Текст книги "Болото (СИ)"

Автор книги: Дина Снегина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Но вот поднесли к лицу Виттори маску, и лампа пропала. Наступила приятная темнота. Неприятного электрического света больше не было. Ни одной яркой лампочки! Вместо них – мягкое небо из тёмного флиса с белыми горошинами звёзд. До него можно было дотянуться рукой. Здесь оказалось настолько уютно и тихо, что уходить обратно не хотелось.

Воздух по плотности был словно вода. В его безмятежности можно было купаться. Виттори наслаждалась спокойствием и сумраком. Мысли о свете, о глазастых, нестерпимо ярких, лампах она вспоминала с содроганием.

Лампочки горячие, быстро перегорают. В них – вольфрам, почти как Вольф. Металл, который не плавится.

Ртутьсодержащие лампы ещё и просто так не выбросишь. Сколько мать намучалась с их вывозом! Сэкономить хотела, а обошлось дороже.

Виттори знала всё это, прокручивала в голове и радовалась тому, что теперь вокруг неё темно.

Она не знала одного: в реанимации не гасят свет.

Всё это время Виттори в тяжёлом состоянии лежала под яркими, не гаснущими ни на минуту, лампами. Её жизнь поддерживалась аппаратами. Когда врачам стало казаться, что надежда на выход девушки их комы потеряна, Виттори неожиданно пришла в себя.

Что произошло?.. Она услышала музыку. Чарующую, волшебную, словно потустороннюю, музыку. И поняла, что в окружающей тишине тоскует без звуков. Она пошла, а вернее, поплыла навстречу музыке. Становилось всё светлее. Наконец, она открыла глаза.

Потом была долгая реабилитация. Её кололи, капали. Требовались дорогостоящие препараты, которые должны были предотвратить отторжение донорского органа. Но Виттори не становилось лучше. И дело не в том, что лечение было плохим, нет! Скорее, Виттори сам не хотела поправляться. Она не могла представить, что пойдёт на панель. Это было выше её сил...

А ещё, всё прислушивалась к звуку своего сердца. Что изменилось в его биении? Вроде бы, всё по-прежнему. Только болит немного. Получается, сердце – всего лишь орган? И зря его так идеализируют писатели и поэты? С этой мыслью было странно свыкнуться. Теперь она живёт с чужим сердцем, но по-прежнему остаётся Виттори. Душа её осталась неизменной.

В один из дней в палату к Виттори положили ещё одну пациентку, молодую девушку примерно её возраста. Виттори хорошо запомнила её лицо.

Звали девушку Катрин Санрайз. Из обрывков разговоров врачей она поняла, что ей тоже сделали пересадку, вроде бы, почки. А позже узнала, что Катрин – круглая сирота, и дорогостоящую операцию ей оплатило государство.

Значит, девушка никому не нужна... В чём-то они оказались похожи. Даже внешне проглядывалось сходство, и возраст – близкий. Разве что Катрин была чуть старше, уже совершеннолетней, как позже узнала Виттори.

Всё перевернулось с ног на голову мгновенно. Сердце Катрин перестало биться. Её приводили в чувство, но это оказалось бесполезно.

А Виттори поначалу не поняла, что делает. Она действовала машинально. Просто подошла – она тогда только начинала вставать – и поменяла амбулаторную карту погибшей Катрин на свою.

Так Виттори Бусин стала Катрин Санрайз. По окончании лечения она получила на руки паспорт и сбежала прочь от прошлой жизни, Вольфа, матери и борделя. Она уехала – вначале из города, а позе и из Швейцарии. Она разорвала порочный круг любви к Вольфу. Она знала, что он не примется искать, ведь считает, что Виттори умерла.

И, самое главное, Виттори убежала от другого, более страшного, греха.

Волею судьбы она оказалась в небольшом городке на тихоокеанском побережье США, имя которому – Вэллпорт. Получила разрешение на работу, устроилась кассиром в один из супермаркетов, сняла в аренду дом. Денег на оплату жилья уходило много, но Виттори с детства привыкла довольствоваться малым.

