Текст книги "Дипломатия греха"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

4. Скромное обаяние мафии

 
Не потому что верю в Бога я,
но это праведная злость
на то неверие убогое,
которое поразвелось.
… И то дарами, то веригами,
отягощаясь и гордясь,
все ищем мы свою религию,
в неверующие не годясь.
 

Р. Казакова

Расписавшись в ведомости, я получил две тугие, перетянутые бумажной лентой пачки денег и вышел из бухгалтерии в коридор, где уже толпились, ожидая своей очереди, другие сотрудники отдела.

– Следующий, – скомандовал я и, весело насвистывая, вприпрыжку побежал по лестнице вниз, на первый этаж, где располагался мой кабинет.

Огромной зарплатой я похвастаться не мог, но, учитывая мои скромные запросы и то, что всю свою семью я представлял в единственном лице, то при определенной экономии вполне оставались пара червонцев на традиционный банкет в честь получки и еще парочка-другая на карточную баталию, столь, же традиционную после каждого банкета.

Несущийся навстречу старший оперуполномоченный Сергеев едва не сбил меня с ног:

– Уже получил?

– Есть такое дело, – я пошелестел купюрами. – Скоро начальство уйдет, и можно начинать. Кого зашлем в магазин?

– Да хоть и я сбегаю. Молодые опять либо ликер, либо подобную сладко-вонючую гадость притащат. Если как в прошлый раз, то по два червонца с носа, – он забрал у меня деньги. – Все, побегу, а то напитки охладить не успеем.

Он убежал, а я продолжил свой путь. Радостно насвистывая, открыл дверь своего кабинета и…

– Нет, горько сказал я, увидев знакомую широкоплечую фигуру в черном, до пят, балахоне. – Ну пожалуйста, нет! Не сегодня, не сейчас и не ты!

– И тебе долгих лет, сказал Разумовский, протягивая для приветствия обе руки разом. Вижу, рад. А у меня как раз к тебе дело…

– Не мог, – быстро перебил его я. – Сегодня я ничего не могу. Занят! У меня это… Раскрытие… В смысле допрос… То есть засада. Да, точно: засада. На весь вечер и всю ночь. Очень важная.

Разумовский укоризненно посмотрел на меня и перевел взгляд на деньги, которые я по-прежнему держал в руках. Я поспешно спрятал их за спину.

– Зарплата, – многозначительно протянул он.

– Нет. Взятка. Наркоманы всучили, не смог отказаться… Слушай, отче, неужели другого дня нет? Завтра… Скажем, вечерком. А еще лучше послезавтра. Посидим, поговорим, а?

Отец Владимир молчал.

– Ведь не горит же? – продолжал увещевать я. – Днем раньше, днем позже? И не надо на меня так смотреть, я прекрасно знаю, что ты мне сейчас скажешь. У тебя появилась информация о чем-то криминальном, и ты пришел мне об этом поведать, да?

Разумовский по-прежнему молчал.

– А-а… Догадываюсь! Поведать мало. Ты решил оказать страждущим помощь, а я опять нужен вместо пробивного тарана. Батюшка, ты ведь не в воинствующем ордене состоишь, а охота на ведьм вышла из моды. У тебя цель утешать и наставлять, вселять веру и подставлять плечо. А ты?

Иерей молчал, заинтересованно рассматривая меня.

– Хорошо, доводов ты не понимаешь, ты привык к образному мышлению. Давай я тебе притчу расскажу. Жил-был опер. Занимался потихонечку расследованиями, и была у него норма – два раскрытия в месяц. И ему хорошо, и начальству терпимо. Ловил он наркоманов и домушников, в политику не лез и на мафию не заглядывался, в общем, жил тихо-мирно. И появляется тут злой дядька, и начинает он тихий омут баламутить: тут не так работаем, здесь не так живем… А звали злого дядьку отцом Владимиром, и был он иереем православной церкви. Не желал он понимать чужие трудности, а почитал лишь свои принципы, вбив в голову, что обязательно нужно ему кого-то спасать, кому-то помогать. Но так как по сказке был не Иваном-царевичем, а всего лишь серым волком, то втягивал нашего героя во все существующие неприятности. А хорошему и положительному Иванушке-оперу оставалось всего два месяца до очередного воинского звания, которое он очень хотел получить. И не хотелось ему влипать в какую-нибудь авантюру до того, как засверкают у него на погонах звездочки капитана… Вижу, и народный фольклор ты тоже не ценишь. Перейдем к философии. Каждый должен заниматься своим делом. Пироги печь – пирожник, сапоги тачать сапожник И если у какой-то бабушки или дедушки случилась беда, то на это есть соответствующие инстанции. А если я, к примеру, приду в церковь и начну читать проповеди, представляешь, что будет? Ну что ты молчишь?

