Текст книги "Приключения Вернера Хольта. Возвращение"

Автор книги: Дитер Нолль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Внезапно ему стало ясно, что делать. Он только что начистоту объяснился с Вульфом, но он так же готов объясниться со всей этой компанией – с Хеннингом, Штефенхаузом, с дядей Францем и с тетей Марианной, с дядей Карлом и своей матерью. Плевал он на всю эту публику! Он снова уйдет скитаться. Куда? Он еще не знал. Но он уйдет!

Хольт встал. Он кивнул Аннерозе – любезно, но рассеянно. Теперь все предстало перед ним как бы в новом свете. Чувство освобождения охватило его. Он на много голов выше этих людей, глубоко ему безразличных. Из всех здесь он единственный может себе позволить ни с кем не считаться. И он больше не станет ни с кем считаться. А сейчас он отыщет малышку Тредеборн и посмотрит, что она за человек!

В холле ему попались Штефенхауз и Хеннинг, оба с рюмками в руках.

– Еще коньяку! – крикнул Штефенхауз в догонку горничной. И продолжал злословить: – Посмотрите, Хольт, – зашептал он. – Вот там… это тетушка Бергманов с отцовской стороны, у нее и без того лошадиный круп… да она еще напялила узкую юбку…

– При всем при том она принесла мужу триста тысяч золотых марок, тут не посмотришь и на круп, – заметил Хеннинг.

– Ну а невеста? – спросил Хольт, пригубив коньяк. – Как вам нравится невеста?

Хеннинг прищурил глаза.

– Будем снисходительны! Чем меньше мы об этом скажем, тем лучше. Мне хорошо известна эта грязная сделка… Рольф два года командовал батареей в Париже и натешился там вдосталь – на всю жизнь.

– Посмотрите налево, – шепнул Штефенхауз Хольту. – Это кузина Крегера. Вечернее платье для нее – спасение, у нее ноги штопором.

– Зато муж – выдающаяся личность, – заметил Хеннинг. – Это он в тридцать четвертом году купил в Куксгавене Паульсенову верфь для постройки яхт!

– Однако платье у нее невозможное, – снова зашептал Штефенхауз.

– Так и отдает нафталином, – подхватил Хеннинг.

– По-моему, здесь все отдает нафталином, – сказал Хольт.

– Ну, уж это вы слишком! – воскликнул Штефенхауз. – Вы, должно быть, не вышли из возраста, когда играют в оппозицию.

Хольт осушил рюмку.

– Куда это пропали сестры Тредеборн?

– Они сначала снимались с невестой в зимнем саду, а потом их повели наверх смотреть свадебные подарки, – пояснил Хеннинг.

– Они самые красивые здесь девушки, – сказал Хольт.

– Особенно Ингрид, – добавил Штефенхауз.

– Вам понравилась младшая Тредеборн? – спросил Хеннинг. Он дружески взял Хольта под руку. – Берегитесь! Наша публика падка до сплетен. Стоит немного потанцевать и пофлиртовать с девушкой, как о вас начнут рассказывать бог весть что. А с отцом шутки плохи, особенно что касается его дочерей.

– Девушка молода и красива, естественно, что за ней ухаживают, – заметил Хольт.

– А какой смысл? – спросил Хеннинг. – Такая девушка, как Ингрид, – запретная зона, пока не думаешь о женитьбе. Если вам станет невтерпеж, звоните мне, мы с вами опять совершим небольшую вылазку. В тот раз мы славно порезвились, верно? А здесь вы ничего не добьетесь – такая девица из хорошей семьи иначе не ляжет, как после венца.

– На маленькой Ингрид не худо бы и жениться, – заметил Штефенхауз. И понизив голос: – Но она, видать, не так наивна, как кажется у себя дома. Кто на ней женится, не оберется хлопот, такую на цепи не удержишь.

– А вот и они! – сказал Хеннинг.

Сестры рука об руку спустились по лестнице в просторный холл и подошли к трем приятелям.

– Что это вы сидите и скучаете? – спросила Гитта.

– Скучаем? Ничуть не бывало! – ответил за всех Хольт. – Мы тут вас обсуждали. Штефенхауз считает, что тот, кто женится на фрейлейн Ингрид, не оберется хлопот, ее трудно будет удержать на цепи.

– Ну, уж это вы слишком! – зарычал Штефенхауз.

