Текст книги "Дипломатия греха"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

5. Святые негодники

 
Насилье родит насилье,
и ложь умножает ложь,
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.
Но паж объявлять святыней
и, вглядываясь в лезвие,
начать находить отныне
лишь в нем отраженье свое,
нет, этого я не сумею,
нет этого я не смогу:
от ярости онемею,
но в ярости не солгу!
 

И. Асеев

– Ну что, Куницын, улыбнулся мне дежурный по отделу, забирая у меня для регистрации материалы уголовного дела. Последнее твое дежурство закончилось? Завтра в отпуск?

– Да, – я сладко потянулся. – В деревню, на природу. Сейчас самый разгар бабьего лета, пора клюквы, брусники… Благодать! Уеду отсюда подальше, чтоб не вызвали в связи с каким-нибудь очередным ЧП. Дом у меня далеко, в Тверской области, глядишь – и не станут дергать из такой дали. А я уж там и поохочусь, и порыбачу! У меня там двухстволочка…

– Да, ладно соблазнять-то. У меня ведь отпуск только декабре. Из дома никуда зимой не выберусь, хорошо хоть Новый год спокойно отмечу.

– Нет, я зиму не люблю: холодно, скучно. А я еще и покупаться успею, а коль повезет, так еще и позагораю. Я уже весь там… Сегодня долго засиживаться не буду строго до 18:30, и баста! Сейчас я на обед, а потом скроюсь подальше от начальства на территории. Мало ли что, а мне завтра билеты брать.

– Не взял еще?! Если хочешь, могу помочь. У меня знакомая в билетных кассах работает.

– Да нет, спасибо. В том направлении проблем с билетами нет. Это не юг, не Москва… Глухомань. А не брал их специально – у нас до последнего дня неизвестно – уедешь или нет. То теракт, то события в Чечне, то выборы… Но, слава Богу, повезло…

– Во! Чуть не забыл! Хорошо, что ты напомнил. О Боге… Тебя там, у твоего кабинета опять этот поп караулит. Уже час сидит. Я ему сказал, что ты кражу оформляешь, но он настойчивый, не уходит. Я ему: не ждите, он завтра в отпуск отбывает, а он… Ты куда?

Я на цыпочках подкрался к двери дежурки и выглянул наружу. Коридор был пуст.

– Петрович, – сказал я шепотом. – С этого и надо было начинать! Ты даже не знаешь, что это за человек!

– Знаю, знаю, о ваших похождениях анекдоты рассказывают. Как о Штепселе с Тарапунькой.

– Тебе смешно, да?! Петрович, я тихо сваливаю, позже позвоню. Ты мне скажешь, когда он уйдет. Придумай что-нибудь… Скажи, что я погиб при исполнении, что меня перевели в Москву на должность министра МВД, что меня преступники в заложники на месяц взяли… В общем, не выдай, Петрович! Все, я побежал. Если сумеешь его сплавить, с меня перед отбытием «пузырь».

Стараясь не скрипеть дверьми, я выскочил в коридор, высунул голову на улицу и, не заметив ничего подозрительного, быстро пошел прочь. Не успел я сделать и десятка шагов, как знакомый голос у меня за спиной окликнул:

– Коля!

Сделав вид, что ничего не слышу, я ускорил шаг.

– Николай! – бас набирал силу. Я перешел на спортивную ходьбу.

– Куницын! – в голосе почувствовалась угроза.

Остановившись, я поднял руки над головой и медленно обернулся. Разумовский, облаченный в свою неизменную рясу, возвышался на крыльце отдела и укоризненно качал головой. Жизнерадостно улыбнувшись, я развел руками:

– А я иду, ничего не слышу…

– У меня к тебе дело, – вместо приветствия заявил неугомонный иерей.

– Серьезное.

– Нет проблем, – легко согласился я. – Но не на улице же будем обсуждать?.. Айда в отдел, там, в кабинете и поговорим.

Разумовский с подозрением посмотрел на меня. Я сделал несколько шагов в сторону отдела и поторопил:

– Проходи, проходи, а то ты меня уж совсем за негостеприимного хозяина держишь.