– Бабушка.

– Что «бабушка»?

– Ты гадал у кого беда: у дедушки или у бабушки. Я отвечаю: у бабушки. Старой, больной и очень одинокой.

– Я знаю еще одного старого, больного, несчастного и одинокого – это я.

– Сегодня она пришла ко мне за помощью, – не обращая внимания на мои реплики, продолжал иерей.

– Заметь, к тебе. Не ко мне, а к тебе.

– … Страшно было ее слушать, Коля. У нее отобрали комнату, и теперь ей негде жить.

Я тихо застонал и сел за стол. Посчитав это за приглашение к беседе, Разумовский опустился на шаткий диван, жалобно застонавший под его стокилограммовой тяжестью.

– Посоветуй ей обратиться в милицию.

– Она обращалась. Все было, как обычно. Ты знаешь, как это бывает. Документы на куплю-продажу составлены грамотно, ей обманом всучили какие-то бумаги, которые она подписала, а в довершение украли паспорт.

– Вот, – обрадовался я, – вот видишь! Ты сам говоришь: она подписала бумаги сама. С точки зрения дотошного крючкотвора, полное отсутствие состава криминала… Знаешь, сколько у нас по району таких обманутых? А по городу? И только десять процентов раскрытий по квартирным аферам. А возвратить удается и того меньше. Это одно из самых трудно-доказуемых преступлений. Потому как связано с четкими законами купли-продажи, а работают там опытные и ушлые специалисты. И эти прожженные мошенники не подделывают документы, а создают ситуации, при которых владелец сам отдает квартиру. И обратно хода уже нет. Впрочем, что я тебе это объясняю, ты сам работал в угро, да и газеты читаешь.

– Коля, – спросил Разумовский, тебе сколько лет?

– Двадцать восемь, а что?

– Ты собираешься вечно быть молодым?

Я побарабанил пальцами по столу и отвернулся.

– Ведь в мире все так устроено, – продолжал священник, – что, сколько добра ты сделаешь, столько его к тебе и вернется. То же и о зле… Она старая и больная. У нее нет родственников. У нее нет денег, и ей нечего кушать. Сейчас осень, скоро зима, которую она не перенесет без крыши над головой. Она уже не может драться за жизнь. Ей совсем немного осталось, и то в мире дожить не дают. В войну она медсестрой была, солдат спасала. Наших с тобой отцов… Что ей делать? К кому за помощью идти?

– Да, мне ее жалко. По-человечески мне ее очень жалко. Я бы с удовольствием ей помог… Если б мог. Рассуждать о том, что хорошо и что плохо, я тоже могу. Просчитай ситуацию сам. Поезд ушел, по закону нам ничего не светит.

Разумовский быстро поднял на меня глаза. Я осекся на полуслове и насторожился, вспоминая, что же я сказал такого, что так его заинтересовало. И вспомнил.

– Нет-нет-нет, – замахал я руками. – Даже не думай об этом! Забудь! Нет! Ни уговоры, пи посулы, ни царство Божье… нет! Ни за что! Два месяца до звания капитана… Спокойная жизнь… Полное личное дело выговоров и предупреждений… Яне авантюрист, не фанатик справедливости, не горю желанием переделать этот мир и уж совсем не желаю никого выгонять из этой квартиры. Я не хочу связываться с хорошо организованными аферистами, брать их в разработку, отвоевывать для старухи угол. Не хочу копать грязную информацию и остаться крайним. У меня уже бывали такие ситуации. Тем паче, что ее квартира или что там? комната? продана совершенно постороннему и наверняка честному человеку. Для себя они «паленое» не покупают. Ты узнавал, кому ее продали?

– Копылову. Михаилу Семеновичу Копылову.

