Текст книги "Курсант Сенька. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ангор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 13

Балтийское море встречало К-219 ледяным безмолвием – будто сама стихия затаила дыхание. Капитан-лейтенант Сергей Ершов стоял у перископа, наблюдая, как свинцовые волны разбиваются о стальную рубку. В трюме покоилось то, ради чего он рисковал не только карьерой, но и жизнями всех на борту – древний саркофаг и золотая диадема. Трофеи, вырванные у времени дважды…

– Товарищ капитан, – старшина Александров возник за спиной, сжимая в руке радиограмму. – Москва требует подтверждения груза.

Ершов усмехнулся, губы скривились в резкой усмешке. Москва… Как будто кто-то там, в кремлёвских кабинетах, мог представить себе, чем пахнет Балтика на глубине. Как будто они понимали, что значит тащить проклятие через советские воды.

– Передай, что груз цел, идём по графику.

Александров замялся, будто на палубе внезапно стало холоднее.

– Что ещё? – Ершов повернулся к нему. В глазах старшины мелькнула тревога.

– Матросы… говорят, в трюме творится что-то странное. Иванов клянётся, что слышал шёпот из-под люка, а радист Смирнов вчера проверял крепления и вернулся белый как мел.

Ершов закрыл глаза – он знал, что это начнётся рано или поздно. Ещё в Гамбурге агент предупреждал его – «Это не просто древности, капитан. Это кое-что большее».

– Собери старшин у меня через десять минут. Только их. Никого лишнего!

Каюта капитана была тесной и душной, словно гроб, только с лампочкой под потолком. За столом собрались пятеро – Ершов, старпом Кузнецов, Александров, инженер Орлов и политрук Дорохов. Лица напряжённые, глаза бегают.

– Скажу прямо, товарищи, – начал Ершов. – То, что мы везём – не просто груз. Заказчик из Москвы заплатил за эти артефакты больше, чем стоит вся наша лодка. И он знает, зачем это делает.

Дорохов поправил очки. Молодой, амбициозный политрук, но не дурак.

– Капитан, а что именно мы везём? В документах только «археологические материалы».

– Саркофаг царя Ахирама и диадема царицы Библоса. Их цена – вне понимания, слишком заоблачная.

Инженер Орлов, широкоплечий и седеющий, хмыкнул.

– И почему такую честь доверили нам? Обычно такие грузы идут дипломатической почтой.

– Потому что эти вещи украли дважды, – Ершов плеснул себе водки из фляжки и выпил залпом. – Сначала из музея в Бейруте. Потом у американского профессора. Хотя вру, ведь нацисты обобрали Стерлинга. И лишь потом, благодаря гибели нацистов и благодаря нашим агентам, груз перешел к нам.

Старпом Кузнецов молчал до этого, но теперь его голос прозвучал резко.

– Капитан, а что с немцами-то случилось? В Гамбурге наши люди шептались про взрыв где-то в Альпах.

Ершов посмотрел на него пристально, будто прикидывал – говорить или промолчать.

– Их нашли в грузовике под Мюнхеном. Все мертвы и тогда груз исчез за ночь.

– Мы не случайно здесь, – продолжил Ершов. – И не случайно именно сейчас. Москва играет ва-банк. А мы пешки на этой доске.

– А если это ловушка? – Дорохов поднял голову.

– Тогда будем умирать красиво, – Ершов ухмыльнулся.

В этот момент лодка содрогнулась от далёкого глухого удара. Где-то в глубине корпуса что-то заскрипело – словно кто-то шевельнулся внутри саркофага.

– Всё по расписанию… – пробормотал Орлов и перекрестился украдкой.

А Ершов взглянул на него с усмешкой.

– Не бойся, инженер. Если Балтика проглотит нас сегодня – история всё равно вспомнит наши имена.

В каюте повисло молчание – напряжённое и острое, как стальной трос на ветру. За переборкой же тихо гудела машина времени – советская подлодка несла через ледяную бездну древнее проклятие и надежду на победу в войне теней. И никто на борту уже не знал, кого они боятся больше – Москвы или того, что прячется в трюме под замками и печатями спецотдела.

Ершов медлил с ответом, будто взвешивал каждое слово на весах собственной совести. В памяти всплывали строки донесения – грузовик разнесён взрывом, водители – обугленные тени, груз исчез без следа, будто растворился в воздухе. А потом – телефонный звонок из Москвы. Голос, который не терпел возражений.

– Капитан Ершов, у нас для вас особое задание.

Он выпрямился, словно сбрасывая с плеч невидимый груз.

– Немцы облажались, – наконец бросил он, глядя прямо в глаза Дорохову. – Значит, это наш шанс.