Отец Владимир кивнули, вошел внутрь отдела. Едва дверь за ним захлопнулась, я развернулся и что было сил бросился бежать. Так я не бегал давно. Сказать по правде, в этом отношении я себя изрядно запустил. Но что делать, если времени частенько и на обед не хватает, не то что на спорт. Через пять минут у меня закололо в боку, через десять я заметно сбросил скорость, а через пятнадцать рядом со мной пристроилась старенькая и обшарпанная «пятерка», старательно выдерживая со мной один темп. Я засопел и прибавил скорости.

– А ты отъявленный мерзавец, – спокойно заметил сидевший за рулем Разумовский.

– Мерзавец, – согласился я на бегу, – мерзавцы тоже в отпуск хотят. Им тоже отдых нужен. А другие мерзавцы хотят им помешать. Что делать? – и сам себе ответил: Бежать. Что в прямом смысле и делаю…

– У меня очень серьезная проблема.

– … Бег также позволяет поддерживать спортивную форму. Благотворно влияет на нервную систему, оздоравливает, укрепляет организм…

– Без твоей помощи мне не справиться.

– … Особенно полезен бег трусцой. Разумеется, до обеда. Потому я…

– Посмотри, кто сидит у меня в машине на заднем сиденье.

Я искоса взглянул.

– Девочка. Здравствуй, девочка.

Это действительно был ребенок. Лет шести, с роскошными белокурыми волосами и огромными голубыми глазами на невинном круглом личике. Серьезно и изучающе глядя на меня, она потрогала Разумовского за плечо:

– Почему дяденька бежит?

– Дяденька спортом занимается, ответил иерей. – Здоровье бережет.

– По-моему, он от нас убегает… Он нас боится?

Я остановился и, с трудом пытаясь отдышаться, склонился к окну машины:

– Дяденька ничего не боится, малыш. Дяденька торопится уехать в деревню, к коровкам, овечкам, птичкам… И так этого дяденьке хочется, что он торопится со всех ног.

– Вот, – обиженно сказала девочка иерею, ты говорил, что он смелый и добрый волшебник, который найдет моих маму и папу, а он мне рожи корчит!

– Не корчу я рожи, – запротестовал я, – я отдышаться пытаюсь… Понимаешь, маленькая, волшебникам тоже иногда требуется отдых. Они так устают, разнося подарки, что изредка… раз в три года ездят отдыхать. К озеру, на травку, к курочкам, уточкам…

– Мама говорила, что волшебники не разносят подарки, подарки мамы делают, а волшебники помогают людям, которым плохо. А если ты уедешь, мне никто не поможет.

– Как не помогут? Помогут. Сейчас этот негодя… дяденька отвезет тебя в дом, где живут одни… к-хм… волшебники. ИДН называются. Они оформят тебя, дадут запрос… В смысле – найдут твоих родителей…

В огромных синих глазах заблестели слезы. Забравшись, самый угол, она тихо и жалобно сказала Разумовскому:

– Ты говорил, что он поможет… Он не хочет…

Отец Владимир молчал, закусив губу. Я неловко топтался на месте, томимый нехорошими предчувствиями. Инстинкт повелевал мне повернуться и продолжить путь к долгожданному месяцу свободы и наслаждений. Я вздохнул и спросил:

– Где ты ее нашел?

– У метро, ответил иерей. – Она объедки собирала.

* * *

С удивлением взглянув на девочку, я впервые заметил, что одета она в старое, разодранное платье, руки и ноги покрыты царапинами, а туфель нет и в помине.

– Н-н-да… Потеряшка… Дела, – почесал я в затылке. А почему именно ко мне? Почему не в детский спецприемник? Родители, наверное, уже обыскались.

Разумовский настороженно оглянулся на плачущего ребенка, высунул голову в окно машины и поманил меня пальцем. Недоумевая, я приблизился и наклонился, подставляя ухо.

– Убиты ее родители, прошептал иерей, а она из интерната сбежала после того, как ее украсть пытались. Такие вот дела. Ей опасность грозит. О смерти родителей она не знает. Напугана.

– А ты как об этом?

– Позвонил в интернат, в отделение милиции, на территории которого она жила… Их застрелили во время ограбления квартиры. Ее отец был известным археологом. Международного уровня. Мать домохозяйкой…

– А не придумывает она с похищением, может ей просто в интернат возвращаться не хочется? Родственники у нее есть?