– Вот видишь… Что?! Это случайно не…

– Он самый.

– О-о!.. У-у!.. Нет, я не начальник РУОПа, не работаю в ФСБ и не тяну на Клинта Иствуда. Я маленький офицер маленького территориального отдела. Я нахожусь в самом низу иерархической пирамиды правоохранительных органов, занимаюсь мелкими уголовниками и гопниками и хочу жить. С авторитетами преступного мира я дел не имею. Я столько слышал об этом парне, столько читал, что наотрез отказываюсь даже говорить о нем. Одних «бригадиров» у него столько, что роту сформировать можно, не говоря уже о бандитах. А деньги. А связи на самых высших и… и самых низших уровнях?! Нет-нет…

– Что ты заладил «я» да «я», а она?

– Она?. Ты хоть представляешь, что ЭТО такое прийти к крупнейшему мафиози города И потребовать: «Мужик, отдай квартиру! Там есть комната одной бабки, мы за нее вписываемся. Либо отдавай всю квартиру, либо пусти ее в комнату, и живите вместе в мире и согласии… Заодно продукты из магазина носить ей будешь». Ты это так представляешь?! Кстати, этот вариант мне нравится. Я уже вижу, как старушка сидит в кресле-качалке перед камином и вяжет носки. Под ногами у нее шкура белого медведя, она укрыта пледом из верблюжьей шерсти, а вокруг суетятся бритоголовые амбалы в спортивных костюмах и кожаных куртках. Один пол моет, другой обед готовит, третий вслух читает… Тимуровцы! Возрождение традиций! Просто… Стоп!.. Прокрутите запись беседы на пять минут назад… Я не ослышался? Ты сказал, что авторитету продали «паленую» квартиру? Что кто-то скрысятничал деньги крестного.

– Умный мальчик, – похвалил Разумовский. – Всего лишь «маленький офицер маленького отдела», а так хорошо соображаешь! Всего полчаса потребовалось… не в уголовном розыске работаешь?

– Точно. Даже как-то неудобно столько комплиментов и все мне. Не люблю лести, но ты на первом месте… И кто же тот герой, что так подставил честного гражданина Копылова?

Разумовский хмыкнул.

– Понятно, кивнул я. – Благожелатель пожелал остаться неизвестным. Может быть, я не все понимаю в жизни бандитов, но выражаю смутное подозрение, что для себя они стараются брать «чистые» квартиры, дачи и машины. У них и без этого проблем хватает. Значит, он еще не знает, что эта квартира – одна большая проблема?

– Не вся квартира, а только комнатка. И проблемой ее не назовешь. Остальные жильцы, а всего их пять, получили хоть по плохонькой, но отдельной квартире. На старушку просто позарились. Совершенно беззащитная старуха, без родственников, просто лакомый кусок для них. Спасибо, хоть не отравили. Ито, видимо, только потому, что в этом случае в отношении Копылова это была бы уже наглость. По моим подсчетам, на этой комнатенке они сэкономили не более десяти тысяч долларов.

– Всего-то? Мелко плавают.

– Не спеши. Общая сумма навара у посредников должна составить примерно тысяч пятьдесят-шестьдесят долларов. Квартира огромная, возле станции метро «Петроградская», старый фонд, третий этаж, две кухни…

«Петроградская»?! переспросил я. – Это же совсем другое отделение! Да что там отделение?! Это другой район! Ты на что меня подбиваешь?

– Уже подбил. Теперь, зная все, разве ты сможешь сказать «нет» Ведь это не расплывчатая «борьба с преступностью», это конкретная помощь конкретному человеку. Слабому и нуждающемуся в защите двух умных, хитрых здоровых мужиков. Один из этих двух священник, а второй…

– Ничего не хочу слушать, – я демонстративно закрыл уши руками. – Авторитеты, чужая территория, «глухарь», два месяца до капитана… А эту квартиру расселяли люди Копылова или он купил ее «слева»?

– Не знаю, это мы у него спросим.

– У него?..

– Ага… Это можно, отчего же не спросить… Батюшка, ты, часом, не блаженный?