Хеннинг злорадно ухмылялся. Гитта Тредеборн, склонив голову набок, внимательно посмотрела на Хольта, и на ее красивом лице проступило выражение скрытой неприязни. Что до Ингрид, то она расхохоталась, а потом напустилась на Штефенхауза:

– Это еще что за выдумки! Не беспокойтесь! Вам меньше чем кому-либо угрожает такая опасность.

Раздалось жестяное дребезжание тарелок, и музыканты ударили в смычки. Гитта Тредеборн обвела приятелей взглядом.

– Вы бы уж лучше танцевали, – бросила она с упреком.

– И то верно, – отозвался Хольт и склонился перед Ингрид.

Играли танго.

– Ай-ай, – сокрушалась Ингрид, – вам, собственно, следовало пригласить Гитту.

Хольт тряхнул головой:

– С вами – или ни с кем..

– Не выдумывайте! Вы не можете уклониться от обязательного тура с невестой.

– Нет, могу. Вот увидите, что могу.

– Это значит восстановить против себя Бергманов.

– Ну и что же? – беззаботно откликнулся Хольт.

Она посмотрела на него с удивлением.

– А ведь вас на это хватит. Но зачем это вам?

– Затем, что вы мне нравитесь… Ингрид, – сказал он и крепче привлек ее k себе. Он наблюдал за ней. Ингрид опустила глаза и, увлекаемая вихрем танца, зажмурилась и запрокинула голову.

Он повел ее в кабинет, усадил в кресло и сел рядом.

– Послушайте, что я вам скажу! – заявил он. – Я новичок в ваших краях. Хеннинг уверяет, что у вас здесь строгие нравы. Мне это все равно. Вы мне нравитесь. Почему я должен слушаться чьей-то указки? Ну как? Прав я или нет?

Она не отвечала. Однако от него не ускользнуло, что слушает она внимательно.

– А потому скажите начистоту – нравлюсь я вам? Если нравлюсь, там видно будет, что делать дальше. Если же нет, я выпью еще две-три рюмки коньяку и укачу домой. Скучать я могу и дома у матери. Так как же?

На лице Ингрид проступила легкая краска. Она напряженно думала, и он ее не торопил. Чем дольше он смотрел на девушку, тем больше она ему нравилась. Сегодня она распустила волосы, и ее пышные рыжеватые локоны рассыпались по плечам. Размышляя, она покусывала губу, и он видел ее ровные, влажные, чуть голубоватые зубы.

– Вы меня ставите в трудное положение, – сказала она наконец. – Мне… мне без вас будет скучно.

– Спасибо, этого достаточно, – сказал он. – А вас очень огорчит, если о нас немного посудачат?

– Нисколько. Да и вообще все это сильно преувеличено. Хеннинг изрядная дубина.

– А как же ваш отец?

– Ах, папа! – протянула она. – Папу я всегда могу обвести вокруг пальца.

– Тем лучше. Значит, договорились. – И он повел ее в музыкальную комнату.

Он танцевал с ней одной всю ночь.

Всем это бросилось в глаза. Очень скоро Гитта Тредеборн отвела сестру в сторону и принялась ее отчитывать. Ингрид только смеялась, и это повторялось не раз. От Хольта не укрылось, какие у сестер обостренные отношения. Он принес Ингрид вино и закуску. В перерывах между танцами они садились в угол и беседовали.

Штефенхауз, улучив удобную минуту, сострил:

– Что, попались, голубчик? – И добавил со вздохом: – Вы, видать, человек настроения! Вашей беспечности можно позавидовать.

Не в меру нагрузившийся жених сидел в гостиной, растрепанный, в измятой рубашке. Хеннинг еще до полуночи отвез молодых в Гамбург. Когда он вернулся во втором часу ночи, гости постарше уже разъехались, и только десятка полтора молодых людей в угаре веселья носились по комнатам. Все они охмелели, кто больше, кто меньше. Хольт оставался трезв, но не мешал Ингрид пить, и она была слегка навеселе – разгорячилась и шалила без удержу; потом он стал незаметно следить, чтоб ей больше не подливали.

К утру всем надоели танцы. Хеннинг на минуту подсел к Хольту и Ингрид. Он по-прежнему выказывал симпатию к Хольту.

– Эту лавочку скоро прикроют, а время еще детское. Давайте думать, что делать дальше. В довоенном Гамбурге мы опохмелялись бы весь завтрашний день до полуночи.