Дорохов тем временем подался вперёд, локти на столе, взгляд острый, как штык.

– Кто наш заказчик?

– Академик Борис Николаевич Рыбаков. Археолог с мировым именем. Историк старой закалки. Человек с такими связями, что КГБ рядом нервно курит в сторонке. Его коллекция в Москве… Это вам не музей. Это кладбище империй! Только всё неофициально, разумеется.

Орлов провёл ладонью по щетине.

– Рыбаков… Слышал. Про таких говорят, что если надо, то достанет даже то, что никогда не существовало. И спрячет так, что никто не найдёт.

– Потому мы и здесь, – Ершов кивнул. – Академик узнал о краже через своих людей. Его агенты по всей Европе. И когда немцы потеряли груз, он сработал быстрее всех.

– Товарищ капитан… – пальцы Александрова нервно теребили пуговицу. – А если с этим грузом действительно что-то не так? Что если матросы не врут и там внизу… что-то происходит.

– А ты веришь в проклятия, Александров? – Ершов подошёл к иллюминатору.

– Не знаю, товарищ капитан, но я верю своим глазам.

– А я верю приказу, – жёстко отрезал Ершов. – И тем деньгам, что нам обещали. Рыбаков пообещал каждому из нас сумму за молчание – хватит на десять лет жизни без забот.

– А если что-то пойдёт не так? – Дорохов поднял голову.

– Тогда никого из нас уже не будет. Академик умеет закрывать вопросы навсегда, – отрезал Ершов.

В этот момент в дверь постучали резко и требовательно. Вошёл радист Смирнов.

– Товарищ капитан… – голос его дрожал. – В машинном отделении… Кочегар Иванов…

Орлов резко поднялся со стула.

– Что с Ивановым?

Смирнов сглотнул.

– Он мёртв. Лежит возле саркофага… Глаза открыты, а из них течёт чёрная жидкость…

Тишина опустилась в каюте тяжёлым свинцом и Ершов аккуратно поставил стакан на стол.

– Орлов, Александров – со мной в машинное! Остальные – по местам. И ни слова экипажу!

Машинное же встретило их запахом озона и чего-то сладкого, тягучего. Иванов лежал у саркофага, раскинув руки. Глаза широко открыты, а из орбит сочится чёрная смола.

Александров отшатнулся.

– Господи…

Орлов посмотрел на него холодно.

– Здесь нет Бога, а только то, что мы загрузили на борт.

Ершов приблизился к саркофагу. Крышка приоткрыта – едва заметно, но достаточно, чтобы увидеть мумию.

– Кто открывал? – голос Ершова звенел льдом.

Александров едва дышал.

– Никто… Я сам проверял замки перед вахтой…

Ершов потянулся к крышке – и тут Орлов перехватил его за запястье железной хваткой.

– Не трогай! Не надо!

– Почему? – Ершов смотрел ему прямо в глаза.

Орлов помрачнел.

– В сорок третьем я видел такое под Сталинградом. Наши откопали немецкий склад с трофеями из музеев Европы. Кто прикасался к древностям – умирал вот так же. С чёрными глазами…

Ершов выдернул руку из хватки Орлова.

– Суеверия, Орлов! На флоте от них одни беды.

– А Иванов? – Орлов не отступал. – Его убила не пуля и не труба.

Тем временем тело ло кочегара вынесли на палубу. Обернули его в брезент и придавили железным ломом – по морскому закону. Ершов читал над ним короткую речь, но слова отдавались пустым эхом. Мысли были где-то далеко и связаны они были с Рыбаковым. Академик предупреждал, что артефакты особенные, но не сказал, насколько…

Ну а этим же вечером нашли Смирнова мёртвым в радиорубке. Те же чёрные потёки из глаз. И затем к утру полегли ещё двое матросов.

Кузнецов ворвался в каюту без стука, дверь едва не слетела с петель.

– Капитан! Экипаж на грани бунта. Требуют выбросить проклятый груз за борт!

– Не выбросим, – Ершов даже не поднял глаз. – За это заплачено слишком много.

– Тогда мы все трупы, – голос Кузнецова дрожал.

– Возможно, но приказ есть приказ.

Кузнецов сел напротив и плечи опустились.

– Сергей, мы с тобой пятнадцать лет вместе служим. Скажи честно – оно того стоит?

Ершов молча открыл сейф и достал фотографию – сталинская высотка, квартира-музей, антиквариат на каждом шагу. Статуи, полотна, рукописи в золочёных рамах.