– Если хочешь, спрошу я. Ты просто постоишь рядом. Ну, поможешь слегка…

– Ты не блаженный, – уверенно заявил я. – Ты полный… иерей! Дверь распахнулась, и радостный Сергеев продемонстрировал мне два туго набитых полиэтиленовых пакета:

– Затарился под завязку! Начальство ушло, так что пора начи…

Увидев скромно сидящего Разумовского, он прикусил язык и вытаращил глаза на черную рясу и серебряный крест, покоящийся на могучей груди иерея. Отец Владимир почесал аккуратную черную бородку и вздохнул.

– Это… Я… Ты, наверное, занят, – заторопился, растерявшийся Сергеев. Я тогда позже… Мы тебя подождем.

Пятясь, он выскочил из кабинета и захлопнул за собой дверь.

– Как черт от ладана, – усмехнулся Разумовский.

– А что ты хотел? Ты в зеркало смотрелся? С твоим телосложением тебе на гладиаторских боях выступать, а ты сутану и крест нацепил. Видок у тебя еще тот… По многим причинам я не сторонник повышенного внимания к моей скромной персоне, а когда я иду по улице рядом с тобой, такое ощущение, что я голый и на меня все смотрят.

– Я привык… Так куда мы пойдем вначале – к старушке или к Копылову?

Я на минуту закрыл глаза, представил граненые стаканы, заполненные прозрачной, едко пахнущей жидкостью, нарезанную колбаску, пучки зеленого лука, почти реально увидел выигранную в карты стопку денег, вздохнул, открыл сейф, бросил туда зарплату, достал пистолет и засунул его в плечевую кобуру.

– В паспортный стол, – ответил я Разумовскому. – Мне нужно выписать новые адреса всех бывших жильцов коммуналки. Прежде чем идти к… ой, как не хочется-то!.. к Копылову, необходимо на руках иметь хоть какую-нибудь информацию. Хотя, я уверен, ничего у нас не выйдет, кроме неприятностей. Это ж надо додуматься, авторитету «предъяву» сделать!..

Разумовский улыбнулся и поднялся с дивана. Я уныло плелся за ним к выходу и бормотал, загибая на ходу пальцы:

– Чужой район… «Глухарь»… Два месяца до капитана… Авторитет… Отец Владимир… Отец Владимир… Отец Владимир…

* * *

– Честно говоря, странно, что вы довольны обменом, я с сомнением оглядел небольшую двухкомнатную квартиру, расположенную на первом этаже блочного дома. Из окон открывался вид на дышащие дымом трубы завода.

Сидевшая передо мной женщина лет сорока, с серым печальным лицом, пожала плечами:

– А что нам оставалось? Ждать, пока нас расселит государство? Так оно не торопилось. За две комнатенки в коммуналке я получила двухкомнатную квартиру. Не в лучшем месте и не самую большую, но это лучше, чем делить кухню с полудюжиной соседей. Вы когда-нибудь жили в коммунальной квартире?

– Да, – признался я.

– Вот видите. Мне еще более или менее повезло: соседи были вполне приличными людьми, а вот три года назад, когда был еще жив Степка, царство ему небесное, алкаш наш… Ох, и намучились мы с ним. Куда только ни обращались, куда только ни писали… Всю душу выел, стервец. Потом опился «красной шапочкой» и помер. Помните, продавали одно время в ларьках технический спирт в пузырьках с красной крышечкой? Вот он с другом и позарился на дешевизну. Друга-то откачали, а он…

– Анастасия Дмитриевна, – попытался вернуть я разговор в нужное русло. – Постарайтесь припомнить, этот молодой человек, который вас расселял…

– Сашенька?

– Да, он. Он ничего не говорил, на кого работает? На фирму или на частное лицо? Для кого он расселял квартиру?

Женщина задумалась. Я смотрел на ее худые, оплетенные вздувшимися венами руки много работавшего человека, на изношенную, почти развалившуюся мебель в квартире и чувствовал, как настроение портится все больше. Сколько я уже повидал вот таких убогих квартир, населенных обычными, честными людьми, а Все никак не могу привыкнуть. Видимо, дело в контрасте. На всю жизнь мне запомнилась люстра в одной из ограбленных квартир. Люстра стоила примерно столько, во сколько оценивается новая «девятка». Квартира принадлежала проститутке.

