Текст книги "Комедии"

Автор книги: Дмитрий Угрюмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

З и г ф р и д. Нет, сохраните кусочек мне для компресса. (Скрывается.)

Д у с я. Постойте, я сейчас возьму из мороженого… (Убегает за ним.)

Несколько секунд сцена пуста. Внезапно в зрительном зале вспыхнул свет. У бокового входа – Х о д у н о в  и  З и г ф р и д.

Х о д у н о в. Куда вы посадили Пантяхина?

З и г ф р и д. В ложу дирекции, а что?

Х о д у н о в. Там уже сидят четырнадцать человек… Он поймал меня в вестибюле и говорит: «Если вашему театру понадобится фанера, то вы ее увидите так же, как я сегодня ваш спектакль». Срочно поставьте ему приставной стул в левом проходе.

З и г ф р и д. Есть, Борис Семенович.

Х о д у н о в. А что это за дамы, справа у ложи?

З и г ф р и д. Это, Борис Семенович, больше чем дамы… Это сестра жены Гремуцкого и его дочь.

Х о д у н о в. А где он сам?

З и г ф р и д. Он сам не ходит. Он все спектакли проверяет сперва на родственниках.

Х о д у н о в. Кроме Оглоблиной, после второго акта никто не уходил?

З и г ф р и д. Нет. Пока весь комплект билетов на местах. И… Он тоже! Его пальто и головной убор я повесил у вас в кабинете, на ваши плечики, – ничего?

Х о д у н о в. Ничего, ничего… Весь театр на моих плечиках.

Х о д у н о в  и  З и г ф р и д  уходят. В зале гаснет свет. В кабинет стремительно вбегают  К о л ь ч у г и н  и  Ю л я. Она в белом свадебном платье из последнего акта.

К о л ь ч у г и н. Здесь тоже его нет. Он, наверное, в зале. Все равно, Юлька, дирекция на это не пойдет…

Ю л я. Тогда мы сами сложимся по пять рублей и купим ему большой букет.

К о л ь ч у г и н. А где ты сейчас купишь? Может, отсюда взять, а?

Ю л я. Это тети Капин, не тронь! А это кому?.. (Подходит к корзине Зигфрида.) Славка, смотри, это мне… (Вынимает конверт, читает.) «Юлии Трепетовой – от З.». (Разочарованно.) Славка, это опять от Зигфрида.

К о л ь ч у г и н. Вот пижон… меценат несчастный! Откуда он драхмы берет? Знаешь что, Трепет, поднесем-ка мы Зонтикову эту корзину, а? Она твоя, твоя – значит, наша, наша – дарим, кому мы хотим. Идет?

Ю л я. Надо только быстро вложить другой конверт…

К о л ь ч у г и н (беря со стола конверт.) Вот… Садись пиши: «Нашему Самсону Саввичу – от молодых!»

Ю л я. И все?

К о л ь ч у г и н. Вложи в корзину, и все. Точка! (Глядя на портрет Хлопушкина.) Ну-с, Аристарх Витальевич, что? Помогла вам ваша кон-цепция? Видите, молодежь подносит цветы Зонтикову, а вам… два тома Игната Пузырева «Избранные ремарки и вымарки». Адье, маэстро! С комсомольским приветом! (Накрывает портрет висящей рядом шляпой.)

Ю л я. Брось дурить, Славка. Сию же минуту сними! (Вскочила на стул, сорвала шляпу с портрета, и висевшее рядом пальто упало на пол.) Сейчас будет скандал, бежим, Славка!

Оба бегут к выходу и в дверях сталкиваются с входящим  З о н т и к о в ы м.

(Бросается к нему, обнимает.) Самсон Саввич, милый, спасибо! За все!!! (Целует его.)

К о л ь ч у г и н. Поздравляем! Наша берет!

З о н т и к о в (освобождаясь от объятий). Ну-ну… Еще пока не берет. Что вы тут делали? Сейчас, финал. Живо на сцену!

Юля и Кольчугин скрываются. Зонтиков один. Он возбужден, взволнованно шагает по кабинету. Садится в кресло, опять ходит.

Так, та-ак. Кажется… кажется, это успех! Можно бы лучше, ах, как можно было бы сделать, если б… не мешали. (Вынул часы.) Сейчас… через три минуты дадут занавес. Хм… на сцену выведут Хлопушкина, и этот… Тартюф будет кланяться. Ну и черт с ним! Пускай. А все-таки досадно, досадно, что никто не вспомнит на празднике ни… суфлершу, ни «очередного» Зонтикова – тех, кто ломал заборы глупости, равнодушия, чтобы сегодня вывести на сцену вот этих, молодых. (Смотрит на часы.) Вот… вот уже пошел занавес, и сейчас будет говорить зал. А ну… (Включает на столе репродуктор.)