– Не хочу домой! – заявила Ингрид с упрямством капризного ребенка. – Давайте позавтракаем у вас.

Хеннинг не возражал.

– Это можно устроить. Я поговорю с Фредом. – И он поднялся.

Музыканты заиграли напоследок какой-то медленный вальс. Танцевали только Хольт и Ингрид. Пока Ингрид в чаду опьянения, усталости и влюбленности отдавалась танцу, Хольт торопливо соображал. Столовая была пуста, никого не было видно и в гостиной. Всеми покинутый зимний сад был погружен в темноту. В холле Штефенхауз, под дружный смех последних разъезжавшихся гостей, рассказывал анекдоты.

Хольт не стал дожидаться конца вальса. Он увел Ингрид в гостиную, а оттуда в зимний сад, где споткнулся о кадку с пальмой. Взяв Ингрид за плечи, он прижал ее к изразцовой стене и поцеловал. Она не противилась и ответила ему поцелуем. Он обнял ее одной рукой, а другую пропустил под локоны на затылке. Она обеими руками обвила его шею.

– Ступай вперед, я пойду следом, – сказал он.

Хольт видел в полумраке, как она поправляет волосы, слышал ее дыхание… А потом остался один.

Он закурил сигарету и помедлил несколько минут. Тут что-то не так! – думал он. У нее есть опыт. Он мысленно перебрал Хеннинга, Штефенхауза, а заодно и остальных. Впрочем, нет! Чем-нибудь они бы себя выдали. Хотя как знать!

Хольт не торопясь вошел в гостиную. Музыканты в смежной комнате укладывали инструменты. В открытую дверь он увидел Ингрид. Она смешалась с толпой слушателей, которые смеялись анекдотам Фреда. В кабинете, одна, сидела Гитта Тредеборн, она курила и в упор посмотрела на вошедшего Хольта.

Не заметить – значило бы оскорбить ее без всякой причины. Хольт подошел и спросил:

– Когда же мы двинемся отсюда?

– Когда Фред исчерпает свой запас анекдотов. Но почему вы не садитесь? Фред всегда находит простаков, еще не знакомых с его анекдотами. Кстати, они стары как мир, он заимствует их в сборнике «Солдатский юмор» из серии «Отдых фронтовика», год сорок второй. Мне показывали эту книжку. Юмора в ней ни на грош. – Она говорила равнодушным, усталым тоном, с неподвижным лицом, но во взгляде ее чувствовался вызов. – Юмора в ней ни на грош, – повторила она. – Юмор должен быть неожиданным, он должен ошеломлять. – И так как Хольт только любезно улыбался, продолжала: – Вот, например, послушайте… То, что я вам расскажу, не заимствовано из книг.

Он ждал. Он говорил себе: будь начеку! Что-то ей от тебя нужно!

– Недавно выхожу я на улицу, – рассказывала она все тем же скучающим тоном, – и вижу: стоит этакий элегантный господин с большим эрдель-терьером на поводке. И представьте: собака раскорячилась среди тротуара и отправляет нужду прямо перед нашим домом. Что я делаю? Я подхожу к господину. И что я говорю ему? Я говорю: «Простите, нельзя ли задать вам вопрос?» – «Пожалуйста, я к вашим услугам!» – говорит он. А я ему самым изысканным тоном: «Почему, сударь, раз уж вы так добры, что позволили задать вам этот вопрос, почему вы позволяете вашему великолепному эрдель-терьеру гадить на тротуар, а не в сточную канаву?»

Хольт расхохотался. Гитта наблюдала за ним все с тем же неподвижным лицом.

– На элегантного господина мой вопрос подействовал ошеломляюще. Он чуть не упал на тротуар. Вот что я называю юмором. Видите, и вы смеетесь! Ну, а как вам понравится, если я просто спрошу: хорошо ли вам беседовалось в зимнем саду с Ингрид?

Хольт ждал чего-то в этом роде. Но выражение злобы на ее лице так усилилось, что он покачал головой.

– Сожалею, – сказал он, – только зря вы думали, что ваш вопрос меня ошеломит! А на ответ, вы, конечно, и не рассчитывали.

– Конечно, нет, – сказала она любезно. – Но мне известен еще более остроумный анекдот. Его я приберегу на после. А пока скажу только, что человеку свойственно ошибаться, не правда ли, господин Хольт?