– Нет, сказала женщина, – не припомню… Шустрый такой молодой человек, разговорчивый, очень уверенный в себе. С ним что-то не так?

– Все так… В духе времени. Этот молодой человек оставил без крыши над головой одну из ваших соседок.

– Ох, батюшки!.. Уж не Ефросинью ли Петровну?

– Ее.

Прикрыв рот ладошкой, она в испуге посмотрела на меня:

– Как же так? Такой обаятельный…

– Я еще не видел ни одного мошенника грубияна. Аферисты, как правило, все очень милые и душевные люди. А старуха без кола, без двора осталась. Вот и хочу я найти этого «обаяшку», чтобы спросить у него: «Как же так получилось?»

– Ай-яй-яй! Беда-то! Ефросинья Петровна совсем старенькая, пропадет ведь… У нее ни родственников, ни друзей. Одна на белом свете… Знаете что… Приводите ее ко мне. Сын у меня в армии, только через полтора года вернется, одна комната свободна. Проживем.

– Спасибо вам огромное, Анастасия Дмитриевна. Огромное спасибо… Она пока у моего друга остановилась, человек он хороший, священник, он за ней присмотрит. А там, глядишь, может, и сможем ей, чем помочь. Но все равно спасибо. Не смею больше вас задерживать, и так два часа отнял, почти ведро чая выпил. Хочу еще дотемна успеть других ваших соседей навестить. Я встал и пошел к выходу.

– Подождите, – окликнула она меня. – Может, я и смогу вам, чем помочь. Есть… Был у нас один шабашник, знаете, это когда…

– Знаю, – улыбнулся я, – что такое шабашник, я знаю.

– Вот и с нами такой жил. Колька Москалев. У него с женой на двоих комната была. А потом, когда ребенок родился, им Степки, покойного, комнату отдали. Ну и очень уж любил он по каждому поводу это, – она выразительно щелкнула себя по кадыку, – как нового человека заприметит, прилипнет, словно банный лист, не отвяжешься: «Выпьем да выпьем». Водопроводчик ли придет, почтальон ли, все едино. Мужиков у нас только двое было – он да еще Михеич, но тот язвенник, нельзя ему. Вот он к этому парнишке и прилип. Все убеждал обмыть размен. Тот по первости упирался, а как дело к концу подходить стало, бумаги уже оформили, квартиры осмотрели, совратил-таки его Колька. Накупили они чего-то там и до утра песни орали. Я когда к ним заглядывала, просила потише себя вести, слышала, как жаловался он Кольке на жизнь. Рассказывал что-то. А больше он ни с кем и не… Поможет вам это?

– Очень поможет. Как раз к этому Мос…

– Москалеву, подсказала она, – его дружки Колька Москаль зовут. Вот к этому Москалю сейчас и пойду.

– А коли не получится чего, так вы ее к нам приводите, не пропадем.

* * *

Квартиру Москалевых я отыскал на окраине города, на последнем этаже серой пятиэтажной «хрущевки». Из-за отсутствия лифта подниматься пришлось пешком. Дверь долго не открывали, затем послышались быстрые шаги босых ног и на пороге появился сухощавый мужичонка с непропорционально длинными костлявыми руками, большой лобастой головой и веселыми водянистыми глазками под бесцветными, едва видимыми бровями. Одет он был в синюю, давно не стираную майку и растянутые на коленях шаровары.

– Ко мне?

– Если передо мной Николай Москалев, то к вам.

– Проходите, только осторожненько, не заляпайтесь ремонт у нас. Только недавно квартиру получили, теперь вот обстраиваемся. Проходите на кухню, там почище.

– Спасибо. Собственно, я к вам именно по этому вопросу. Обменно-разъездному. Я офицер уголовного розыска, старший лейтенант Куницын. Ваш тезка, тоже Коля.

– Будем знакомы, – он протянул мне измазанную мелом ладонь, спохватился и, быстро отдернув руку, предложил, присаживайтесь. Вот тут, на табуретку. Я жену с дитем пока К теще отправил, на время ремонта, чтоб краской да лаком не травились… А может, это?. По чуть-чуть?

– Что? Ах, это… Нет, спасибо.

– Да всего-то по пять капель. Чуток? Закуска что надо. Жинка расщедрилась. Ремонт – дело такое, к нему с душой подходить надо, а для души, как водится… Ну, давай, командир, дело к вечеру близится, не узнает начальство. Все, я уже достаю. Не обидь.