– Это коллекция Рыбакова, – тихо сказал он. – Всё, что официально не существует – золото скифов, византийские иконы, египетские папирусы… Всё украдено, куплено или спрятано. Теперь там будет саркофаг Ахирама.

– А мы? – голос Кузнецова звучал глухо.

– А мы получим свою долю. Если доберёмся живыми…

– А если нет?

– Нас заменят другими.

– Знаешь, что я думаю? – Кузнецов поднялся. – Рыбаков не коллекционер. Он ищет что-то конкретное. И этот саркофаг – часть его поисков.

– Может быть, – пожал плечами Ершов. – Но это уже не наше дело.

– Наше, Сергей! Потому что мы везём это проклятие.

На этом он и закончили, а к третьим суткам на борту осталось семь человек из двадцати. Лодка стала плавучим склепом. Ершов приказал опечатать машинное отделение – туда больше никто не спускался.

После чего Дорохов пришёл к нему ночью.

– Товарищ капитан… Может, связаться с Москвой? Доложить о потерях?

Ершов усмехнулся горько.

– И что скажем? Что нас косит древняя мумия? Нас расстреляют за саботаж.

– Тогда что делать?

– Доплыть до Калининграда, сдать груз и забыть об этом.

Но забыть не получилось… В последнюю ночь Ершов всё-таки спустился в машинное отделение. Он знал, что это безумие, но остановиться уже не мог. Саркофаг стоял посреди отсека, окружённый мёртвыми телами. Крышка была открыта настежь. Внутри – мумия на истлевших пеленах.

Ершов медленно протянул руку к мумии и перед глазами промелькнул древний Библос, финикийские корабли под пурпурными парусами, царь Ахирам на троне из слоновой кости.

А очнулся он уже у причала в Калининграде. Лодка стояла, словно выдохлась после долгого кошмара. На берегу уже стоял Рыбаков – высокий, седой, в дорогом импортном пальто, несмотря на ветер. Рядом двое в штатском – лица каменные, руки в карманах и по взгляду ясно, что не грузчики.

– Капитан Ершов? – Рыбаков шагнул навстречу, протягивая ладонь. – Благодарю за службу. Груз в порядке?

– В порядке, – голос Ершова был хриплым, будто он проглотил стекло. – А вот экипаж…

Рыбаков перебил жёстко, не моргнув.

– Экипаж получит достойные похороны. А вы – своё вознаграждение. И новое назначение. Подальше от Москвы

Саркофаг же и диадему быстро погрузили в чёрный фургон с неприметными номерами. Рыбаков лично проверил крепления. И Ершов решился.

– Академик… Что вы собираетесь делать с этим?

– Изучать, капитан. В моём музее есть особое помещение. Там этим вещам будет безопасно. И нам тоже…

После чего фургон умчался, словно его и не было. А Ершов остался на пустом причале. В кармане тяжело лежала пачка денег – больше, чем он держал в руках за всю свою жизнь. Но деньги казались холодными и липкими, как кровь мёртвых матросов…

Временем позже

Дом академика Рыбакова на Кутузовском проспекте ничем не выделялся среди сталинских высоток. И только те, кто знал, понимали, что за этими стенами скрывается коллекция, о которой не пишут в каталогах Эрмитажа. Коллекция, которую официально не существовало.

Елизавета Борисовна Рыбакова спускалась по мраморной лестнице в подвалы – связка ключей звенела в её руке. Двадцать пять лет, свежая кандидатская по искусствоведению, и наконец отец позволил ей войти в запретный мир.

– Помни, Лиза, – сказал он, протягивая ключи, – то, что ты увидишь здесь, никогда не должно выйти за эти стены. Никогда! Ты меня слышишь?

Она кивнула. Для неё Борис Николаевич был больше, чем отец и академик. Он был охотником за невозможным, человеком, который умел находить то, о чём другие даже не догадывались – и прятать это глубже всех архивов.

Подвал оказался лабиринтом – гулкие своды уходили в темноту, а полки ломились от древностей. Елизавета сразу поняла, что отец расширил подвалы за счёт соседних зданий. Получился подземный дворец. Витрины вдоль стен – античные статуи с выбитыми глазами, византийские иконы с потемневшими ликами, скифское золото, тяжёлое как сама история. А в углу саркофаг из Египта – старый, дедовский.

– Господи… – прошептала Лиза. – Сколько же здесь всего…

Она шагала между экспонатами и вдруг увидела его… В центре зала на постаменте возвышался саркофаг – новый и недавно доставленный. Крышка закрыта наглухо, но даже так от него веяло тревогой. А рядом в отдельной витрине лежала диадема. Лиза подошла ближе, взгляд приковала табличка – «Саркофаг царя Ахирама. Библос, X век до н.э. Дар анонимного коллекционера».