Она жалела лишь о том, что не смогла забрать с собой любимые музыкальные инструменты – фортепиано и скрипку. Нет, фортепиано, конечно, проблематично было бы перевезти через Атлантику. А вот скрипку – вполне можно. Но она не хотела рисковать и попадаться на глаза матери, и потому скрипка осталась в Швейцарии. В свой дом Виттори после больницы не приходила. Пусть и мать считает, что она умерла.

Виттори страстно хотелось играть. Ноты под её пальцами обретали смысл. Даже по кнопкам кассового аппарата она стучала с каким-то особым умением. Её пальцы словно летали. Она стала откладывать деньги, и вскоре в её доме появилось плохенькое фортепиано, а затем и скрипка. Первое время девушка не могла наиграться. Она настолько истосковалась по музыке, что процесс игры захватил её полностью. Она забывала спать и есть. С непривычки разболелись кисти и пальцы. Но эта боль была ничем по сравнению с возможностью играть и жить музыкой.

После игры запоем пересаженное сердце начало стучать не в такт с организмом. Виттори пришлось обратиться к кардиологу. Ей вновь назначили дорогостоящие препараты, половину из которых Виттори так и не пропила: не было денег. Ещё – покой, никаких волнений и нормальный режим. Пришлось отказаться от игры по ночам, начать питаться правильно.

Что же касается волнений, теперь у Виттори они были только внутренними, порождёнными воспоминаниями о прошлом. Здесь, в Вэллпорте, она была одинока и никому не нужна. И это радовало её. Ведь она убежала прочь от греха, укрылась от позора. Её тяжёлое внутреннее состояние – вот расплата за содеянное.

Ведь её мать, проститутка Даутцен, родила её прямо в борделе, совершив прежде четыре аборта. Она ненавидела Виттори с самого рождения. Для неё ребенок был лишь средством, чтобы пробиться на верхушку и взять бордель под своё руководство. А ещё – чтобы из немки превратиться во француженку.

Когда её муж и хозяин борделя, месье Бусин, погиб, мать стала открыто говорить дочери о своей ненависти. Твердила о том, что лучше бы сделала пятый аборт, чем тащила на себе эту инвалидку. Она била и унижала её, превратив жизнь дочери в кошмар. Убедила в том, что Виттори виновна в своём рождении. Она и есть – грех, она – никчёмная, низкая, нелюбимая. Позорница, зло и убогая тварь. Все эти годы Виттори бежала от стыда за своё появление на свет. От греха, имя которого – она сама.

Любой нормальный человек, услышав историю Виттори со стороны, непременно ужаснулся бы тому бреду, который вдолбила в голову девушки мать. Но Виттори считала свою прошлую жизнь чем-то постыдным. Хотя ни в чём и не была виновата. На свете не было людей, которым ей хотелось бы открыться. Так она и жила – в одиночестве, которое груз прошлого только усугублял.

Потому Виттори и производила впечатление отстранённо-равнодушной натуры. Она действительно жила в своём закрытом мирке. Но от одиночества она не страдала. Отчуждённость стала защитой от ненависти близких, загородью от ещё больших переживаний и унижений. Потому Виттори не особо интересовали политические распри, происходящие на корабле. Её душа искала спокойствия.

Хотя, возможно, Виттори и стоило обратить внимание на происходящее вокруг. Ведь это касалось не только её, но и малютку Эрин, к которой она так привязалась.

Обстановка накалилась до предела. Люди были вымотаны и озлоблены. Подогреваемые Гордоном, она вступили в заговор и решились на переворот.

Неугодный Брадису капитан Алекс был захвачен врасплох на следующий день, сразу после утренней гимнастики. Капитан по привычке выполнял упражнения на палубе, дыша морозным воздухом. К нему незаметно подкрались сзади и набросили на шею удавку. Алекс покраснел и стал задыхаться. Рефлекторно он ухватил верёвку руками, пытаясь высвободиться. Но Штангер и Сорокан заломили ему руки, связали и всунули в рот кляп. Всё произошло очень быстро. Алекса, который теперь не мог сопротивляться, оттащили в трюм и заперли в одной из кают, привязав для надёжности к ножке стола.

