Текст книги "Курсант Сенька. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ангор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

Сидел я в казарме, уставившись в потолок. Краска там облупилась рваными пятнами – будто архипелаг разбитых мечтаний. Дни тянулись вязко, как сгущёнка из солдатского пайка. В голове крутились одни и те же мысли – мои письма остались без ответа, а катастрофа уже случилась. Но кому было дело до курсанта третьего курса? Пять процентов… Всего каких-то пять чертовых процентов, что кто-то обратит внимание на письма. Я это знал, когда писал, но молчать не мог. Совесть – неудобная штука, как кирзач на размер меньше.

– Семёнов, чего ты кислый как уксус? – Колька Овечкин рухнул на соседнюю койку, пружины застонали под его весом. Богатырь широченный, а внутри – мальчишка. С первого курса дружим, но завидует мне всегда, хотя и не признаётся.

– Думаю, – буркнул я, не отрывая взгляда от потолка.

– О чём думаешь-то? – Пашка Рогозин подтянул стул, аккуратно разложил на столе учебники. Педант до мозга костей – у него даже носки в тумбочке по цветам разложены.

– О том, что мир куда жестче, чем кажется. А мы тут, как мальчишки, в солдатиков играем.

Лёха Форсунков с глухим чавканьем ковырял тушёнку ложкой прямо из банки.

– Сенька, ты лучше бы думал про завтрашние занятия по управлению огнём. Маслов всех обещал через мясорубку прогнать.

Маслов был офицер старой закалки. У него глаза ледяные, беспощадные – всё видят, ничего не прощают. У него даже отличники потели, как в бане после наряда. Так что, утром выстроились мы на плацу. Май выдался тёплым, но ветер пробирал до костей. Маслов скользнул по нам взглядом – будто выбирал, кого сегодня на заклание.

– Товарищи курсанты! – голос его резал воздух. – Сегодня корректировка огня по наблюдению разрывов. Кто не поймёт – будет зубрить теорию до посинения! И первым – Овечкин! – рявкнул капитан. – К доске!

Колька поднялся тяжело, будто к расстрельной стенке шагал. Руки дрожат, мел едва держит.

– Цель – танк противника на дистанции четыре тысячи метров. Первый выстрел – недолёт пятьдесят метров. Ветер боковой, справа, пять метров в секунду. Рассчитать поправки!

Колька застыл у доски, как мраморный истукан с трещинами страха по лицу.

– Я… товарищ капитан… – начал он и осёкся.

– Семёнов! – Маслов повернулся ко мне. – Помогите товарищу. Но так, чтобы сам понял!

Я подошёл к доске, встал плечом к плечу с Колькой.

– Слушай внимательно, – шепнул я ему. – Недолёт пятьдесят метров – значит, надо добавить угол или заряд. Но сперва считаем поправку на ветер.

– Как? – прошептал Колька.

– Боковой ветер справа. Сносит снаряд влево, – говорю тихо, чтобы только Колька слышал. – Значит, поправку берём вправо. Скорость ветра – пять метров в секунду, дистанция – четыре километра. Формулу помнишь?

Колька кивает и глаза проясняются.

– Поправка на ветер… – он быстро выводит на доске, – Плюс двадцать метров вправо.

– Верно. Теперь недолёт.

– Заряд увеличить… – Колька замер, а губы побелели. – На полтора деления прицела?

– Точно, – киваю ему. – Молодец!

Маслов же стоит у окна и держит руки за спиной. На лице ни дрожи, ни улыбки – чистый гранит. Но в глазах мелькнуло, что одобряет.

– Хорошо, Овечкин. Семёнов, садитесь. Продолжаем…

Занятие же это пролетело довольно быстро, так как мы с Овечкиным уже отдулись. И после мы шли по коридору все вместе, добираясь до новой аудитории. Колька молчал, но плечи были расправлены – будто только что сбросил мешок с цементом. Следующим уроком была инженерная подготовка. Вел майор Крутиков – сухой, как прошлогодний черствяк, а голос у него скрипучий.

– Кто рассчёт грузоподъёмности понтона выполнит?

А я смотрю Овечкину сегодня просто везет – снова к доске вызвали.

– Закон Архимеда, – шепчу ему. – Выталкивающая сила равна весу вытесненной воды.

– А как применить? – шёпотом спрашивает он.

– Объём понтона умножь на плотность воды. Получишь максимальную грузоподъёмность. Не забудь про коэффициент запаса.