– Дар… – усмехнулась она тихо. – Конечно, дар…

Девушка знала методы отца – честных находок в этой коллекции не было. Всё добыто ночью, всё куплено за чужие деньги и чужую кровь. Лизе казалось, что стоит протянуть руку и коснуться золота… и что-то изменится навсегда.

– Нет, – выдохнула она вслух. – Не надо.

Правила отца были просты – смотри, сколько хочешь, но не тронь. Особенно новые поступления. Особенно те, что попали сюда через чёрный ход истории. Елизавета резко отвернулась от саркофага и зашагала к выходу. А за спиной что-то скрипнуло – еле слышно, будто мышь пробежала по камню.

Она обернулась… Саркофаг стоял как прежде – массивный, неподвижный, с плотно пригнанной крышкой. Всё было на своих местах. Но Елизавета почувствовала, что-то сдвинулось. Незаметно, но необратимо. Она поспешила наверх. Защёлкнула замок и повесила связку ключей на гвоздь у двери. Пальцы же дрожали так, что едва не уронила ключи.

– Чепуха, – попыталась усмехнуться она, но голос прозвучал глухо. – Просто нервы.

А тем временем внизу, в подвале московской высотки, во тьме и сырости, саркофаг медленно менял положение. Крышка не шелохнулась, но сам он будто вставал на ноги – из горизонтали в вертикаль. Как будто тот, кто лежал внутри, решил вернуться. Диадема же во витрине светилась всё ярче. В московской ночи просыпалось что-то старше любого города, что-то забытое и голодное. То, что спало три тысячи лет и теперь требовало продолжения…

* * *

Декабрь

1987 год

Снег сыпался на Красную площадь с той же ледяной безразличностью, что и триста лет назад, когда слово «ядерная» к зиме не имело никакого отношения. Валентин Фалин крепко прижимал к груди папку с документами – под пальцами хрустел картон. В сорок шесть он научился читать историю по складкам на лицах коллег, но сегодня даже этот навык давал сбой.

– Товарищ Фалин! – позвал Анатолий Черняев, поднимаясь по скользким ступеням Кремля. – Вы тоже не сомкнули глаз?

– Кто вообще спит накануне конца света? – Фалин усмехнулся. – Или, может, начала чего-то нового. Еще не решил.

Черняев остановился, бросил взгляд через плечо на заснеженную площадь, где техники уже возились с аппаратурой, готовя сцену для завтрашней встречи.

– Знаете, что пугает меня больше всего? – спросил он почти шепотом. – Не сам договор. А то, что мы подписываем его именно сейчас, когда…

– Когда все трещит по швам? – Фалин перехватил фразу. – Михаил Сергеевич уверен, что это единственный шанс её спасти.

– А вы сами как думаете?

Фалин замолчал, уставившись на купола Василия Блаженного. За этими стенами, в кабинетах с потолками под облака и портретами вождей на стенах, решалась судьба мира.

– Думаю, мы играем в русскую рулетку с историей, – наконец выдохнул он. – Только не знаю, сколько патронов осталось в барабане.

В это время в резиденции на Воробьевых горах Рональд Рейган стоял у окна и смотрел на огни Москвы. Рядом Джордж Шульц изучал свежие разведсводки.

– Мистер президент, – не отрываясь от бумаг, начал Шульц, – наши люди в Лэнгли считают, что Горбачёв идет на этот договор из отчаяния. Экономика СССР держится на волоске.

Рейган повернулся к нему. В свои семьдесят шесть бывший актер все еще умел держать лицо, но глаза выдавали – мысли его были далеко отсюда.

– Джордж, а если мы ошибаемся? – голос президента прозвучал непривычно тихо. – Если он не слабеет, а меняется?

– Сэр?

– Я встречался с советскими лидерами. Брежнев был как старый медведь – тяжелый, предсказуемый. Андропов, как волк – осторожный и опасный. А этот… – Рейган снова уставился в темноту за окном. – Этот похож на человека, который готов поджечь собственный дом ради новой жизни.

Шульц отложил бумаги.

– Это вас тревожит?

– Меня тревожит то, что я не понимаю, какой дом он собирается построить. И найдётся ли там место для нас.

А в это время в кремлёвском кабинете Михаил Горбачёв сидел напротив Эдуарда Шеварднадзе. Между ними лежал проект договора – сто страниц текста, способных перевернуть мир.

– Эдуард Амвросиевич… – Горбачёв потер переносицу. – Скажите честно, что мы поступаем правильно?

Шеварднадзе молчал. Грузин с лицом старого горца привык взвешивать слова на весах опыта и осторожности.