Пробудившиеся ото сна пассажиры ничего не знали о захвате капитана. Первыми новые порядки ощутили на себе женщины, пришедшие на камбуз готовить завтрак. Паи были сильно урезаны. Воду для питья запретили выдавать всем без исключения, в том числе и детям.

– Запасов осталось на несколько дней, – пояснил немного смущённый Курт.

– Но за эти несколько дней может случиться что угодно! Возможно, нас найдут!

Курт со вздохом отвечал:

– Запретили. Не положено...

– Почему Алекс принял такое решение, не посоветовавшись с остальными?! – недоумевала Лиза. С тех пор, как погибла Айша, она выполняла её обязанности.

Вот тут-то женщины и услышали о том, что Алекс больше не является капитаном корабля, и потому не принимает решений. Новость привела их в ужас. Они понимали, что Гордон будет беспощаден.

– Дайте хоть детям по пол-стаканчика, – с мольбой обратилась Лиза к Курту.

– Нельзя, говорю же вам! Брадис запретил.

– Их всего двое – Майкл и Эрин. Одного стакана на двоих им хватит, – просила Лиза.

Неожиданно возник Штангер. Поведение женщин рассердило его.

– Вы ещё не поняли?! – гаркнул он. – Теперь на яхте новый порядок, нарушение которого будет строго караться! Алекс больше не властен. Теперь у вас новый капитан!

– Кто так решил?! – тоже закричала Лиза.

– Так решило большинство! – заносчиво ответил Штангер.

Когда скудный, безводный завтрак оказался на столах, в столовой начали появляться первые пассажиры. Они рассаживались по привычным местам, перешёптываясь о произошедшем накануне утром. Новость о том, что Алекс пленён, перемежалась со слухами, что он убит или смертельно ранен. Но это было не так: Гордон вопреки ожиданиям не стал убивать Алекса. У него были планы на капитана.

К еде не приступали, хотя есть хотелось всем. Даже Майкл опасался притрагиваться к пище: настроение взрослых передалось и ему. Только малютка Эрин уплетала за обе щёки, а Виттори втихушку скушала недоеденные девочкой рыбные консервы. На это никто не обратил внимания.

Наконец, появился Гордон. Его лицо сияло. Всем своим видом новоявленный владыка яхты торжествовал.

Он проследовал вглубь столовой и сел во главе стола. Это место, где раньше сидел Алекс, никто не решился занять, ведь сразу было понятно, что теперь там разместится Гордон.

Сопровождаемый двумя десятками внимательных взглядов, Брадис сел. Он с наслаждением оглядел собравшихся.

– Отчего же вы не едите? – с лёгкой усмешкой спросил он. Взял в руки вилку, наколол кусочек рыбы и отправил в рот. – Консерва сегодня прелестна! – прожевав, сказал он.

Собравшиеся осторожно потянулись к вилкам и тоже стали есть. С минуту в столовой держалось напряжённое молчание.

– Консерва, конечно, прелестна, – не выдержал Эндрю. – Но после неё пить как-то хочется! Почему на столах нет воды?!

Гордон встал. Его нога ещё не до конца зажила, и потому он опёрся кулаками о стол, словно нависнув над собравшимися.

– Воды осталось совсем мало, – ироничным тоном начал он. – Ваш прежний капитан не особо заботился об её сохранности. Но теперь всё будет по-другому.

Внезапно Эндрю вскочил. От резкого подъёма очки съехали с его носа и упали на стол, в тарелку с рыбой. Эндрю подобрал их и принялся суетливо протирать кончиком футболки. При этом он говорил:

– Почему вы решили, что Алекс желает нам зла?! Кто дал вам право связывать его и запирать?!

Гордон ответил ему в своей ироничной манере:

– Ну что же вы распаляетесь так, господин учёный! Ещё очки разобьете! Новые, небось, не скоро удастся приобрести! Я дам вам исчерпывающие ответы на все ваши вопросы, только умоляю вас, сядьте! И не стоит так нервничать. Никто ведь не говорил, что Алекс намеренно ведёт корабль к гибели. Но его, скажем так, курс, оказался не совсем верен. Как в прямом, так и в переносном смысле. С моим окончательным утверждением у власти управление станет более грамотным, – Гордон ненадолго смолк, собираясь с мыслями. Затем продолжил, – Во-первых, еда. Вы кушайте, кушайте! – кивнул он собравшимся. – Это – ваш последний обед в привычном виде. С сегодняшнего дня вода и пища будут ранжированы. Чем выше полезность индивида для общества, тем больше провианта он получит. Списки с нормами будут утверждены сегодня, ближе к обеду.

