Текст книги "Про человека с Эпсилон Кассиопеи (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Гарянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

34

Делать пельмени оказалось несложно. Сначала Глафира Петровна важно посыпала мукой на стол и раскатала упругий шарик теста в обширный, тоненький, почти прозрачный овал. Потом все расселись и участникам процесса выдали по хрустальному фужеру. В перевернутом виде они оказались формным инструментом. Четыре_пи покрутил свой фужер в руках, проследил за движениями соседей, уловил логику манипуляций, и вскоре пространство перед ним заполнилось ровными кружочками с математически просчитанными расстояниями между ними.

– Ишь, ловкач! И тут по науке все делаешь! – довольно ухмыльнулся Иван Денисович, хрипло пыхтя в усы. – Небось любишь пельмешки то?

– Ни разу не ел, – признался Четыре_пи.

– Что так? Неужели в городе пельмешей не лепють? – изумился хозяин.

– Лепят наверное, – Четыре_пи правдоподобно пожал плечами. – Но у нас в семье… обходились без них.

На слове «семья» он запнулся. Слово такое глубокое… Семь я. Хотя почему не пять я, или не четыре. Юридически семья может и из двух человек состоять. Но у меня никогда ее не было. Не из семи, не из пяти, вообще никакой. И странно, но сейчас такое чувство, что есть. Рядом сидела Света, и ее бедро легко касалось его бедра. Воздушно так касалось, ненавязчиво, но от этого касания было как-то тепло. И где-то в груди что-то волновалось, вибрировало, поднималось… И Четыре_пи, прекрасно ориентирующийся в собственной анатомии, терялся в природе грудного волнения и вибрирования. Конечно легко все списать на эмоциональные состояния, но отчего… ну бедро, ну касается. Не трется ведь, а как перышко… Он искоса посмотрел на нее. Ухо такое же розовое, с трогательной круглой мочкой… Ухо то, от чего такое близкое. Всего лишь ухо, а оторваться невозможно.

– Не знаю, Ленька, – Иван Денисович заканчивал кружочки в своем секторе. – Вроде в городе вырос, а детство без пельменей… Это ж какое-то трудное детство то.

– Сурово просто воспитывали. Но кормили хорошо, – Четыре_пи был рад отвлечься от бедра и уха, но получалось с трудом.

– Отец военный, что ли? – вскинулся товарищ Сорокин. По причине своего боевого прошлого, к вооруженным силам он относился с пиететом.

Четыре_пи моргнул. Ведь он даже не удосужился покопаться в подробностях жизни выпускника Игнатьева. Кто его родители… С мамой то по телефону он переговорил, но кроме вздохов и ахов ничего конструктивного не запомнил. Поэтому решил Игнатьевым не прикрываться и вспомнил про Два_ди_три.

– Хуже. Он инструктор Академии.

– Вот оно что, – понимающе кивнул Иван Денисович, поерзал на месте, но уточнять про Академию не стал.

Между тем с кружками закончили, и Глафира Петровна принесла миску с фаршем. Фарш – это такая странная масса, пахнущая сырым мясом, луком и еще множеством всего, не сказать, чтоб неприятного. Поставив миску на стол, хозяйка демонстративно зачерпнула щепотку фарша и положила ее в центр ближайшего кружочка. Потом к миске потянулись остальные. Хитрость была в том, чтобы точно дозировать количество начинки. Четыре_пи с заданием справился легко. Его порции рассчитывались до грамма специальными рецепторами в пальцах. Светлана удивленно гнула брови, а Глафира Петровна, так вообще восхищенно цокнула языком.

– Ишь, способный какой. Ювелирно кладешь.

Похвала от старшей Сорокиной была столь же невероятна как декабрьский дождь. Поэтому нужно было ее как-то поддержать, расширить, углубить… Но Четыре_пи не нашелся. Светино бедро сильно отвлекало. Может нужно обратиться к их классической литературе, подумал он, наверняка там описаны подобные случаи. Вроде ничего не происходит, а хорошо. Так хорошо, что прямо радостно.