– Бабушка. Но она инвалид, самой уход нужен, не то что опеку над ребенком доверять. У нее-то девочка и была в гостях, когда произошла эта трагедия… И знаешь, Коля, что-то подсказывает мне, что не обманывает она. Есть у меня предчувствие, что ребенка нужно защитить.

Я посмотрел в бездонное голубое небо, тоскливо взглянул на одевшиеся в красно-желтые одежды клены, полюбовался видневшейся в конце проспекта зеленью лесопарка…

– Коровки, сказал я жалобно, овечки… Уточки, рыбки…

Открыл дверцу машины и сел на переднее сиденье, рядом с Разумовским. Иерей улыбнулся в аккуратно подстриженные усы и включил зажигание. Мотор заурчал, и машина тронулась с места.

– Дядя Коля, Вы останетесь с нами, – раздался позади робкий голос.

Я буркнул что-то невразумительное.

– Вы будете меня защищать?

Часы на приборной доске «Жигулей» показывали четыре часа тридцать минут. Через два часа начинался мой долгожданный отпуск. Я с трудом оторвал взгляд от циферблата и вздохнул:

– Буду.

– И не вернете меня воспитательнице Соне? И меня больше не будут обижать? Вы поколдуете, и все будет хорошо?

Слева от меня раздалось радостное похрюкивание паршивец Разумовский от души веселился. Я набычился и кивнул:

– Наколдую, наколдую…

– А как Вы будете чудеса делать? – Девчушка уже забыла про слезы и неудержимо болтала. Как старик Хоттабыч? Волосы из бороды будете рвать?

– Буду, – пообещал я, пристально глядя на бороду иерея. – Сначала бороду стану рвать, потом уши, потом…

– Куда едем? – спросил Разумовский, уверенно направляя машину к моему дому.

– Ко мне, – вздохнул я. – Не в отдел же с вами тащиться… Я хоть поем толком впервые за день.

– Дядя Коля, – сообщила девочка. А дядя Андрей сказал, что вы мне мороженое купите… И книжку почитаете.

– Почитает, – ответил за меня Разумовский. Только прежде покормит тебя. Перед мороженым ты должна будешь съесть большую тарелку супа и… Что у тебя на второе?

– Котлета, – мрачно сообщил я. – Одна. Я в отпуск собирался и ничего не покупал. – Это плохо, серьезно заметил иерей. Сейчас заедем в магазин и купим продукты. Ребенку требуется хорошее питание.

– Подожди-подожди… Ты хочешь сказать, что она будет жить у меня?!

– Ко мне гости из Москвы приехали. Я их у себя расположил на три дня. Откуда ж я знал, что все так получится?.. Но ты не расстраивайся, пока они не я поживу у тебя и присмотрю за ней, так что никаких хлопот тебе это не доставит…

Одной рукой я закрыл себе глаза, а кулак другой засунул в рот и прикусил, чтобы не застонать…

* * *

– У тебя почти ничего не изменилось, – сказал Разумовский, входя в мою квартиру.

– С чего чему-то меняться? – удивился я. – Если моей зарплаты хватает только на смену туалетной бумаги в сортире.

– Папа говорил, что о таких вещах вслух говорить неприлично, заметила мне внимательно прислушивающаяся к разговору девочка.

Вспомнив о ее существовании, я смутился и замялся.

– Понимаешь, – сказал я ей, – я не совсем хороший волшебник… Не то чтобы плохой, но… Скажем так: я долго жил один и отвык от условностей, принятых между людьми…

– А что такое условности?

– Это… Это долго объяснять. Считай, что я волшебник, но большой говнюк.

– Папа говорил, что так выражаться нехорошо.

– К-хм… Мы обсудим это позже. Проходите на кухню, я буду готовить вам обед, а вы будете рассказывать мне, что с вами случилось. Жареный цыпленок с картофелем вас устроит?. Тогда, батюшка, тебе чистить картошку, а я начну разделывать этого рахитичного, умершего от голода цыпленка…

– А как же твоя работа? – спросил иерей, осторожно усаживаясь на жалобно трещащий под его стокилограммовой тяжестью табурет. – Ведь ты сегодня еще работаешь?

– Я собираюсь работать ровно на столько, сколько мне платят. А за такую плату я даже пьяных на улицах собирать не хочу.