– Очевидно, ты будешь самый сытый! – съязвила Лиза.

Поднялся ропот согласных с ней, но железный кулак Штангера, ударивший об стол так, что подпрыгнула и зазвенела посуда, угомонил собравшихся.

– За что боролись, как говорится, – буркнула Лиза. – Поздно опомнились, господа! – последние слова она бросила в лицо заговорщикам.

– Зачем же так едко, мадам?! – Гордон округлил глаза. – У каждого будет шанс доказать свою полезность. Вот, к примеру, дети. По сути, совершенно бесполезные существа. Для чего кормить дармоедов?! Но, если привлечь их к работам наравне с остальными, то и они оправдают своё существование и потребление пищи.

– Но они ещё слишком малы, чтобы трудиться наравне с нами! – ужаснулась Лиза. – Эрин всего четыре, а Майкл – инвалид, он едва ходит!

Гордон усмехнулся:

– Будь моя воля, мадам, я давно бы бросил обоих за борт. Так мы сэкономили бы пищу и бесценную воду. Я продолжу, если позволите. Так вот, вода. Она теперь будет выдаваться господином Штангером, – Гордон кивнул в сторону Неда, – каждое утро, по принятому мной нормативу. То есть, воду вы будете получать один раз в день. На какие нужды вы используете её, как будете следить, чтобы никто не украл – ваша забота.

– Так где же вода?! – выкрикнул кто-то.

– Я принял решение выделить каждому из вас по стакану на этот день. Сейчас господин Штангер принесёт бутыли. С завтрашнего утра порядок изменится. Вероятно, большинство получит гораздо меньше.

– Но стакан – это же очень мало! – воскликнула Грета.

В столовой появился ещё один человек, опоздавший к завтраку. Это был Джейк. Он слышал обрывок разговора и быстро оценил ситуацию.

– Один стакан воды на день, говорите? – спокойно сказал он. – Что же с теми двумя, что мечутся в лихорадке у меня в лазарете? Им тоже – стакан на день? При высокой температуре им требуется обильное питьё. Так что с ними?

Гордон намеренно кашлянул и завёл глаза.

– Вы считаете, доктор, что тратить воду на этих двоих, которым в любом случае дорога на тот свет, целесообразно?

Джейк ответил гордо:

– Да, вы правы. Я – доктор! И мой долг помогать даже тем, кто безнадёжен.

Гордон оставил своё место за столом и подошёл ближе к Джейку.

– В таком случае, – с нажимом произнёс он, – мы выделим воду для них из вашего рациона. Или вы считаете, что воды у нас – море? – на этих словах Гордона Штангер засмеялся. Гордон продолжал, – Тавтология, согласен. Но запасы воды заканчиваются! Продовольствие подходит к концу! Неужели вы не понимаете, что те ограничения, которые были раньше, нужно ужесточать?! Это – наш единственный шанс выжить! Чем жёстче будет экономия, тем дольше мы протянем!

По залу разнёсся гул согласных с Гордоном. Умирать не хотелось никому. Жить как можно дольше – вот что было главной целью каждого сейчас.

Джейк ответил:

– В ваших словах есть доля правды, Гордон. Но как врач замечу следующее. Обезвоживание и авитаминоз приведут к пеллагре. Тогда несладко придётся всем.

Гордон парировал:

– Мы погибнем так или иначе, если не прекратим стоять и не начнём действовать. С вашего позволения, я продолжу, – он стал расхаживать по столовой взад – вперёд. – Я считаю, мы должны запустить двигатели и продолжить путь. Да, у нас отказали приборы. Да, мы не уверены даже в своих координатах. Но мы должны попробовать! Есть большая вероятность того, что мы всё же достигнем берегов Азии. Изо дня в день мы видим один и тот же опротивевший болотный натюрморт...