Слышен бурный прибой аплодисментов, вызовы; «Автора! Автора!» Звонкие голоса дружно скандируют: «Тре-пе-то-ву! Тре-пе-то-ву!» И вдруг, покрывая шум, доносится чей-то громкий возглас: «Зонтикова!» Он вздрогнул, встал и низко поклонился. Вынул из кармана платок, растроганно кланяется.

Спасибо! Спасибо вам, дорогие мои, неизвестные мне друзья театра! Я верю… верю вам, живым, настоящим, не выдуманным рецензентам и зрителям. Вы… довольны, да? Ну, ну… благодарю, я счастлив сегодня. (Выключает репродуктор. Подходит к корзине цветов, читает надпись.) Что это?! «Самсону Саввичу – от молодых»… А где все ребята? Бережкова где?

Входят  Х о д у н о в, К у п ю р ц е в, за ними – З и г ф р и д.

Х о д у н о в. Самсон Саввич, хорошо, что вы здесь. Сейчас будет раздача подарков. Вы узнали, Зигфрид, как его зовут?

З и г ф р и д. Да. Кажется… Андрей Кузьмич.

Х о д у н о в. Что значит кажется? А может, Алексей Лукич?

З и г ф р и д. Может быть.

К у п ю р ц е в. На всякий случай говорите Ей Ич – и вы не ошибетесь.

Х о д у н о в. У вас есть одно неоценимое качество, Зигфрид. Это – точность. Что вы стоите? Проводите его сюда! Немедленно!

З и г ф р и д  убегает.

Я думаю, Купюрцев, что вы сразу почуете, что к чему. Если это опять тупик, то говорить не о чем, но если это наконец профиль – забросьте ему пару слов насчет юбилея театра. Я поручаю это вам.

К у п ю р ц е в. Попробую. Скорее всего, это ни то, ни другое. У меня почему-то рецензия на этот спектакль монтируется под титром «Бег на месте».

Х о д у н о в. И то хорошо. А вдруг «Бег назад»?

К у п ю р ц е в. Не думаю…

За дверью шум, голоса. Входят  Х л о п у ш к и н, Н а с т ы р с к а я, м о л о д ы е  у ч а с т н и к и  спектакля, Ю л я, К о л ь ч у г и н  и  К о р н е й  Е г о р ы ч.

Х л о п у ш к и н. Это… кому же цветы?

Х о д у н о в. Вам от молодежи и мне от месткома, простите – люблю фантастику! Садитесь, Аристарх Витальевич. Прошу, товарищи, водичка на столе, не стесняйтесь. Я специально пригласил местком и молодежь, чтоб они были в курсе…

Х л о п у ш к и н. Только не впутывайте меня, Борис Семенович, в этот разговор. Сегодняшний спектакль не плацдарм для стычки с руководством. Это работа Самсона Саввича, молодежи – это неплохо, но это… не вымпел театра. А я хочу встретиться с Зыкиным после нашей программной работы.

Х о д у н о в. Боюсь, Аристарх Витальевич, что это будет уже не при мне.

Вбегает  З и г ф р и д.

З и г ф р и д (торжественно). Борис Семенович! Он… идет! (Широко распахивает двери.)

Входит персонаж, именуемый  К р е с л о  № 16, за ним – еще  н е с к о л ь к о  ч е л о в е к, по-видимому почетные посетители премьеры.

Х о д у н о в (вскочив из-за стола навстречу). Очень рад, что вы посетили… Оч-чень рад. (Жмет руку.) Это наше руководство, знакомьтесь. Прошу! (Придвигая кресло.) Мы надеялись пригласить вас, когда спектакль уже обкатается, но…

Х л о п у ш к и н. Сегодня еще сыровато, нет темпа, актеры только нащупывают контакт…

Х о д у н о в. Конечно, мы понимаем, что это не выход на шоссе… Это, извиняюсь, комедия, и мы сами расцениваем спектакль как… внеплановый пустячок. Как ваше мнение?

К р е с л о  № 16. Почему пустячок? Не-ет. Это неверно. Правда, есть у нас такие критики, которые считают, что все, что не глыба, – пустяк, только… это напрасно.

Х о д у н о в. Вот я и говорю – напрасно. Напрасно считают.

К р е с л о  № 16. Это не пустяк. Тут, знаете ли, если разобраться, есть над чем подумать…

Х о д у н о в. Еще бы! И когда вы полагаете… назначить обсуждение?

К р е с л о  № 16. А чего ж тут обсуждать? Все понятно.