Иван Денисович принялся рассказывать про свое детство. Детство у него выходило трудным, но озорным. А потом сразу Иван Денисович пошел на войну и конечно был героем. Когда товарищ Сорокин принимал с утра сначала для бодрости, потом – для согреву (а по выходным это случалось всегда), то в обед исходил красноречием. Излагаемые им факты биографии присутствующие знали наизусть, но милостиво терпели, а младшему поколению так вообще вменялось в обязанность периодически охать и восторгаться. Вот и сейчас пришлось излить свою дозу почтения междометиями и одобрительным фырканьем. И в этот раз рассказы Ивана Денисовича совершенно не раздражали, поскольку бедра младшего поколения тянулись друг к другу. А рассказы становились фоном, который все маскировал. И Четыре_пи становилось неизъяснимо сладко. А Светлана периодически замирала, смотрела в одну точку на столе, и пухлые губы ее рисовали мягкую улыбку.

Когда перешли непосредственно к лепке, то Четыре_пи сразу столкнулся с трудностями. У всех получалось, а у него не клеилось. Края теста ни в какую не хотели соединяться. Он прижимал их, а они расходились, будто отталкивались и не хотели. Между тем, из рук Светы, Глафиры Петровны выходили отличные, похожие на планеты с поясом астероидов, пельмени. И даже Иван Денисович, сращивая толстыми пальцами кромки кружочков, выдавал на гора вполне приличные изделия.

– Не получается? – пришла на помощь Светлана. Все-таки голос у нее такой же как ее губы, или мочка уха… Нежный. – Смотри… Они все у тебя в муке. Так не слипнутся. Ты муку стряхивай… – Она показала как, и тут же ловко произвела на свет аккуратненький пельмешек.

Дело пошло на лад, и Четыре_пи уже не жаждал использовать диффузатор. Когда Глафира Петровна сложила все пельмени на противень и погрузила его в морозилку, во дворе ответственно загавкал Пират.

– Кого это нелегкая принесла, – проворчал Иван Денисович, впрочем, без неудовольствия.

В дверь постучали, и на пороге возник румяный Николай Кузнецов.

– С наступающим! – радостно провозгласил он. – Я от имени и по поручению!

Агроном протянул Глафире Петровне бутылку Советского шампанского и авоську с мандаринами, но смотрел почему-то на Свету, и Четыре_пи это почему-то не очень понравилось.

– Ой, да зачем, – попыталась вяло возразить Глафира Петровна, но мандарины приняла, а Иван Денисович, покрутил в руках зеленую бутылку.

– Вот молодежь пошла. Шипучку в гости несут.

– Так Новый год же, – радостно оправдался Коля. – Куранты бьют, пробки стреляют.

– То же мне, артиллерия, – проворчал Сорокин. – От этих газов потом голова квадратная. Нужно правильные жидкости потреблять.

– Так шампанское дамам. Я то знаю, Иван Денисович, вашу фирменную настойку ничто не переплюнет.

– Ладно, ладно, считается! – Иван Денисович явно был польщен. – Для баб в самый раз.

– Только вы в холодильник его положите, – попросил Коля, – Его лучше холодненьким.

– Не учи ученого. Ты что приперся то?

– Да я собственно… – помялся Кузнецов. – Поздравить хотел… Ну и вот его, – он кивнул на Четыре_пи. – Забрать. Мы договаривались.

Света как-то умоляюще посмотрела. А Четыре_пи посмотрел беспомощно. Если б он знал про пельмени и про таинство, происходившее ниже уровня стола, никогда бы не договаривался с друзьями заранее.

– Там это… – у Коли прорезались какие-то просительные нотки. – Белов как-то странно себя ведет. Сам не свой.

– Пошли, – решился Четыре_пи. – Я сейчас.

Он, стараясь не смотреть на Светлану, юркнул в свою комнату. Неудобно получается. И вроде обещание нужно держать, но Света такая… такая… Он нашарил под кроватью коробку с подарками, вытащил из нее две одинаковых мужских сорочки в упаковках и завернул в газету. В школе выдали премию, и в сельпо он затарился основательно. Купил гостинцы всем Сорокиным и даже Наталье Михайловне с Кешей. Ну и Ване с Колей по рубашке. А Свете – новые духи. Четыре_пи не разбирался в духах, но продавщица заверила, что нужно непременно брать. Ибо дефицит и больше не привезут. Ему вообще неожиданно понравился этот ритуал – подарки. Было в нем что-то правильное, приятное, символическое. А еще он сам тоже хотел что-то получить просто так. Пусть и на праздник. Ему ни разу в жизни ничего не дарили. Только выдавали. И все сам, сам.