– Пейзаж, – невольно поправила Лиза.

Гордон обрадовался её замечанию. Он пояснил:

– Нет, мадам! Это именно натюрморт! Где вы видите живую природу?! Её нет! Природа – мертва! Потому я именую окружающее именно натюрмортом. Но нашему взгляду доступна только поверхность воды. Она кажется нам стоячей. Но я не исключаю, что глубинные течения в океане по-прежнему живы. Об этом говорит и ваш друг, учёный. Верно?.. В таком случае, мы должны быть далеко от той точки, где остановились. И, соответственно, ближе к азиатским берегам. Я предлагаю воспользоваться этим шансом. Возможно, другого у нас уже не будет.

Гордону ответил Эндрю:

– Считаешь, сможешь вести корабль вслепую?! Почему ты так уверен, что выберешь верное, юго-западное, направление? А не поведёшь нас на север или восток?

Эндрю говорил с озлобленностью. Его нутро бунтовало.

– Что предлагаете вы? – Гордон сделал акцент на последнее слово. – Есть другой вариант?

Голос Эндрю дрожал. Он боялся, что его не поддержат.

– Я предлагаю, – он запнулся. – Я предлагаю прислушаться к Алексу. Он верные вещи говорил. И сделать его капитаном вновь. Кто из здесь присутствующих умеет управлять судами? Кто возьмёт на себя обязанности Алекса?

Голос подал Сорокан:

– Брадис будет капитаном, это понятно! Мы вполне справимся без Алекса! Он нас всему научил, мы теперь не хуже его в морском деле разбираемся!

– Он вас всему научил, а вы его предали! – крикнул Эндрю.

Гордон ответил ему на повышенных тонах:

– Алекс сам предал нас! Неверно рассчитанным курсом и своей гуманностью! Он вёл нас на погибель!

Эндрю не выдержал:

– Это твой курс приведёт нас к гибели! Алекс не ошибался! Я требую его освободить!

Гордон сделал жест рукой Штангеру и Сорокану. Те бросились в сторону Эндрю, схватили его и скрутили ему руки.

– Заприте его! – приказал Гордон. – Пусть остудит свой пыл!

Лиза вскочила с криком:

– Что вы творите?!

Но Грета остановила её, потянув за низ майки.

– Не нужно, пусть!

– Я не могу спокойно на это смотреть! – прокричала Лиза.

Грета еле слышно сказала ей:

– Видишь? Все сидят. И ты сиди. Иначе закроют и тебя. Нам это ни к чему. Потом поговорим.

Эндрю, как и Алекс, оказался связан и заперт. Возле кают, где их держали, Гордон приказал поставить охрану. К пленникам запрещено было кого-либо пускать.

Брадис беседовал с обоими поочерёдно. Он в красках расписал, как их будут морить голодом и жаждой, если они не примут его сторону. Но его монолог не дал результатов.

После утреннего собрания женщины занялись работой. Убирали со столов за всеми, мыли посуду, полы. Для мытья уже давно использовали заболоченную океаническую воду. Её фильтровали через ткань несколько раз, убирая водоросли. Затем чистую посуду обветривали на палубе. Пить океаническую воду или использовать для приготовления было невозможно не столько из-за возможного заражения – его можно было получить и от мытья в такой воде – сколько из-за того, что она была слишком солёной.

Стакан воды, который был роздан каждому за завтраком, все выпили сразу же. После рыбной консервы сильно хотелось пить. Осознание того, что Гордон был серьёзен, пришло к людям в обед, когда они спустились в столовую и увидели на столах всё те же рыбные консервы и полное отсутствие питья.

Обедали молча, в отсутствие Гордона – тот неловко подвернул ногу на палубе и лежал теперь в каюте, – но под пристальными взглядами верных ему Штангера и Сорокана.

Гордон пригласил к себе доктора для осмотра разболевшейся ноги. Джейк пришёл с некоторым замешательством, что, конечно же, было отмечено Брадисом.

