Текст книги "Дипломатия греха"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Сергей Константинович, к вам гость.

– Какой еще гость?

Она искоса взглянула на меня, но я лишь состроил в ответ потешную гримасу.

– Сумасшедший гость.

– Какой-какой?!

– Вы его сами спросите, – «какой», мне он в ответ предлагает лишь рестораны и Америку.

Динамик долго задумчиво молчал, затем неуверенно распорядился:

– Ну, тогда… Пусть проходит.

– Можете не волноваться, – успокоил я секретаршу, ему предлагать пирожковую я не буду. Это только для вас.

– Шалопай, – ласково – укоризненно улыбнулась она, и я прошел в кабинет.

Кабинет директора выглядел несколько лучше приемной. Кожаная мебель и картины на стенах явственно давали понять, что на заре «хапализации» их обладатель успел отхватить свой жирный кусок. Соловьев был совсем невзрачным и непредставительным мужчиной лет сорока-сорока пяти, в огромных очках, увеличивающих умные, проницательные глаза, и являлся обладателем «ульяновского» лба. Впрочем, я уже привык к тому, что истинные преступники редко стараются внешне соответствовать избранному пути. В последнее время спортивный костюм и кожаная куртка стали пропуском на право посещения без очереди местного отдела милиции. Сергей Константинович более всего напоминал творческого или административного работника. Но уж если кому и заводить разговор о внешности, то не мне, я мало чем напоминаю комиссара Катаньи или пресловутого Джеймса Бонда. Мои знакомые в один голос твердят, что у меня физиономия карточного шулера, девушки, долго раздумывая, как бы меня не обидеть, льстят мне, утверждая, что у меня – «лицо умного авантюриста». Но зеркало убеждает меня, что льстят не только вторые, но и первые…

Обо всем этом я не торопясь размышлял, стоя посреди кабинета под пристальным взглядом директора. Наконец он не выдержал:

– Я слушаю вас.

– Сергей Константинович, – попросил я, – возьмите меня с собой в Америку. Я очень хочу кушать три раза в день и спать хотя бы по восемь часов… А еще рассказывают, что у них в мясных консервах, – я сделал «страшные» глаза, – есть мясо! В отличие от наших жил и сухожилий. А ещё я слышал…

– Я думал, Леночка шутит, – приподнял бровь Соловьев. – Оказывается, вы и впрямь… Во-первых, я уезжаю не в Америку, а в Голландию, а во-вторых, перестаньте дурачиться, присаживайтесь в кресло и объясните, зачем пришли.

– Я же сказал: хочу быть богатым и надеюсь, что вы мне в этом поможете.

– Понятно, – он спокойно снял трубку телефона и посоветовал мне: – Если я сосчитаю до трёх, и всё ещё буду иметь неудовольствие вас видеть, то вызову милицию.

– А если я крутой рэкетир? Вы меня сдадите, а потом неприятностей не оберётесь. Может, это и не шантаж вовсе, может, это искреннее желание поехать в Голландию? А возможностей нет… На Вас одного и надежда, – я всхлипнул, утирая навернувшуюся слезу.

– Это Ваши трудности, любезный, – сухо сказал Соловьев, поднося трубку к уху. – А у рэкетиров не бывает столь убогих физиономий. У вас осталось две секунды!

На нарочито-хамский тон я не обратил внимания, а вот на «убогую физиономию» обиделся всерьез. Ну, валяет человек дурака, ну отрывает от работы, ну шантажирует немножко, но, как говорил так и не сменивший профессию Иван Васильевич: «Лица попрошу не касаться!» Досадливо крякнув, я извлек из кармана удостоверение и продемонстрировал. Моей роли это не мешало.

– Вижу, – не меняя тона, сказал Соловьев. – И что дальше?! Кто вам дал право врываться в офис и хулиганить?

– Какая-то дежурная фраза: «Кто Вам дал право врываться?!» Я вошел. Врывается ОМОН. Но про них почему-то говорят: «Заходили высокоуважаемые сотрудники ОМОНа, вежливо проверили документы, извинились за причиненные неудобства и тихо ушли»… Где справедливость?!