В прихожей он попрощался с хозяевами и неловко пожал горячую ладошку Светланы. Не прятал глаза, смотрел прямо, и ее ладонь обожгла, пронзила до самого темени, и даже волосы на затылке вздыбились. Девушка видно тоже почувствовала и непроизвольно отдернула руку, а потом смутилась и вернула ее обратно.

– Я очень постараюсь до полуночи забежать, – почему-то шепотом сказал он. В груди росла сладкая волна и растекалась, растекалась.

– Я буду ждать, – таким же шепотом ответила Света, и на ее губах ему почудился изгиб соприкасающихся ног.

35

Белов действительно выглядел не очень. Бледный, с синими кругами под глазами. А в самих глазах какая-то потерянность. Будто он уже вовсе не он. Четыре_пи пожал его вялую руку…

– Старик, что с тобой? – ему нравилось это не соотносящееся с действительностью – «старик».

– Да все нормально, – пустым голосом отозвался Иван. – Устал, наверное.

– Ну так выходной у тебя! – ободряюще воскликнул Коля. – К тебе товарищи пришли. Давай-давай, долой хандру!

Белов вскинул голову, хотел что-то сказать, но промолчал.

– Может ты влюбился? – спросил Четыре_пи и тут же вспомнил Свету… Вернее сначала он вспомнил ее, а потом спросил.

Иван хлопнул ресницами, в его глазах на мгновение появился фокус. Он вдохнул и снова потух.

– Да вы проходите, чего в дверях стоять, – сказал он тоном, которым обычно информируют, что гостям не рады.

В распоряжении доктора находился полноценный дом, с двумя комнатами и большой кухней. Райздрав от щедрот выделил: о молодых врачах пеклись, привлекали жилплощадью. Поэтому посиделки обычно назначались здесь.

Стараясь не обращать внимание на отсутствие радушия, гости прошли на кухню, служившую гостиной, и водрузили на стол авоськи с продуктами.

– А елка где? – Коля стал озираться вокруг.

– Нету елки, – пожал плечами хозяин. – Елка это пошло.

– Елка – это празднично.

– Да какой тут праздник. Все это сплошное мещанство, – в Белове прорезалось раздражение. – Сборища эти на кухне… болтовня за водкой. Все вздор!

– Погоди, – мягко сказал Четыре_пи. – Ты же сам нас пригласил.

И даже обрадовался. Сейчас Белов укажет им на дверь, и он вернется к Светлане.

– Пригласил? Я? – доктор вскинул бровь. – Ну пригласил. Ну и что.

– А то что давай на стол накрывать, – Коля стал опустошать сумки.

– Вот я и говорю, мещанство, – Ваня немного залиловел. – Посидели, потрепались, разошлись. Это не праздник… это чертовы будни. Новый год нужно отмечать на полярной станции, на вершине Эльбруса, в Беловежской пуще…

– Интересно, а чем тебе колхоз им Гайдара не угодил? – перебил Кузнецов.

– ААА, нечего с вами разговаривать, – с досадой сказал Белов и несколько мгновений смотрел на выгружаемые бутылки водки. – Вот почему нужно обязательно пить?!

– Ты же сам просил три пузыря, – укорил Николай. – Мы ж культурно – по единичке на брата.

– Вот правильно Ленька говорит, – устало отмахнулся Белов. – Мы алкоголики. Нас уже не спасти. – Он вдруг тяжело уставился на Четыре_пи. – Игнатьев, ты что-то такое знаешь, правда? Что-то такое про всех нас знаешь…

Четыре_пи от неожиданности вздрогнул.

– Что ты имеешь ввиду?

Белов отвел глаза, вздохнул и присел на стул.

– Не знаю, Леня… Но вот мне кажется, что ты знаешь. Какая-то чертовщина вокруг творится. Полная чертовщина.

– А ты расскажи. Давай вместе разберемся с твоей чертовщиной.

– А давайте все-таки на стол накрывать, – попросил Кузнецов. – Мы так вообще ничего не успеем.

– Вот видишь, – вдруг взвился доктор, теряя остатки безразличия. – Вот они друзья! Жрать приходят! Пить им подавай! А как выслушать, понять…

– Да, ладно-ладно, чего ты взъелся то?! – примирительно дал задний ход агроном.