Джейк прошёл в каюту. Его халат, некогда бывший белым, сделался теперь буро-зелёным. Под глазами Джейка лежали мрачные серые тени. Доктор невероятно устал. Больше всего ему хотелось сейчас опустить тело на мягкий диван и проспать без пробуждения суток двое, не меньше. А ещё, поиграть с малышкой Эрин, которой он уделял совсем мало внимания. После смерти Джули Джейк словно опустел, и боялся передать своё опустошение дочери.

Но события на корабле заставляли Джейка бороться с усталостью. Пожалуй, он – один из немногих здравомыслящих людей, оставшихся на корабле. Тех, кто сумел сохранить хладнокровие и мог трезво оценивать события.

Гордон что-то говорил насчёт своей ноги. Джейк плохо слушал его, но общий смысл уловил. Тот подвернул ногу, и трещина вновь дала о себе знать. Но что такое – трещина в ноге, когда твоя жена погибла в муках от страшного вируса, а ты не смог ничем ей помочь! Когда ты устал настолько, что смерть стала казаться выходом, а твою дочку взял на воспитание совершенно чужой человек...

– Доктор, очнитесь, наконец! – оказалось, Гордон давно звал задумавшегося Джейка. – Придите в себя. Меня необходимо осмотреть, – мягко, но уверенно, сказал Гордон. Скорее даже, попросил, и такой тон слегка сбил Джейка с толку.

Но доктор собрался. Он решил быть непреклонным и высказать новоявленному лидеру свою гражданскую позицию.

– Я требую немедленно освободить моих друзей, Алекса и Эндрю! – решительно заявил Джейк.

На лице Гордона скользнуло изумление, тут же сменившееся раздражением.

– Ваша дружба не имеет никакого отношения к их пленению. Равно как и к вашим обязанностям врача. Проведите осмотр и закончим, наконец! – воскликнул Гордон. После чего смягчился, задабривая доктора. – Вы очень устали. Проведите осмотр и отправляйтесь спать.

Гордон попал в точку.

– Но у меня по графику – дежурство в ночь. И в лазарете я один... – вздохнул Джейк. – Если вы не хотите отпустить их, то хотя бы дайте им воды и немного пищи. Я прошу вас как доктор. Будьте гуманны к своим пленникам.

– А если не буду? – усмехнувшись, спросил Гордон.

Доктор не отвечал. Его глаза слипались, ему скорее хотелось покинуть каюту Брадиса. Но он обязан был хоть чем-то помочь своим друзьям.

– Что же тогда? – Гордон вновь задал вопрос.

Джейк откашлялся и произнёс:

– В этом случае я отказываюсь лечить вас.

Гордон расхохотался и зааплодировал. Похоже, именно этого он и ждал. Джейку стало понятно, что он готов начать очередную философскую перепалку. Но доктор не собирался более спорить с Гордоном. В конце концов, он – единственный врач здесь, и только он может помочь Гордону. Так пускай и Брадис будет зависим от кого-то, хоть бы и от доктора! Заставить лечить насильно он не сможет.

– Если вы не можете ответить мне согласием, – твердо произнёс доктор, – то я больше у вас не задерживаюсь. Будьте здоровы.

Джейк развернулся на пятках и вышел прочь.

9. Сональность

Этим утром Виттори проснулась с ощущением удивительно ясной, лёгкой радости. Казалось, тело сделалось невесомым и она может летать. Впервые за долгое время Виттори хотелось улыбаться.

Причиной такого настроения был странный сон, который она видела ночью. В нём было предчувствие. А ещё в нём было дежавю. Словно когда-то она уже смотрела подобный сон. Словно когда-то она была так же уверена, что всё непремнно будет хорошо.

Редко, но такое случалось. Виттори видела похожие по ощущениям сны. У них был разный сюжет и разные герои, а порой ни сюжета, ни героев не было вообще. Но общим у снов было некое послевкусие, которое они оставляли в чувствах пробудившейся Виттори.

Такие сны – словно музыкальные произведения, написанные в одной тональности. У них не только общие знаки при ключе, но и общее настроение.