Колька все верно пишет, считает. И Крутиков наконец кивает.

– Верно. Садитесь!

Вечером же мы собрались в курилке. Да, я начал покуривать… После аварии на ЧАЭС у меня нервы немного не к черту. Дым висит сизым облаком под потолком, лампа гудит, как трансформатор на подстанции. Колька долго молчит, а потом вдруг выдыхает.

– Сеня… я ведь дурак.

– С чего это вдруг?

– Завидовал тебе. Думал, тебе всё просто даётся, а мне – ни черта. А теперь вижу – ты просто пашешь больше. И помогаешь мне, хотя я не всегда был тебе товарищем.

– Мы тут все учимся, Колька, – я затягиваюсь и выпускаю дым в форточку. – Кто-то схватывает с лёта, кто-то – с пятого раза. Но если не подставлять плечо друг другу – какие мы тогда советские люди?

– Ты у нас голова, Сеня, – Колька смотрит на меня исподлобья. – Я это давно понял, только гордость мешала сказать.

– Слушайте… – Пашка тоже отрывается от книжки. – А ведь мы тут не только военному делу учимся. Учимся быть людьми. Настоящими…

Лёха же как всегда, жует бутерброд и фыркает.

– Лучше бы вы думали, как завтра баллистику сдавать… А не одно и тоже размусоливали по сто раз, – подмечает он с нравоучительным видом.

Но я уже не слушаю все это… Смотрю в окно, а за стеклом майский вечер догорает над плацем и казармами. Где-то там, за горизонтом, живёт страна, которой мы присягнули служить. Страна большая и упрямая – не услышала моего письма-предупреждения… Но это не повод опускать руки. Жизнь – вообще штука упрямая. Можно рвать жилы, грызть гранит, а всё равно получишь не то, чего ждал. Помогаешь товарищу решить задачу – молодец, но остановить беду одним энтузиазмом не выйдет. Только это не повод превращаться в черствого циника.

Я докурил, стряхнул пепел и прищурился – где-то в этот миг вдалеке гудел тепловоз. Что ж… Завтра – новый день, новые задачи и новые возможности что-то изменить. Пусть даже если шанс – всего пять процентов, но это ведь тоже шанс. И если не мы, то кто?

– Пошли, мужики, – бросил я коротко. – Нам рано вставать.

И мы поправив ремни, поднялись с мест. В коридоре пахло табаком и солдатским мылом. Впереди нас ждала служба – учёба, тревоги, наряды по кухне и стрельбы на полигоне. Здесь учили не только военному делу – здесь учились жить по-настоящему. А это, пожалуй, самая трудная наука из всех.

Июнь

Афган

Пыль висела в воздухе, как мука, просеянная сквозь сито июньского зноя. БТР-80 подпрыгивал на афганских ухабах, будто пытался сбросить с себя броню и людей – и каждый удар отдавался в позвоночнике.

Кирилл Козлов прикурил сигарету от тлеющего окурка и щурился от едкого дыма. Уже какой год в этой каменной преисподней научил его экономить табак – неизвестно, когда снова попадётся пачка. Ефрейторские лычки на его погонах были почти издёвкой – здесь за короткие сроки даже бывшему школьнику что-то да дают, если он ещё дышит конечно.

– Опять в эту мясорубку, – тихо бросил Дима Макаренко напротив. Его лицо за последние месяцы осунулось, а глаза утонули в тени под скулами. – Как будто нам мало досталось в прошлый раз.

Старшина Петренко молчал, уткнувшись в карту. Его пальцы со старыми шрамами скользили по линиям высот и дорог с холодной точностью хирурга. В этом молчании слышался весь груз командира – знать, куда ведёшь людей, и не иметь права на сомнение.

– Товарищ старшина, – Рахмон, водитель-узбек, обернулся от руля. Его акцент делал русские слова мягче, но тревожнее. – Дорога впереди… нехорошая. Слишком тихо.

– Сейчас бы Толик по рации доложил обстановку… – пробормотал Дима. В голосе его звенела горечь – свежая, как рана после потери друга.

Кирилл затянулся глубже. Толик Усевич… Его тело так и осталось в том ущелье. А рядом с ним – Гришка Захаров, пулемётчик, который мог пошутить даже на похоронах.

– Не время для поминок, – глухо оборвал Петренко. Но даже в его голосе дрогнула боль. – Живые важнее мёртвых.