Директор выжидательно молчал, с презрением и даже брезгливо глядя на меня. – «Н-нда, подумал я, как в том анекдоте: сидит, молчит, ерунду разную обо мне думает. Что-то теряю я сноровку, нужно и дальше как-то ваньку валять, а мне всего хочется взять его за жабры и колоть, колоть, колоть… сбить его с толку, дергать из стороны в сторону, заставить растеряться, чтоб у него не одна-две версии появились, а как минимум пять. Тогда подстраховаться для него лишним не покажется. Ох, Разумовского бы сюда, на мое место, когда, дураком себя не считая, тем не менее, очень остро им чувствуешь… Что же еще сморозить?»

– В целом вы правы, Сергей Константинович, по делу я к Вам… По делу. За границу хочу.

– Да Вы что? Издеваетесь?!

– Да, – честно признался я, и на душе сразу немножко полегчало. – А сейчас плавно перейду к шантажу… Отдайте долю!

– Какую долю?!

– Мою. Как выражается современная молодежь: «Дед, зашли долю малую, долю кровную»… Из стоимости тех икон, триптихов и кадильниц, что твои люди давеча в церкви «подрезали».

– Послушайте, любезный, я ведь не посмотрю, что вы сотрудник… У нас еще, слава Богу, есть закон, правила, мы не пропащая страна и не позволим каждому проходимцу безнаказанно…

– Убедили-убедили-убедили. Не будем голословны. Господин Соловьев, я подозреваю… Нет, я уверен, что вы являетесь организатором преступного сообщества, которое по разрабатываемым Вами планам занимается хищением церковной утвари. Собираясь ехать за край нашей бескрайней родины, вы организовали несколько человек на тщательно продуманную операцию по краже исторических раритетов из церкви, которая находится на курируемой мной территории. Подозреваю, что это не единственная ваша кража. И хоть понимаю ваше стремление заручиться материальными ценностями на случай непредвиденных финансовых проблем за рубежом, но как рядовой член общества я возмущен Вашим поступком, господин Соловьев.

– Вы сами-то понимаете, что говорите? Может, вы больны? Где вы работаете? Кто у вас начальник? Продиктуйте имя и телефон, я немедленно свяжусь с ним. А если и этого будет недостаточно, то и с прокуратурой. А у вас будут очень большие неприятности.

– Вам не нравится моя роль, «огорчился» Я. – А я-то думал… Лично я обожаю полицейские кинокомедии, особенно с Джеймсом Белуши. Очень умный преступник, очень сумасшедший детектив и очень закрученный сюжет. Вы ко мне наемных убийц засылать будете? Все-все, не стройте мне такие страшные глазки… Мир утратил чувство юмора. Веселый опер пришел к главарю веселой шайки и весело предложил отдать часть денег с кражи. А главарь, вместо того чтобы весело отдать каких-то паршивых пять-шесть тонн баксов, заламывает в гневе руки, делает ужасные глаза, строит из себя оскорбленную невинность и деньги отдавать не хочет. Вы меня разочаровали. Я думал, вы – умный человек, искренне не хотите проблем и мечтаете только о том, чтобы покинуть нашу страну с обеспечивающим старость багажом. А оказывается, что Вы, ко всем прочим грехам, обладаете еще и авантюрным характером и не желаете уйти тихо, без проблем, погонь и перестрелок… Что ж…

– А-а, протянул Соловьев, словно впервые догадавшись о чем-то. – Кажется, я начинаю понимать… Не так давно я сделал пожертвование в церковь, решив перед отъездом принести Родине хоть крупицу пользы, и подозреваю, что там случилось что-то, что привело Вас ко мне… Вот она, черная людская неблагодарность! В наше нелегкое время все так напуганы, что любое благое намерение кажется странным и вызывает приступ злобы и непонимания… О времена!..

– о нравы! – любезно закончил я.

– Что? Ах, это… Может, я излишне патетичен, но я оскорблен до глубины души. Хотя, о чем говорить, в церквах тоже люди служат и ничто человеческое им не чуждо… У них была кража?

– Кража, подтвердил я со скорбным лицом. – И мне хотелось узнать у Вас, где Вы нашли работников, которые ремонтировали церковь?