Казалось бы, лады – мажор и минор – едины. И вроде нет разницы, от какой ступени играть заданную последовательность тонов и полутонов. Но так может показаться лишь на первый взгляд. Отчего-то композиторы выбирают определённую тональность для своих произведений, что-то движет музыкантами. Затем, когда ноты, словно ажурные узоры, наполняют смыслом нотные линеечки, исполняется произведение тоже только в выбранной композитором тональности. Изредка его транспонируют для удобства игры на другом инструменте. Но в оригинале никто и никогда не будет исполнять "Лунную сонату" не в до-диез-миноре. Потому что тонкое настроение "Лунной сонаты" пропадёт. Или, её любимый "Первый концерт для скрипки с оркестром" Иоганна Себастьяна Баха, он же – "Концерт ля-минор". Тональность звучит уже в названии, и менять её – бессмысленно.

Каждая тональность звучит по-своему и наполнена своими исключительными чувствами. Виттори давно подметила: стоит выполнить модуляцию произведения в иную тональность, и оно звучит по-новому. Словно невидимый художник выплёскивает на планшет с натянутой бумагой новые краски, добавляет яркости, или же, наоборот, гасит цвета. Казалось, музыкальные интервалы остаются прежними, мелодия не меняется. И все же, Виттори подмечала разницу, и удивлялась тому, что её не ощущают другие.

Виттори думала об этом и улыбалась. Её пальцы рефлекторно летали в воздухе: она будто играла на пианино. Потом перешла на воображаемую скрипку. Её пальцы вспомнили "Рондо" Баха, а следом за ним – "Адажио для струнных и органа с оркестром" Альбиони, в переложении для скрипки. Потом пальцы вновь словно прикоснулись к клавишам, и Виттори стала вспоминать аккомпанемент для последнего произведения, который тоже знала прекрасно.

Следом понеслась импровизация. Виттори бродила по скованному оцепенением вражды кораблю, раздражая всех своей беспричинной улыбкой. В голове девушки звучала музыка, которую она сочиняла на ходу. Вообще, Виттори редко импровизировала. Композиторство ей плохо давалось. Не хватало знаний. Она руководствовалась внутренним чутьём и той базой, которую успела получить. Но этого было мало, и Виттори остро чувствовала, что ей необходимо продолжать обучение в консерватории. К сожалению, в тех условиях, в которых девушка вынуждена была жить раньше, это не представлялось ей возможным из-за страха быть узнанной матерью. А сегодня – и вовсе невозможно.

Те произведения, которые всё же вырывались из-под рук Виттори, написаны были в основном в си-миноре. В этой печальной, очень любимой Виттори, тональности, два знака при ключе: фа-диез и до-диез. Видимо, это от того, что Виттори постоянно грустила. Именно грусть – тихая, с еле уловимым налётом безысходности, является оттенком тональности си-минор. Пожалуй, си-минор – самая грустная тональность.

Другое дело, к примеру, ми-бемоль минор. Пять бемолей при ключе. И – тоска с переходом в отчаяние... Совсем другой оттенок, иное настроение, иной смысл. Есть минорные тональности, которые при всей своей безотрадности словно стремятся испытать радость. По мнению Виттори это соль-минор и ля-бемоль-минор. В мажоре Виттори сочиняла редко.

В музыке самой природой заложена удивительная гармония. Музыкальная теория казалась Виттори логичнее и стройнее всех теорий физики и аксиом математики.

К примеру, кванта-квинтовый круг. Названия нот в нём расставлены по расположению знаков при ключе. Вначале – диезы. Фа – первый диез в тональностях, единственный знак при ключе в соль-мажоре и ре-миноре. Затем, квинта вверх, и получаем до-диез, второй знак. Добавляется в пару к фа-диезу в ре-мажоре и си-миноре. После, кварта вниз, и – соль-диез. Ля-мажор и фа-диез минор. И опять кварта вниз, и ре-диез, ми-мажор и и до-диез минор, и так далее, до семи знаков.

То же самое и с бемолями, с той лишь разницей, что начинаем от си-бемоля с движением вниз на четыре тона, получая ми-бемоль. После этого, как и в диезном круге, поднимаемся на пять ступеней вверх, где нас встречает ля-бемоль. Весь кварта квинтовый круг запоминается, будто рифмованное стихотворение. Диезный: фа – до – соль – ре – ля – ми – си. Бемольный, имеющий зеркальную симметрию с диезным: си – ми – ля – ре – соль – до – фа. Можно даже не помнить сам круг, но, понимая принцип его построения, вычислить все ступени.