– У тебя характер с каждым днем становится все хуже и хуже, – покачал головой иерей. Зачем ты тогда вообще занимаешься этим? Шел бы работать охранником на какую-нибудь стоянку автомашин или в ночной магазин.

– Зачем? Ты спрашиваешь меня, зачем я этим занимаюсь?! Видимо, потому, что мне нравится делать гадости. Самые подходящие профессии для этого: врач, учитель и офицер угро.

– Ты говорил, что он – волшебник, укоризненно обратилась к Разумовскому девочка, а он обычный говнюк.

– Твой папа говорил тебе, что так выражаться нехорошо? – шутливо насупил я брови.

– А ты сам сказал, что так называешься!

– Талантливый ребенок, похвалил я. Главное – быстро обучаемый… Итак, батюшка, со мной все ясно, а вот с тобой следует, наконец, разобраться вплотную. Раз и навсегда. Почему ты занимаешься тем, чем занимаешься?. Только не говори ничего, я попытаюсь догадаться сам. Значит, так ты залез в эту рясу, чтобы вселять в людей силы, да? Чтобы делать их чуточку лучше, капельку чище? Наставлять, делать их помыслы возвышенными, возвращать их души на путь истинный, да?. Так какого же… лешего ты начинаешь мутить воду по любому поводу?! Кто-то из очень древних и слишком умных сказал, что, начиная войну с драконами, сам невольно становишься драконом. Тот, кто воюет, не может нести добро. В войне добра нет. Воин – это сильный, волевой, целеустремленный человек, защищающий свою позицию силой и любой ценой… Одним словом – говнюк!

– Перестань выражаться при ребенке!

– Ребенок уже прекрасно усвоил значение этого слова! Ты знаешь, кто это? – повернулся я к девочке. – Да, кивнула она. – Это ты. – Ну… В целом, верно… А вот с тобой, отче, я все никак не могу разобраться. Ты не находишь, что твоя «произвольная программа» всего лишь потакание собственным прихотям?! Она идет вразрез с христианским учением о непротивлении злу насилием. Образно говоря, ты должен быть психологом души. Теоретиком. Практик – это я. Это моя привилегия – быть говнюком! – я оттолкнул от себя уже разделанную курицу и мечтательно уставился в окно. – Как все были бы счастливы!.. Я – в своем кабинете, работающий ровно на столько, сколько мне платят, ты в церкви, выслушивающий страхи и муки совести негодяев всех мастей и жалобы неспособных постоять за себя…

– А я? – спросила девочка.

Несколько секунд я открывал и закрывал рот, не находя ответа, затем схватил курицу и принялся ожесточенно натирать ее чесноком и перцем, бросая гневные взгляды на подрагивающие от смеха плечи иерея.

– Не обращай внимания на его слова, малышка, – успокоил он ребенка. – Люди часто говорят совсем не то, что думают. Иногда нужны очень большие силы и мужество, чтобы отойти от общепринятых норм, навязанного чужого мнения, и просто подумать о существовании иного выхода, другого пути. И даже если ты делаешь все правильно, но не так, как все, пытаешься не выдать своей доброты и милосердия, считая их слабостью… Вот и дядя Коля стыдится того, что делает, ворчит, упрямится, но и сейчас и всегда он останется… волшебником. Есть разные люди, занимающиеся разными делами: кто-то дворник, кто-то слесарь, кто-то офицер, но если у человека большое сердце и отважная душа, он будет пытаться сделать этот мир чуточку лучше. Так сложился мир, и ОТ этого не уйти.

– Сделать добрее и лучше? – съехидничал я. – бегая и стреляя?

– Каждый по-своему. У зла сто рук, тысячи лиц и миллионы языков, но и у тысячи сердец и множество преданных и душ. Кто-то мыслит, кто-то утешает, кто-то держит меч. Из этих кусочков и складывается великая сила удерживающая мир от погружения в злобу и насилие. Сердце матери, глаза любимой, плечи друга, величие восходов и таинство закатов… Для чего я это делаю? Не знаю… Потому что не могу стоять в стороне. Знаешь сколько я видел этих несчастных стариков и старух, этих матерей лишившихся сыновей из-за войн и жестокости жадных властителей… Все! Я не хочу об этом говорить. Не люблю я говорить об этом. Лучше сделать. Хоть чуть-чуть… А разговоров и так много… Я начистил картошку.