Четыре_пи подошел к Белову почти вплотную и положил руку ему на плечо. Где-то однажды по телевизору он видел, что так делают. А затем посмотрел в глаза и серьезно, тепло и уверенно произнес:

– Рассказывай.

И Белов тут же потерял воинственность и почти всхлипнул.

– Ребята, кажется я с ума схожу… Несколько дней назад привезли больного. Вроде был инфаркт, я это точно помню… А потом как в тумане. Помню операционную, но очень смутно. И там… – Он сглотнул. – И там жуть какая-то.

– Ну какая такая жуть? Не томи! – воскликнул Кузнецов.

Белов покрутил головой, растер виски, словно стараясь сбросить наваждение. Затем нашел на столе какую-то неведомую точку и потерялся в ней. Четыре_пи решился и легким импульсом вывел Ваню из транса. Тот встряхнулся, его глаза больше не смотрели сквозь.

– Жуть, – медленно повторил он. – Я прооперировал больного. Сделал настоящую торакальную операцию с протезированием верхнего участка аорты…Это сделал я, – Белов сказал это утвердительно, но с сомнением.

– И что? Помер? – участливо поинтересовался агроном.

– Кто помер?

– Как кто… Больной.

– В том то и дело, что он жив и быстро восстанавливается, – тихо сказал доктор.

– Тогда в чем жуть? – недоуменно спросил Коля.

– В том, что я не мог, не мог сделать такую операцию! – почти закричал Ваня. – Я даже не помню, что там было…

– Ну а кто еще мог это сделать? Маргарита? – Коля говорил мягко, словно добрый родитель.

– Вот, он! – доктор внезапно пальцем указал на Четыре_пи. – Он все видел. Он!

Кузнецов с Четыре_пи переглянулись. Коля понимающе подмигнул.

– Ты же был там, Леня! – надежда в его голосе была какой-то грустной и торжественной. – Скажи, ты же был там?

– Когда привезли больного, я был с тобой больнице. Маргарита Алексеевна опоздала на пересменку. Ты сам все сделал, Ваня. Как ты мог забыть?

– Как я мог забыть, – горько усмехнулся Белов. – Да как я вообще мог это сделать. Я бы даже не диагностировал аневризму… Я ведь думал, что это инфаркт.

– Да, ты так думал сначала, а потом сделал ЭКГ, – словно растолковывал Четыре_пи. – Кардиограмма инфаркт не подтвердила. Ты предположил осложнение аневризмы…

– Я? – горько спросил Белов.

– Ты, – твердо ответил разведчик.

Где-то я крупно напортачил с внушением. Интересная реакция… Я ведь все сделал аккуратно. Даже потом синопсисы протестировал. Откуда пошел сбой? Что я не учел? Какие вводные упустил? Четыре_пи, который всегда четко и безукоризненно выполнял постановку нейрофизиологических иллюзий, был не на шутку озадачен. В больших полушариях коры головного мозга доктора разрывались искусственные связи, и сквозь наложенную паутину проступала реальность. Эдак он еще вспомнит мой манипулятор, с тревогой подумал разведчик. Проводить повторную психоблокаду было опасно, да и не хотелось. Поэтому все зависело от вполне правдивых аргументов.

– Ты, – повторил Четыре_пи. – Больше некому. Тебе помогали медсестры. Они подтвердят.

– Да уж, они подтвердили, – горько отозвался Белов. – Глазами лупают, как дуры. Думаешь, я у них не спрашивал…

– Ну кроме того, что лупают, неужели ничего конкретного не говорят? – Четыре_пи даже забеспокоился, ибо внушенная девушкам энграмма была составлена крайне тщательно.

– Говорят. Как будто шпаргалку зачитывают. А я прямо чую, не по-настоящему это все. Подвох какой-то…Чертовщина. Понимаешь, Леня… Я не мог сделать такой операции. И Марго не могла. Вообще в нашей больнице, даже если б профессор из области приехал, он бы и то не смог. Я бы и не поверил, что это вообще было. Но на рентгене свежая заплатка стоит. А разрез… смехотворный какой-то… Больше на укол похож.

Четыре_пи сел на соседний стул.

– Ваня, давай рассуждать логически.

– Давай, – Белов словно ухватился за надежду.

– В больнице из докторов на смене был только ты, правильно? Больного осматривал ты, так? Продиагностировал инфаркт миокарда, который не подтвердился электрокардиограммой. Сделал вывод, исходя из симптоматики, о возможной аневризме главного сосуда. Я ничего не упустил пока?