– А мёртвые не отпускают живых, – бросил Кирилл, стряхивая пепел на пол брони. – Особенно когда их тела остаются шакалам.

Рахмон же резко ударил по тормозам. Впереди дорога сворачивала между двумя скалами – идеальное место для засады. Все это понимали, но сказать вслух значило накликать беду.

– Дальше пешком, – коротко скомандовал Петренко. – Рахмон, машину в укрытие. Остальные – по склону, цепью!

Они высыпали из БТРа – афганское солнце хлестнуло по глазам горячим металлом. Кирилл машинально проверил магазин автомата – тридцать патронов. Плюс два запасных рожка. Хватит ли? В Афгане этот вопрос всегда был без ответа.

– Кирилл! – позвал Дима. – Помнишь, как Гришка говорил – «Душманы никогда не стреляют первыми»?

– Помню. И что?

– Он ошибался.

Выстрел расколол тишину – хлопок грома посреди ясного неба. Потом начался хаос – то, что в сводках назовут «боевым столкновением», а в памяти выживших останется адом.

– Засада! – рявкнул Петренко, бросаясь к валуну. – Рахмон, машину назад! Дима, Кирилл – огонь по скалам!

И всё вокруг взорвалось криками, очередями и жаром войны, где каждый выстрел был выбором – жить или лечь к тем, кто остался в ущельях навсегда.

Автоматные очереди трещали, будто стая бешеных дятлов долбила по броне. Кирилл вжался в камень, чувствуя, как горячий свинец сыплет искры в паре пальцев от виска. Адреналин гудел в ушах, мир рассыпался на острые куски – крики, хлопки, короткие вспышки боли.

– Сколько их там⁈ – заорал Дима, выдергивая рожок и ловко вбивая новый.

– Много! – рявкнул Петренко. – Чёрт бы их побрал, слишком много! Суки!

Кирилл вынырнул из-за скалы, всадил короткую очередь по тени, мелькнувшей между валунами. Попал? Кто знает. Здесь смерть не спрашивала имён и не делала различий – анонимная, быстрая, как песчаный ветер.

– Товарищ старшина! – Рахмон замахал рукой. – Всё! Не заводится!

– Мать вашу! – Петренко сплюнул в пыль. – Значит, пешком! По одному, перебежками! Живо!

Но уходить было некуда… Душманы зажали кольцо плотно, как петлю на горле. Отступать – значит подставлять спину. Оставалось только держаться и надеяться – вдруг кто услышит по рации. Дима подполз ближе, лицо его блестело от пота и пыли.

– Кирюха… Если меня…

– Не будет «если», – жестко оборвал Кирилл, хотя внутри всё сжималось от страха. – Мы не Толик и не Гришка. Мы выживем!

– Выживем? – Дима усмехнулся сухо, почти беззвучно. – Тогда какого хрена мы тут валяемся?

Вопрос повис между ними тяжелым грузом. Защищают Родину? Помогают афганцам строить социализм? Или просто выполняют приказ, потому что иначе – трибунал и позор? Взрыв гранаты врезал в землю так, что уши заложило. Осколки засвистели над головами – один чиркнул по каске Кирилла, оставив на металле свежую царапину. Ещё секунда и его бы отправили «грузом-200» домой, где мать с отцом ждут писем.

– Старшина! – крикнул Рахмон. – Слышу вертолёты!

И правда – над ущельем заклубился знакомый рокот Ми-24. Два «крокодила» шли низко, их пушки уже искали цель.

– Наши! – выдохнул Дима облегчённо.

– Не радуйся раньше времени! – но Петренко не расслабился ни на миг. – Пока они не накроют душманов – мы тут мишени!

Вертолёты ударили из пушек – скалы дрогнули под очередями тридцатимиллиметровых снарядов. Пыль столбом, камни летят вниз, стрельба душманов стихла почти сразу.

– Сейчас! – гаркнул Петренко. – К машинам! Быстро!

Они рванули вперёд, пригибаясь, перескакивая через воронки и обломки. Сердце у Кирилла грохотало так, будто хотело вырваться наружу, лёгкие жадно хватали сухой воздух. Жить хотелось до дрожи в зубах. У БТР уже суетились бойцы из соседнего взвода – подмога пришла вовремя. Рахмон возился с двигателем и ругался по-узбекски сквозь зубы. Мотор закашлял и вдруг ожил – тяжёлый металл снова стал их укрытием и шансом на спасение.