Когда обед был приготовлен и разложен по тарелкам, а мы, с Разумовским молча, расправлялись со своими порциями, девчушка оттолкнула, тарелку, безапелляционно заявив:

– Не хочу! Невкусно во рту жжет!

– Так и должно быть, сказал я. Цыпленок табака должен быть острым от перца, чеснока и прочих приправ. Меня научили готовить его правильно на Кавказе, когда я лечился там после ранения. Это была веселая заварушка…

Все равно невкусно. Я мороженое хочу.

– Да, про мороженое-то мы и забыли… Может, ограничимся яблоками и соком?

– Мороженое! Вы обещали!

Я взъерошил свои волосы и озадаченно взглянул на Разумовского:

– Батюшка, хватай машину и дуй ребенку за мороженым. Ты ее привез, вот ты и бегай. Девочка… Кстати, как тебя зовут?

– Наташа. Мама зовет Натой.

– Ната, ты уж скажи нам сразу, чего ты еще хочешь, а то дяденьки не знали, что к ним в гости придет такая милая, послушная девочка, были не готовы к такой радости, а бегать по десять раз в магазин по ее прихоти… по ее желаниям нам как-то не хочется.

– Я могу съесть три мороженых.

– А не треснет ли… Не заболит ли у тебя животик?

– Нет!

– Батюшка, брось ты, наконец, свою курицу и привези ребенку требуемое. А потом, старый пень, мы с тобой галопом помчимся в ее территориальный отдел и все узнаем… Потому как долго я этого не вынесу! И тише добавил: Этот подарок я тебе не забуду.

Но Наташа услышала.

– Какой подарок? – заинтересовалась она.

– Какой?. Дядя тебе сейчас вместе с мороженым подарок купит. Какой ты подарок хочешь? Куклу? Такого ма-аленького, розовенького пупсика?

– Нет, мне папа привозил таких бо-ольшущих говорящих кукол. С длинными-длинными волосами, длинными длинными ногами и большущими – большущими глазами.

– От такой куклы и я бы не отказался, мечтательно заметил я.

– Батюшка! Кому говорю: бросай курицу и беги за куклой! Ты слышишь, что дите требует?! Я все еще надеюсь за пару-тройку все выяснить, убедиться, что поделать ничего нельзя, и уехать… К козочкам, коровкам… за куклой!

– у меня денег нет.

Я тяжело вздохнул и полез во внутренний карман за отпускными.

– Сколько она может стоить? – поинтересовался я, перелистывая хрустящие купюры.

Иерей подумал и назвал сумму.

– Сколько-сколько?! – подскочил я на месте.

– Бывает дороже, – скромно заметил Разумовский.

Половина моих отпускных перекочевала в огромный кулак иерея.

«Ничего, утешал я себя. Буду скромнее в желаниях… Главное, чтобы на билет туда и обратно хватило… Можно только туда. Да я пешком и по шпалам пойду, лишь бы все кончилось… Ох, батюшка, ох, халявщик!!»

* * *

Но и по возвращении Разумовского сразу нам уехать не удалось. Батюшка умудрился уронить мороженое на пышное голубое платье куклы, поэтому я потратил полчаса, отстирывая платье, и свыше часа на отмывание самой Наташи. Когда с кривой улыбкой Чикатило я, заляпанный мыльной пеной и насквозь мокрый, вышел из ванной, держа в руках закутанную в огромное махровое полотенце девочку, сидевший перед телевизором иерей снизошел до похвалы:

– В тебе масса нереализованных отцовских инстинктов.

И, выслушав мое глухое рычание, добавил:

– Только не подавляй их в себе, не надо. Выпусти их на волю…

Я выпустил инстинкты на волю, когда, с трудом уложив девочку спать, мы спустились во двор и сели в машину иерея…

– Так, сказал Разумовский, – выслушав меня. – Если опустить похабщину и нецензурщину, получается, что ты не сказал ничего. Тем не менее, я тебя понял. Не расстраивайся, так бывает всегда, когда впервые сталкиваешься с детьми. Я не спорю, это проблемы, но когда-нибудь женишься и ты, и у тебя появятся дети… А пока тебе это непривычно. Через недельку привыкнешь, через две привяжешься…

– Через недельку?! Через две?! Заводи мотор и быстро поехали в отдел, я хочу как можно скорее убедиться: в несостоятельности ваших подозрений и уехать!