– Объявление на столбе висело: «Бригада мастеров в короткие сроки доброкачественно выполнит работы любой сложности»… Неужели они?! Ах, как получилось-то нехорошо… Теперь понимаю, почему на меня подозрение падает. Понимаю и извиняюсь за прием, который Вам оказал. Но и вы виноваты. Ваши методы работы несколько шокируют. Я уж было подумал, что вы ненормальный… Или и впрямь – шантажист…

– Что вам мешает и дальше так думать? Вы, наверное, немало читали о нашей милиции, коррумпированной и, насквозь, прогнившей?.. Я – ее лучший представитель. Кушать все хотят. Я, в отличие от Вас, честно в этом признаюсь. Если с Вами разговор не получится… Окончательно корумпируюсь – к бандитам пойду. У меня парочка знакомых держиморд есть. Вечно голодные, вечно рыскают в поисках жертвы. «Волка ноги кормят». А как прослышат о «барыге, который вконец зарылся, все понятия пресек, в чужой двор залез да еще Божий храм ограбил и теперь с „лавэ“ за бугор свалить хочет»… Ой, что начнется!.. Вы же для них сладкая тема. Дербанить начнут. По понятиям разводить. «Крыша»-то в Вашей фирме для торговых дел, а Ваше, так сказать, хобби для них тоже в диковинку будет. И что самое хорошее: таких доказательств, которые требуются для вынесения обвинения, для них не нужно. Был бы человек, а в чем он виноват, всегда найдется, разумеется, если есть из-за чего искать… Поделят вас, Сергей Константинович… Поделят.

– Подождите, я все никак в толк не возьму… Вы что серьезно?

– Я похож на шутника? А в профиль? – я повертелся из стороны в сторону, демонстрируя себя и серьезность своих намерений.

Директор ненадолго задумался, затем решительно поднял трубку телефона и принялся набирать номер.

– Куда Вы звоните? – уточнил я.

– В прокуратуру.

– Стоп! Я хлопнул ладонью по рычагу. – Значит, по-хорошему вы не хотите? И разговора, у нас не получится ни с какой стороны?!

– Я с сумасшедшими и шутами дел не имею, он с вызовом взглянул на меня. Последний раз даю вам шанс убраться подобру-поздорову. У меня нет ни времени, ни желания смотреть на всю ту грязь, что вы здесь льете. В последний раз – вон отсюда!

– Хорошо, – с угрозой в голосе сказал я, – жалеть об этом Вы будете долго… И моя стартовая цена к тому времени подскочит. Пеняйте на себя, но я «включаю счетчик». До встречи.

Соловьев не отвечал мне, наблюдая, как я пересекаю его кабинет, подхожу к двери и аккуратно прикрываю ее за собой. Секретарша вопросительно взглянула на меня:

– Поговорили?

– Уходите от него, девочка, – посоветовал я. – Он жадный и недальновидный.

– Насчет «недальновидного» Вы погорячились. Видели бы вы, какие он дела крутил, какие сделки проворачивал!..

– Значит, насчет «жадного» у нас разногласий не возникает? – уточнил я, подмигнул ей и быстро вышел на улицу.

Добрел до метро, спустился на станцию, минут пять блуждал по подземным переходам и, не обнаружив ничего подозрительного, вновь поднялся на поверхность. Завидев меня, Разумовский распахнул дверцу машины.

– Ну как? – спросил он, не отрывая взгляда от дверей офиса.

– Чувствую себя полным идиотом, – признался я. – Благое дело или нет, но негодяев и недоумков я играть не умею.

– Значит, не надо было играть, надо было вести себя естественно. По мне, так у тебя очень хорошо получается…

– Спасибо, не стоит продолжать. Умный мужик этот директор. Молниеносно сориентировался и принялся дозваниваться до прокуратуры. Если б я играл с ним, ведя расследование, то должен был бы раскрыться, если же и впрямь решил его шантажировать, то получил бы немало неприятностей, а он в это время успел бы сбежать за границу. Ничего, пусть теперь ломает голову. Да, я же не сказал тебе… Соловьев собирается уезжать в Голландию. Сто против одного, что у нас ничего не получится.