Она была не так пьяна, как ему сперва показалось. Под маской холодного высокомерия чувствовалась затаенная злоба и обида. Хольт понимал, куда она метит. Он бесцеремонно встал.

– Надеюсь, вам удастся донести ваш анекдот по адресу, – сказал он. – Боюсь только, как бы он к тому времени не устарел.

И он направился к выходу. Позади раздался смех.

В холле последние гости готовились к отбытию. Хольт охотно поговорил бы с Ингрид, но это ему не удавалось. Штефенхауз и Хеннинг отвели его в сторону. Штефенхауз был пьян в стельку и еле стоял на ногах.

– Позавтракаем у меня, – сказал Хеннинг. – Мы, сестры Тредеборн и маленькая Вульф. Брат бросил ее здесь одну; должно быть, с кем-то смылся.

– Вы собираетесь нас везти? – обратился Хольт к Штефенхаузу. – Да ведь это пахнет катастрофой.

– Много вы понимаете! – отмахнулся Штефенхауз. – Мне все нипочем. Бывало, хлебнешь лишнего, а потом сядешь в свой «мессершмидт», и только тебя и видели! Как молодой бог!

– Господа уже не решались оторваться от земли без доброй порции шнапса! – съязвил Хеннинг.

– Это гнусная ложь! – заорал Штефенхауз, побагровев. – Ты возьмешь свои слова обратно, Роланд!

– Только не ссориться, – вмешался Хольт, удивленный тем, как серьезно принял Штефенхауз простую шутку. – Но ведь машина не самолет, на ней не увернешься в третье измерение.

– Ерунда! – сказал Штефенхауз. – Я доставлю вас в лучшем виде. Вот посмотрите!

Ингрид Тредеборн взяла под руку маленькую Вульф и лукаво подмигнула Хольту. Вслед за пошатывающимся Штефенхаузом они пошли к машине. Хеннинг повез Гитту. Ингрид, видимо довольная, что избавилась от сестры, посадила Аннерозу на переднее сиденье и тихонько шепнула Хольту:

– Укутаешь меня в свой тулуп, ладно? Я замерзла.

Он накинул на нее овчину и сел рядом. Она прижалась к нему и спросила:

– Чего хотела от тебя Гитта?

– Я так и не понял, – ответил Хольт.

Штефенхауз смаху плюхнулся на сиденье, включил фары и сразу взял бешеную скорость. Хольт уселся поудобнее. Ингрид теснее к нему придвинулась. За ними следовал «мерседес» Хеннинга, свет его фар проникал сквозь заднее стекло машины. Они благополучно добрались до Гамбурга и остановились в Нинштедтене перед домом Хеннингов.

Усталые, в полном изнеможении, ждали они в прихожей, пока Хеннинг уходил для переговоров с родителями. Обе сестры возбужденно шептались в стороне. Опять у них шел крупный разговор. Гитта держалась высокомерно, храня ироническое спокойствие; Ингрид рвала и метала, глаза ее сверкали.

– Господа, – сказал Хеннинг, вернувшись в холл. – Мы основательно позавтракаем, как и полагается с похмелья. В доме нашлась маринованная селедка, кроме того, предок ставит нам кофе. Все это мы, разумеется, организуем сами. А потому пожалуйте сперва на кухню.

В кухне Штефенхауз в несколько минут учинил разгром.

– Ступай в ванную и подставь голову под душ, – распорядился Хеннинг.

Хольт наблюдал за тем, как Гитта Тредеборн и Аннероза Вульф готовят завтрак. Ингрид ни к чему не прикасалась.

Штефенхауз вернулся из ванны с мокрой головой. Увидев настоящий кофе в американской упаковке, он изобразил на лице ужас.

– Хеннинги, оказывается, промышляют на черном рынке!

– А вы небось не промышляете? – спокойно отозвался Хеннинг.

Гитта протянула Ингрид тесно уставленный поднос.

– Отнеси в столовую, хватит лениться! – прикрикнула она на сестру.

Ингрид колебалась, затем взяла поднос и предложила Хольту:

– Вы не пошли бы со мной? Будете открывать двери.

Хольт пошел впереди. Она хорошо ориентировалась в квартире и только командовала: «Вторая дверь налево!» Столовая была погружена в темноту. Хольт поискал выключатель, но Ингрид поставила куда-то поднос, прикрыла дверь и бросилась ему нашею. Заслышав шаги, Хольт оторвался от нее и включил свет. Дверь распахнулась, вошла Гитта. Прежде чем поставить на стол горячий кофейник, она посмотрела на сестру и на Хольта. Ингрид шаловливо подмигнула Хольту.