– Куда деваться… Только по пять капель.

– Вот это дело, – обрадовался он, стягивая со стола закрывавшую стаканы газету. – Вот это уже разговор.

Из холодильника появилась запечатанная бутылка «Столичной» и квашенная с клюквой капуста. Наполнив стаканы на треть, Москалев протянул один мне:

– За знакомство. Некоторое время мы сидели, молча, отдавая дань, умело заквашенной капусте.

– Жена готовит, – пояснил Москалев, – когда в деревню в Подмосковье ездим. У меня мамка в Мытищах живет. Я сам оттуда. Красивые места.

– Знаю, – согласился я, – бывал там. – Но Москва разрастается, сейчас уже не то, что лет пять назад… Коля, я к тебе вот по какому вопросу. Вашу коммуналку расселял паренек по имени Саша…

– Был такой, точно. Неплохой парень, только… Только не из наших он.

– В каком смысле?

– Ну, это, новое поколение. Хочет много и все сразу, и при этом, чтоб поменьше работать. А так не бывает. Правда, если только честно работать, то тоже мало что получится… А золотой середины нет. Вот взять, к примеру, меня. Я простой мужик, свою копейку своими руками зашибаю, а еще два года назад, на заводе… Ох, лучше не вспоминать! Вот ты многих людей на своей работе видишь, с разными уровнями общаешься. Так скажи мне: будет лучше?

– Не знаю, – честно признался я. – Будет ли лучше, не знаю, но что по-другому будет, это точно. В каждом поколении есть что-то плохое и что-то хорошее, просто в памяти мы держим только хорошее и сравниваем с плохим в настоящем.

– Но раньше я мог прожить на зарплату, а коль повезет, так еще и на телевизор отложить. Не боялся вечером во двор выйти. У меня дочка растет. На себя я уже рукой махнул, виллы и яхты мне не светят, спиваюсь потихоньку, а вот за нее страшно. Вырастет она и плюнет мне в глаза за ту жизнь, что я ей дал.

– Это от тебя зависит. Воспитай ее, выучи, дай знание и силы для борьбы в этом мире.

– В мире жить нужно, а не бороться с ним.

– Так ведь от нас зависит, каким мир будет. Не от безликой толпы, а от каждого в отдельности. Вот мы с тобой, как ни крути, а работаем, что-то делаем, хоть, как ты выразился, виллы и яхты нам не светят, но и с голоду не помрем. Честные и умелые руки всегда нужны будут.

– Не знаю, – покачал он головой, – боюсь я. Мало что от меня сейчас зависит. И хочу работать, а где? Кто для меня отвел ячейку, в которой я должен жить? Почему моя дочь никогда не сможет получить образование, которое могут дать своим детям чиновники от партий и ворье всех мастей? Почему у нас всегда так много вопросов и так мало ответов?

– Не знаю, Коля, не знаю. Я не философ. Я верю, в человека и не верю в общество. Столько в мире разных путей… Наверное, необходимо дать возможность людям делать то, что они умеют, к чему у них душа лежит. Законы вылить в бронзе, а не переписывать каждую неделю… Но главное дать веру. Хотя бы в себя, в свои силы, в то, что от тебя хоть что-то в этом мире зависит…

Москалев подумал и согласился:

– Принимается… Так что тебя в этом Саше интересует?

– Все. Все, что он рассказывал о себе. Любая информация, которая поможет его найти. Если он называл телефон, то телефон, если говорил о любимом ресторане или спортивной секции, то и это сгодится. Нужен мне этот парень.

– Натворил чего?

– Соседку вашу, Ефросинью Петровну, без обещанной квартиры оставил.

– Не-е, не может этого быть, – недоверчиво протянул Москалев. – Я сам на ее новую квартиру смотреть ездил. Сама-то она старенькая, не разбирается, вот меня и попросила. Вполне приличная однокомнатная квартирка. Не «фонтан», конечно, но все же… Второй этаж, дому еще и десяти лет нет. Что-то ты путаешь.