– Это, смотря как себя настраивать. Если заранее на проигрыш тогда точно ничего не выйдет. Многое зависит от первого шага. Как ты сыграл свою роль, так и пойдет.

– Плохо сыграл, быстро отозвался я.

Иерей внимательно оглядел меня с ног до головы и покачал головой.

– А, по-моему, хорошо должно было получиться.

– Вот спасибо! Вот и помогай людям! Вот и делай добрые дела! Вот и оказывай помощь нуждающимся…

– Ты своей работой занимаешься, напомнил иерей. Личности здесь ни причем.

– Как это «ни причем»?! В каждом конкретном случае я помогаю какому-то конкретному лицу. «Ни причем»!.. Кому-то приятно помогать, кому-то нет… Я не знаю, кому мне помогать приятно, но знаю, что помогать лицемерным, двуликим, неблагодарным священникам я не люблю… Теперь не люблю.

– Ты так же себя вел и в офисе?

– А что?

– Пойдет. Для роли негодяя и идиота пойдет. Ты еще не вышел из роли? Выходи скорей, а то вон там идет парень, который входил в группу «работников», обчистив… ремонтировавших нашу церковь.

Средних лет полноватый мужчина оглянулся, прежде чем взяться за ручку двери, и, не заметив ничего подозрительного, прошмыгнул в дверь офиса.

– Что ж, неплохо, похвалил Разумовский. – Не знаю, что ты там наговорил, но с толку, ты его явно сбил. От греха подальше Соловьев решил ускорить переправку икон к покупателю.

– Скорее он возьмет их с собой. Все равно не верю в благополучный исход дела. Так не бывает… Потому что так не может быть никогда.

– Логично. Но пока что так есть. Меня волнует другое. Если Соловьев собирается взять с собой иконы за границу, то к месту отправки он повезет их явно не лично. По видимости, они тронутся с курьером из города с одинаковой скоростью, и нам придется выбирать что-то одно.

– Легче всего взять его прямо перед отправкой. Навести таможню на контрабанду.

– Два «но». Первое: нет гарантий, что через границу он будет перевозить товар лично. Второе: оставшиеся здесь «выкормыши», имея подобный опыт, вряд ли остановятся… Что загадывать наперед? Там видно будет. Внимание, выходит… Ты не заметил: он на машине приехал?

– До угла дойдет – узнаем… Вроде нет, своим ходом. Трогай, батюшка… Только тихонько-тихонько… Слишком часто оглядывается, как бы ни заметил… Смотри куда едешь движение одностороннее, а ты прямо посреди улицы…

– Не дергайся. Ты и на задержаниях так себя ведешь? Что мне еще делать, если на улице кроме нас ни машин, ни людей? Сложно не заметить одну-единственную машину на всей улице. Куда он идет?

– Это ты у него спроси.

– Нет, с тобой определенно невозможно работать. Я солидарен с твоим начальством и ценю его объективное мнение о тебе…

– Знаешь что, батюшка…

Так переругиваясь, мы тащились в раскаленной от солнца машине со скоростью утиного шага. Теперь уже не оставалось сомнений, что мужчина нас заметил и пытается оторваться. Когда мы завернули за угол, то увидели, что он стоит между торговыми ларьками и откровенно наблюдает за нами.

– Что теперь делать будем? – мрачно спросил Разумовский.

– Проезжай дальше. Будем делать хорошую мину при плохой игре. Твоя сутана за версту видна. Я так и знал, что добром это не кончится. Свалился ты на мою голову… Он смотрит нам вслед…

– Дальше дорога заворачивает, мы можем потерять его из виду. Мне эти игры надоели. Останови машину, будем его задерживать.

Разумовский прижал машину к обочине и, побарабанив пальцами по рулю, переспросил:

– Брать?

– Брать, подтвердил я и вылез из машины. Мужчина стоял на узком мостике реки Мойки, который городские власти ремонтировали уже больше двух лет, и пытался разглядеть, куда делась наша машина. Нас он пока не видел.