– Потери? – Лейтенант вынырнул из-за бронетранспортёра, лицо в пыли, глаза острые, как штык-нож.

– Двое раненых, товарищ лейтенант, – отчеканил Петренко, не моргнув. – Лёгкие. Обойдутся.

Кирилл трясущимися пальцами выудил из кармана мятую пачку «Примы», прикурил вслепую – табак обжёг губы, но вернул к жизни. Рядом же Дима молча рассматривал дырку в рукаве – кровь уже подсохла, а взгляд всё никак не отлипал.

– Везёт же нам, – хрипло выдавил он наконец.

– Или нас кто-то проклял, – усмехнулся Кирилл, выпуская сизый дым. – С какой стороны посмотреть.

– Какая разница? – Дима фыркнул, а губы дрогнули в кривой ухмылке. – Главное, что не лежим в чёрном пакете.

– Пока не лежим, – глухо сказал Кирилл. – До следующей встречи.

В этот момент Рахмон наконец завёл движок. БТР вздрогнул, закашлял и пополз вперёд по ухабам. Кишлак Сангин остался где-то позади, растворился в мареве. А впереди шла дорога в часть. Там ждал ужин – тушёнка вперемешку с макаронами, чай из алюминиевых кружек и сахар на вес золота. Простые радости, которые здесь ценились выше орденов. Дима уставился в мутное стекло люка – за ним проплывали острые скалы.

– Толик с Гришкой, поди, ржут сейчас над нами на небесах, – бросил он вполголоса. – Думают – опять влипли, дураки.

– Может, и ржут, – Кирилл пожал плечами. – А может, завидуют. Мёртвым не курится.

Он затянулся глубже, чувствуя, как дым разрывает грудь изнутри. Жизнь продолжалась – упрямая, злая и настоящая. Это была маленькая победа – остаться человеком среди песка и крови.

Солнце уже ползло к горизонту, заливая горы густым ржавым светом – будто сама земля истекала старой кровью. Ещё один день вычеркнут из календаря. Но сколько их впереди? Никто не знал… Но пока пальцы держат автомат, а губы тянут «Приму», у них есть шанс дожить до того утра, когда всё это закончится. А пока – только дорога, пыль да надежда, чтобы завтра не было хуже…

* * *

Третий курс артиллерийского училища остался позади, как тяжёлый похмельный сон – мутный, липкий, с горьким привкусом во рту. Помнишь, что было плохо, а детали ускользают, будто кто-то вытер их мокрой тряпкой из памяти. Ехал я домой, в Берёзовку, в трясущемся ПАЗике – сквозь мутные окна мелькали поля, знакомые до боли, и в голове крутилась одна мысль – жизнь устроена нелепо. Три года назад рвался из этой деревни, мечтал узнать о настоящей службе и разгадать тайну судьбы, а теперь тянет обратно – к запаху навоза, к коровнику, к материнским пирогам с картошкой.

Отец ждал меня у остановки – как всегда, с сигаретой в уголке рта. Постарел он… Не по лицу – по осанке видно, что плечи сутулились, будто на них кто-то навалил тяжкий груз. Мать же, завидев меня, вспыхнула слезами и тут же смахнула их рукавом – в деревне слёзы это роскошь, не каждый день позволишь себе такую слабость.

– Вырос ты, – отец смерил меня взглядом от пяток до головы. – Худой стал, как жердь. Вас там кормят вообще?

– Кормят, – пожал плечами я. – Просто еда другая.

– Другая… – повторил он с такой тоской, будто речь шла не о каше и тушёнке, а о чём-то большем. – Всё теперь другое…

А последующие дни потекли привычно – вставал рано, доил коров, чинил покосившийся забор, таскал сено на чердак. Руки отвыкли, но тело помнило каждое движение – как будто не три года прошло, а три дня. Раньше эта работа казалась каторгой, а теперь спасением – молчаливым и честным.

Вечерами сидел над Достоевским и Толстым – лампа гудела на столе, а мать все качала головой.

– Всё книжки да книжки… Когда жить-то начнёшь?

– А я и живу, – отвечал я, не отрываясь от страницы.

– Это не жизнь, сынок. Это прятки.

Может, она права. В книгах всё ясно – страдания имеют смысл. А в жизни всё спутано, как моток ниток. Но я не всё время сидел дома. На третий день встретился с друзьями. Макс вынырнул из «Жигулей» – загорелый, самодовольный, с цепочкой на шее (откуда только взял? В нашем-то колхозе). А Мишка и Борька оба осунувшиеся – руки в мозолях, глаза усталые.