– Это обычная уловка. Человека везут смотреть якобы его квартиру. Тому нравится, соглашается на переезд, подписывает документы на выписку, его выписывают, а в другое место не прописывают. Или загоняют в комнатенку у черта на куличках. Обыкновенное «кидалово». Вытаращив глаза, Москалев долго смотрел на меня, а потом схватился за голову:

– Ах, баран! Это же из-за меня! Я осматривал квартиру, все в трещинах да в линолеуме недостатки искал, а надо было… Ай да кретин! Она же меня просила, надеялась на меня!..

Вскочив с места, он бросился в комнату, откуда, тотчас раздались грохот, шуршание и скрежет передвигаемой мебели. Через пять минут он, полностью одетый, выбежал обратно.

– Поехали!

– Куда?

– Искать его. Я ему, паршивцу, руки выломаю, землю жрать заставлю!

– Коля, успокойся.

– Нет, нет, командир, я сплоховал, мне и исправлять. У старухи, кроме нас, никого и не было. Мы ей помогали, чем могли, когда в магазин сходим, когда в ее комнатухе приберём… Даже когда расставались, и то жалко было, кто же за ней смотреть будет. Я собирался на днях к ней наведаться, спросить, может, помочь чем? С этим ремонтом все руки не доходили, а оно вон как… Телефона-то у нас нет.

Я потянул развоевавшегося Москалева за рукав, усаживая обратно на стул:

– Остынь. Каждый делает свое дело. Найти его я и сам смогу. Ты мне в этом только помоги. Подскажи, как его найти.

– Как? Сейчас, сейчас… как? – он закопошился пальцами в реденькой шевелюре, сжимая голову, словно пытаясь выдавить воспоминания. – О себе он почти ничего не говорил, на жизнь жаловался, что шеф совсем зажал…

– А кто у него шеф?

– Я не понял, то ли бизнесмен, то ли рэкетмен, в общем, шишка какая-то. С этой квартирой он для него старался, показать себя хотел…

– Вот это очень хорошо. Значит, квартиру он расселял для своего босса?

– Да. Не один, конечно. Были там еще какие-то пети-васи, но я их не видел, они с бумагами по нотариальным конторам, да по паспортным столам бегали, варианты подыскивали. Вот! Вспомнил! Он своего шефа как-то по овечьи называл… «Хвост» или «Копыто»… Да, «Копыто». Так и говорил: «Знал бы ты, какому человеку ваша хата отойдет! Сам „Копыто“ этот дом присмотрел, а такому человеку угодить не фунт изюма. Это, говорит, такой человек…»

– Но телефончик свой все равно не оставил?

– Говорю же тебе, не оставил. На хмель слаб мужик вечером язык распустил: обращайся, говорит, если что, поможем, а наутро глаза прячет, знать не хочет. Я и не напрашивался, я таких людей повидал: со стаканом «во лбу» – друг, а как протрезвеет, так и руки не подаст… Говоришь, помог я тебе?

– Помог.

– Тезка, если я нужен буду, днем ли, ночью ли… «Копыто» там или «Хвост», но есть правда и есть неправда. В общем, если только чем смогу помочь…

– Договорились, – успокоил я его.

Москалев долго тряс мне на прощанье руку, пачкая мелом, и уже на пороге, вспомнив, добавил:

– У него есть машина. «Ауди», серебристого цвета. Весь номер не помню, а вот цифры 1482 я запомнил потому, что дом у нас был номер 14, а эта квартира под номером 82 оказалась…

* * *

От станции метро «Петроградская» до приобретенной Копыловым квартиры я добрался пешком всего за пять минут. Красивый, уютный дворик был огорожен от проспекта замысловатой чугунной решеткой. Трехметровые двери в подъезд были уже отреставрированы и казались настоящим произведением искусства XIX века. В подъезде работала бригада реставраторов, восстанавливающих поврежденные временем и несознательными жильцами скульптуры в нишах стен. Окна сияли мозаичным стеклом, а потолки слепили глаз своей белизной и удивляли замысловатой лепкой. Я остановился снаружи, сквозь дверное стекло разглядывая суету рабочих. Шустрая старушка с мусорным ведром в руках, опасливо прижимаясь к деревянным перилам, прошмыгнула мимо работяг во двор и, приметив меня, кивнула назад:

– Видал? Хозяин появился. Вот как… То ли старый вернулся, то ли новый завелся, и шуршат, и шуршат весь день. Говорят, весь дом покупает. А кто говорит, и два…

Залпом, выдав эту информацию, она засеменила в соседний двор, но навстречу ей попалась другая востроносая бабка с кошелкой в руках и, остановившись, они одновременно начали говорить, охая и всплескивая сухонькими ладошками.