– Ну-ка, батюшка, проверим твою сноровку. В двухстах метрах еще один мост, дуй по нему на сторону и отрежь ему путь. Я подожду, пока ты переберешься, и накрою его отсюда. Никуда не денется. Эти места я знаю, как свои пять пальцев.

Это было ошибкой. Ряса Разумовского была для нас в этот день сущим проклятьем. Великан в черной сутане привлекал к себе внимание всех, кто мог его видеть. Настороженно замерший на мосту мужчина заметил бегущего священника даже до того как он успел перебраться на другую сторону реки. Закрутился на месте, выискивая среди прохожих меня. Я отступил на шаг, пытаясь укрыться за грудой бетонных плит, сваленных на берегу, но опоздал. Сообразив, что мы пытаемся взять его «в клещи», беглец поступил весьма неординарно. Вместо того чтобы броситься на другой берег и попытаться скрыться в многочисленных переулках и проходных дворах, он быстро перебрался через перила моста, несколько мгновений балансировал на краю, словно примериваясь к чему-то, и… прыгнул, исчезнув с моих глаз. Пару секунд я стоял, опешив, затем опомнился и бросился на мост. Прямо передо мной в воде беспомощно барахтался человек в белой рубашке, но, к моему недоумению, в отличие от нашего «клиента» – этот был крепок, широкоплеч, и носил густую шевелюру соломенного цвета, в настоящую минуту, слипшуюся от воды. Рёв мотора уплывающего катера подсказал мне, что произошло. Высота моста над рекой была не более двух метров, и, заметив приближающийся катер, преступник, спрыгнул на него, вытолкнув, растерявшегося владельца в воду и теперь пытался скрыться среди многочисленных каналов. Раздосадованный я беспомощно смотрел вслед удаляющемуся катеру. Теперь догнать его у нас не было практически ни единого шанса. Я повернулся, чтобы позвать Разумовского…

Иерей стоял на перилах моста, высоко подобрав полы рясы, демонстрируя прохожим черные джинсы, в которых, судя по рекламе, «выросла вся Америка».

Небольшой, выкрашенный в зеленый цвет катер, повинуясь властному жесту священника, сбавил ход и подплыл к месту, подставляя корму в качестве посадочной площадки. Бородач в тельняшке, стоявший за штурвалом, весело улыбался и крутил головой по сторонам, видимо, разыскивая кинооператора или скрытую камеру. Судя по его жизнерадостной улыбке, он считал Разумовского «ряженым» и полагал, что попал на съемки фильма или клипа. Его улыбка слегка померкла, когда стокилограммовая туша священника с двухметровой высоты шлепнулась на корму катера так, что тот закачался. Отец Владимир едва не свалился в воду, но в последнюю схватился за руку бородача и забрался на переднее сиденье. Столпившиеся на берегу люди зааплодировали. Не обращая на них внимания, Разумовский мягко, но решительно оттеснил бородача от штурвала и направил катер к каменным ступеням спуска, где уже выжимал одежду выбравшийся из воды владелец угнанного катера. Из-за расстояния и проезжавших машин я не слышал их диалога, но по округлившимся глазам понял, что тому советовали в срочном порядке покинуть собственный катер. Бородач что-то залепетал и несогласно затряс головой. Разумовский выпрямился во весь рост и что-то добавил. Бородач одним прыжком оказался на берегу и, матерясь, побежал прочь. Иерей поднял голову, отыскивая меня, я помахал ему в ответ, он кивнул и подогнал катер к месту, на котором я стоял.

– Прыгай!

– Я… Это… А если промахнусь?..

– Прыгай!

Я перебрался через перила и повис на руках, краем глаза пытаясь разглядеть, что у меня под ногами.

– Прыгай! – в третий раз заорал взбешенный Разумовский, и я разжал пальцы.

Металлическое днище больно ударило по ногам, я повалился на свернутые канаты и промасленную ветошь; в ту же секунду мотор надрывно взревел, и катер ринулся вперед. Очумело мотая головой, я поднялся и утвердился на широком кожаном сиденье, чуть позади стоящего за штурвалом отче.

– Его уже не видно, – бросил мне через плечо иерей. Ты висел так долго, словно собирался созреть… Куда он мог повернуть?