По коридору, громко споря, приближались Штефенхауз и Хеннинг. Штефенхауз не унимался и за завтраком.

– А кто просидел всю войну на островах Ла-Манша и бил баклуши? – спрашивал он. – Ты и твоя морская артиллерия! А кто тем временем охотился за четырехмоторными? Мы!

– Это ты так думаешь! – не остался в долгу Хеннинг. – Они вас, дураков, за нос водили! Когда вы кружили над Франкфуртом, они громили Киль!

Штефенхауз все больше горячился.

– Да разве ты имеешь понятие, каково истребителю идти на перехват бомбардировщика? – кричал он, опять побагровев от злобы. – Вспомни, что было над Швейнфуртом или над Бременом! Мы их сбивали сотнями!

– О том, сколько подбили вашего брата, сводки стыдливо умалчивали, – издевался Хеннинг. И видя, что Штефенхауз не успокаивается, повелительно гаркнул: – А теперь молчать, обер-фенрих!

Прислушиваясь к их пререканиям, Хольт думал про себя: мне бы их заботы! Штефенхауз глотал одну рыбку за другой, рассол по подбородку стекал ему на грудь. Рядом сидела Ингрид. Она ковыряла вилкой в своей тарелке и вдруг крикнула:

– Ой, боюсь! Вы видели, она махнула мне хвостиком!

Все рассмеялись, а Штефенхауз с умилением воскликнул:

– Что за прелесть, что за милая детка!

На что Гитта состроила гримаску.

Хольт почти ничего не ел. Зато он пил уже вторую чашку кофе. Его усталость все больше превращалась в какое-то состояние возбужденной и даже настороженной апатии. Рядом с ним сидела Аннероза Вульф. И хоть ему было безразлично, что думает о нем ее братец, он все же сказал:

– Гизберт, кажется, очень на меня рассердился?

– Ничего, я все улажу! – заверила она, покраснев.

Штефенхауз потянулся к кофейнику.

– Что это, все выпили? – удивился он.

– Можешь заварить еще, – буркнул Хеннинг.

Штефенхауз постучал себя по лбу.

Но тут поднялась Гитта.

– Так и быть, жертвую собой, – сказала она спокойно. И уже в дверях бросила через плечо: – Но только пусть кто-нибудь из мужчин составит мне компанию.

– Я с вами! – вызвался Штефенхауз, чуть не подавившись селедкой.

– Нет, Фред, – уклонилась Гитта. – Я не вас имела в виду. Мне осточертели ваши анекдоты. А вам, господин Хольт, не угодно?

Так он и думал! Хольт встал и последовал за Гиттой в кухню. Она поставила чайник на огонь и пододвинула к плите табуретку. Хольт закурил. Гитте не удастся вывести его из равновесия. Но, увидев, что она сидит у газовой плиты, словно не замечая его, он ощутил невольную тревогу.

Только когда вода закипела, она очнулась от размышлений.

– Ах, да, ведь я хотела рассказать вам анекдот.

Гитта ополоснула кофейник кипятком и заварила кофе.

– Сделайте одолжение, – сказал Хольт.

Она поднялась и прикрыла кухонную дверь.

– Это в самом деле забавный анекдот, – сказала она, глядя ему в глаза. – Итак: наше солнышко и вам согревает душу, верно?

– Покамест мне не смешно, – ответил Хольт.

– Ничего, вы будете смеяться, когда я расскажу вам, что наше солнышко, наша милая детка, в пятнадцать лет назначенная руководительницей к эвакуированным детям, крутила с кем попало.

Хольт курил. Он примерно так и думал. Впрочем, не все ли ему равно! Он глядел в окно на серое утро. Он, кажется, чуть не забыл, что ему опять предстоят скитания. Хольт слышал, как Гитта спросила:

– Ну как, одобряете мой анекдот?

Он поднялся и посмотрел на нее сверху вниз. Он смотрел на нее, пока она не съежилась под его взглядом. И покачал головой. Затем пошел обратно в столовую.