– Каким же ты бываешь занудой! – неодобрительно заметил иерей, выезжая на проезжую часть. – Ты все же умудрился своим нытьем испортить мне настроение.

Я лучезарно улыбнулся ему в ответ, чувствуя, как тяжесть на душе стала чуточку легче. Иерей покосился на меня и удрученно покачал головой…

* * *

– Вы Новиков? – уточнил я, – останавливая выходящего из кабинета толстячка.

– Ну? – буркнул он, пытаясь проскочить мимо меня к выходу.

– В дежурной части мне сказали, что убийство супругов Хмелевских произошло на вашей территории.

– Ну? – он предпринял еще одну попытку прорваться к выходу, но я нахально загородил ему путь.

– Я к вам по делу Капитан Куницын. Можно просто Коля. Меня интересуют обстоятельства их смерти. Догадки, факты, комментарии.

Осознав, что я не собираюсь выпускать его из отдела домой, Новиков надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Опять опоздаю к ужину, – пожаловался он мне, глядя на наручные часы. – Что за невезение: как только конец рабочего дня, обязательно появляется кто-нибудь из коллег. Не из просителей-заявителей, которых, как правило, можно отшить, а именно из коллег, наглых безжалостных как один.

– Опер – он и в Африке опер, – согласно поддакивал я, шаг за шагом оттесняя Новикова обратно в его кабинет.

Пятясь задом, он споткнулся о порог, переступил его и, как только оказался внутри, обмяк и сдался.

Садись, – указал он мне на стул, а сам пристроился на краешке стола, болтая одной ногой, – но если задержишь меня больше двух часов, то пойдешь вместо меня домой и будешь общаться с моей благоверной.

– Злая? – уточнил я на всякий случай.

– У-у-у!..

– Понял. Буду краток. Месяц назад была убита семья Хмелевских. Остался ребенок. Девочка. Требуется вся возможная информация.

– Извини за нескромность, но ты ей родственник или у тебя появилась информация?

Я задумался.

– Информации у меня нет. Но, надеюсь, скоро появится, иначе я буду иметь сомнительное удовольствие принимать ее у себя черт знает сколько времени… Да, можно сказать, что почти родственник. Дядя. Ох, чуть не забыл, вот мое удостоверение.

– Не надо, – отмахнулся Новиков, тем не менее, скользнув по книжечке цепким, профессиональным взглядом. – Сам понимаешь, что дела на руках у меня нет. Не мой это уровень, заниматься двойным убийством, но что помню, расскажу. Семья была приличная. Отец, Хмелевский Виктор, классный мужик, хоть и поднялся высоко, да не зазнавался. Я у них в гостях бывал. Он, как из командировки приезжал, то статуэтку из Африки привезет, то бивень мамонта или моржа в сувенир. Я ведь сперва участковым на его территории был. Как-то пацанята машину у них угнали, а мне найти посчастливилось. Так и познакомились. Витя неплохим археологом был, по всему миру поездил.

Зарабатывал, даже по нашим временам, прилично, поэтому жена его, Таня, могла дома с ребенком сидеть. Но год назад все изменилось. Витя, из-за своих командировок дома редко бывал, ну а жене его скучно. Работу по душе не нашла, занять себя ничем не сумела, вот и стал характер портиться. Сперва размолвки у них начались, потом ссоры, а затем и до скандалов дело дошло… В общем, как мне ее ни жаль, а скажу прямо тронулась баба. Витя даже все приглашения и командировки отложил и хотел увезти семью на юг, отдохнуть месяц-другой, отношения восстановить… Но не успели. Он должен был в одну важную командировку уехать, но остался дома. А воры об этом не знали. В квартире-то было чем поживиться. Видео и аудио аппаратура, безделушки из разных стран, золотишко… Они забрали все, оставив два трупа. Девочка была у бабушки, это ее и спасло.

– Почему же, прежде чем лезть в квартиру, воры не убедились, что там никого нет? Даже самый неопытный воришка сперва посмотрит на счетчик – нет ли кого дома.

– Дом такого типа, в которых счетчики устанавливаются внутри квартир.