– Кажется, по Крюкову каналу, – я все еще с трудом ориентировался, а бешеная скорость, которую развил «кроткий труженик Христа», отнюдь не помогала мне прийти в себя.

– Впереди канал Грибоедова. Куда поворачивать? – не унимался Разумовский, вошедший в раж погони.

Встречный ветер трепал полы e: ro сутаны, края которой развивались шлейфом позади него, тяжелый крест сбился на бок, но иерей не обращал на это внимания. Глаза были прищурены, на скулах вздулись желваки, и было заметно, что отче с трудом удерживается от крепкого слова.

– Ох, что я сделаю с ним за эту «регату»… Когда поймаю… Что я с ним сделаю!

– Кротость, милосердие, терпение, на всякий случай напомнил я, передергивая затвор пистолета и загоняя патрон в патронник. Сумасшедший поп был, по-моему, неуправляем, а писать объяснительные и оформлять утопленника мне хотелось меньше всего. Пора было брать события в свои руки, отче уже так завелся, что непроизвольно шарил рукой у себя под мышкой, инстинктивно разыскивая сданный четыре года назад пистолет.

– Под мост, скомандовал я, когда мы подошли к каналу Грибоедова, направо и под мост.

Катер послушно завернул, но иерей не удержался от вопроса:

– Почему именно направо?

– Пена… И вообще, отче… Я на всякий пожарный хочу напомнить: уполномоченный угро – это я, а ты отец Владимир, священник Ты об этом еще помнишь?

Иерей недовольно покосился на меня, но промолчал.

– Это хорошо, кивнул я. Но этот катер не предназначен для гонок по каналам, где, как и на наших дорогах, «семь загибов на версту». Я очень хочу дожить до полковничьих погон, а при таких виражах… Где ты катером управлять научился?… Вот он! – заорал я, увидев мелькнувший впереди за поворотом катер. – Давай, жми быстрее!

– То быстрее, то медленнее, – не удержался Разумовский, выжимая из катера все возможное.

Перегретый мотор все чаще издавал странное похрюкивание, напоминавшее нам, что если в ближайшее время мы не дадим ему передышку, то остаток пути нам придется продолжать на веслах. Катер преступника был, несомненно, более скоростным, а впереди была река Фонтанка, куда менее изгибистая, чем каналы, и, следовательно, спасительная для быстроходного катера. Все наше преимущество в бесконечных изгибах каналов исчезнет, как только нас встретит водная гладь пересекающей город реки. Но неожиданно нам повезло. Идущий впереди катер, на полной скорости выскочивший из-под моста, едва не врезался в кооперативно-экскурсионную баржу, переоборудованную под плавучий ресторан; избегая столкновения, слишком резко взял вправо, «чиркнул» бортом о гранитную набережную и едва не перевернулся. Силой удара преступника буквально вырвало из-за штурвала и с размаху бросило на каменное ограждение. С ошалелыми глазами, лишенный способности соображать и сопротивляться, негодяй, несомненно, послужил бы приятным разнообразием в меню речной корюшки, если б не сильная рука Разумовского, успевшего ухватить его за шиворот и приподнять над поверхностью. Наш катер замедлил движение и наконец, остановился.

– Втаскивай его, – сказал я, дрожащими пальцами доставая намокшую от водяных брызг пачку сигарет, – У меня возникло к нему много вопросов после круиза по каналам славной колыбели трех революций. В отделе я даже отведу ему персональную камеру, как победителю гонки. Это будет нелегко, но я это сделаю.

– А зачем нам торопиться в отдел? – Разумовский явно не спешил вытаскивать мужчину из воды. Серое, рассыпающееся от старости здание не способствует откровенной беседе по душам. Природа и архитектурные красоты куда как более располагают к откровенности.

– Ты так думаешь? – я прикурил мятую сигарету и посмотрел на преступника, лицо которого постепенно принимало осмысленное выражение. – Мнения разделились. Третий голос будет решающим.

– Что вы хотите?! Вам нечего мне предъявить, – заявил мужчина и попытался вырваться из стальной хватки иерея. Вы ответите за этот беспредел!