По кварта-квинтовому кругу удается не только вычислить знаке при ключе, но и последовательность мажорных тональностей в соответствии с расположением знаков. Первая, беззнаковая, до-мажор. За ней – соль-мажор, ре-мажор, ля-мажор и так далее до фа-диез мажора с семью знаками при ключе. Таким же образом и с обратным ходом круга. Фа-мажор с одним бемолем, си-бемоль-мажор с двумя, ми-бемоль-мажор с тремя, вплоть до до-бемоль-мажора с семью знаками при ключе. Минорные тональности отстают от своих весёлых собратьев на полтора тона, или – на малую терцию.

В своих мыслях Виттори частенько восторгалась стройностью нехитрой системы кварта-квинтового круга. А сколько ещё удивительного сокрыто в музыке! Как сложна музыка, и как проста одновременно! Но самым поразительным кажется то, что всего семь нот из двенадцати полутонов способны складываться в невероятные и неповторимые сочетания, рождая потрясающие произведения...

Вдоволь поразмыслив о музыке, Виттори вновь вернулась к своему сну. Да, случается с ней такое, что в голове её рождаются похожие сны. Действия, люди, звуки, оттенки, места – всё отличается. Но ощущение, словно нечто подобное тебе уже снилось, не проходит. Словно когда-то давно ей виделся сон с такими же знаками при ключе. Словно эти сны говорят о чем-то общем, и достают с полок подсознания одни и те же эмоции. Она могла даже не помнить картинок – фильмов, что возникали в её голове ночью, но вызванные ими чувства нестираемымыми слоями отпечатывались в её голове.

Про такие сны Виттори говорила, что они имеют общую сональность. Она сама придумала это слово, и слово это до безумия нравилось ей. Виттори старалась подольше сохранить внутри себя послевкусие каждой ночной сональности, словно наслаждалась финальным аккордом любимой пьесы.

Также было и в этот раз. Она не помнила точно, что, как и где происходило в её сне. Знала лишь, что в нём была музыка, настолько прекрасная, какой Виттори прежде никогда не слышала. Лёгкая и изящная, полная светлой грусти прощания, она исполнялась скрипичным ансамблем. Виттори даже казалось, что она видела во сне партитуры и пыталась запомнить их, чтобы записать. Но стоило проснуться, и всё забылось. А может, и не было вовсе во сне этих нот?.. Но музыка точно была.

Виттори пыталась вспомнить, при каких обстоятельствах она видела похожий сон. Размышляя о своём дежавю, в лабиринте воспоминаний она наткнулась на знакомство с Вольфом. Да, вот где знакомая сональность! Она вспомнила сладкое ощущение детского счастья, которое испытала на утро, пробудившись ото сна. Накануне она впервые увидела Вольфа. Накануне впервые её сердце дрогнуло.

Виттори не заметила, как обошла палубу кругом. Пора было возвращаться в каюту: Эрин наверняка проснулась. Невдалеке она заметила двух женщин, которые о чём-то шушукались. Это были Лиза и Грета. Женщины тоже увидели Виттори и сразу же прекратили разговор. Очевидно, они что-то замышляли и не хотели, чтобы об их планах узнал кто-то посторонний. Виттори не знала, как дать им понять, что ей нет дела до распрей на корабле, и потому просто улыбнулась. Удивлённая Лиза хмыкнула в ответ. Они с Гретой поспешили удалиться на другую часть палубы.

А Виттори спустилась по лестнице в душный трюм. Она шла навстречу проснувшейся Эрин, которая ждала её в коридоре и улыбалась, всё размышляя о сне. Чем же было вызвано её счастье теперь?.. Виттори не понимала. В тот, прошлый, раз, в её жизни появилась любовь. Появится ли она снова?.. Но – откуда?!

Возможно, появится кто-то близкий, родной по духу. Кто-то одного ритма, одной размерности с ней. Возможно, она тут же его потеряет, как потеряет вскоре нить сна.