– А звонок? Они ведь наверняка звонили?

– Меня тоже это поначалу смущало. Но при желании можно найти целую дюжину причин, по которым они не открыли дверь… А потом было уже поздно.

– Ты намекаешь, что у тебя есть предположения о несостоятельности этой версии?

– Ничего у меня нет, кроме девочки, которая… Впрочем, это неважно.

– Подожди, подожди. Так Наташа живет у тебя? А почему не в детдоме?

– Долго объяснять… А из-за чего конкретно происходили ссоры?

– Понятия не имею. Витиных друзей я не знаю. А Танины… По-моему, не было у нее друзей.

– Отпечатки пальцев? Следы?

– Остались, – кивнул он. – А толку-то, когда сравнивать не с чем? Отпечатки информацию о фамилии и месте жительства не содержат. Их применительно к кому-то использовать надо.

– Пропало много?

– Самое ценное. Сумки три-четыре зато на изрядную сумму.

– Соседи, прохожие, ничего не видели? Бабульки у окон. Может, машину или подозрительных лиц?

– Опросили всех, кого можно. Даже в наше время двойное убийство это двойное убийство. Проверили родственников убитых, Витиных сослуживцев, подняли все связи, которые нашли. Но все впустую. Убойный отдел копает это дело, но лично у меня нет информации, позволяющей отрабатывать какое-либо конкретное направление. Да и текучка дел затягивает, ты сам знаешь, как это бывает. С тех пор у нас произошло еще два убийства, несколько изнасилований и куча грабежей, не говоря уже о кражах, наркотиках и прочем… Насколько я понял, ты решил лично залезть в эти дебри? Найдешь что-нибудь зови. Чем смогу – помогу. А по несколько раз утюжить уже пройденное, извини, не могу…

– Конечно, – я поднялся со стула. Разумеется, позову. Только вот что… Дай мне адрес этой бабушки, у которой находилась Наташа. Начну с нее.

– Держи, – он вырвал из лежавшей на столе тетради лист и крупными буквами набросал адрес. – Только зря. Там все уже проверено-перепроверено. С девочкой все в порядке? Я в некотором роде небезразличен к ее судьбе – все же я знал ее отца.

– Она будет у меня, пока я не убежусь в ее безопасности. Значит, я могу рассчитывать на твою помощь, если она потребуется?

– Можешь быть в этом уверен, – Новикову, наконец, удалось пробраться мимо меня к выходу, и он широко распахнул двери: – Удачи тебе… До встречи.

* * *

Ожидавший меня у входа в отдел Разумовский, глядя на мое мрачное лицо, удержался от расспросов. Он довез меня до названного мной адреса и, невзирая на мои протесты, поднялся вместе со мной на второй этаж, где и располагалась квартира Наташиной бабушки. Не открывали нам так долго, что я уже собрался уходить, когда замок все же щелкнул и на пороге возникла, держась одной рукой за косяк, совсем старая и болезненного вида женщина.

– Капитан Куницын, – представился я, – уголовный розыск. Я по поводу смерти вашей дочери.

Она непонимающе смотрела то на меня, то на иерея.

– Это отец Владимир, – объяснил я, – он со мной.

– Зачем священник? – с видимым трудом произнесла женщина. – Их уже похоронили… Обоих. Рядом…

– Он взял попечительство над вашей внучкой. Во всяком случае, она сейчас у него.

– Проходите, – медленно закрыв за нами дверь, она, держась за стену, побрела в комнату. Видимо, смерть дочери окончательно сломала ее и без того слабое здоровье.

В комнате женщина опустилась в глубокое мягкое кресло и облегченно вздохнула:

– Совсем стара стала. Уж и по квартире не пройти. Пришло, видать, и мое время… Высадитесь, в ногах правды нет… Что вы узнать хотите? Все до вас уже рассказала. Приходили ко мне уже… Спрашивали.

– Алиса Велоревна, – с трудом вспомнил я ее имя. – Как случилось, что в тот день Наташа оказалась у вас?

– Как? Так и оказалась. Танечка и привела… Прибежала, едва я дверь открыла, как девочку мне в руки толкнула и убежала. Вроде не в себе она была…

– Как это понимать?

– Расстроенная очень. Я не совсем поняла, по вроде как она обратно за вещами пошла. Рассорились, стало быть, с Витей – то… Вот смерть их теперь и примирила.