– Ну… допустим, – не очень уверенно, но с прежней надеждой согласился Иван.

– Далее, предположив, что началась фильтрация аорты, ты понял, что медлить нельзя. Никакие вызовы спецтехники, никакая эвакуация уже бы не помогли. Ты принял решение оперировать самостоятельно. Помнишь, как руки мыл?

Белов встрепенулся.

– Да, точно! Было… Помню.

– Ну вот. Поскольку ты знал, что я преподаю биологию и весьма в ней сведущ, то предложил мне ассистировать. Поэтому тебе кажется, что видел меня в операционной. Я действительно там был. Я помог тебе настроить обводную систему кровообращения. Мы ее из капельниц соорудили. Помнишь?

– Кажется да… – в голосе доктора зазвучало узнавание.

– После анестезии ты вскрыл больного. Причем сделал небольшой межреберный надрез, чтобы не травмировать грудину. Мы провели зондирование, блокировали аорту и осуществили протезирование расслаивающегося участка. Потом ты все зашил. Но чуть позже тебе стало дурно… Скорее всего сахар упал. Ты на ногах больше суток и плохо ел. А тут такая напряженная операция. Ты прямо сознание потерял. Наверное, некоторое помрачение от этого.

Белов заметно повеселел.

– Да точно! Все ведь так и было! Так вот оказывается какой я…

– Просто ты из тех людей, у которых во время критической ситуации просыпаются симультанные знания и навыки. Считай, что у тебя озарение случилось. Гордись.

Ваня несколько оторопело посмотрел на Четыре_пи, а затем опять просиял.

– Леня, чертяка, спасибо дружище, – он полез обниматься. – Прямо так легко стало! Как пелена сошла! Камень с души снял! – Белов радостно оглядел стол. – А чего вы так мало водки взяли?

***

Когда Кузнецов дорезал оливье, Ваня опять внезапно помрачнел.

– Не сходится. Слышишь, Леня… Не сходится.

– Что именно? – Четыре_пи поворошил на скворчащей сковороде мясо. Пахло аппетитно, но выглядело не очень.

– Чем я реконструировал аорту? Откуда взял протез?

Мда, все-таки придется внедряться. Иначе он потом опять прозреет. Попробуем это сделать ювелирно. Не рассказывать же ему про эндоваскулярные насадки на манипулятор.

– Ты сам все знаешь, – Четыре_пи посмотрел Белову прямо в глаза и закрепил блокаду. Доктор вздохнул и стал удивительно похож на человека, который только что проснулся.

– Леня, да как ты жаришь? Кто ж так жарит! Масло добавь! Сгорит же все! – обеспокоенно завопил он и подбежал к плите.

36

Вечер был удивительно тихий. Ни ветерка. И морозец в самый раз. Как раз для того чтобы зафиксировать эти плавные линии сугробов. И чтобы придать воздуху вкус какой-то первозданной родниковой чистоты.

Друзья несколько увлеклись проводами старого года. Поэтому его ухода даже не заметили. И Четыре_пи еще не решил, возвращаться к ним или нет. Он поудобнее расположил сверток с подарками в руках, сделал контрольный осознанный вдох и решительно заскрипел по снегу. Пора немного поработать Дедом морозом. Надеюсь выйдет все немного иначе, чем с одариванием друзей. Он невольно улыбнулся вспомнив, как они все трое выложили на стол по две пары совершенно одинаковых рубашек. Все– таки с ассортиментом в сельпо нужно что-то делать. Нельзя полагаться на предлагаемые расцветки. Например, на ТОПМ можно настроить синтезатор на производство новых текстильных принтов. А то скучновато глазам: горошек да полоски. И почему я раньше об этом не подумал. Но ведь все равно приятно. Первый раз мне подарок сделали. Теперь будет что в школе носить. А то ткани паршивые, быстро ветшают и застирываются. Эх, а какой у меня на Светоче гардероб пропадает. И когда я к нему вернусь.

Четыре_пи вдруг понял, что связь с кораблем потускнела и вместо натянутого троса теперь нить со слабиной. И что ему нравится дышать этим воздухом. Смотреть как в лиловом темнеющем небе из печей поднимаются вертикальные дымы. И этот снег… Удивительный снег. И где-то его ждет земная женщина, от которой так тепло в животе и груди. Нет, даже не тепло… а горячо и невесомо.