Х о д у н о в. Как? Уже… понятно? Так быстро?

К р е с л о  № 16. Ну, конечно. Это ж комедия, веселая, смешная. А я, признаться, люблю комедию.

Х о д у н о в. Любите? Да что вы говорите! Купюрцев, фиксируйте.

К р е с л о  № 16. А… кто автор пьесы?

Х о д у н о в. Автор? Бережкова, то есть… Самоцветов. А что?

К р е с л о  № 16. Здорово. Это, наверно, из молодых. Очень правильно сделали, что выпустили на сцену молодежь, играют они весело, с огоньком, особенно Трепетова. Это у вас талант…

Х о д у н о в (указывая на Трепетову). Вот она! Юленька, покажитесь руководству. Ученица Аристарха Витальевича, его школа. Молодежь его обожает. Зигфрид, передайте Аристарху Витальевичу вот эти цветы от молодежи.

З и г ф р и д (растерянно). Это… цветы для Трепетовой…

Ю л я. Нет-нет! Это… Самсону Саввичу.

З и г ф р и д. Эти цветы… из моих фондов…

Х о д у н о в (угрожающе). Передайте цветы. (Руководству.) А как вы находите, так сказать, общее звучание?

К р е с л о  № 16. Вы же слышали? В зале звучал смех. А что может быть лучше для комедии? Зрителям нравится.

Х о д у н о в. Зрителям – это еще не все, а… персонально вам?

К р е с л о  № 16. Понятно, и мне. (Смеясь.) А чем я хуже?

Х о д у н о в. Значит, разрешите считать, что этот спектакль… не бег назад и не шаг на месте?

К р е с л о  № 16. Вот еще чепуха. У вас, по правде сказать, было много плохих спектаклей, были просто скучные, а вот этот, по-моему, – стоящий, настоящий. Простите, а… где мое пальто?

Х о д у н о в. Сейчас будет. Зигфрид, пальто! (Собравшимся.) Поздравляю вас, товарищи, с премьерой и с профилем. Вы все слышали, как расценен наш новый спектакль!

К у п ю р ц е в. Приятно, что накануне юбилея театра мы… не уронили честь.

З и г ф р и д (поднимая с пола пальто). Кто-то уронил пальто… Я сейчас почищу. (Помогает надеть пальто.)

Х л о п у ш к и н (Ходунову). Борис Семенович, надо бы условиться о приеме.

Х о д у н о в (мнимому Зыкину). Вы позволите руководству театра в ближайшие дни заехать к вам? Оч-чень много вопросов накопилось…

К р е с л о  № 16. Ко мне? Ну что ж, если я смогу быть полезен, – милости прошу. Только… вы же не знаете моего адреса. Запишите: Якиманка, двадцать восемь, квартира девять. Смирнов, Алексей Ильич. До свидания, товарищи. (Уходит.)

Все застыли. Пауза.

Х о д у н о в (упавшим голосом). Зигфрид… кто это был?

З и г ф р и д. Он… Кресло № 16… четвертый ряд.

Дружный хохот молодежи оборвал реплику Зигфрида. Ходунов яростно ударяет кулаком по столу.

Х о д у н о в. Что за идиотский смех! (Зигфриду.) Кого вы сюда привели? Это ж был… совершенно посторонний человек. Я же разговаривал… с обыкновенным зрителем. Зачем он мне? Я тут принимаю Кресло № 16, а в это время… Зыкин, не сказав ни слова, уехал домой и… может быть, сейчас… уже подписывает приказ о театре? Вам смешно? Вы смеетесь над Ходуновым! Он трус, он конъюнктурщик… Так покажите мне, наконец, отважных директоров – где они? Где эти бесстрашные режиссеры? Эти прин-ципиальные деятели, – я хочу на них посмотреть в моем положении. (Растерянно.) Куда же теперь звонить, а? С кем говорить? К кому прислушаться?

Из группы гостей вышел человек среднего роста, в синем костюме. Это – З ы к и н.

З ы к и н. Вот к нему (показывает на кресло, где сидел зритель) и прислушивайтесь! И как можно чаще. Я с ним согласен.

Х о д у н о в. Вы согласны? А кто вы такой? Зигфрид, почему мой кабинет кишит посторонними? Кто вы такой?

З ы к и н. Я… Зыкин, начальник управления.

В кабинет вбегает сияющий  П а ш а  С а м о ц в е т о в.

П а ш а (не обращая внимания на окружающих, взволнованно). Спасибо, товарищи, всем, всем артистам! И дирекцию… тоже очень за все благодарю. Я… я вам всем напишу. Я привез вам с Алтая еще… пьесу. Я столько сегодня пережил, столько продумал, товарищи… Спасибо. (Долго жмет руку остолбеневшему Ходунову, Трепетовой.) Это все… вы, Юленька… Ваше лицо… глаза, улыбка…

Ю л я. Нет, Паша, это не я. Все это сделала наша любовь… к театру!