В столовой все еще завтракали, и Хольт подумал, что ему в сущности дела нет до этих людей. Разве только с Ингрид чувствовал он какую-то близость, и этого не изменило даже сообщение Гитты. Он стал у порога и, продолжая курить, с удивлением думал: как это все ему чуждо – и столовая, и люди за столом, их слова и мысли. Удивительно, ведь еще полчаса назад он отлично чувствовал себя в их кругу.

Он прислушался к разговору Хеннинга и Штефенхауза. Расслышал слова: «Переждать… Европа…» «Наши жертвы во спасение западного мира…» И больше не думал: «Мне бы их заботы!» – слух его внезапно обострился: тон Хеннинга был ему слишком хорошо знаком, он все еще жил в его памяти!

– Вы были офицером? – спросил он.

– Обер-лейтенант! – ответил Хеннинг.

Хольт кивнул: ясно, а почему бы и нет? Хеннинг с первого же знакомства был с ним приветлив и внимателен.

Но что это они говорят? Германия не погибнет уже потому, что героизм… героизм немецкого солдата… возрождение Германии…

Возрождение? Героизм? Знакомые слова!

Он вспомнил все: муштру и лекции об «идее героического»… И то, как Венерт хотел сесть в машину, чтобы смыться, и как Вольцов в подвале командного пункта бил его кулаком по лицу… Весь ужасный финал вновь ожил в его памяти. Снова эсэсовцы четко и резко выделялись в рамке его прицела. Хольт видел, как Венерт рухнул в чашу фонтана, а труп Вольцова крутился над ним на веревке…

– Что это с Хольтом? Что за гримасы вы корчите? – спросил его Штефенхауз. – Вам дурно?

– Я… я не расслышал ваших последних слов… Что вы сказали, господин Хеннинг?

– Я говорю, – с готовностью повторил Хеннинг, и голос его, как всегда, звучал уверенно и твердо, – достаточно того, что союзники относятся к нам без должного уважения; однако немало и немцев усматривают в несчастьях фатерланда лишь повод, чтобы обливать нас грязью. Об этом, к сожалению, пока можно говорить только в узком кругу, но настанет день, когда никому не будет дозволено порочить честь немецкого солдата. Тому, кто на это осмелится, место на виселице!

– Я, собственно, не сторонник таких радикальных мер, – сказал Хольт раздельно. И продолжал негромко, но отчетливо: – Но раз вы завели этот разговор, у меня возникает сомнение: уж если кому и место на виселице, то скорее вам, господин Хеннинг!

Воцарилась тишина. Тишина ледяным холодом объяла всех в комнате. Вошла Гитта Тредеборн, поставила кофейник на стол и села. Увидев, что Хеннинг и Штефенхауз воззрились на Хольта, как на помешанного, она озадаченно спросила:

– Что у вас произошло?

Хольт ничего не замечал. Слова Хеннинга привели ему на память книги и изречения, которые неотвратимо толкали незрелого подростка в войну. Он вспомнил, как Экке приветствовал смерть и с ликующим возгласом швырнул гранату в пулеметное гнездо… Как пламенное возмущение Херстена, пробудившееся в его нордической крови, созрело в идею Великой войны… Как исчерченный рунами меч, ударяясь о щит, сзывал народ на священный тинг этого злосчастного тысячелетия… Он взглянул на бледное лицо Хеннинга, плывущее в желтом свете, и снова перед ним возникла «судьба» во плоти и крови – рослый человек со смелым профилем, а на самом деле такое же смертное существо!

Если они возвратятся, думал Хольт, они со своей фальшивой поэзией, со своим националистическим шаманством, с крикливыми лозунгами, будь то «Слава Пруссии!» или «Священная Германия», «Западный мир» или «Европа», если они возвратятся – убейте их! А я, думал он, до поры до времени приберегу всю жестокость и зверство, к которым приобщила меня война, приберегу на тот день, когда захотят вернуться все эти хладнокровные шахматисты войны, колдующие флажками убийцы-Вольцовы, или ничему не научившиеся Хеннинги, или воющие дервиши вроде Венерта. Вот когда он пригодится, привитый мне инстинкт убийцы, мы поплюем на руки – и на фонарь их!

Он повернулся на каблуках. Надел в передней тулуп и вышел на улицу. С облегчением вдохнул холодный воздух. И сказал вслух:

– А ведь я не думал, что так скоро начнутся мои скитания!

В Альтоне он сел на местный поезд. И потом из Харбурга пешком, мимо заболоченных лугов, направился в Виденталь.