Но сначала нужно раздать оставшиеся подарки.

У крыльца дома, где жила Наталья Михайловна снег не чистили. К дому вела цепочка глубоких следов. Чувствуя как влажное и холодное набивается ему в короткие ботинки, Четыре_пи добрался до дверей и постучал. Сначала ему никто не отрыл. В недрах дома играла музыка, звучали какие-то оживленные голоса. Неужели гости, подумал разведчик и постучал громче. На этот раз послышались шаги, и дверь широко распахнулась, освобождая какие-то вкусные запахи, созвучия симфонического оркестра, чей-то смех и ее.

– Вы? – спросила она совсем не удивленно.

– Я.

– Проходите.

Ее волнистые волосы были как-то по особому уложены, ресницы подведены, а на губах блестела помада, не очень яркая. Она была в халате и в шлепанцах на босу ногу. И халат был короткий. Четыре_пи сглотнул и перешагнул порог. В прихожей он понял, что никаких гостей нет, и источником голосов является телевизор. А радио транслировало музыку. И все это как-то громко, словно в доме боялись тишины.

– Разувайтесь, а то сейчас с вас озеро натечет, – она сказала это мягко и очень уютно, и ему стразу стало тепло. Или это от жара натопленной печи…

Четыре_пи стянул с себя ботинки, смущенно покосился на промокшие носки.

– Здлавствуйте, дядя Леня, – из комнаты выглянул Кеша. Белая майка была ему великовата и заправленная в трикотажные колготки топорщилась на поясе. В огромных карих глазах светились настороженность и серьезность. И еще немножко надежды.

– Здравствуй, Иннокентий, – улыбнулся Четыре_пи, выбрав самую добрую из своих улыбок. – Я тут кое-что принес тебе.

Надежды в газах мальчика стало больше, он словно мысленно потянулся навстречу.

Четыре_пи развернул пакет и вытащил коробку с игрушечным грузовиком. Изделие на взгляд пилота второго ранга выглядело самым примитивным образом. Материалы, детализация и функциональность не выдерживали никакой критики, но предложение детского отдела в сельпо было ограниченным.

– Держи.

Кеша сделал несколько неуверенных шагов. Носки колготок немного сползли и волочились плоскими бордовыми пустотами.

– О, спасибо, дядя Леня, – мальчик принял коробку и с любопытством посмотрел на картинку. – Ой, теперь у меня две таких машинки.

Мда, с ассортиментом нужно что-то делать. Сначала рубашки, потом детский грузовик.

Наталья Михайловна хмыкнула и потрепала сына по голове.

– Кеша, я же тебе говорила переодеться. Смотри, споткнешься сейчас.

– Мы потом превратим машинку в настоящую, – пообещал Четыре_пи.

– Плавда? – глаза мальчика еще больше расширились и все остальное исчезло… Только эта вспыхнувшая, как заря на далекой Эоле, надежда… Интересно, а я смогу когда-нибудь так смотреть… Что мне мешает ТАК посмотреть. Ничего лишнего. Мальчик прозрачен… Его можно видеть насквозь, не применяя никаких психовизуализаций.

Четыре_пи присел на корточки, стараясь максимально уравнять рост с ребенком.

– Правда. Обещаю тебе. Я немного разбираюсь в машинках.

Надежду накрыла радужная пелена, и осталась чистая вера. Эмоции ловились как титры на древнем мониторе… Ясно, понятно, без искажений.

– Кеша, ступай, – сказала Наталья Михайловна.

Мальчик послушно кивнул и, бережно прижимая коробку к себе, исчез в другой комнате.

– Спасибо вам, Леонид Дмитриевич, – она звучала все также мягко и потому непривычно. – Но право, не стоило.

– Я так не считаю. Стоило. И еще как. – Четыре_пи вытянулся. Учительница без поддержки своих обычных каблуков сейчас еле доставала ему до подбородка. – У меня и для вас подарок, – Он не на шутку переживал, что кто-то ей уже подарил что-то подобное, и поэтому чувствовал какую-то кислую неуверенность. – Вот, держите.

Маленькая зеленая коробочка с духами «Наташа» с запахом неведомого амбре оказалась в руке Натальи Михайловны.

– Я подумал… – Четыре_пи сглотнул, – Что название очень подходит.