Я обратил внимание на объявление, висящее на свежевыкрашенной двери. Крупными округлыми буквами на нем было выведено: «Православный священник освящает квартиры по заказам. Звонить с 18 до 21 по телефону…»

Усмехнувшись, я содрал объявление и сунул в нагрудный карман. «Покажу Разумовскому, – подумал я, пусть полюбуется, чем его братья во Христе промышляют. Кооператив „Попов-угодников“. Спасение душ на самоокупаемости. Даже меня коробит. Благодать на заказ. В каком веке пропуска в рай продавали? Купил при жизни себе такую бронь и греши себе, место для тебя все равно уже зарезервировано. Деньги из любого дела клоунаду сделать способны. Что мне Разумовский возразит на это?»

Довольный представившейся возможностью уколоть неугомонного иерея, я поднялся на третий этаж, и сразу в глаза бросилась массивная железная дверь, отделанная умелой инкрустацией под дерево. Привычный глазок отсутствовал, вместо него на меня воинственно целилась блестящей линзой небольшая видеокамера. Звонок являл собой медную голову льва, демонстрирующего в оскале мелкие, но острые зубы. Опасливо просунув палец меж клыками, я надавил на медный язык. Из-за двери не раздалось ни единого звука, но камера моментально изменила градус, воззрившись на меня. Я повторил попытку.

– Че надо, – рявкнул над ухом усиленный динамиком голос.

От неожиданности я подскочил на месте и уставился на неприметную в косяке двери решетку, откуда, теперь звучал радостно-идиотский смех. Сидящий за дверью был явно доволен впечатлением, произведенным на «лоха» в стареньком потертом костюме. Мысленно я поставил «галочку» насчет любителя пошутить, пообещав себе при случае посмеяться вместе с ним.

– Мне желательно видеть Михаила Семеновича.

– А ты кто?

– Парень, с которым ты гусей пас. Тогда мы на «ты» и перешли.

– Ершистый, – удивился голос. – Ну, ща я выйду, погодь.

Многозначительная интонации произвела на меня обратный эффект: я разозлился. Мне приходилось иметь дело с совершенно разными людьми, среди них и политики, и бизнесмены, и лидеры преступных сообществ, но все эти «погодь», «ща выйду» и «че надо?» я слышал только от их недалеких и чересчур старательных «шестерок», делавших из моей неказистой одежды весьма неправильные выводы. Видимо, потому они и делились на «шестерок» и «боссов», что одни «по одежке встречали», а другие догадывались, что «по уму провожать» придется. Дверь распахнулась, и здоровенный детина с прической а-ля «меня девушки не любят», радостно ухмыляясь, окинул меня взглядом с головы до пят:

– Так че тебе надо от «папы»?

– А тебе он так доверяет, что дает отчет обо всех своих делах? Ты меня к нему проводи, а уж мы сами найдем, о чем поговорить.

– Ща, разбежался… Лапы подними, я тебя сперва охлопаю на предмет оружия, гляну, что ты за штука, а уж потом договорим. Не нравишься ты мне что-то.

Он был так наивно жизнерадостен и самоуверен, что, разговаривая со мной, засунул руки в карманы спортивной куртки и привалился к косяку, потому и не успел среагировать, когда «Макаров» оказался у меня в руке, направленному точно в лоб.

– Интуиция тебя не обманула, – сказал я. – Я и впрямь многим не нравлюсь. Слушай, а зачем все эти предосторожности с железными дверями и видеокамерами, когда за дверью сидит баран? Ты, наверное, сторож?

От ярости он налился краской, но вид вороненого пистолета заткнул его словесный фонтан, и он лишь яростно пожирал меня глазами.

– Нет, – передумал я, – ты не сторож. Дедок с незаряженной двустволкой справился бы лучше. Ты дворецкий. Двумя пальцами я брезгливо взял его за отворот куртки и поставил лицом к стене.