П а ш а (восторженно). К вам, Юленька! К вам!

Б е р е ж к о в а (входя, кричит с порога). Юленька! Па-а-ша! Товарищи! Сегодня у нас торжество… И я весь театр, всех вас от души…

К у п ю р ц е в. Подождите, Бережкова. (Зыкину.) Тысячу извинений, товарищ Зыкин… Неопытный администратор, стажер, все напутал. Он привел в дирекцию вместо вас… рядового зрителя, Кресло № 16. Отсюда – конфуз. Водевильная ситуация. Чистая случайность.

З ы к и н (смеясь). А жаль! Надо бы такую… ситуацию не в водевиль, а в практику вашего театра. Вот и не было б у вас конфузов.

К у п ю р ц е в. Будем стараться. В этом сезоне театр хотел бы отметить… юбилей. И если вы разрешите…

З ы к и н. Отчего ж. Пятьдесят лет, черт возьми, это – дата! Надо отпраздновать!

К у п ю р ц е в. Простите, не пятьдесят, а пока – двадцать…

З ы к и н. Разве? А я думал, что Бережкова полвека в театре работает. Может, я ошибаюсь?

К о р н е й  Е г о р ы ч (радостно). Нет! Не ошибаетесь, товарищ Зыкин! Верно!

Молодежь восторженно зааплодировала.

Г о л о с а. Верно!.. Верно!..

Х о д у н о в (очнувшись). Совершенно правильно! Надо отметить! Зигфрид, передайте эти цветы Бережковой от благодарной дирекции! Капитолина Максимовна, поздравляю. Пятьдесят лет – это… черт возьми, дата! Спасибо, товарищ Зыкин, за указание. Бережкова, браво!

Конец

ЧЕМОДАН С НАКЛЕЙКАМИ
Комедия в трех действиях, десяти картинах

Действующие лица

Муштаков Савелий Захарович.

Раиса Васильевна – его жена.

Лариса – их дочь.

Алла Зимина }

Вика Сверчкова }

Лека Осколкина } – ее подруги, студентки института иностранных языков.

Тетя Сима.

Гена – ее сын, 12 лет, одаренный ребенок.

Юрий Куницын – выпускник театральной школы.

Олег Замятин }

Зина Терехова }

Виктор Ерохин }

Вася Квашин } – друзья Куницына.

Размышляев – человек с пятого этажа.

Женщина в пенсне.

Персонаж, вычеркнутый автором из пьесы.

Дикторша.

Девушки с английского факультета.

Действие первое

Картина первая

Перед закрытым занавесом на просцениуме появляется  ч е л о в е к  без грима. В руках у него саквояж, через плечо переброшен дорожный плащ. Его волосы всклокочены, ворот рубахи расстегнут, он тяжело дышит и пугливо озирается по сторонам, как будто скрываясь от погони. Потом доверительно, почти шепотом, сообщает зрительному залу.

П е р с о н а ж. Он хотел меня уничтожить… Да-да, физически уничтожить. Он поднял на меня руку, и… Простите, я забыл вам сказать, кто я такой. Я – Персонаж, вычеркнутый автором из пьесы, бывшее действующее лицо. Я жил в этом произведении от первой заявки до последнего варианта, когда какой-то критик, прочитав пьесу, сказал автору, что я ему не удался, что я бледная схема и несу в себе… эти… как их… «рудименты скепсиса». Он очень впечатлительный человек, этот автор, он испугался, тут же схватил перо и… начал меня сокращать. Это было ужасно. Он гнался за мной из картины в картину, он крушил мои монологи, сметал реплики, лучшие мои сцены, ради которых стоит жить в пьесе, он рубил своим пером, как саблей, и вот, когда от меня остался один выход и две ремарки, он прищурился и сказал мне: «Кажется… он прав! Вас надо вычеркнуть. Как герою вам нечего делать в моей пьесе!..» Он чудак. Он думает, что в других пьесах героям есть что делать, но… не об этом речь…