– Ну что, артиллерист! – Макс хлопнул меня по плечу. – Скоро офицером станешь?

– Если не выгонят, – усмехнулся я.

– За что выгонят? – удивился Мишка. – Ты же у нас всегда башковитый был.

– Башка не всегда помогает… Иногда мешает.

Сидели мы так потом на берегу пруда, болтали ни о чём. Борька молчал больше обычного – видно было, что-то его гложет. Но лезть в душу не стал, ведь у каждого свои тараканы.

– Помнишь, как мы тут рыбу ловили? – Мишка бросил камешек в воду.

– Помню… И как ты тогда в воду грохнулся за карасём.

– Эх… Времена были, – Макс хмыкнул. – Теперь всё иначе. Каждый сам за себя.

– А раньше разве иначе было? – спросил я.

– Раньше мы хотя бы делали вид, что друзья, – Макс усмехнулся криво.

Пахло свежей травой и солнце клонилось к горизонту. И расставшись с парнями, я брёл домой один – дорога знакомая до каждой кочки, но всё казалось чуть чужим. Солнце опускалось за берёзовую рощу, заливая небо густым вишнёвым светом, как варенье в банке. У колодца же копошилась Лерка Беляева – ведро упрямо не поддавалось, верёвка скрипела. Она училась классом младше нас, но всегда держалась так, будто старше нас всех. Взгляд прямой, движения неспешные и взрослые.

– Давай помогу, – сказал я, подходя ближе.

Она повернулась. За эти годы Лерка изменилась – не столько лицом, сколько всем своим видом. В ней появилась какая-то тихая сила, женская уверенность – редкая штука в нашей деревне.

– Сенька? – удивилась она, и голос дрогнул. – Когда приехал?

– На днях, – я ухватил ведро и вытащил его одним рывком. – На каникулы.

От неё пахло не духами и не мылом, а чем-то простым – свежей водой, ветром и молодостью. Запах лета, когда всё только начинается…

– Говорят, ты теперь в училище? Офицером будешь? – спросила она.

– Если не выгонят, – усмехнулся я. – А ты что тут?

– В библиотеке работаю, – улыбнулась она уголками губ. – Каталоги разбираю, книжки таскаю. Скучно бывает, зато читать можно сколько хочешь.

– Что читаешь сейчас?

– Булгакова. «Мастера и Маргариту». Знаешь?

– Знаю. Но мне не нравится.

– А мне нравится, – она посмотрела внимательно. – Там ведь про то, как нельзя предавать – ни себя, ни других.

Болтая о книгах, мы дошли до её дома. Она взяла ведро и задержала на мне взгляд.

– Завтра в ДК дискотека будет. Придёшь?

– Приду. Зайти за тобой?

– Заходи, – улыбнулась она и исчезла за калиткой.

Да, я долго над ответом не раздумывал. Жизнь и так не балует – зачем терять ещё и такие вечера? В деревне дискотека – событие! Так что на следующий вечер я пришёл за Леркой. Она вышла в простом синем платье – ничего особенного, но будто светилась изнутри.

В клубе же музыка гремела по-деревенски громко, Лерка танцевала легко и свободно, без городских выкрутасов. А когда заиграл медляк, она обняла меня за плечи. Я вдруг почувствовал – внутри что-то ёкнуло, будто вспомнил себя прежнего и молодого.

– Сенька… – тихо сказала она. – Ты не жалеешь, что уехал из деревни?

– Иногда жалею, – Я пожал плечами. – Иногда нет. А ты бы хотела уехать?

– Хочу… – Лерка задумалась. – Но страшно. Вдруг там стану чужой сама себе?

– А какой хочешь быть?

– Такой вот… Как есть.

Мы кружились под музыку, время будто замедлилось. Но оно не любит стоять на месте – всегда найдётся тот, кто выдернет тебя… Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся, а там Борька стоит, хмурый как туча после дождя.

– Сенька, выйдем на минуту… Поговорить надо.

Я кивнул, хотя внутри что-то сжалось. Лере бросил через плечо, что сейчас вернусь, и пошёл за Борькой на улицу. Но только вышли из ДК – он вдруг разворачивается и со всего маху бьёт меня в скулу. Удар был, как молоток – я не ожидал и проморгался.

– Ты чего, Боря? – отступаю, держусь за лицо.