Девушка молча крутила коробочку в ладони, смотря куда-то в сторону. И молчала. И молчание это было затянутым, будто кинутый в колодец камень никак не мог долететь до дна. А Четыре_пи все ждал всплеска.

Наконец она открылась, и он различил оттенки хорошо спрятанной радости.

– А у меня для вас ничего нет, – сказала она, совсем не стараясь придать своему голосу виноватый окрас.

– Ничего и не нужно, – хоть и реакция была немного другая, чем он рассчитывал, последовало облегчение. – Сегодня ведь я Дед Мороз.

– Спасибо, Леня, – вдруг произнесла она совсем тихо. – Мне правда очень… приятно. Не ожидала…

И он вспомнил, что такой же взгляд только что видел у Кеши. Все открыто и ясно. И чтобы не испугаться этой ясности, спросил.

– А почему у вас тут все так громко?

– А, это баба Вера, наша хозяйка, – улыбнулась учительница. – Туговата на ухо. Вот и смотрит телевизор на полной громкости. Мы уже привыкли. Но, порой, невыносимо становится… и тогда бы сбегаем.

Как раз в этот момент в соседней комнате послышалось шарканье, и в проеме двери возникла сухонькая бабулька, согбенная годами и радикулитом, в очках с толстыми линзами, с широким цветастым платком на плечах.

– Здравствуйте, – вежливо и достаточно звучно сказал Четыре_пи.

Глаза за линзами мигнули, расширились и быстро просканировали пространство.

– Жених? – поинтересовалась она скрипуче, непонятно к кому обращаясь.

– Коллега по работе, – спешно заверила Наталья Михайловна. – Это наш учитель математики и физики Леонид Дмитриевич.

– Митрич, значит, – прошамкала бабуля. – А с виду жених женихом.

– Ой, что вы, баба Вера. Вечно вам женихи мерещатся, – Наталья смущенно посмотрела на Четыре_пи. – Мы просто друзья. Леонид Дмитриевич зашел нас поздравить с наступающим.

– Да, да, – Четыре_пи вдруг поймал себя на мысли, что оправдывается. – И вас, баба Вера, с праздником. Здоровья, благополучия…

– Здоровья давно нет, – бесцеремонно перебила бабулька. – С благополучием… Что это за слово такое… благополучие. Если про блага, так это одна пенсия. Ее государство выделяет. Да и вот, Наташка квартирантка, помереть не дает. Кстати, а чего ты гостя в дверях держишь?

– А это потому что я уже ухожу, – Четыре_пи опередил объяснения Натальи Михайловны. – Я на минутку забежал. Меня ждут.

– Кто? – без церемоний поинтересовалась баба Вера. Ее зрачки, увеличенные в линзах, казались жерлами плазменных пушек.

И все остановилось в ожидании ответа. Повисло. И тот же вопрос перетек в Наталью Михайловну и застыл в линиях ее расправленных и напряженных плеч. Четыре_пи хотел сказать, что ему нужно домой. Или что он бросил друзей на время. Но это была неправда, а неправду он не любил.

– Сорокина Светлана, – он произнес имя непроизвольно тихо, словно опасался потревожить ее где-то ждущую сейчас. И тут же заметил, как вздрогнули ресницы учительницы, как еще больше напряглись ее плечи.

– Ась? – баба Вера поднесла ладонь к уху.

Наталья Михайловна уже была прежней. Словно вырванной, вырезанной из текущей трехмерности. Чужой и неприступной. Королевой на троне среди пустыни.

– У Леонида Дмитриевича дела, – громко и ровно сказала она. – Спасибо за подарки. Спасибо, что зашли.

Четыре_пи будто споткнулся. И стал искать свои промокшие ботинки. Они стояли рядом, но он беспомощно шарил в другой стороне. А ведь я хотел у нее что-то важное спросить. Она должна знать. Она учит детей чувствовать, понимать… Все же наверное описано в этой самой литературе. Слишком по-человечески. Слишком многое я ощущаю, а должен игнорировать, пропускать, не касаться. И только лишь делать вид, что меня волнует что-то. Только лишь делать вид. Почему же я окунулся и не отринул… И стал всем этим. Почему я теряю контроль над пульсом…над координацией… Почему мне хочется провалиться сквозь этот скверный дощатый пол… И где эти чертовы ботинки?!

А она просто смотрела, как он их ищет.