За что? Почему я должен уйти? Я понимаю, к критикам всегда надо прислушиваться, но… слушаться их… не всегда. Откровенно говорю, я… я просто привык к этой пьесе, я успел сдружиться с ее героями, мне не хочется оставлять автора. Когда он сидел за столом и, окутанный дымом и сомнениями, писал строку за строкой, я был рядом с ним. Когда все его близкие хором кричали: «С таким здоровьем не пишут комедии!» – я один вселял в него бодрость. И вот… спустя полгода, когда он вывел наконец дрожащим пером на бумаге: «Занавес. Конец», – я должен исчезнуть?.. Не-ет!.. Я схватил его за руку, я закричал: «Безумец! Не троньте меня! Я вам еще пригожусь!.. Хорошо, заберите у меня все бурные монологи, все фразы под занавес и реплики на аплодисменты, оставьте мне что-нибудь. Я согласен на мелкие эпизоды, от которых актеры отказываются и берут бюллетень, я буду читать ваши ремарки, на которые никто не обращает внимания, по ходу пьесы я стану вносить исправления, которые вы не успели сделать, я почти не буду присутствовать на сцене, и ни один критик меня не заметит, – оставьте меня!..»

Он дрогнул и сказал: «Ладно!.. Только с одним условием – не дольше трех минут на сцене и… в роли не больше двенадцати слов. Иначе вы погубите мне пьесу. Вы меня поняли?»

Мне важно было уцелеть, и я ответил: «Да! Я вас понял!» Вот так… я остался жив.

Правда, места в пьесе у меня еще пока нет, я застрял где-то между сценой и зрительным залом, но… я не беспокоюсь. Если хотите, я могу быть… комментатором пьесы, живым примечанием, говорящей ремаркой или… знаете что?.. я буду… помощником автора!

Да-да. Ведь существуют же у режиссера помощники, ассистенты, актеру помогает суфлер, и только автору, когда поднимается занавес, никто и ничем уже помочь не может. Он обречен. За что? Почему?

Разве нельзя еще что-нибудь поправить, дополнить, уяснить? Поговорить по душам со зрителем, убедить критика, что, кроме комедии, автор ничего дурного не сотворил?.. Много полезных и добрых дел можно сделать, даже… не будучи героем пьесы.

Простите, все, что я вам сказал, никакого отношения к пьесе не имеет. Этот монолог я написал себе сам, потому что на автора, как вы знаете, я рассчитывать не могу.

Что же касается пьесы, то… пьеса начинается так… (Вынимает из саквояжа маленький гонг, ударяет. Идет занавес.) Лестничная площадка жилого дома. Обыкновенного дома, какой можно встретить на любой улице и в любом переулке.

Дом как дом. Налево – дверь с медной дощечкой: «Иннокентий Викентьевич Куницын» и ящик для писем. Время действия первой сцены автор определяет ремаркой – поздний вечер… По-моему, для начала как-то недостаточно оптимистично. Я советовал ему начать так: «Летний полдень. Щедрое солнце золотит…» и так далее… Но он чудак, он говорит, что это банально, что многие пьесы начинаются с того, что автор «щедро золотит…», а потом… Но это не важно. Не автор делает погоду пьесе…

Итак, поздний вечер… (Задумывается.) Гм… Могу сказать, что это как-то расплывчато и не совсем точно определяет время. Ну что ж, поправим автора, уточним. (Вынимает часы, смотрит.) Было без двадцати двенадцать, когда дверь на площадке внезапно распахнулась, чья-то рука выбросила на лестницу небольшой потертый чемодан и тут же быстро захлопнула дверь…

Все, о чем рассказывает Персонаж, происходит на сцене.

Из квартиры доносился шум, что-то падало, звенело, послышался взволнованный женский голос…

Ж е н с к и й  г о л о с. Юра, опомнись!.. Что ты делаешь, Юра?!.

П е р с о н а ж. И голос мужчины…

М у ж с к о й  г о л о с. Оставь его! Пусть идет!.. Здесь не гостиница для молодых шалопаев!..

П е р с о н а ж (подходит к двери, прислушивается). Да!.. Нельзя сказать, что за этим порогом празднуют день ангела, – в доме было нерадостно и неспокойно…

И только… чемодан, выброшенный из квартиры на лестницу, был абсолютно спокоен. (Поднимается на лестницу, берет в руку чемодан.) Это был скромный, я бы сказал, невзрачный чемодан. Он не хранил в себе ни чужих тайн, ни крупных ценностей. В нем было… полотенце, зубная щетка, пижама в сиреневую полоску, связка писем за подписью «Твоя Л.» и, наконец… диплом! Вот он-то и свидетельствовал о том, что его обладатель, еще совсем молодой человек двадцати двух лет, четыре дня тому назад, после долгих переживаний, окончил… театральную школу по классу драмы…

За сценой что-то обрушилось и со звоном разбилось.

И действительно, с этого дня элементы драмы прочно вплелись в судьбу молодого человека.

П е р с о н а ж  исчезает. Из квартиры на площадку стремительно выбегает юноша. Это – Ю р и й  К у н и ц ы н. Он быстро, с силой захлопывает дверь.

