-то говорила… Что-то про первый раз, горячо и быстро, словно это имело значение, но при этом вжималась в него распахнутой грудью, и он не слышал ничего кроме ее сердца, которое бросалось ему навстречу. Четыре_пи не знал, что делать и не думал. Просто нежности стало так много, что ею можно было заполнить небо. И нежность вела его, смело и осторожно, раздвигая ее колени, собирая электричество с ее кожи. И когда они перестали существовать по отдельности, Света негромко вскрикнула, Четыре_пи испугался, замер, но она, стирая последние границы, втянула его в себя, руками, ногами, всем… И пошли волны. Они накатывали, отступали и снова накатывали. И снова. И снова. Он нырял в нее все глубже и сильнее, и она податливо расступалась, обволакивала и бесконечно звала. И где-то в ширине и глубине, долготе и высоте уже рождалась заря. Копилась, множилась, расцветала. И в полной темноте незнакомой комнаты, Светлана начала светиться, а ее устремленные глаза он принял за созвездие. И через несколько ритмичных мгновений, заря вспыхнула. Что-то горячее, обжигающее, раскаленное, способное разбудить солнце, под необъяснимым давлением вдруг вырвалось из него… И она закричала, впиваясь пальцами в его спину. И разбуженное солнце содрогнулось. А потом ещё и ещё. И ещё.

***

– Ты успел загадать? – тихо спросила она, и положила его ладонь себе на живот.

Четыре_пи закрыл глаза. Маленькая сверкающая точка на горизонте событий сначала превратилась в зыбкий пульсар. А потом засияла ровно-ровно. Такой свет почти бесконечен. И проникает сквозь. И опираясь на этот свет, изящно и невесомо, бережно взмахивая бархатными крыльями, порхали…

– Бабочки, – сказал он.

– Что?

– Бабочки у меня в животе.

И она, не отпуская его ладонь и легко поглаживая ее, к чему-то прислушалась.

– И у меня.

Дыхание уже давно стало ровным, и глаза потихоньку слипались. Тикали часы на стене… Оказывается они тикали все это время, а слышны стали только сейчас. Какие же они громкие… зачем… За окном вдруг закричал петух. Буднично, так закричал, привычно.

– А у меня выходной, – Светлана прильнула и стала водить пальчиком по его груди.

– Лёнь, а Лёнь… – тихонько позвала она.

– Ммм…

– Не спишь?

– Нет.

Пальчик остановился.

– Вот скажи честно, откуда ты такой взялся?

Ему вспомнилась Десять_кью. Какая-то чёрно-белая, нечеткая, как картинка в старом телевизоре. И чужая. Потом калейдоскопом замелькали звёзды, и в пилотском ложементе – кто-то отстраненный, равнодушный и почти неживой. Не я, подумал он.

А в комнате уже угадывались стены и потолок, и шкаф в углу… И даже ковер. Непременно ковер, куда же без него. Утро проникало откуда-то извне. И воздух стал каким-то утренним. Или это просто остывала печь. Светин пальчик заскользил вниз по животу и еще ниже, потом словно засомневался и опять стал подбираться вверх. И было жаль, но все равно очень приятно. И хотелось просто лежать и чувствовать этот пальчик, слышать, как она дышит ему в шею, смотреть на утро и спать. И вдруг ОН понял, что все это родное. Родное – это вот так… И любовь – это вот так.

– Так откуда? – шепотом спросила девушка. Близко и щекотно в его ухо.

– Не знаю, – честно ответил Леня.