– Сдаюсь, – развел я руками. – Два голоса против одного за беседу на природе. Я требую объяснений и адво…

Буль! Под давлением мощной руки Разумовского голова исчезла под водой.

– Что он сказал? – невинно поинтересовался иерей.

– Что ему потребуется время на раздумье, – уверенно ответил я.

Влекомая, мускулистой рукой Разумовского голова вновь появилась на поверхности. Кашляя и дико вращая глазами, мужчина неустанно матерился.

– Сволочи! Я еще заставлю вас пожалеть об этом! Вы еще…

Буль!

– А теперь что он имел в виду?

– Все еще думает, – ответил я. – У меня по ассоциации возник вопрос: крещение это омовение водой?

– Это таинство выражено в целой серии символических действий и знаменует стремление освободиться от власти первородного греха и грехов личных. При троекратном погружении в освященную воду крещаемый получает силу для борьбы внутри себя самого. Это не значит, что он перестанет грешить, но у него, но является шанс начать новую жизнь. Поэтому предпочтительнее креститься в зрелом возрасте, когда это таинство осмысленно и означает раскаянье и отказ от злых помыслов…

Голова вновь показалась на поверхности, но на этот раз поток брани сменился завываниями и поскуливанием.

– Я буду… кхе-кхе… жаловаться!.. Ой-ой… вы права не имеете…

Легкое нажатие руки, и голова вновь скрылась под водой.

– К сожалению, грустно сказал иерей, – правила церковного устава, по которым при крещении должны присутствовать лишь самые близкие крещаемому люди, то есть крестные отец и мать, часто нарушаются в последнее время. Крещения совершаются многолюдно, священник выполняет свои обязанности чисто формально… Увы, это входит в моду, лишается подлинного смысла. Для крещения необходима вера, а родители торопятся крестить своих детей в младенчестве, когда дети еще не могут сознательно верить…

– Вы сумасшедшие! – завопил вновь появившийся из воды преступник. – Что вам надо?! Это не я!.. Вернее, это я, но я – это не я… Что вы хо…

Буль!..

– Многие просто не знают таких тонкостей, – сказал я иерею. – Людям нужно объяснить все, научить…

– Когда?! – искренне возмутился Разумовский. – В годы гонения церкви государством?! Мы и так учим, по мере скромных наших сил. Но если человек хочет что-то знать, он должен спросить.

– На это можно возразить… – начал, было, я, но истерический вопль за бортом не позволил мне развить мысль до конца.

– Скажу! Скажу! Не надо больше!..

Перепачканное плавающим на поверхности реки мазутом, перекошенное лицо с дико вытаращенными глазами выражало раскаяние и готовность помочь.

– Только отвезите меня… в милицию… к людям… к следователю… Я в милицию хочу! – он судорожно вздохнул.

– «Крещение не плотской нечистоты омовение, но обещание Богу доброй совести», говорил апостол Петр, – изрек Разумовский, не спеша, однако, вытаскивать «грешника» из воды. – В чем хочешь покаяться, брат?

– Крали, крали мы из церквей, – торопливо лопотал человек, крепко вцепившись в борт катера, – три церкви в городе и четыре в области… Только мы делали это по навод… приказу Соловьева… самое старое и самое ценное… Он нам платил… Мы себе ничего не оставляли. К нашему старшему приходил человек, все забирал и увозил, а с нами расплачивался по заранее договоренным тарифам. У нас ничего нет… Все у Соловьева!

– И последняя партия? – спросил я.

– Последняя партия у Пепла… у Пепловского…

– Зачем тебя вызывал Соловьев?

– Сказал, чтоб мы сматывались из города. Чтоб я передал Пепловскому, что человек придет за иконами завтра… Потому что завтра уезжает Соловьев.

– Где хранятся иконы?

– Не знаю! Клянусь – не знаю! Пепел все забирает…

– Почему Соловьев позвонил тебе, а не самому Пепловскому?

– Пепел на даче, там нет телефона… Отвезите меня в милицию!.. Пожалуйста! Разумовский задумчиво смотрел на меня.

Я пожал плечами, потушил окурок сигареты о каблук и бросил его под сиденье.