Ю р и й. Все!.. Все, все!.. Кончено! Хватит!.. Я ушел, слышите? Ушел! (Пауза.) Жалкие себялюбцы!.. Обыватели!.. Мелкие, черствые душонки… Не беспокойтесь, я не приведу ее к вам, я не впущу голубя в клетку тигров… Но и меня вы тоже больше не увидите никогда… Слышите? Ни-ког-да! Обойдемся и без вас… (Садится на ступеньку, ставит рядом чемодан.) И что меня дернуло заговорить сегодня о Ларисе?.. И с кем?.. С абсолютно посторонними людьми, с родителями… Ясно – скандал!.. Нет, Юрий Иннокентьевич, пора кончать. Довольно слушать бормотание «старух зловещих, стариков»… «Мальчишка! Ты еще себя прокормить не можешь, а тащишь жену в дом!..» (Глядя на дверь.) Пигмеи!.. Я могу накормить тысячи людей… духовной пищей! А это похлеще ваших рубленых котлет… (Пауза.) Ничего-ничего, когда-нибудь обо мне напишут: «Еще не оперившимся юношей он ушел из дому… Кипучей натуре молодого художника был чужд и тесен жалкий круг родительских интересов. Его не понимали… Он порвал с семьей, бродяжил, пытливо вглядываясь в жизнь, в людей, как бы набирая силы для будущих взлетов…» Здорово!.. Ну, я пошел… (Встает, берет в руку чемодан.) А… (в зал) куда идти?.. (Пауза.) «Самое страшное, когда человеку некуда идти», – Федор Достоевский… (Ставит чемодан, садится.) Ну, это старик хватанул. Почему страшно?.. Чепуха! Как это так – некуда? Можно пойти… к Олешке Замятину. (Пауза.) Он на даче… Может, к Вострякову, а?.. А где он живет? Не знаю. (Вспоминает.) Да! Пойду к Аллочке Зиминой. Чудная девушка, подруга Ларисы, все понимает, угостит чаем… Пошли! (Вскочил, схватил чемодан, посмотрел на часы.) Гм… В полночь к девушке, с чемоданом… Отпадает… (Пауза, раздумье.) А что, если просто пойти на бульвар, лечь на скамью, чемодан под голову и… кадр из итальянского фильма. Скажут, «чистейший неореализм», потом иди доказывай… Нет! Пойду-ка я на междугородную станцию, закажу разговор с каким-нибудь дальним районом Удмуртии и просижу до утра… А деньги? (Вынимает из кармана мелочь.) Их хватит только на оплату слова «алло», а дальше… в кредит? (Глядя на порог своего дома.) Вот до чего вы меня довели!.. Без угла, без денег, и это тот самый Юрий Куницын, на которого два часа назад тысячи людей, жадно прильнув к телевизорам, смотрели и думали: «Так вот он какой!..» Да! (Горестно разводя руками.) Смотрите, друзья мои, вот я какой! Ночью на лестнице, за порогом, без копья, черт знает что… Вот уж действительно…

 
«С кем был?.. Куда меня закинула судьба?
Все гонят, все клянут…».
 

Когда я на выпускном выдал этот монолог, ко мне подошел Бурьянов, взял меня под руку и сказал: «Вы знаете, юноша, мне думается, что в вас дремлет настоящий Чацкий… Этак годика через три он проснется, и тогда…» (Глядя на порог своего дома.) Слышите? Настоящий Чацкий. Вы думали, что сегодня из вашего дома ушел ваш сын – Юрка Куницын, щенок, мальчишка, да? Так знайте же, что вместе с ним, хлопнув дверью, ушли Чацкий и Фердинанд, Незнамов и Ромео, Эгмонт, Рюи Блаз, Пер Гюнт… Десятки благороднейших, бесстрашных героев… (Вздрогнул.) Кажется, кто-то идет. Что делать, бежать, а? Не стоять же здесь, как пугало с чемоданом… Вот возьму и пойду… прямо к Ларисе… В чем дело? Ее родители не дети, они уже давно знают, что мы любим друг друга, что мы решили быть вместе, – так имею же я право в такую минуту прийти к ней, как в свой новый дом, бросить в угол чемодан, протянуть руку и сказать ей…

Из левой кулисы появляется  П е р с о н а ж.

П е р с о н а ж (в зал). Он мог бы сказать многое, но… в это время внизу послышались шаги, чьи-то тонкие каблучки застучали по лестнице, и на площадке появилась девушка. В руках у нее тоже был чемоданчик, очень похожий на тот, который мы уже видели… (Исчезает.)

Л а р и с а. Юрка!.. Ты… ты что, уходишь?