– Михаил Сергеевич, правильность – понятие зыбкое, – голос Шеварднадзе дрожал не от страха, а от усталости. – Мой дед говорил, что когда дом горит, не спрашивают, чиста ли вода в колодце. Льют всё, что под рукой.

– А если это окажется керосином? – Горбачёв смотрел исподлобья.

– Тогда сгорим быстрее, – Шеварднадзе скривил губы в кривой усмешке. – Но у нас выбор невелик – либо вспыхнуть разом, либо медленно задохнуться в дыму собственных иллюзий.

Горбачёв резко поднялся, шагнул к стене, где висела карта мира. Красные флажки отмечали позиции советских ракет средней дальности. А завтра эти флажки станут просто дырками в бумаге.

– Знаете, что меня по-настоящему поражает во всём этом? – он говорил в пространство, не оборачиваясь. – Не то, что мы разоружаемся. А то, что американцы тоже согласились. Рейган не простак. Он что-то чует! Что-то такое, чего мы не видим.

– Или он просто понял то же, что и мы, – тихо бросил Шеварднадзе. – Эта гонка ведёт в пустоту. Можно быть самым сильным… на кладбище.

В коридорах власти шептались громче, чем говорили вслух. Политбюро трещало по швам – одни молчали из осторожности, другие скрипели зубами от злости. Военные затаили дыхание – им предстояло списать целую эпоху на металлолом. А в республиках уже поднимали головы недовольные. Маршал Ахромеев стоял перед портретом Суворова в своём кабинете. И тут вошёл Лобов, заместитель.

– Товарищ маршал, списки техники готовы к уничтожению.

Ахромеев взял папку. Цифры плясали перед глазами – миллиарды рублей, годы труда КБ, бессонные ночи инженеров. Всё это теперь просто груда железа.

– Михаил Петрович, вы воевали? – спросил он вдруг.

– Так точно.

– Тогда знаете, что порой отступление – тоже победа. И главное – не превратить его в бегство.

Лобов кивнул, но в глазах его плескалось сомнение. Молодые офицеры не понимали, что для них разоружение было почти предательством.

– Товарищ маршал, а если…

– А если мы ошибаемся? – Ахромеев перебил его жёстко. – Пусть история рассудит. Только вот спросит она с нас посмертно.

И вечером седьмого декабря Большой театр был полон до отказа. В правительственной ложе сидели те, кто завтра будет решать судьбу мира – Горбачёв и Рейган, их жёны, министры и советники. На сцене умирала Одетта, звучала музыка Чайковского.

Рейган наклонился к Горбачёву и сказал по-английски, негромко.

– Прекрасная музыка… Жаль только, что такая печальная.

– Все русские сказки грустные, мистер президент, – Горбачёв говорил негромко, словно признавался в семейной тайне. – В этом и есть правда жизни. Счастливые концы бывают только в американских фильмах.

Рейган усмехнулся, но в его глазах мелькнула тоска.

– А если мы попробуем написать счастливый финал для настоящей истории? – спросил он.

Горбачёв задержал взгляд на собеседнике. В усталых глазах Рейгана он увидел своё собственное отражение – измотанность от бесконечной холодной войны, жажду оставить детям мир без ядерной петли на шее.

– Попробуем, – выдохнул Михаил Сергеевич. – Только помните, что в русских сказках счастье всегда достаётся дорогой ценой.

Наутро же Красная площадь затаилась под тяжёлым снегом. Техники возились с микрофонами, охрана прочёсывала периметр, а журналисты нервно щёлкали затворами – весь мир замер в предвкушении. И в чёрной «Волге», мчащейся к Кремлю, Фалин перечитывал текст договора. Черняев рядом курил одну за другой и взгляд его метался по заснеженным улицам.

– Валентин Михайлович, – вдруг сказал он глухо, – мы сейчас стоим у истоков нового мира.

– Или на похоронах старого, – Фалин не поднял глаз от бумаги. – В сущности, это одно и то же.

Ну а после у Спасских ворот машина остановилась. И уже через несколько часов здесь встретятся двое. Два человека, способных одним словом стереть цивилизацию с лица земли. Но сегодня они собирались отказаться от части своей безумной силы. Фалин захлопнул папку с бумагами.

– Знаешь, что меня поражает? – произнёс он вполголоса. – Мы больше боимся мира, чем войны. К войне нас готовили семьдесят лет. А к миру – никто и никогда.

Черняев затушил сигарету.

– Значит, пора учиться, – бросил он коротко.

И сейчас они думали лишь об одном – скоро мир проснётся другим. Но станет ли он лучше или хуже… Никто ещё не знал.