– Представляешь: семь церквей, – сказал иерей, – бесценные иконы, история России… Ради нарисованных бумажек… На пропитание не хватает? Здоровым, не убогим, не калекам, не заработать на хлеб?! Церкви «чистят» ради жратвы и выпивки…

– Вытащите меня, ну пожалуйста!.. Я все сказал! Я все расскажу!

Разумовский поморщился и одним мощным рывком втащил негодяя в катер. Трясущийся мужчина икал и охал, пытаясь отползти от священника в дальний угол. Я отцепил от пояса наручники и надел их на подставленные руки.

– Все кончилось, – утешал я его. – Теперь мы отвезем тебя в милицию, там ты все подробно расскажешь, твой рассказ запишут, будет суд, тебе дадут срок… Если ты будешь твердо стоять на своих показаниях, то уедешь далеко-далеко и больше нас не увидишь… Нас к тебе туда не пустят, а тюремщики будут тебя охранять от нас.

Мужчина благодарно всхлипнул и съежился в углу катера, стараясь казаться неприметным и маленьким. До конца нашей поездки он больше не давал о себе знать…

* * *

– Ну и какого… лешего ты притащил меня сюда? – возмутился я, обливаясь потом посреди песчаного пляжа. Я должен быть там, чтобы лично проконтролировать весь процесс. Мне нужно, чтобы его показания были записаны в правильном русле, слово в слово, чтобы у следователя не возникло желания…

– Его показания запишут и без тебя, – невозмутимо прервал меня Разумовский, – сейчас не это главное. И для тебя и для меня куда важнее в настоящий момент сами иконы. Без них все показания развалятся при первом же адвокате.

– Явка с повинной – царица доказательств! – ярился я. – Хотя ты и прав… Но какое отношение имеет пляж Финского залива к похищенным иконам?

– Вон тот шикарный двухэтажный особняк – бывшая дача Соловьева.

– Я рад за него… Ну и что?

– Ты же сам слышал: Соловьев подарил ее Пепловскому, точнее, отдал в счет былых заслуг. Нам повезло, что технику он распродал, телефона там уже нет.

– Я рад за них обоих, – не унимался я. – Но я также слышал, что и икон здесь нет. Они лежат в месте, известном лишь Пепловскому, и курьер, который придет их перевозить, получит лишь указания насчет тайника, откуда их следует забрать… Ерундой занимаемся. У нас осталось меньше суток. Следует задержать Пепловского и «колоть» его. Сомневаюсь, что он такая же размазня, как этот… Значит, на него уйдет не меньше суток!

Разумовский с жалостью посмотрел на меня:

– Хватать и не пущать! Ты не был лично знаком с Салтыковым-Щедриным? Нет?.. Странно, он сказал это, явно зная тебя. Давай еще раз, и все по порядку. Что рассказал задержанный?

– Год назад его знакомый Пепловский, терпеливо начал я, – предложил ему…

– Про организацию не надо, давай дальше. Начиная с сообщения о том, что Соловьев собрался выезжать за границу.

– Пепловский собрал их и сообщил, что заказчик, то есть Соловьев, уезжает за границу и их деятельность с церковной утварью заканчивается. Наворованного ему хватит на долгие годы безбедной жизни. Они собирались заняться кражами из квартир. Соловьев с ними сполна рассчитался… как школьник себя чувствую. И все равно ничего не понимаю…

– Дальше, дальше, – поторопил меня иерей.

– Пепловский переехал на дачу, живет здесь с секретаршей Соловьева, своей любовницей. Завтра сюда должен прибыть курьер, отдать деньги за последнюю кражу и получить указание места, где лежит товар. Завтра же с утра уезжает в Мурманск и Соловьев. Там он сядет на корабль и с последней партией груза отплывет. Ну, и что дальше?

– Почему ты такой тупой, а? Все уже разложено по полочкам и разжевано… У Пепловского есть жена. А живет он с сожительницей, хотя жену вроде даже любит. Сейчас он сказал жене, что уехал на три дня в командировку, а про дачу ей не сказал. Такие тонкости необходимо знать для оперативной разработки. И заметь: этим должен интересоваться ты, а не я.

– Любовницы, жены, секретарши… Пошли его задерживать.