Ю р и й (растерянно). Нет… Я только что пришел… А ты откуда?

Л а р и с а. Была у Вики, и вот… на обратном пути зашла. Думала, ты обрадуешься, а ты… ты недоволен?

Ю р и й. Нет, что ты, я очень, очень доволен… Садись.

Л а р и с а (изумленно). Здесь?.. На лестнице?..

Ю р и й. Я, понимаешь… попал в идиотское положение… Наши все ушли в кино, на последний сеанс, придут ночью… Они знают, что у меня есть свой ключ, а я… оставил его там… дома, в этом… сером пиджаке. Вот балда, правда? А ты… ты садись сюда, на мой чемоданчик… (Замечает у нее в руках чемодан.) А почему ты с чемоданом?

Л а р и с а. Взяла у Вики… платье для фасона… (Ставит свой чемодан.) Садись…

Оба садятся на чемоданы, друг против друга. Напряженная пауза.

Ю р и й (с наигранным оживлением). Вот забавно! Как на вокзале… Еще не хватало, чтобы кто-нибудь пробежал мимо нас с чайником, теряя на ходу галоши…

Лариса молчит.

Ю р и й. Ларчик! Ты отчего такой грустный?.. Что-нибудь случилось?

Л а р и с а. Ничего…

Ю р и й. Дома неприятности?

Л а р и с а. Нет… Все в порядке.

Ю р и й. Ну, как мое выступление по телевизору?.. Ты смотрела?

Л а р и с а. Смотрела.

Ю р и й. Я, понимаешь, чертовски волновался. В студии жарища, лампы слепят глаза… Как я выглядел?.. Все ваши смотрели?

Л а р и с а. Все…

Ю р и й. А… как твой отец?

Л а р и с а (после паузы). Ему понравилось…

Ю р и й. Ну все-таки, что он сказал?

Л а р и с а. Он сказал… что ты… способный парень…

Ю р и й. А Раиса Васильевна?

Л а р и с а. Ей… ты тоже… понравился…

Ю р и й. А эта… ну, как ее, тетя Сима?

Л а р и с а. И тетя Сима, и Генка, и Феклуша, все сказали, что ты очень хорошо выступил…

Ю р и й. Ну вот видишь. Твоя семья – это ж золото… Я их обожаю, Ларка. Это не то что какие-нибудь там обыватели, себялюбцы, это новые, мыслящие, любящие искусство, передовые люди. Знаешь что, Ларка, пойдем сейчас… к тебе, а?.. Пойдем. Ничего что поздно, мы… мы тихонько… Помнишь, после твоего дня рождения мы спрятали бутылку венгерского вина на всякий случай… Так вот сегодня нальем с тобой, Ларка, два бокала и поднимем их за… Новореченск. За мой первый спектакль, это будет Шиллер… я уже решил – «Коварство и любовь». Поднимем за твой первый урок, когда ты придешь в школу и скажешь: «Здравствуйте, ребята. Мы будем с вами изучать французский язык…»

 
«Язык Корнеля и Расина,
Язык Бальзака и Гюго…».
 

Здорово, а? (Поспешно вскакивает, хватает чемодан.) Ну, Ларчик, пошли?

Л а р и с а (после паузы, сквозь слезы). Юрка… Я не могу больше лгать… Я ушла из дому… совсем… навсегда… Я поссорилась с мамой, с отцом, с тетей Симой… Они против нашего счастья! Они тебя ненавидят, Юрка!

Ю р и й (изумленно). Что ты говоришь? Почему? За что? Ненавидят? Говори толком, когда это случилось?

Л а р и с а (плачет). Сегодня вечером, у телевизора… Как только ты появился…

Затемнение. На просцениуме – П е р с о н а ж.

П е р с о н а ж. Это я распорядился выключить свет. Когда молодая героиня плачет, то сквозь слезы и волнение трудно что-либо разобрать. Пусть она успокоится, ладно? А мы… переведем стрелку часов назад и сами посмотрим, что же случилось сегодня вечером у телевизора…

Картина вторая

На сцене темно, только в глубине четким квадратом светится экран телевизора. На экране титр «Музыкальный антракт».

П е р с о н а ж. Это был самый обыкновенный вечер в доме у Муштаковых. За чайным столом собралась вся семья. Сам Савелий Захарович – человек, которого все знают, его супруга Раиса Васильевна – дама, которая всех знает, и дочь Лариса – милая девушка, которая, по мнению родителей, еще ничего не знает… Была и тетя Сима, недавно приехавшая из Ростова, чтобы устроить своего мальчика в музыкальную школу. Кстати сказать, мальчик очень способный ко всему, кроме… музыки… Из телевизора струились нежные мелодии Штрауса, за столом звенела чайная посуда, тетя Сима рассказывала…

Т е т я  С и м а. …Если б я лично знала хоть одного профессора музыки, Генка уже давно был бы в консерватории и разъезжал по фестивалям. Когда ему было четыре года, меня уверяли, что у него абсолютный слух и пальцы Паганини. Но он же лентяй, он по три дня не берет в руки виолончель…

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. Сима, положи ему пирога.