– Часто они с мужем ссорились?

– По мне, так нет. Но мне ж они про свои дела не докладывал… Я Наташу накормила, напоила, сказки ей почитала, а Тани все нет… А наутро пришли, сообщили… И девочку забрали… Как она?

– Не знает о смерти родителей. Мы за ней присматриваем.

– Это хорошо. Не следует ей в ее годы о таких вещах знать… Вы уж не оставьте ее, сиротинушка она теперь…

– Алиса Велоревна, не говорила ли вам дочь о том, что ей кто-нибудь угрожал в последнее время? Что она поссорилась с кем-нибудь? Может, долги у нее крупные появились?

– Нет, ничего такого. Они с мужем за границу собирались. С Родины уезжать, стало быть… Навсегда… Да не успели.

– Уезжать? – удивился я. – А куда и почему?

– В Америку, что ли… Туда сейчас все едут, будто сладко там. Не может этого быть. Везде одинаково много работать надо.

– Но у вас лично есть какие-нибудь мысли, подозрения на этот счет?

– Нет, – на ее глаза навернулись слезы. – Я и не гадала даже, что такое может быть… Не поверила поначалу… Да, вот что… Только сейчас вспомнила. Когда Таня – то от меня в последний раз убегала, все ругалась: шантажисты, говорила, проклятые. Вот так.

– Шантажисты? – заинтересовался я. – Очень любопытно. А про кого она так говорила?

– Чего не знаю, того не знаю, а врать не стану. Так и сказала напоследок. А потом, когда ваши коллеги я позабыла им это сказать. Не до того было…

– Вы ничего не путаете? Именно шантажисты?

– Да. Злая она была очень. Я было с расспросами бросилась, да она отмахнулась, ничего страшного, говорит, потом расскажу. Но потом уже ничего не рассказала…

– Больше вы ничего не помните? Может, еще что позабыли?

– Это все. – Что ж… Спасибо вам большое, Алиса Велоревна. Помогли вы нам. Не станем больше отнимать у вас время. Всего вам самого доброго. Дверь снаружи закрывается?

– Да, – сказала старуха, – захлопните посильней… И Наташу берегите!..

– Значит, все не так просто, – подвел итог иерей на обратном пути к дому. – Видишь, не ошибался я.

– Тебе не приходилось слышать, как муж с женой ругаются, – заметил я. – Так и «шантажисты» сеть, и «пьяницы», и даже «убийцу» встретить можно.

– Только после этого их мертвыми не находят.

– Бывает и находят, – цинично сказал я. – В свете последних недель их совместной жизни очень может что эта фраза – последствие их ссоры… Впрочем, сейчас мы это уточним…

* * *

Наташа проснулась, как только мы вошли в комнату.

– Мне мультики показывались, – сообщила она сонно.

– Это называется снами, – сказал я, присаживаясь на краешек кровати. – Пока ты маленькая, они веселые и жизнерадостные, а как подрастешь… Ещё веселей будут. Я, например, едва ли не каждое утро в холодном поту просыпаюсь и хохочу… Не обращай внимания, черный солдатский юмор… ты помнишь, что было в тот день, когда мама отвезла тебя к бабушке?

– Я в садике была. Мы играли.

– Как в садике? Разве ты не находилась дома, с мамой?

– Сначала мама меня не отдавала в садик, а потом отдала. Я просила-просила, а она все равно отдала… А мне там скучно было. И кормили невкусно!

– Интересно. А чем же занималась мама, пока ты в садике?

– Не знаю. Я там недолго была. Пять дней. А потом мама меня к бабушке отвезла, а дяди пришли и забрали меня в приют…

– Ничего не понимаю… Значит, в тот день ты была в садике? Пришла мама и отвезла тебя к бабушке?

– Сначала мы пошли домой. Потом мама долго ругалась, с папой… – Я победно взглянул на Разумовского.

– Почему они ругались, ты не слышала? – спросил я. Постарайся вспомнить, Наташа, это очень важно.

– Я не слышала. Мама на него ругалась, а потом схватила меня за руку, больно так, и повезла к бабушке. Сказала, что скоро вернется, и не вернулась…

– Но что они говорили друг другу, твои мама и папа?