– Не притворяйся! – он снова замахивается, но теперь я уже настороже. Ловлю его кулак и отвечаю коротким в живот. Он сгибается пополам, но падает не сразу.

– Я думал, мы друзья! – сипит он. – А ты за Лерой хвостом ходишь! Все знают, что она мне нравится! Всю практику за ней бегал, а тут ты и сразу танцы! Вот ты какой друг!

– Да заткнись ты! – срываюсь. – Я не знал! Никто не говорил! Мне эта Лера, вообще к чертям собачьим не сдалась!

Последние слова вылетают слишком резко. И я замечаю краем глаза Леру у входа в ДК – она стоит белая как простыня, а глаза полные слёз. Всё слышала…

– Лера! – кричу. – Ты не так поняла!

Но она уже убегает в темноту, всхлипывая. Борька же смотрит на меня с такой злостью, будто я ему жизнь сломал.

– Всё ясно с тобой, – бросает и уходит прочь.

– Боря! Дурак ты! Я же сказал – ничего не знал! Просто танцевал!

Но он даже не оборачивается. Я же выругался сквозь зубы и рванул за Лерой. Догнал ее только у моста через речку. Она стоит, вцепившись в перила, а плечи дрожат.

– Лерка… – тихо зову.

– Иди отсюда, Сенька. Не хочу тебя видеть.

– Дай объяснить…

– Не надо! – резко оборачивается. Лицо мокрое, глаза злые и обиженные. – Всё ясно! Я тебе даже не сдалась!

– Я не это имел в виду…

– А что тогда? Думаешь, я тут дурочка деревенская?

– Нет! – делаю шаг ближе. – Просто… не хочу из-за девушки с другом грызться!

– Значит, друг важнее? – голос ломкий, как тонкое стекло.

– Не знаю… Честно, не знаю ничего сейчас.

Она долго смотрит на меня, будто пытается разглядеть что-то новое.

– Знаешь, Сенька… Может, оно и к лучшему. Ты уедешь в своё училище, станешь офицером. А я так и останусь в библиотеке книжки перебирать. Мы разные совсем!

– Не такие уж и разные, – пробую возразить. – Просто всё это… сложно.

Мы молчим… Под мостом журчит вода, а где-то далеко ещё играет музыка – дискотека живёт без нас.

– Лера… Я не хотел тебя обидеть. Ты неправильно поняла! Я не про то совсем…

– А про что тогда⁈ – голос дрожит от злости и боли.

– Я не бегал за тобой специально, не искал себе девушку… Просто вышло вот так. Это был всего лишь танец.

– Бессердечный ты, Сенька… – шепчет она. – Каменный ты человек…

Я стоял, будто меня током шарахнуло – не пойму, откуда столько злости.

– Лера, я вообще не врубаюсь, что происходит! – выдохнул я. – Зачем ты меня на дискотеку позвала, если Борька за тобой бегает? Тут все и так всё видят…

– Да никто ничего не видит! – она топнула каблуком по асфальту. – Мне этот Боря ни разу не нравился! Ни разу! Я его уже сто раз просила отстать, не лезть ко мне! А он всё ходит хвостом… – голос дрогнул. – А ты! Ты мне ещё со школы нравился. Всегда нравился! А ты будто стенку вокруг себя выстроил, никого не замечал. А теперь ещё так про меня…

Я молчал, у меня в голове всё переворачивалось. Значит, она… всё это время…

– Лер, – тихо сказал я, – я не хотел тебя обидеть. Честно. Просто сейчас мне не до девчонок. У меня свои заморочки, свои планы… – она всхлипнула, вытирая слёзы рукавом. – Но если бы я был готов к отношениям, – продолжил я, – я бы с гордостью встречался с тобой. Ты замечательная… Очень!

– Правда? – она подняла глаза.

– Правда, – кивнул я.

Лера смотрела пристально, а потом вдруг шагнула ко мне и поцеловала – резко, горячо, будто последний раз в жизни. Поцелуй короткий, но прожигающий насквозь. И отпрянула также резко, да побежала к дому, даже не оглянувшись.

Я же стоял на месте, трогая губы пальцами, на которых был еще солёный привкус от ее слёз. А в голове каша – удивление, растерянность и ещё что-то непонятное. Гнаться за ней? Кричать вслед? Объясняться ещё раз? Да что тут объяснять… Всё и так ясно – она мне не нужна. Я вздохнул, сунул руки в карманы и пошёл к себе домой. Хватит на сегодня неожиданностей…