Т е т я  С и м а. Он не хочет… После чая он сыграет нам «Элегию» Массне, хорошо, сынок?

Г е н а (понуро). После чая трудно…

Т е т я  С и м а. Вот… начинается… После чая трудно, до обеда тяжело, натощак он не может. Когда тебе легко, лентяй несчастный?

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. Не кричи на ребенка, он и так запуган. Еще, не дай бог, станет заикой.

Т е т я  С и м а. Пусть заика, но с музыкальным образованием. Говорят, что одаренного ребенка нужно стимулировать… Я не против… За этюд Мендельсона он получил от меня коньки, пинг-понг – за «Сомнение» Глинки… А недавно за один «Полет шмеля» он потребовал… пистолет! Пришлось купить. И вот уже вторую неделю я живу в страхе, под дулом пистолета…

М у ш т а к о в (прожевывая). Ай-яй-яй, ты что же, Геннадий, не хочешь заниматься, да? Ты думаешь, великие музыканты с утра гоняли в футбол, потом ели мороженое, а вечером шли в кино? Нет, брат, они ра-бо-та-ли! (Жене.) Полстакана со свежим лимоном… А знаешь ли ты, как работал этот… Римский-Корсаков?

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. Варенья положить?

М у ш т а к о в. Клубничного… Он вставал утром… умывался, чистил зубы и садился за рояль.

Г е н а. Без завтрака?

Т е т я  С и м а. Видали? Его интересует завтрак. Ты слушай, что говорит дядя Сава…

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. Оставь ребенка в покое… Гена, возьми грушу.

М у ш т а к о в (продолжая). Да-да, Геннадий, без завтрака, по пять-шесть часов за роялем. И вот таким путем, стало быть, он сочинил оперу… оперу «Русалка».

Л а р и с а (с укором). Папа… «Русалка» – Даргомыжского.

М у ш т а к о в. Да ну? А что ж у Корсакова?

Л а р и с а. Ну, хотя бы… «Золотой петушок».

М у ш т а к о в. Вот-вот… «Золотой петушок». А если будешь лодырничать, так у тебя, брат, не то что петушка – воробья не получится.

Общий смех. Музыка смолкла. На экране телевизора крупно лицо диктора, озаренное «дежурной» улыбкой.

Д и к т о р. Начинаем нашу очередную передачу из цикла «Искусство молодых», посвященную молодым представителям драматического искусства. Сегодня мы пригласили к нам в студию выпускников театральных вузов столицы. Послушайте монолог Рюи Блаза из одноименной драмы Виктора Гюго в исполнении выпускника театральной школы имени Каратыгина Юрия Куницына.

Л а р и с а. Ой, Юрка! Наконец-то!..

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. Это уж слишком. Можно зажечь свет.

На экране крупно лицо Куницына.

Ю р и й.

 
«…Нет, это был не сон, не греза, не поэма,
На голове ее сверкала диадема…
Я видел, на руке прекрасный был надет
Орлом Испании украшенный браслет…»
 

М у ш т а к о в (грозно). Немедленно выключить!

Л а р и с а. Да что вы, папа…

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. У отца болят глаза – зажги свет.

Л а р и с а. А я не позволю, я хочу смотреть.

Ю р и й (с экрана, как бы обращаясь к Ларисе).

 
«О ангел прелести и чистоты лилейной,
Доверье сохраню твое благоговейно,
Ты любишь – и ничто не страшно мне теперь!..»
 

М у ш т а к о в. Я сказал – выключить!..

Ю р и й.

 
«…Тобою избран я!»
 

Щелкнул выключатель. Экран погас. Тетя Сима зажгла свет.

Л а р и с а. Что вы сделали?.. Зачем?.. (Бросается к телевизору.)

М у ш т а к о в. На место! Или я разобью телевизор.

Т е т я  С и м а. В чем дело? Что происходит?

Р а и с а  В а с и л ь е в н а. Ты спрашиваешь… Когда горе приходит в дом, так оно прет и в двери, и в окна, и в… телевизор.

Л а р и с а (плача). Это неслыханно, это… это жестоко… Я целую неделю ждала этого дня, никуда не пошла… Я… я так хотела посмотреть…